Д.Г. Савинов
Древнетюркские племена в зеркале археологии
// С.Г. Кляшторный, Д.Г. Савинов. Степные империи Евразии.
СПб: Фарн. 1994. С. 92-165.
2. Алтае-телеские тюрки во второй половине I тыс. н.э. ^
После победы над жуань-жуанями — меньше, чем за два десятилетия — тюрки Первого каганата, ведя постоянные победоносные войны, создали державу, границы которой простирались от Хуанхэ до Волги. В её состав, наряду с другими областями, вошли районы Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. Столица Древнетюркского государства располагалась на р. Орхоне (Северная Монголия), где в 1889 г. в урочище Кошо-Цайдам П.М. Ядринцевым были открыты некрополь тюркских каганов и памятники древнетюркской рунической письменности. Естественно, что удержать столь огромную территорию, населённую различными племенами и народами, в рамках одной социально-административной системы было невозможно, и в 604 г. Первый тюркский каганат разделился на Западный и Восточный. Начался период упадка первого Древнетюркского государства. В 630 г. последний каган Восточного каганата Хьели был взят в плен и каганат прекратил своё существование. В том же году Чеби-хан, один из удельных князей Восточного каганата, вместе со своим народом («30 тысяч строевого войска») «ушёл на северную сторону Золотых гор» (Бичурин, 1950, с. 263), то есть на Алтай и объявил себя ханом. В 650 г. Чеби-хан был разбит, взят в плен, а часть его народа переселена в Утукенскую чернь (Хангай), где позднее приняла участие в создании Второго тюркского каганата.
После 20-летнего перерыва, в 679 г., среди оставшихся в Хангае тюрков-тугю вспыхнуло восстание, в результате которого был создан Второй тюркский каганат. Границы его значительно уступали Первому, а основные военные действия каганата были направлены против местных племён Монголии и Южной Сибири — уйгуров, киданей, карлуков, басмалов, енисейских кыргызов и др. История Второго тюркского каганата начинается с того, что в 688 г. тюрки разбили уйгуров (токуз-огузов) и выбили имя их предводителя Баз-кагана на одном из балбалов у памятника Ильтерес-кагана (Малов, 1951, с. 38); а кончается тем, что под ударами уйгуров и союзных с ними басмалов и карлуков в 742 г. Второй тюркский каганат пал и более не возродился. Среди многочисленных походов, предпринятых каганами Второго тюркского каганата, особого внимания заслуживает поход 711 г. против кыргызов, которому предшествовал захват в 709 г. территории Тувы, где жили чики и азы, войско которых было разбито при Орпене, у самых южных отрогов Западных Саян. Затем, в зимних условиях, «проложив дорогу через снег глубиной в копьё, и поднявшись на Когменскую чернь (Западные Саяны — Д.С.)», тюрки разбили кыргызов, оставили здесь своего наместника и, очевидно, военный гарнизон (Малов, 1951, с. 41). Об этих же событиях, но уже с «кыргызской стороны», рассказывают рунические надписи, найденные на оз. Алтын-Кёль на юге Минусинской котловины, одна из которых является эпитафией погибшего в этой битве предводителя енисейских кыргызов Барс-бега (Кляшторный, 1976). В том же году,
(103/104)
«поднявшись в Алтунскую чернь (Алтай — Д.С.)», тюрки дошли до Иртыша, переправились через него, разбили тюргешей и дошли до Темир-Капыга (Джунгарские ворота — Д.С.), повидимому, крайней западной границы экспансии Второго тюркского каганата. Военные события 709-711 г.г. имеют для нас особое значение, так как они в значительной степени происходили на территории Южной Сибири — в Туве, на Алтае, на Среднем Енисее и в Прииртышье. По территории Южной Сибири — от Енисея до Иртыша — прошла древнетюркская конница под водительством героев Второго тюркского каганата — братьев Кюль-Тегина и Бильге-кагана.
Не меньшее значение имеют этнические определения, которые содержатся в письменных источниках. Ни у кого из исследователей не вызывает сомнения, что основная область расселения тюрков-тугю находилась в Монголии. Начиная с середины I тыс. н.э. в Центральной Азии и Южной Сибири складываются две основных этнокультурных группировки — тюрки-тугю и подчинённые им в социальном отношении племена теле, силами которых, по образному выражению источника, «тюрки геройствовали в пустынях севера» (Бичурин, 1950, с. 301). Племена теле занимали обширную территорию от Хангая до Тянь-Шаня. В источниках называется большое количество телеских племён, из которых наиболее крупными были уйгуры и сеяньто, обитавшие также в Монголии. Какие из других телеских племён находились на территории Саяно-Алтайского нагорья — неясно. По сведениям рунических текстов VIII в., в Центральной Туве — по Енисею (Улуг-Хему) и Хемчику — жили чики. Западнее них располагались азы, причем упоминание «степных азов», как считает Н.А. Сердобов, позволяет предполагать наличие и группы «лесных азов» (Сердобов, 1971, с. 49), расселявшихся, возможно, ко внутренних районах Горного Алтая, где на западе они граничили с карлуками. Трудно с полной определённостью сказать, входили ли племена, известные в рунических текстах как чики и азы, в состав этнической общности теле, хотя это представляется наиболее вероятным. Косвенным образом в пользу этого предположения может служить наличие этнонима теле в названиях ряда групп алтайского (теленгиты, телеуты, телесы) и тувинского (телек) населения, генетическое родство которых со средневековой общностью теле доказано в работах Л.П. Потапова (Потапов, 1966; 1969, с. 147-106). По мнению Л.Р. Кызласова, чики входили в состав гаогюйских (телеских) племён и были родственны карлукам Западного Алтая (Кызласов, 1969, с. 51). Исходя из этих данных, можно предполагать, что в древнетюркское время территория Саяно-Алтайского нагорья (кроме Минусинской котловины, где жили енисейские кыргызы) была преимущественно населена племенами телеского происхождения, в социальном отношении подчинённых орхонским тюркам-тугю, что не исключает проживания здесь и иноэтнических групп населения.
Племена теле, слабо организованные в социальном отношении, постоянно стремились к выходу из сложившейся системы протектората и созданию собственной государственности. Ещё на заре тюркской истории, в конце V
(104/105)
в. н.э., ими было создано ханство Гаогюй («Высокие телеги»), в 516 г. разбитое жуань-жуанями. Второй попыткой телесцев освободиться от власти жуань-жуаней воспользовались тюрки-тугю, создавшие с их помощью Первый тюркский каганат. С этого времени любое ослабление тюрков-тугю вызывало ответное выступление теле, создававших недолговременные и непрочные этносоциальные объединения. Так, в 605 г. возникло Джунгарское телеское княжество, просуществовавшее немногим более 10 лет и разбитое западными тюрками. Ещё до гибели Первого тюркского каганата многие телеские племена отделились от него и создали в 628 г. под водительством племени сеяньто Сеяньтоский каганат или государство тогуз-огузов («девять племён»), названное так по числу входивших в него этнических подразделений. Государство тогуз-огузов просуществовало до 646 г., когда главную роль в конфедерации теле стали играть уйгуры, начавшие последовательную борьбу за создание собственной государственности.
Таким образом, тюрки-тугю и теле — две основных этнических дефиниции, которые могут быть положены в основу определения археологической культуры горно-степных районов севера Центральной Азии. При этом создателем древнетюркского культурного комплекса, по всей вероятности, были тюрки-тугю, распространившие своё влияние на соседние с ними телеские племена, а также другие народы Саяно-Алтайского нагорья. Об особенностях погребального обряда тюрков-тугю, зафиксированных в письменных источниках, и возможностях соотнесения его с археологическими материалами, говорилось выше. О племенах теле известно только то, что, в отличие от тюрков-тугю, они не сжигали своих покойников, а хоронили их в земле (Позднеев, 1899, с. 41).
Основной вид погребальных памятников на территории Саяно-Алтайского нагорья — это погребения с конём, в сопроводительном инвентаре которых наиболее полно представлен древнетюркский предметный комплекс. Аналогичные памятники, правда в меньшем количестве, известны в Монголии, Средней Азии и Казахстане. В последнем из посвящённых им исследований «учтено более трёх тысяч предметов из 192 погребений с конём VI-X в.в. с 51 памятника Саяно-Алтая» (Овчинникова, 1990, с. 4). Это огромный фактический материал, позволяющий проследить основные этапы развития культуры древнетюркского времени. Подробная характеристика всех категорий вещей, происходящих из саяно-алтайских погребений с конём, представлены в работах А.А. Гавриловой (Гаврилова, 1965, с. 79-98), В.А. Могильникова (Могильников, 1981), Д.Г. Савинова (Савинов, 1984, с. 124-136), Б.Б. Овчинниковой (Овчинникова, 1990). Всесторонний анализ предметов вооружения проведён Ю.С. Худяковым (Худяков, 1986, с. 137-163). Специальные исследования посвящены вопросам генезиса сложного лука тюркского типа, стремян и сёдел, колчанов и наконечников стрел, поясных наборов и т.д. Поэтапное рассмотрение этих материалов показывает, что развитие древнетюркского предметного комплекса происходило в связи с конкретными событиями
(105/106)
этнополитической истории и в этом отношении, при условии устойчивой погребальной обрядности, эти материалы могут рассматриваться в качестве одного из важнейших исторических источников.
Что касается этнической принадлежности погребений с конём, то по этому вопросу сложилось три основных точки зрения: 1) погребения с конём по всей территории их распространения принадлежат тюркам-тугю и являются наиболее характерным для них видом археологических памятников в пределах Древнетюркских каганатов; 2) погребения с конём относятся не к тюркам-тугю, а к другим тюркоязычным, в первую очередь, телеским племенам, входившим в состав древнетюркских государственных объединений; 3) в разных районах распространения погребения с конём могли иметь различную этническую принадлежность; в Монголии, например, они оставлены тюрками-тугю, на Алтае — племенами теле, в Минусинской котловине енисейскими кыргызами и т.д. Наиболее полный анализ этих точек зрения дан в работе Ю.И. Трифонова (Трифонов, 1973).
Одним из главных аргументов сторонников первой точки зрения являются сведения письменных источников о смене погребального обряда у тюрков-тугю, зафиксированной в первой половине VII в. н.э. Так, в 628 г. император Тайцзун обвинял тюрков в нарушении традиции, выразившемся в том, что они, вопреки обычаям предков, перестали сжигать своих покойников, а стали хоронить их в земле, что явилось, по его мнению, одной из причин гибели Первого тюркского каганата. Однако, известно также, что в 634 г. последний каган Первого тюркского каганата Хьели и в 639 г. его племянник Хэлоху были «по кочевому обычаю сожжены» (Бичурин, 1950, с. 256). Несовпадение этих данных является ключевым для понимания всей последующей истории древнетюркского времени. Если тюрки-тугю в 30-х г.г. VII в. сменили обряд погребения, а сожжения Хьели и его племянника были последними захоронениями подобного рода, то вся масса погребений с конём от Монголии до Тянь-Шаня должна иметь тюркскую (в узком, этническом значении термина) принадлежность. Если же тюрки Ашина продолжали сжигать своих знатных покойников и после 630 г., о чём свидетельствует опять же способ захоронения Хьели, то погребения с конём могут быть связаны с другими этническими группами, в первую очередь — местными племенами, входившими в состав конфедерации теле. В пользу второй точки зрения говорит то, что погребения с конём появляются на Алтае задолго до выхода на историческую арену тюрков-тугю (пазырыкская культура, бийская и булан-кобинская группы памятников), в середине I тыс. н.э. проникают на территорию Тувы, распространяются в пределах Первого и по северной периферии Второго тюркского каганатов, и продолжают существовать уже после гибели древнетюркских государственных объединений. Территория распространения погребений с конём входит в предполагаемый ареал расселения телеских племён, хотя какая именно
(106/107)
часть теле придерживалась этого обряда — сказать трудно. Не менее показательно и то обстоятельство, что расцвет культуры «саяно-алтайских погребении с конём» (VIII-IX вв.) совпадает с периодом господства не Древнетюркских, а Уйгурского каганата, созданного племенами, также входившими в состав конфедерации теле. Что касается зафиксированной письменными источниками смены погребального обряда у тюрков-тугю в 30-х г.г. VII в., то её следует рассматривать, скорее всего, как варваризацию тюркского населения на окраинах государства при сохранении обычая трупосожжения в элите этого общества. Следует отметить, что она коснулась, в первую очередь, способа погребения (трупосожжение — трупоположение), но не отразилась на другой его характерной особенности — обязательного в том и другом случае сопроводительного захоронения коня.
Таковы в кратком изложении главные обоснования для выделения на территории Саяно-Алтайского нагорья самостоятельной археологической культуры, которую первоначально по наиболее крупному и яркому памятнику, исследованному на Горном Алтае (группа могильников Курай) было предложено называть — курайской (Савинов, 1982). Создателем этой культуры было тюркоязычное население алтайского происхождения, входившее в состав конфедерации теле, сложившееся на северной периферии центральноазиатских государственных объединений и обладавшее культурой древнетюркского типа, которое может быть определено как «алтае-телеские тюрки». Несмотря на условность подобного наименования, оно в наибольшей степени отражает этническую и культурную специфику населения горно-степных районов севера Центральной Азии и сопредельных областей во второй половине I тыс. н.э.
Этапы развития культуры алтае-телеских тюрков. ^
В своём развитии культура алтае-телеских тюрков (или курайская культура) прошла ряд последовательных этапов, которые могут быть синхронизированы с периодами господства центральноазиатских государственных объединений. Начало её было положено появлением тюрков-тугю на севере Центральной Азии в алтайский период их истории — середина V — середина VI в.в. н.э. (460-551 г.г.). Время существования археологических памятников, синхронных периоду Первого тюркского каганата, определяется серединой VI — серединой VII в.в. (552-656 г.г.); периоду Второго тюркского каганата — второй половиной VII — серединой VIII в.в. (679-742 г.г.); в целом, соответствующих времени господства в Центральной Азии и Южной Сибири государственных объединений тюрков-тугю — серединой VI — середнной VIII в.в. (552-742 г.г.). После гибели Второго тюркского каганата наступает расцвет культуры алтае-телеских тюрков, синхронный периоду Уйгурского каганата — середина VIII — середина IX в.в. (745-840 г.г.). Наконец, завершающий этап совпадает со временем господства в Центральной Азии енисейских кыргызов — вторая половина IX — середина Х в.в. Таким образом, общая протяжённость существования культуры алтае-телеских тюрков охватывает не менее
(107/108)
500 лет этнокультурной истории племён, обитавших в степной части Азии в эпоху сложнейших политических событий раннего средневековья.
Археологические материалы культуры алтае-телеских тюрков представлены тремя основными видами памятников, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конём; ритуальные сооружения (оградки) с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов; наскальные изображения, в том числе схематические рисунки горных козлов, типа нанесённых на стелах тюркских каганов в Монголии. Поэтапное развитие культуры алтае-телеских тюрков лучше всего может быть прослежено по материалам раскопанных погребений с конём, большая часть которых сосредоточена на территории Горного Алтая и Тувы.
Кудыргинский этап (VI-VII в.в.). Основанием для выделения погребений этого этапа могут служить: монета 575- 577 г.г. из Кудыргэ; наличие в сопроводительном инвентаре предметов, непосредственно продолжающих предшествующие традиции; а также отсутствие вещей, характерных для датированных комплексов последующего времени. По этим признакам выделяется небольшая группа погребений, которые, за исключением могильника Кудыргэ на Алтае, не образуют крупных могильников, что можно рассматривать как свидетельство малочисленности оставившего их населения. Вместе с тем, погребения с конём VI-VII в.в. известны на достаточно большой территории — в Южной Сибири (на Алтае и в Туве), в Средней Азии и Казахстане.
На Горном Алтае к кудыргинскому этапу относится большая часть погребений могильника Кудыргэ, а также отдельные захоронения в других могильниках (Катанда II, Курота, Туэкта и др.), «отличающиеся от кудыргинских широтным расположением могил и некоторыми вещами» (Гаврилова, 1965, с. 58). С этого времени восточная ориентировка погребённых становится определяющей в культуре алтае-телеских тюрков. Группа курганов с восточной ориентировкой VI-VII в.в. была исследована В.А. Могильниковым на Западном Алтае (Гилёво VIII). «Такое постоянство, — отмечает автор, — особенно чётко фиксируемое в ориентировке костяков головой на восток, указывает на сохранение древних традиций в ритуале погребений, связанное, очевидно, с проживанием в степных предгорьях Северо-Западного Алтая ядра древнего аборигенного населения, по крайней мере, от раннего железного века до раннего средневековья» (Могильников, 1972, с. 300). К этому же времени относятся отдельные погребения с восточной ориентировкой в Западной и Центральной Туве, скорее всего, генетически связанные с алтайскими и продолжающие традицию впускного захоронения в Улуг-Хоруме (Трифонов, 1971).
В Средней Азии, на Тянь-Шане, погребения с конём VI-VII в.в. открыты на могильниках Аламышик, Кара-Булун, Кара-Куджур и др. В Аламышик, кург. 69 под кольцевой выкладкой находилось катакомбное захоронение с восточной ориентировкой; из предметов сопроводительного инвентаря найдены петельчатые стремена, концевые
(108/109)
накладки лука и другие вещи кудыргинского типа (Бернштам, 1952, с. 81-82). В Кара-Булуне раскопаны захоронения в каменных ящиках и овальных выкладках; в одном из погребений найден полностью сохранившийся деревянный остов седла с широким и арочными луками. Комплекс сооружений, включающий оградки с рядами камней-балбалов и каменные курганы, исследован в Кара-Куджуре. В кургане 1 этого могильника найдены седло кара-булунского типа, пояс с фигурными бляшками, срединная накладка лука с гравированным изображением сцены охоты пешего лучника на оленей (Кибиров, 1957, с. 86-87, рис. 3-5). В Узбекистане к этому же времени относится погребение с конём около обсерватории Улугбека в г. Самарканде, где были найдены ажурный наконечник ремня кудыргинского типа, однокольчатые удила и стремя с высокой невыделенной пластиной (Спришевский, 1951, с. 33-42). На территории Казахстана наиболее показательны погребения из могильника Егиз-Койтас и в г. Алма-Ата. В Егиз-Койтас, курган 3 захоронение человека (с восточной ориентировкой) и коня (с обратной ориентировкой) находились на одном уровне и были разделены вертикально поставленным камнем. Из находок следует отметить остатки колчана, петельчатые стремена, однокольчатые удила и др. (Кадырбаев, 1959, с. 184-186). В Алма-Атинском погребении найдены полный набор костяных накладок лука, включающий длинные концевые и срединные накладки; петельчатое стремя; детали поясного набора, в том числе своеобразная пряжка на щитке с изображением человеческого лица, по стилистическим особенностям напоминающая древнетюркское каменное изваяние (Курманкулов, 1980, с. 191-198, рис. 1-4).
Перечисленные погребения с конём VI-VII в.в., как и некоторые другие аналогичные захоронения, разбросаны по разным районам Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана, не образуя культурной общности; однако, одновременность их существования достаточно определённо доказывается общими особенностями погребального обряда и взаимосвязанным комплексом предметов сопроводительного инвентаря. Относительно среднеазиатских погребений с конём В.А. Могильников отмечал, что «широтная ориентировка этих погребений, положение жертвенного животного слева на ступеньке или на одном уровне с погребённым сближают эти погребения с погребениями Алтая с восточной ориентировкой» (Могильников, 1981, с. 33). Следует отметить и длительное сохранение такого элемента алтайских погребальных сооружений, как овальные выкладки на уровне древней поверхности. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из погребений VI-VII в.в. отличается сравнительно небольшим набором вещей, однотипных по всей территории их распространения, и простотой их внешнего оформления. В него входят длинные концевые накладки луков, трёхлопастные наконечники стрел, стремена с петельчатой дужкой, фигурные поясные пряжки, однокольчатые удила с роговыми двухдырчатыми псалиями, сёдла с широкими арочными луками, костяные пряжки с округлой верхней частью, блоки от чумбура и др. Многие из форм
(109/110)
этих предметов были известны в Южной Сибири ещё в первой половине I тыс. н.э. В качестве характерных признаков можно отметить также отсутствие развитых приёмов растительной орнаментации в украшениях поясных и сбруйных наборов и каких-либо следов социальной дифференциации в материалах погребений VI-VII в.в.
Указанные особенности характеризуют кудыргинский этап в истории культуры алтае-телеских тюрков. Значительное сходство территориально разобщённых памятников VI-VII в.в., скорее всего, объясняется сравнительно быстрым распространением населения, обладавшего устойчивой культурной традицией, из одного района. Так как большинство из вышеназванных предметов, также как и обряд погребения с конём с широтной ориентировкой, были известны на Алтае ещё в первой половине I тыс.н.э., имеются все основания помещать место исхода этого населения на территории Алтая, а причину его широкого распространения связывать с образованием Первого тюркского каганата, когда отдельные группы алтае-телеских племён оказались разбросанными на огромных пространствах вновь созданного государства.
Катандинский этап (VII-VIII вв.). Основанием для хронологического определения памятников этого этапа могут служить, главным образом, серии предметов (детали поясных наборов, пряжки и серьги), найденные в датированных слоях Пенджикента, павшего в результате арабского завоевания в 720 г. Погребения с конём VII-VIII в.в. выделяются также благодаря наличию в них ряда элементов материальной культуры, не встречавшихся в памятниках предшествующего времени (серьги «салтовского типа», бронзовые пряжки со щитком, железные эсовидные псалии с выделенной пластиной, гладкие поясные бляхи-оправы простых геометрических очертаний — прямоугольные, с округлым верхним краем и т.д.).
Причины появления всех этих инноваций, не являющихся развитием форм предметов предшествующего времени, не совсем ясны. Хронологически они совпадают со сведениями письменных источников о смене погребального обряда у тюрков-тугю, концом Первого тюркского каганата и алтайским походом Чеби-хана. Можно согласиться с Л.Н. Гумилёвым, что «30000 строевого войска», во главе которых шёл Чеби, не могли быть одновременно уничтожены или переведены в Хангай, а какая-то часть их должна была остаться на Алтае и сыграть определённую роль в развитии культуры местного населения (Гумилёв, 1967, с. 230-231). Это тем более вероятно, что в письменных источниках в составе телеских владений во второй половине VII в. упоминается племя чеби, которое жило по соседству с карлуками Западного Алтая (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 272) и, возможно, представляло собой ассимилированных потомков воинов Чеби-хана. Если это так, то в материальном комплексе катандинского этапа в наиболее чистом виде отражена культура собственно тюрков-тугю, неизвестная нам пока по археологическим раскопкам в Монголии. Следует отметить, что этот комплекс вещей представлен и в
(110/111)
изображениях на древнетюркских каменных изваяниях, наибольшее количество которых, как об этом будет сказано ниже, также относится к периоду Второго тюркского каганата. Основное количество погребении катандинского этапа сосредоточено на Горном Алтае и в Туве; на других территориях находки их пока единичны.
На Горном Алтае к катандинскому этапу относится, прежде всего, Катанда II, кург. 5, представляющее погребение с конем с северо-восточной ориентировкой, по которому А.А. Гавриловой было дано название могил «катандинского типа» для памятников VII-VIII в.в. (Гаврилова, 1965: с. 61-64). С человеком здесь были найдены прямоугольные бляхи-оправы, бронзовая овально-рамчатая пряжка со щитком, серьги «салтовского» типа, глиняное пряслице и обломок зеркала; с конём — железные однокольчатые удила, прямые костяные псалии с металлическими скобами, два стремени (одно с петельчатой, другое с пластинчатой дужками), роговые застёжки от пут и орнаментированные накладки округлой луки седла. Подобный набор предметов сопроводительного инвентаря можно считать эталонным для погребений катандинского этапа. Аналогичные захоронения с конём VII-VIII в.в. были раскопаны на могильниках Узунтал в Сайлюгемской степи (Савинов, 1982, с. 107, 111-112), Кара-Коба 1 (Могильников, 1990) и в других районах Горного Алтая.
В Западной Туве наиболее крупный могильник VII-VIII в.в. — Кокэль с северной (с небольшими отклонениями на СВ, ССВ) ориентировкой погребённых. Материалы всех кокэльских погребений представляют однообразный комплекс предметов: деревянные сосуды, костяные пряжки с округлой верхней частью, сёдла с подтреугольными луками, стремена с петельчатой дужкой, застёжки от пут, топоры-тёсла, концевые и срединные накладки луков, трёхлопастные наконечники стрел с костяными насадами-свистунками, железные однокольчатые удила, поясные бляхи-оправы и др. (Вайнштейн, 1966, табл. I-IV, VI-VIII). К этому же времени относятся некоторые из погребений со сходным сопроводительным инвентарём, исследованные А.Д. Грачом в Юго-Западной Туве (Грач, 1960, с. 31-33; 1960а, с. 123-129) и Ю.И. Трифоновым в Центральной Туве; материалы последних, к сожалению, остались неопубликованными.
За пределами Саяно-Алтая погребений с конём VII-VIII в.в. известно немного: погребение в Чуйской долине на Тянь-Шане (Шер, 1961), впускное захоронение Чиликты, кург. 2 в Восточном Казахстане (раск. С.С. Черникова, 1961 г.) и некоторые другие.
Приведённые материалы позволяют очертить круг признаков, характеризующих памятники катандинского этапа культуры алтае-телеских тюрков. Это подкурганные погребения с восточной (реже северной или северо-восточной) ориентировкой; сопроводительные захоронения коней, обычно ориентированные в обратном направлении, расположены в южной части могильной ямы на приступке и отделены от человека разделительной стенкой из валунов, вертикально поставленных плит или тыном из деревянных колышков. Из типовых предметов сопроводительного
(111/112)
инвентаря могут быть отмечены стремена с петельчатой и пластинчатой дужками, сёдла [видимо, д.б.: удила] с роговыми или железными эсовидными псалиями, гладкие бляхи-оправы геометрических форм без орнамента, овально-рамчатые пряжки со щитком, серьги «салтовского типа» и др. Как и раньше, большинство предметов поясных и уздечных наборов катандинского этапа лишено растительной орнаментации. Признаки социальной дифференциации по материалам катандинских погребений также весьма невыразительны.
В VII-VIII в.в. завершается сложение культуры алтае-телеских тюрков, в образовании которой принимали участие как собственно тюркские, так и местные телеские племена. Уменьшение количества погребений с конём за пределами Саяно-Алтая, характерное для этого времени, может быть объяснено сокращением границ Второго тюркского каганата по сравнению с Первым. Видимо, одновременно оно может рассматриваться и как свидетельство определённых процессов этнической консолидации прежде распыленных групп тюркоязычного населения на территории Саяно-Алтайского нагорья, создающих наиболее благоприятные условия для дальнейшего развития их культуры.
Туэктинский этап (VIII-IX в.в.). Расцвет культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем падения Второго тюркского каганата и периодом господства Уйгурского каганата в Центральной Азии. К этому времени относится большинство известных на Алтае, в Туве и в Монголии погребений с конём, занимающих определённую территорию и обладающих рядом культурно-дифференцирующих признаков, позволяющих рассматривать их как памятники сложившейся археологической культуры. По периодизации А.А. Гавриловой, большинство из них относится к VII-VIII в.в. (Гаврилова, 1965, с. 61-65); однако, нет никаких основании помещать их все в прокрустово ложе могил «катандинского типа». Это ясно показали исследования по средневековой археологии Тувы Л.Р. Кызласова и С.И. Вайнштейна. Хотя предложенные ими периодизации построены но разному принципу, многие предметы «катандинского типа» находят своё место у Л.Р. Кызласова в сводных таблицах вещей VIII-IX в.в. (Кызласов, 1969, табл. II), а у С.И. Вайнштейна в хронологическом ряду VIII-X в.в. (Вайнштейн, 1966a, рис. 10). В обобщающей работе В.А. Могильникова также отмечается, что «материалы катандинского этапа, синхронизируемые с эпохой II Тюркского каганата, на самом деле датируются временем вплоть до середины IX в., то есть относятся не только ко II Тюркскому, но и Уйгурскому каганату» (Могильников, 1981, с. 39). Вместе с тем, необходимо признать, что определение чётких хронологических границ как между памятниками VII-VIII и VIII-IX в.в., так и внутри группы погребений VIII-IX в.в. ещё требует дополнительного обоснования и на имеющемся материале не может считаться окончательно решённым.
Погребения с конём туэктинского этапа, кроме упомянутых выше деталей поясных наборов из слоёв середины и третьей четверти VIII в. в Пенджикенте, датируют следующие находки: китайские монеты выпуска
(112/113)
713-741 г.г., найденные в одном из тувинских погребений (Грач, 1966а, с. 96); тюргешская монета 740-742 г.г. в одной из могил на Горном Алтае — Катанда II, кург.2 (Гаврилова, 1965, с. 67); надпись на серебряном зеркале в одном из курганов Монгун-Тайги (Грач, 1960, с. 23-30), которую по палеографическим особенностям можно относить к VIII-IX в.в. (Итс, 1958). В погребениях этого времени появляются вещи, ранее не встречавшиеся в Южной Сибири — железные котлы, топоры «салтовского типа», металлические лировидные подвески, поясные бляхи с портальным оформлением, овально-фестончатые бляшки, серебряные кувшинчики на поддоне, зооморфные псалии с «сапожком» и др. На некоторых предметах нанесены знаки рунической письменности. В отличие от катандинских серий, вещи VIII-IX в.в. орнаментированы с широким использованием сердцевидных, крыловидных мотивов, фигурной скобки и т.д. Края бляшек поясных наборов чаще всего вырезные, растительная орнаментация богаче, контуры предметов изощреннее. Ряд погребений отличается чётко выраженным «богатством» в наборе предметов сопроводительного инвентаря, свидетельствующим о социально-привелигированном [привилегированном] положении оставившего их населения. Основное количество памятников туэктинского этапа по-прежнему сосредоточено на территории Горного Алтая и Тувы; вместе с тем, аналогичные захоронения появляются в Монголии, где памятники предшествующих этапов культуры алтае-телеских тюрков не были известны.
На Горном Алтае к VIII-IX в.в., в первую очередь, относится большинство погребений известного Курайского могильника в Чуйской степи, исследованного С.В. Киселёвым и Л.А. Евтюховой в 1935 г. (Евтюхова, Киселёв, 1941). Могильник Курай состоит из семи курганных групп, в каждой из которых раскопано несколько таких курганов. Погребения совершены в четырёхугольных могильных ямах; положение погребённых — вытянуто на спине, головой преимущественно на В, ЮВ, В, СВ. Захоронения коней находились в южной части могильной ямы и имели обратную ориентировку. Места захоронении человека и коня разделялись тыном из вертикально поставленных кольев, бревном или земляной перемычкой. В нескольких случаях зафиксированы сопроводительные захоронения двух или даже трёх коней. Наибольший интерес представляет погребение Курай IV, кург. 1 (ур. Тадила), принадлежавшее явно привелигированному [привилегированному] лицу и, возможно, в силу этого обстоятельства несколько отличающееся от остальных. На глубине 0,45 м здесь был обнаружен «тайник» с наиболее ценными вещами (серебряный кувшинчик, поясной и уздечный наборы, резная рукоять от плети с зооморфным навершием и др.). Пояс с великолепно орнаментированными накладными бляхами, подвесными ремешками и двумя лировидными подвесками был именной принадлежностью данного человека: на наконечнике его сохранилась руническая надпись — «Хозяина Ак-Кюна ... кушак» (Киселёв, 1951, с. 536). Основное захоронение в «погребении Ак-Кюна» — мужчины с
(113/114)
луком и колчаном со стрелами — совершено в деревянной колоде. В ногах находился перевёрнутый железный котёл с вертикально поставленными ручками, а рядом на приступке за деревянным заборчиком — сопроводительное захоронение трёх коней. Здесь же были найдены разрозненные кости другого человеческого скелета, принадлежавшего, возможно, конюшему (Евтюхова, Киселёв, 1941, с. 103-113, рис. 50-53). Другое богатое погребение туэктинского этапа открыто в высокогорной долине Бертек на Южном Алтае (раск. Д.Г. Савинова, 1991 г.). Это было захоронение пожилой женщины с конём, отделённым стенкой из вертикально поставленных плит. Вместе с женщиной найдены серебряный кувшинчик с орнаментированной ручкой, китайское зеркало, набор височных украшений, позолоченные серьги и другие вещи. Интересно местоположение этого памятника, расположенного, по сути дела, в самых северных отрогах Монгольского Алтая и связывающего алтайские памятники с одновременными им погребениями в Монголии. Курганы знати в ур. Тадила и в долине Бертек, скорее всего, следует относить к первой половине IX в. — периоду наибольшего расцвета культуры алтае-телеских тюрков.
В Юго-Западной Туве синхронны с этими погребениями некоторые курганы, раскопанные А.Д. Грачом в Монгун-Тайгинском, Бай-Тайгинском и Овюрском районах. Из них наибольший интерес представляет один из монгун-тайгинских курганов — т.н. «погребение с зеркалом Цинь Вана», содержавшее мужское захоронение с восточной ориентировкой. Сопроводительное захоронение коня находилось рядом с южной стороны на невысокой приступке. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из этого погребения характерен для данного этапа: серебряное китайское зеркало и гребень в шёлковом мешочке, железный котёл, непарные стремена с пластинчатой дужкой, пряжка с язычком на вертлюге, эсовидные удила с «сапожком», овально-фестончатые бляшки от уздечного набора и др. (Грач, 1960, рис. 21-29). В погребениях могильника Саглы-Бажи 1 из Овюра найдены обломок китайского зеркала, серьги «салтовского типа», тройники с вырезными лопастями, уздечные бляшки с вырезным краем, железный клёпаный котёл с вертикальными ручками (Грач, 1968, рис. 50). Из находок в Бай-Тайге следует отметить монету «кайюань тунбао» выпуска 713-741 г.г. (Грач, 1966а, рис. 19-22).
Аналогичные алтайским и тувинским погребения VIII-IX в.в. встречаются на территории Северной Монголии, где, в числе других, можно отметить два наиболее известных памятника — Джаргаланты, кург. 2 (Евтюхова, 1957, с. 73-74) и Наинтэ-Сумэ (Боровка 1927, с. 73-74). В Джаргаланты, кург. 2 было открыто погребение женщины, завёрнутой в кусок войлока, лежащей головой на восток. В северной половине ямы на приступке находилось сопроводительное захоронение двух коней с обратной ориентировкой. Из предметов сопроводительного инвентаря следует отметить китайское зеркало типа «виноградник» в шёлковом футляре; монеты «кайюань тунбао»; гребешок, лежащий под зеркалом; серьги с подвеской, украшенные зернью. Из предметов конского
(114/115)
убранства найдены непарные стремена с пластинчатой дужкой, эсовидные псалии, подвесные бляхи-ренты с гладким и вырезным краем, овально-фестончатые бляшки от уздечного набора. Такого же типа погребение открыто в Наинтэ-Сумэ. Вероятно, к концу этого периода относится разрушенное погребение у г. Увгунт на р. Толе (Кляшторный, Савинов, Шкода, 1990).
Приведённых материалов достаточно для того, чтобы дать обобщённую характеристику памятников сложившейся культуры алтае-телеских тюрков. Все захоронения, как мужские, так и женские, совершались в грунтовых ямах, в сопровождении коня, реже двух, в отдельных случаях — даже трёх коней. Положение погребённых, как правило, на спине; преимущественная ориентировка — восточная, северо-восточная (реже северная) с различными отклонениями, что, возможно, объясняется совмещением двух традиций: восточной ориентировки, более характерной для памятников VI-VII в.в., и северной, встречающейся в погребениях VII-VIII в.в. Положение коней, чаще всего, обратное. Взнузданные кони помещались на невысокой приступке слева от человека и отделялись от него стенкой из камней, вертикально вкопанных плит или лиственничных плах. По всем этим признакам погребения туэктинского этапа связываются с катандинскими. Некоторые особенности погребального обряда можно проследить в наборе предметов сопроводительного инвентаря. Так, видимо, ритуальными мотивами объясняются частые случаи взаимовстречаемости в погребениях непарных стремян, которую вряд ли можно объяснить только утилитарными соображениями. Специфической деталью погребального обряда являются неоднократно отмеченные случаи совместного нахождения в женских погребениях зеркала, костяного или деревянного гребешка и ножичка, отражающие реальную этнографическую особенность оставившего их населения. Предметный комплекс из погребений VIII-IX в.в. в целом продолжает прежние катандинские традиции, но на новом качественном этапе их развития. К общераспространенным типам вещей в это время относятся серебряные кувшинчики на поддоне, металлические лировидные подвески с сердцевидной прорезью, поясные бляхи-оправы портальной формы и со скошенным краем, четырёхугольные бляшки-розетки, трёхлопастные наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях, срединные накладки луков, топоры-тёсла, панцирные пластины, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двухкольчатые удила с эсовидными псалиями с «сапожком», подпружные пряжки с язычком на вертлюге, тройники для перекрестия ремней с вырезными лопастями, щитовидные наконечники ремней с вырезным верхним краем и др. В отличие от предшествующих этапов, в погребениях VIII-IX в.в. особенно часто встречаются предметы китайского импорта (зеркала, монеты, разнообразные изделия из шёлка), свидетельствующие об активном участии алтае-телеских тюрков в политических и культурных связях с Китаем, скорее всего, осуществлявшихся через посредство уйгуров, в период господства Уйгурского каганата.
(115/116)
С точки зрения исторических процессов, которые можно реконструировать по материалам археологических памятников туэктинского этапа, весьма важное значение имеет характер их распространения. В отличие от катандинского этапа, погребения с конём VIII-IX в.в. тяготеют к южным районам Саяно-Алтайского нагорья и распространяются на территорию соседней Монголии. Нет никакого сомнения в том, что в это время отдельные группы алтае-телеских тюрков кочевали по долинам рек Орхона и Толы, где находятся присущие им погребения. Вместе с тем, судя по имеющимся материалам, явно сокращается число подобных погребении в Центральной Туве. Не исключено, что это может быть связано с захватом Центральной Тувы уйгурами в середине VIII в.
Отдельные погребения, сопоставимые с туэктинскими, появляются и в более северных областях за пределами Саяно-Алтайского нагорья. Вероятно, именно с этим временем следует связывать начало тюркизации населения Западной Сибири, основным источником которой явились алтае-телеские тюрки, также как раньше на них самих оказала существенное влияние культура тюрков-тугю. Па территории Кемеровской области к ним можно отнести впускные захоронения с конём, открытые на Шестаковском могильнике (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 40-490). Ряд памятников алтайского облика открыт в Новосибирском Приобье. По мнению Т.Н. Троицкой, «памятники VIII-IX в.в. свидетельствуют не только о тюркизации местной культуры, но и о проникновении самих тюрков с их обычаем погребения покойника с взнузданным конём» (Троицкая, 1973, с. 183). По материалам могильников Барабинской лесостепи (Преображенка-3 и др.) также прослеживается появление здесь отдельных групп населения южного, скорее всего, алтайского происхождения и смешение их с местными племенами потчевашской культуры (Могильников, Савинов, Елагин, 1981; «Бараба в тюркское время», 1988, с. 167). Причина их появления здесь может быть связана с событиями истории Уйгурского каганата, вызвавшим перегруппировку алтае-телеских тюрков и оттеснение части их за пределы Южной Сибири.
Своеобразная этнокультурная ситуация складывается в Центральной Туве, входившей в это время, как это следует из письменных источников, в состав Уйгурского каганата. Известные здесь погребения VIII-IX в.в., согласно классификации Б.Б. Овчинниковой, можно разделить на две группы — «с традиционной ямой и ямой с подбоем» (Овчинникова, 1984, с. 9). К первой группе относятся погребения на могильниках Улуг-Хову, Ак-Дуруг, Черби и др. По основным особенностям погребального обряда они соответствуют памятникам туэктинского этапа и, очевидно, могут рассматриваться как локальный вариант культуры алтае-телеских тюрков. Погребения в грунтовых ямах с подбоями на материалах средневековой части могильника Аймырлыг были выделены Б.Б. Овчинниковой в центральнотувинский вариант погребений с конём. Среди них по богатству сопроводительного инвентаря
(116/117)
выделяется погребение в группе Аймырлыг III, в котором найдено полное снаряжение воина — круглый деревянный щит, железный однолезвийный палаш с прямым перекрестием и берестяной колчан со стрелами (Овчинникова, 1982). В материалах из подбойных погребений в Туве прослеживаются как древнетюркские (алтае-телеские), так и предполагаемые уйгурские компоненты. Отразившиеся в них процессы аккультурации и этнической ассимиляции должны были привести к образованию здесь смешанного населения, участие которого до сих пор не учитывалось в сложной системе взаимоотношений между алтае-телескими тюрками, уйгурами и енисейскими кыргызами. Между тем, очевидно, что это была довольно многочисленная и сильная группа населения, так как большинство из исследованных подбойных погребений принадлежит хорошо вооружённым воинам. «Ими могли быть люди, принадлежавшие высшему военному составу, то есть занимавшие более высокое положение в определённой племенной группе» (Овчинникова, 1983, с. 65).
Таким образом, туэктинский этап (VIII-IX в.в.) знаменует собой не только период расцвета культуры алтае-телеских тюрков, но и оказывается одним из наиболее сложных по характеру стоящих за ним этнокультурных процессов. Объяснение этого, скорее всего, следует искать в повышении социального статуса населения культуры алтае-телеских тюрков. Если тюрки-тугю использовали племена теле в своих военных целях, то взаимоотношения между центральноазиатскими уйгурами, также происходившими из конфедерации теле, и алтайскими племенами теле могли строиться на совершенно иной основе. В этих условиях алтае-телеские тюрки, участвовавшие, как показывают археологические памятники, и в политических событиях, происходивших на территории Монголии, должны были пережить как торжество победы, так и горечь поражения Уйгурского каганата.
Кара-чогинский этап (IX-X в.в.). Конец культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем широкого расселения енисейских кыргызов и образованием кимако-кыпчакского объединения. По одному из первых и правильно датированных памятников в Туве можно назвать этот этап (вслед за С.И. Вайнштейном) — «кара-чогинским». Предметный комплекс кара-чогинского этапа остаётся прежним, но в отдельных относящихся к нему погребениях появляются новые типы вещей, не характерные для предшествующего времени: плоские наконечник стрел; железные детали поясных наборов; лировидные подвески, аналогичные ляоским и кыргызским; стремена с прорезной подножкой и низкой невыделенной пластиной; отдельные украшения сросткинских типов и др. Памятников кара-чогинского этапа известно немного — по несколько погребений на территории Горного Алтая и Тувы. За пределами Саяно-Алтайского нагорья они не обнаружены.
На территории Тувы отдельные погребения с конём IX-X в.в. выделяются в составе Курайского могильника (Евтюхова, Киселёв, 1941, с. 95-96, рис. 100-103). К этому же времени относятся погребение с конём на могильнике Бажанты с юго-
(117/118)
восточной ориентировкой, в котором, среди прочих вещей, были найдены бронебойный наконечник стрелы и витые удила с «8»-образным окончанием звеньев (Суразаков, 1982, рис. 2); и погребение с двумя конями и северной ориентировкой в погребально-ритуальном комплекса Барбургазы (Кубарев, 1984, табл. XLIII-XLIV).
В Центральной Туве к погребениям кара-чогинского этапа относится Кара-Чога, кург. 4 (Вайнштейн, 1954, с. 148-154), давшее название данному этапу; в Северной Туве — впускное захоронение в кургане Аржан (Комарова, 1973) — оба с северной ориентировкой. Однако, значительно большее распространение здесь в это время получают одиночные (без коня) погребения с северной ориентировкой и близкими как к катандинским, так и к кыргызским формами предметов сопроводительного инвентаря — Успенское, кург. 24 и др. (Кызласов, 1979, с. 191-192). В Юго-Западной Туве IX-X в.в. датируются два погребения на могильнике Саглы-Бажи III: кург. 22 с северной ориентировкой и шкурой коня; кург. 27 — одиночное погребение с костями коня и ориентировкой на СВВ. По этому поводу А.Д. Грач писал, что «в Туве, Монголии и Горном Алтае для древнетюркского времени до сих пор не было зафиксировано факта “замены” цельной туши коня шкурой; погребение из Саглы-Бажи III отличается этой деталью погребального ритуала» (Грач, 1968а, с. 109-110). Следует отметить, что эта особенность погребального обряда была наиболее характерна для племён кимако-кыпчакского объединения.
Одной из особенностей кара-чогинского этапа является распространение в это время отдельных захоронений коня (т.н. курганы — кенотафы). Серия таких погребений в Юго-Западной Туве была исследована А.Д. Грачом (Грач, 1960, с. 40-48; 1960а, с. 129-143). Такой же парный кенотаф был открыт в соседнем районе Юго-Восточного Алтая на могильнике Узунтал (Савинов, 1982, с. 103-107; 1987). Среди найденных в них предметов следует отметить серебряный кувшинчик курайского типа в одном из тувинских кенотафов и великолепный пояс с крупными позолоченными бляхами портальной формы, украшенными растительным орнаментом, из парного кенотафа в долине Узунтал. Вещи из алтайских и тувинских кенотафов (стремена с высокой пластиной и петельчатой дужкой, двухкольчатые удила с эсовидными псалиями, срединные накладки луков, трёхлопастные наконечники стрел с отверстием в лопастях, поясные наборы с развитой системой растительной орнаментации) наиболее полно отражают предметный комплекс алтае-телеских тюрков на позднем этапе развития их культуры. При этом, наряду с традиционными формами предметов катандинского типа, в него входят и отдельные вещи, характерные для енисейских кыргызов и племён кимако-кыпчакского объединения, что придаёт всему комплексу более «смешанный» характер.
В отличие от предшествующих этапов, памятники IX-X в.в. довольно разнообразны по обряду погребения: захоронения с конём, со шкурой коня, одиночные захоронения (без коня), курганы-кенотафы. Преимущественно северная (в отличие от более ранней — восточной) ориентировка
(118/119)
погребённых показывает определённые изменения в сфере идеологических представлений. Такое разнообразие форм погребального обряда при общем наборе предметов сопроводительного инвентаря может свидетельствовать об усложнении этнического состава населения, вызванного, скорее всего, участием алтае-телеских тюрков в событиях середины IX в. Известно, что в это время территории Горного Алтая и Тувы, где жили алтае-телеские тюрки — потомки в прошлом могущественных тугю и теле, входили в состав государства енисейских кыргызов, несомненно, оказавших влияние на их культуру. Одновременно ощущается и влияние со стороны племён кимако-кыпчакского объединения, отразившееся в появлении на Горном Алтае отдельных изделий сросткинского типа, а также некоторых заимствованиях в погребальном обряде. За этими, казалось бы, незначительными изменениями нельзя не видеть процессов аккультурации, в которые вступила культура алтае-телеских тюрков на позднем этапе своего развития. Очевидно, алтае-телеские тюрки, начиная с середины IX в., оказались втянутыми в сферу политического влияния со стороны более сильных соседей — енисейских кыргызов и племён кимако-кыпчакского объединения. Всё это вместе взятое привело к тому, что к концу X в. культура алтае-телеских тюрков прекращает своё существование. Яркие и своеобразные материалы тувинских и алтайских кенотафов позволяют предполагать, что процесс её завершения носил не постепенный, а дискретный характер. Погребений с конём, которые можно было бы датировать временем позже X в., в Южной Сибири не обнаружено.
Ритуальные памятники древнетюркского времени. ^
Памятники ритуального назначения (оградки с рядами камней-балбалов и каменные изваяния), известные под общим названием «древнетюркских», существуют на протяжении всей второй половины I тыс. н.э. и могут быть синхронизированы с выделенными этапами культуры алтае-телеских тюрков, хотя область их распространения была, несомненно, более широкой. Однотипные оградки с каменными изваяниями в огромном количестве представлены на территориях Монголии и Синьцзяна, Горного Алтая и Тувы, Казахстана и горных районов Средней Азии. Очевидно, повсеместно в пределах Древнетюркских каганатов и у всех народов, входивших в эти этносоциальные объединения, они имели одинаковое идеологическое содержание; и выделить среди них памятники, принадлежавшие какой-либо одной археологической культуре, пока не представляется возможным.
Классическим образцом подобного рода сооружений являются знаменитые заупокойные храмы тюркских каганов в ур. Кошо-Цайдам на р. Орхоне, относящиеся к периоду Второго тюркского каганата и, в первую очередь, полностью исследованный в 1957-1958 г.г. комплекс Кюль-Тегина (Новгородова, 1981, с. 207-213). Этот памятник представлял собой квадратную в плане постройку размером 10,25×10,25 м, сооружённую на специально сделанном фундаменте в виде усечённой пирамиды, высотой более 1 м. Внутри постройки были найдены фрагменты двух портретных сидящих статуй — Кюль-Тегина и его
(119/120)
жены. С западной стороны от постройки находился каменный куб, служивший для жертвоприношений; с восточной стороны в два ряда были установлены стоящие фигуры типа древнетюркских каменных изваяний, Между ними, напротив схода, располагалась каменная черепаха, служившая постаментом для стелы с надписью-эпитафией Кюль-Тегина. Все сооружение было окружено оградой, имевшей вход с восточной стороны. За пределами ограды, продолжая линию стоящих фигур, тянулась цепочка камней-балбалов, длиной около 3 км. Никаких остатков захоронения самого Кюль-Тегина при раскопках в Кошо-Цайдаме обнаружено не было.
Раскопки мемориального комплекса Кюль-Тегина, одного из главных героев политической истории Второго тюркского каганата, имели большое значение в плане интерпретации оградок с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов, так как, несмотря на различие в масштабах сооружений, они планиграфически совпадали и, следовательно, обычные древнетюркские оградки по всей территории их распространения можно рассматривать как упрощённую проекцию памятников типа храмовых комплексов тюркских каганов, существовавших в среде рядовых кочевников того времени.
Позже в Монголии были открыты другие памятники, которые подтвердили предположение об однотипности всех подобных сооружений, в том числе и относящихся к более раннему времени. Так, на р. Толе в 1976, 1978-1979 г.г. был исследован Унгетский комплекс с двумя строительными горизонтами. Нижний, более ранний, VI-VII в.в., представлял собой глинобитную площадку, окружённую валом и рвом, на которой находилось кирпичное здание; около него найдено 30 каменных изваяний, сохранившихся целиком или в обломках. По мнению В.Е. Войтова, сооружение нижнего горизонта Унгетского комплекса было посвящено создателю каганата Сеяньто кагану Инаню. В период Второго тюркского каганата, в VII-VIII в.в., на этом же месте был установлен каменный ящик-саркофаг с ромбическими узорами на стенках, окружённый лёгкой каркасной постройкой, от которой сохранились основания 14 деревянных столбов. В восточном направлении от неё отходил ряд камней-балбалов длиной 2,2 км, насчитывающий более 550 камней. При постройке часть изваяний более раннего времени была разбита и сброшена в ров, а отдельные фигуры, как потерявшие своё значение, установлены в ряду камней-балбалов, в том число и на валу прежнего сооружения (Войтов, 1987). Сравнение этих двух сооружений (комплексов Кюль-Тегина и Инаня?) показывает развитие традиции в установке памятников ритуального назначения, которая изначально не была канонизирована и прошла как более простые (ранние), так и более совершенные (поздние) формы. Данное заключение целиком распространяется на все рядовые оградки с рядами камней-балбалов и каменными изваяниями, анализ которых позволяет проследить генезис ритуальных сооружений алтае-телеских тюрков во второй половине I тыс. н.э.
Наиболее полная классификация алтайских оградок разработана В.Д. Кубаревым, выделившим среди них 5 типов: 1) кудыргинский (по А.А. Гавриловой); 2) яконурский —
(120/121)
смежные оградки с изваяниями или антропоморфными стелами; 3) аютинский — поминальные сооружения древнетюркской знати, окруженные валом и рвом; 4) юстыдский — малые оградки из четырёх плит с остатками дерева в центре и жертвенными сосудами; 5) уландрыкский — со стелой или валуном в центре оградки (Кубарев, 1979, с. 148; 1984, с. 50-51). Такие же типы оградок, по данным Ю.С. Худякова (Худяков, 1985а, с. 165-184), представлены на территории Монголии. На тувинском материале классификация оградок не производилась; однако, исследования в Юго-Западной Туве показали их близость к горло-алтайским (Грач, 1961).
Раскопки оградок различных типов на Алтае и найденные при этом предметы позволяют более точно определить время их существования. Как уже говорилось, оградки кудыргинского типа датируются V-VI в.в. Судя по всему, они продолжали существовать и в период Первого тюркского каганата. В период Второго тюркского каганата наибольшее распространение получили оградки юстыдского типа. В одной до них были найдены стремена с пластинчатой дужкой, удила с эсовидными псалиями и другие предметы, характерные для этого времени (Кубарев, 1984, табл. XLVIII). В другой — на р. Юстыд — под оленным камнем, заменявшем здесь изваяние, был найден серебряный сосуд с фигурной ручкой и тамгообразным изображением горного козла на дне (Кубарев, 1979, рис. 7-9). По степени стилизации это изображение аналогично тамгам на стелах каганов Второго тюркского каганата — VII-VIII в.в. Очевидно, оградки юстыдского типа продолжали существовать и в последующее время, так как подобные сосуды с руническими надписями происходят и из погребений туэктинского этапа культуры алтае-телеских тюрков (VIII-IX в.в.). Оградки яконурского типа и уландрыкского иногда встречаются в одном ряду, что говорит об их одновременности. Оградки яконурского типа, вероятно, типологически связаны с кудыргинскими. Для одной из них (поминальный комплекс на Дьёр-Тебе) получена радиоуглеродная дата 945±27 лет, определяющая время их сооружения IX-X в.в. (Кубарев, 1978, с. 93-94). Серия оградок уландрыкского типа с вещами IX-X в.в. открыта и в других местах на Горном Алтае (Васютин, Елин, 1983). Что касается оградок «аютинского типа», аналогичных по значению культово-поминальным сооружениям древнетюркской знати, то они будут рассмотрены ниже в связи с генезисом каменных изваяний.
Приведённые датировки различных типов оградок, исследованных на Алтае, не означают, что хронологически они чётко сменяют друг друга. Скорее, можно предполагать преобладание той или иной традиции устройства культовых сооружений на определённых этапах развития культуры алтае-телеских тюрков. Особо следует отметить то обстоятельство, что ни в одной из древнетюркских оградок по всей территории их распространения не было найдено никаких следов захоронения человека, что полностью подтверждает их ритуальное, как и в памятниках тюркских каганов на р. Орхоне, предназначение.
От большинства оградок на восток отходит ряд вертикально вкопанных
(121/122)
камней или камней-балбалов, составляющих неотъемлемую часть древнетюркских ритуальных сооружений. Относительно их семантики и назначения существует три точки зрения. Большинство исследователей, пользуясь классическим описанием погребального обряда тюрков-тугю в письменных источниках, считает камни-балбалы изображениями убитых покойным тюрком при его жизни врагов (Грач, 1961, с.73-77; Кызласов, 1966, с. 206-208; и др.). С.Г. Кляшторный, отметив слабые стороны аргументации этой теории (несоразмерность количества камней-балбалов физическим возможностям — до 500 камней и более! — древнетюркского воина; наличие среди них персонифицированных камней, принадлежащих лицам, которые по известным историческим сведениям в данный период не могли быть врагами тюркских каганов), пришёл к выводу о том, что камни-балбалы следует рассматривать как символы погребальных даров со стороны присутствовавших на поминках участников обряда (Кляшторный, 1978, с.252-255). Такое объяснение не исключает возможности принесения в качестве погребального дара умершему жизненной силы убитого врага, символизируемой камнем-балбалом. Наконец, сторонники третьей точки зрения, отходя ещё дальше от традиционного объяснения камней-балбалов как символов убитых врагов и привлекая в основном этнографические параллели, рассматривают эти памятники как изображения священных (или даже реальных) коновязей (Сорокин, 1981, с. 30-37; Кубарев, 1984, с. 60-74). Последняя гипотеза представляется наименее вероятной.
Связанные с оградками и рядами камней-балбалов, каменные изваяния, наряду с памятниками рунической письменности, являются одним из наиболее ярких достижений древнетюркского культурного комплекса, воплотившим в себе как социальные, так и художественно-эстетические ценности своего времени. Генезис древнетюркских каменных изваяний, по всей вероятности, был не только сложным, но и, как всяких произведений искусства, достаточно «индивидуальным» в разных районах их распространения. Общая линия их развития, применительно к культуре алтае-телеских тюрков, может быть представлена следующим образом.
В свете бесспорно ранней даты «кудыргинского валуна», к VI-VII в.в. могут быть отнесены и другие изваяния со сценами повествовательного характера. Так, на изваянии с р. Хендергэ (Центральная Тува) тюркский воин держит в согнутых руках на уровне пояса отрубленные головы врагов. Показательно, что данное изваяние выполнено в виде нерасчленённого каменного блока и лишено реалий VII-VIII в.в. (Кызласов, 1969, рис. 2, 1). Л.Р. Кызласов сообщает также об изваянии с изображением поверженного врага из Казахстана (Кызласов, 1969, с. 41). На изваянии из Мунгу-Хайрхан-Ула (Юго-Западная Тува), по-видимому, несколько более позднего времени, на лицевой стороне изображены участвующие в сцене поминок дополнительные фигурки двух человек (Грач, 1961, с. 21-22; рис. 11). В целом они очерчивают небольшой круг памятников, которые предположительно можно отнести к периоду Первого тюркского каганата.
(122/123)
Существенное знамение для понимания особенностей ранней группы каменных изваяний имеют сведения династийных хроник Чжоу шу и Суй шу времени Первого тюркского каганата (в переводах Лю Мау-цая и Р.Ф. Итса). Так, в Чжоу шу сообщается: «По окончании похорон на могиле ставится каменный знак, другие камни много или мало (ставятся) в зависимости от количества убитых людей (покойником) при жизни». Или: «Когда один из них умирает, труп ставится на возвышении в юрте... После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом (памятный) столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни». Близкие по содержанию описания имеются в Суй шу: «У могилы из дерева ставят дом. Внутри него рисуют облик покойного, а также военные подвиги, совершённые им при жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, ставят один камень и так до сотни и тысячи». Или: «Затем они погребают пепел и устанавливают на могиле деревянный столб в качестве памятного знака. На могиле они сооружают помещение, в котором рисуют облик покойного и сцены битв, в которых умерший принимал участие до своей смерти. Если он некогда убил одного человека, тогда ставят один камень (перед могилой). Число камней иногда достигает до ста и тысячи». Текст Суй шу послужил основой для приведённого выше классического описания древнетюркского погребального обряда в переводе Н.Я. Бичурина (Бичурин, 1950, с. 230).
Сравнительный анализ приведенных текстов показывает, что общими в них являются две детали, а именно наличие культовой постройки и стоящих около неё вертикальных камней. Что касается самого умершего, то его присутствие обозначалось по-разному: «труп на возвышении в юрте», «каменный знак», «столб», «нарисованный облик покойного» и т.д. Эти различия могли бы объясняться особенностями перевода, если бы не некоторые археологические параллели. Так, труп, который ставился «на возвышении в юрте» удивительным образом напоминает манекены с «глиняными головами» Шестаковского могильника (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 165-173; Мартынов, 1974) и связанный с ними в последующем ритуал изготовления таштыкских глиняных масок (Киселёв, 1951, с. 226-459; Кызласов, 1960, с. 147-151). Вероятно, место, где выставлялись манекены с глиняными масками внешне напоминало нижний горизонт Унгетского комплекса. Возможно, к этому имеет отношение и несколько фантастичное, на первый взгляд, описание погребального обряда уйгуров (Вэй шу), которые «мёртвых относят в выкопанную могилу, ставят труп на середине; с вытянутым луком, как будто живой, но могилу не засыпают» (Бичурин, 1950, с. 216). В дальнейшем «участие» покойного в цикле погребально-поминальных обрядов символизировалось его изображением в виде «каменного знака», «столба», «нарисованного облика», то есть графического рисунка на плоскости, как на «кудыргинском валуне», но не скульптурного изображения.
Таким образом, по-видимому, следует ограничить круг изваяний VI-VII в.в. «лицевыми» и гермообразными стелами, имеющими иногда
(123/124)
дополнительные изображения повествовательного характера. К близкому выводу пришел С.Г. Кляшторный, считающий, что «возникновение или широкое распространение древнетюркской скульптуры относится не к начальному периоду древнетюркской эпохи» (Кляшторный, 1984, с. 512). Можно предполагать, что сравнительно небольшое количество известных каменных изваянии периода Первого тюркского каганата объясняется тем, что в это время ещё продолжала существовать традиция использования в ритуальных целях манекена или самого трупа умершего, а не его скульптурного изображения. Следует подчеркнуть, что подобные манекены не столько «ставились», сколько «усаживались» в специально изготовленных для этого культовых помещениях.
К периоду Второго тюркского каганата относится значительная часть известных в настоящее время каменных изваяний, находящихся у оградок с рядами камней-балбалов и в сложных культово-поминальных сооружениях («аютинский тип», по классификации В.Д. Кубарева) с изображением реалий катандинского типа (по периодизации культуры алтае-телеских тюрков). Наиболее яркий пример подобного рода памятников в Туве — исследованный Л.Р. Кызласовым комплекс в Сарыг-Булуне, представляющий собой насыпь, окружённую валом и рвом, размером 36×29 м. «На восточной стороне насыпи и во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, сидящих на поджатых вперёд коленками ногах, а также два небольших изображения львов». С западной стороны была установлена восьмиугольная юрта (типа аила), покрытая сверху лиственничной корой. После какого-то периода использования, всё сооружение было сожжено» (Кызласов, 1969, с. 38, рис. 7). Такие же сооружения с сидящими каменными изваяниями сохранились в Кызыл-Мажалыке в Туве (Кызласов, 1969, рис. 5) и в с. Знаменка в Минусинской котловине (Евтюхова, 1952, рис. 70). На Горном Алтае изображения сидящих фигур неизвестны; однако, крупные ограды, окружённые валом и рвом, были открыты С.С. Сорокиным на р. Джумале (иначе — Аюты), по которым В.Д. Кубаревым и было дано название «аютинского типа». По своему социальному значению эти памятники, несомненно, принадлежавшие древнетюркской знати, занимают промежуточное положение между комплексами типа памятника Кюль-Тегина и рядовыми тюркскими оградками. На каком-то этапе, совпадающем с периодом Второго тюркского каганата, способ изображения покойного изменился — появились ростовые фигуры, как будто представляющие стоящего человека. Однако, как показали дальнейшие исследования, впечатление о всех древнетюркских изваяниях как стоящих фигурах, оказалось преувеличенным. Наиболее определённо об этом писал С.Г. Кляшторный, пришедший на основании перевода рунических текстов и анализа термина bediz, обозначающего сидящую фигуру, к выводу о том, что все «древнетюркские изваяния Монголии, Южной Сибири, Тувы и Семиречья... показаны как сидящие — немного ниже пояса скульптура завершается и остаётся лишь необработанная часть камня,
(124/125)
погружаемая в землю. На поверхности земли, таким образом, изваяние фиксировалось в позе восседающего, хотя изображение подогнутых ног, не всегда легко исполнимое технически, опускалось» (Кляшторный, 1978, с. 250). Связь между сидящими фигурами типа Сарыг-Булуна, с одной стороны, и некоторыми «стоящими» изваяниями, с другой, подтверждается и тем, что иногда на них, как дань традиции, встречаются изображения подогнутых «калачиком» ног. Таким образом, очерчивается круг каменных изваяний периода Второго тюркского каганата: сидящие фигуры типа Сарыг-Булуна; «ростовые» фигуры с изображёнными «калачиком» ногами; стоящие изваяния с реалиями VII-VIII в.в. Многообразие видов каменных изваяний VII-VIII в.в. может объясняться как социальными причинами, так и совмещением различных традиций в изображении умершего, существовавших в древнетюркской и телеской среде в период сложения культуры алтае-телеских тюрков.
К VIII-IX в.в. могут быть отнесены каменные изваяния с наборными поясами катандинского типа, но с изображениями палашей и сосудов на поддоне с вертикальной ручкой, аналогичных найденным в Курае, Туэкте и других памятниках этого времени. Важное значение для датировки этой группы изваяний имеют находки палашей с прямым перекрестием в погребениях VIII-IX в.в. в Восточном Казахстане (Бобровский могильник) и в Туве (Аймырлыг III). В это же время в Центральной Туве существовала своеобразная «уйгурская» группа каменных изваяний, представляющих изображение человека с сосудом в двух руках, возможно, генетически связанная с изваяниями типа нижнего горизонта Унгетского комплекса.
Определение изваяний IX-X в.в. усложняется тем, что многие реалии предшествующего времени (поясные наборы, сосуды, серьги и т.д.) продолжают существовать без существенных изменений вплоть до конца I тыс. н.э., а некоторые типологические различия между ними при воспроизведении этих предметов в камне практически не улавливаются. Возможно, что одним из критериев выделения поздней группы каменных изваяний могут служить изображения сабли и изогнутых кинжалов «уйбатского типа», которые появляются вместе в это время в числе других реалий на поздних каменных изваяниях. Такие изваяния известны в основном в районах Юго-Восточного Алтая и Юго-Западной Тувы, то есть именно там, где зафиксированы наиболее поздние памятники культуры алтае-телеских тюрков. Обращает на себя внимание, что они образуют компактную стилистическую группу — это высокие «ростовые» фигуры, выполненные в виде круглой скульптуры, с тщательно проработанными деталями, в головных уборах, установленные у оградок яконурского типа. Многие из поздних изваяний имеют следы намеренных повреждений и сколов, возможно, нанесённых ещё в древности, когда прекратила своё существование культура алтае-телеских тюрков.
Выделенные группы древнетюркских каменных изваяний в целом соответствуют этапам развития культуры алтае-телеских тюрков. Остаётся неясным один из главных
(125/126)
вопросов: каким образом связаны между собой ритуальные и погребальные сооружения, то есть погребения с конём. По мнению Б.Б. Овчинниковой, изготовление ритуальных сооружений «служит завершающим этапом всего погребального цикла древних тюрков, которому предшествовал ряд других этапов, в том числе и непосредственно погребальный обряд. Оградки же в данном случае можно соотнести с поминальными тризнами тюрков-тугю, которые следовали по совершении захоронения умершего» (Овчинникова, 1990, с. 9). Подтвердить и конкретизировать (или опровергнуть) это предположение должны будущие археологические исследования.
Памятники изобразительного искусства. ^
Рассмотрение культуры алтае-телеских тюрков было бы неполным без хотя бы краткого анализа памятников искусства, весьма разнообразных по видам изобразительной деятельности и представляющих несомненный интерес с точки зрения их художественной ценности. Это памятники декоративно-прикладного искусства, вообще характерного для кочевников; статуарные изображения (каменные изваяния); предметы мелкой пластики; различного рода гравировки на камне (петроглифы) и кости, представляющие как сюжетные композиции, так и символические рисунки, отражающие идеологию людей того времени.
На первое место среди них следует поставить декоративно-прикладное искусство. На всём протяжении культуры алтае-телеских тюрков металлические детали поясных и уздечных наборов, а также обкладки лук сёдел и некоторые бытовые предметы украшались разнообразными мотивами растительного орнамента, а также отдельными зооморфными изображениями. Приёмы декоративного оформления предметов на разных этапах были различными. Растительный орнамент и зооморфные мотивы кудыргинского этапа, представленные, в первую очередь, материалами самого могильника Кудыргэ, имеют, как уже говорилось, наиболее выразительные западные параллели и в этом отношении отличаются от последующих, катандинских. Поясные и уздечные наборы катандинского этапа, отличающиеся от кудыргинских и по формам предметов, чаще всего, гладкие, без орнамента. Наиболее характерны для этого времени гравировки по кости, которыми покрывались обкладки лук сёдел и отдельные бытовые вещи. Украшенные растительным орнаментом обкладки лук сёдел найдены в могильниках Узунтал I и Кара-Коба I. Примером декорировки бытовых предметов может служить игольник, происходящий из одного из узунтальских курганов, обе створки которого украшены двухчастными композициями из сложных растительных узоров (Савинов, 1982, рис. 9). Однако, в целом, декоративно-прикладное искусство катандинского этапа выглядит скромнее, по сравнению с предшествующим — кудыргинским, отличается самобытностью и лишено заметного стороннего влияния. Начиная с туэктинского этапа наступает расцвет декоративно-прикладного искусства алтае-телеских тюрков. Многочисленные детали поясных и уздечных наборов (бляхи-оправы, наконечники ремней, щитки пряжек, лировидные подвески и т.д.) покрывались растительной орнаментацией, образующей сложные
(126/127)
ковровые узоры. В отличие от предшествующих этапов, орнаментальное искусство алтае-телеских тюрков VIII-IX в.в. испытало сильное влияние со стороны Танского Китая. Та же система орнаментации, но ещё более усложнённая благодаря влиянию енисейских кыргызов, сохраняется на кара-чогинском этапе. Прекрасным произведением торевтики культуры алтае-телеских тюрков IX-X в.в. являются украшения пояса, найденного в одном из узунтальских кенотафов: крупные позолоченные бляхи, украшенные растительным орнаментом; и наконечник ремня, на котором изображена бегущая среди растительных побегов пятнистая лань (Савинов, 1982, рис. 7). Аналогичным образом украшались щитки на ручках серебряных сосудов, характерных для туэктинского и кара-чогинского этапов. Зооморфные мотивы использовались, главным образом, при оформлении различного рода наверший. Так, прекрасно выполненная голова тигра с оскаленной пастью украшает рукоять плети из «погребения Ак-Кюна», а на роговом псалии из впускного захоронения в кургане Аржан вырезана реалистически выполненная головка коня.
Не меньшее значение в искусстве алтае-телеских тюрков имели сюжетные композиции. Наиболее известная среди них — гравировки на костяных обкладках луки седла из Кудыргэ, мог. 9 (Гаврилова, 1965, табл. XVI). Предельная скомпонованность композиции, показанные в стремительном беге с широко раскинутыми ногами фигуры мчащихся животных и преследующих их конных лучников великолепно передают напряжение облавной, скорее — «мифической», охоты. Аналогичные композиции известны на весьма широкой территории — в Китае, Сасанидском Иране, в Средней Азии (Орлатский могильник), в Восточном Туркестане (могильник Астана) и на Северном Кавказе (Верхнечиртюртовский могильник), но ни одна из них не сделана с таким изяществом и мастерством, как сцены на обкладках луки седла из могильника Кудыргэ. К этим и другим произведениям изобразительного искусства алтае-телеских тюрков вполне применимы слова С.В. Киселёва о том, что его создатели творчески переработали «в новые оригинальные формы всё накопленное веками, а также всё привнесённое с иранского запада и китайского востока» (Киселёв, 1951, с. 620). Верхние части кудыргинских обкладок занимают две крупных фигуры стоящих тигров, до деталей совпадающих с изображением стоящего тигра на одном из сасанидских блюд, найденных в Прикамье (Смирнов, 1909, №311). В целом, западная ориентация искусства кудыргинского этапа представляется несомненной и соответствует широким границам экспансии тюркских племён периода Первого тюркского каганата.
Другим видом изобразительной деятельности алтае-телеских тюрков было нанесение наскальных изображений (петроглифов). По своему содержанию и назначению они могут быть разделены на две большие группы: реалистические повествовательные композиции и тамгообразные рисунки горных козлов. Первые, о которых уже говорилось в связи с генезисом каменных изваяний, продолжают ту же линию развития искусства, что и на «кудыргинском валуне». В петроглифах представлены сцены с изображениями всадников, облавных охот, перекочёвок, военных столкновений и т.д. Образцом этого направления петроглифического
(127/128)
искусства может служить замечательная сцена с изображением кавалькады всадников на горе Хар-Хад из Монголии (Новгородова, 1984, рис. 60). Всадники и их кони покрыты сплошными защитными доспехами; на головах воинов показаны шлемы с плюмажами, в руках — длинные копья. Гривы коней пострижены. Вся сцена наполнена ощущением тяжелой равномерной поступи закованной в броню конницы, пронёсшей славу тюркского оружия от Орхона до Боспора. Подробный анализ реалий подобных изображений по материалам Восточного Казахстана дан в работе З.С. Самашева (Самашев, 1992, с. 174-183), но в целом эта своеобразная «летопись» истории древнетюркского времени ещё ждёт своего исследователя.
Тамгообразные рисунки горных козлов стали своего рода символом Древнетюркских каганатов. В своём классическом воде они представлены в Монголии, где увенчивают стелы с надписями-эпитафиями тюркских каганов. Почему именно этот образ — предельно схематизированное изображение горного козла — стал тамгой каганов тюркской династии Ашина, остаётся неясным. Кроме того, огромное количество подобных рисунков представлено в петроглифических комплексах древнетюркского времени Центральной Азии и Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. Принадлежность большинства из них эпохе раннего средневековья, по аналогии с тамгами на стелах периода Второго тюркского каганата, была впервые обоснована А.Д. Грачом (Грач, 1957; 1973). Появившееся позже мнение об отнесении таких рисунков (только на основании сюжета) к скифскому времени представляется неоправданным. Как справедливо отметил Я.А. Шер, «горные козлы выбивались на скалах с незапамятных времён и почти до наших дней. Но ведь речь не о том, что изображено, а о том, как изображено данное животное» (Шер, 1980, с. 254-255). Для изображении этого типа характерны строгая профильность и передача рогов, туловища и ног линиями одинаковой толщины. Фигуры козлов на них предельно стилизованы и уже превращены в схему, в тамгу. В настоящее время круг аналогий им на памятниках бесспорно тюркского времени (на каменных изваяниях, стелах, рельефах, стенках саркофагов, статуарных изображениях животных) значительно увеличился. Неоднократно встречены они и в сочетании с руническими надписями. Такое же тамгообразное изображение горного козла нанесено на дне серебряного сосуда VIII-IX в.в. из оградки юстыдского типа на р. Юстыд (Кубарев, 1979, рис. 8, 9). В свете всех этих материалов, принадлежность таких рисунков (а, следовательно, и их аналогов в наскальных изображениях) ко времени господства Древнетюркских каганатов можно считать установленной. Другое дело, что многие рисунки, отличающиеся большей реалистичностью в трактовке образа (например, упоминавшееся выше изображение на стеле из Хачы-Хову), могут относиться к периоду его формирования. Показательно, что на территории Минусинской котловины, не входившей в состав Тюркских каганатов, среди тысячных серий петроглифов, найдено всего несколько таких изображений.
К произведениям искусства должны быть отнесены и каменные изваяния, в большом количестве открытые на местах расселения алтае-телеских тюрков (Евтюхова, 1952; Грач, 1961; Савинов,
(128/129)
1983; Кубарев, 1984). Большинство из них представляют собой скульптурные изображения мужчин-воинов, с оружием в одной руке и сосудом в другой. Можно предполагать, что в этой позе, ставшей канонической, отразилась основная идея каменных изваяний — благополучие воинов, завоёванное мечом, должно продолжаться с его жизненной силой, заключённой в сосуде, и в потустороннем существовании. Наряду с простыми гермообразными стелами, часто встречаются произведения круглой скульптуры, выполненные с большой художественной выразительностью. Лица мужчин на этих изваяниях, как правило, монголоидные, полны спокойствия и достоинства. Чётко промоделированы раскосые глаза, выступающие скулы, тонкие поджатые губы, усы. Многие из них, несомненно, обладают чертами портретности: из глубины веков на нас смотрят лица реально существовавших людей — гордых, властных, воинственных, задумчивых. С большой тщательностью и этнографической точностью переданы различного рода аксессуары — детали одежды, головные уборы, пояса с наборными украшениями и подвешенным к ним оружием, серьги и т.д. Стилистика каменных изваяний, несмотря на различное качество их исполнения, довольно устойчива и показывает существование определённых «художественных школ». Из особых стилистических приёмов следует отметить передачу бровей и носа одной рельефной линей; а также изящную, в некоторых случаях даже манерную, трактовку пальцев, держащих сосуд, воспринятые, скорее всего, из согдийского искусства (Шер, 1966, с. 65-69).
По своим художественно-эстетическим особенностям произведения изобразительного искусства, найденные на территории расселения алтае-телеских тюрков, соответствуют основным направлениям культурных связей, существовавших на разных этапах её развития. Так, для кудыргинского этапа (VI-VII в.в.) характерно преобладание западных связей, вероятно, осуществлявшихся в широких пределах Первого тюркского каганата. В VII-VIII в.в. усиливается влияние Танского Китая, свидетельством чего являются многочисленные предметы восточного импорта (в первую очередь, зеркала и монеты), найденные в погребениях алтае-телеских тюрков. По словам исследовавшего их Е.И. Лубо-Лесниченко, «в руки центральноазиатских кочевников попадали громадное количество шёлковых тканей. Вещественным свидетельством этой торговли служат находки шёлковых тканей в Монголии, Туве и на Алтае» (Лубо-Лесниченко, 1989, с. 30-31). Именно взаимодействие различных культурных элементов, как развивающих местные кочевнические традиции, так и воспринятых из районов высоких цивилизаций (Савинов, 1989), обусловило неповторимый облик культуры алтае-телеских тюрков во всех её проявлениях.
|