Глава V. Некоторые вопросы изучения памятников древнетюркской эпохи
1. Древнетюркский предметный комплекс (с. 124-138)

Одним из важнейших компонентов культурного наследия древнетюркской эпохи является сложившийся у народов Центральной Азии и Южной Сибири во второй половине I тыс. н.э. предметный комплекс.

Все предметы сопроводительного инвентаря, найденные а древнетюркских (в широком значении термина) погребениях Южной Сибири, можно вслед за А.А. Гавриловой (Гаврилова, 1965, с. 80-98) разделить на две категории вещей: 1) предметы, относящиеся к человеку; 2) предметы, относящиеся к снаряжению верхового коня. Из предметов, связанных с человеком, в литературе специально рассматривались поясные наборы (Гаврилова, 1965, с. 89-98; Ковалевская, 1972, 1979), лук (Хазанов, 1966; Гаврилова, 1965, с. 87-88; Савинов, 1981а); топоры-тёсла (Нестеров, 1981). Предметы вооружения (лук и стрелы, палаши и сабли, наконечники копий, боевые топоры и т. д.) наиболее подробно на примере культуры енисейских кыргызов исследованы Ю.С. Худяковым (Худяков, 1980). Ниже приводятся некоторые наблюдения, касающиеся особенностей развития отдельных предметов древнетюркского комплекса, относящихся к человеку (серебряные сосуды, детали поясных наборов, лук и наконечники стрел) и снаряжению верхового коня, причём предпринимается попытка выделения не только хронологических, но и этнически показательных групп предметов сопроводительного инвентаря.

Серебряные сосуды. В Центральной Азии и Южной Сибири в древнетюркскую эпоху существовали два типа серебряных сосудов, близких по форме (прямой низкий поддон, округлое тулово, уступчик по плечикам, горло с вогнутыми сторонами), но различающихся по своим пропорциям — одни из них имели низкие (табл. IV, 24), другие более вытянутые пропорции (табл. V, 21). Вертикальные кольцеобразные ручки помещались
(124/125)
в наиболее широкой части сосуда и на сосудах второго типа прикрывались орнаментированными щитками. На многие сосуды были нанесены древнетюркские рунические надписи.

Сосуды первого типа чаще встречаются в погребениях Горного Алтая — Катанда; Туэкта, кург. 3; Юстыд (Смирнов, 1909, табл. ХСII, № 169; Евтюхова, Киселёв, 1941, табл. II, рис. 2; Кубарев, 1979, рис. 7-9) и Тувы — MT-58-IV; Калбак-Шат (Грач, 1960а, рис. 88; Маннай-оол, 1963, табл. II, рис. 12). В Минусинской котловине найден только один подобный сосуд — Уйбатский чаа-тас (Евтюхова, 1948, с. 25-26; Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, рис. 28, № 15). Сосуды второго типа в основном характерны для Минусинской котловины, где они известны в погребениях Копёнского чаа-таса, кург. 2 (Евтюхова, Киселёв, 1940, табл. I-VI), в сериях случайных находок (Смирнов, 1909, табл. ХСII, № 170, 171) и в виде многочисленных заготовок (Смирнов, 1909, табл. XCIV, № 182-193). По одному экземпляру сосуды второго типа найдены в Туве — в разрушенном погребении в устье р. Чинге (Савинов, 1973а, табл. 1, № 25) и на Горном Алтае — Курай IV, кург. 1 (Евтюхова, Киселёв, 1941, рис. 16). Такое распространение серебряных сосудов в разных районах Южной Сибири позволяет предполагать, что сосуды первого типа более характерны для культуры алтае-телеских тюрков, а второго — для культуры енисейских кыргызов.

Типологически близкие сосуды (только без уступчиков по плечикам) происходят из известного Перещепинского клада VII в. (Маршак, Скалон, 1972, с. 12-15). В погребениях Кокэльского могильника в Туве найдено три сосуда подобной формы, сделанных из дерева (Вайнштейн, 1966а, табл. I, V, VI). Можно предполагать, что серебряные сосуды первого тина появились в Южной Сибири несколько раньше, чем второго, — на дне одного из них (Юстыд), например, нанесено изображение горного козла, характерное для периода Второго тюркского каганата (VII-VIII вв.). Датирующее значение для определения времени распространения сосудов второго типа имеют находки из Копёнского чаа-таса, кург. 2 (середина IX в.). Кроме того, изображения сосудов второго типа наиболее часто встречаются на каменных изваяниях поздней, так называемой «уйгурской» группы (VIII-IX вв.).

Начиная с IX в. оба типа сосудов сосуществовали, но могли играть различную роль. Сосуды второго типа вытянутых пропорций, с фигурными щитками па ручках, иногда украшенные роскошным накладным орнаментом, — это, скорее всего, ритуальная или парадная утварь. Возможно, поэтому в Минусинской котловине (Копёнский чаа-тас, кург. 2) и на Алтае (Курай IV, кург. 1) они были найдены в «тайниках», куда клали наиболее цепные вещи. Что касается сосудов первого типа, то не исключено их непосредственное использование в быту. По-
(125/126)
добная форма сосудов (округлое тулово, низкий отогнутый венчик и расположенная сбоку ручка), как отметил Б.И. Маршак, восходит к керамике гунно-сарматского времени степных районов (Маршак, 1961, с. 181-182), Возможно, что сосуды первого типа послужили исходной формой для сложения сосудов второго типа, вытянутые пропорции которых, изящные очертания и орнаментация должны были усилить их социальное значение.

Поясной набор. Металлические детали поясных наборов встречаются с хуннского времени. Так, в погребениях Ильмовой и Черёмуховой падей в Забайкалье были найдены длинные ременные наконечники (табл. I, 2) с горизонтальной прорезью для крепления (Коновалов, 1976, табл. XIV). Ажурные пряжки и поясные подвески украшали таштыкский пояс (Кызласов, 1960, рис. 7). Как уже отмечалось, оформление деталей таштыкского пояса, возможно, получило дальнейшее развитие в ажурном стиле украшений сросткинской культуры.

В VI-VII вв. в Южной Сибири, как и вообще в пределах Первого тюркского каганата, распространяются пояса с различными фигурными бляшками (табл. II, 2, 4), крепившимися к поясу на шпеньках с обратной стороны (Гаврилова, 1965, с. 89; Кибиров, 1957, рис. 4). Позже VII в. такие бляшки неизвестны. Ни разу их изображения не встречены и на древнетюркских каменных изваяниях.

В VII-VIII вв. появляются и продолжают бытовать без значительных изменений до конца I тыс. гладкие бляхи-оправы с прямой или фигурной прорезью для крепления ремешков катандинского типа (Гаврилова, 1965, с. 89-90). Они имели разную форму: квадратную, овальную, с округлым верхним или скошенным с одной стороны краем (табл. III. 2-4). Пояса с накладными бляхами-оправами наиболее часто изображались на древнетюркских каменных изваяниях. Самые поздние их находки относятся к IX-X вв. — могильник Красный Яр I в Новосибирском Приобье (Троицкая, 1978, рис. 7) и Узунтал I, кург. 2 на Горном Алтае (Савинов, 1982, рис. 5, № 17). Вместе с ними часто встречаются сердцевидные бляшки и бляшки-лунницы, которые в VII-VIII вв. делались с ровными (табл. III, 5), а позже с вырезными краями (табл. IV, 5). Оформление поясных наборов IX-X вв., по сравнению с катандинскими, характеризуется преобладанием расчленённых форм, широким использованием сердцевидных, крыловидных мотивов, более раз витой системой растительной орнаментации.

Особую группу украшений образуют бляхи-оправы «портальной» формы. В памятниках VII-VIII вв., судя по Кокэльскому могильнику (табл. III, 7), они еще не имели чётко выраженных очертаний, и сама прорезь на них имела скорее декоративное, значение (Вайнштейн, 1966а, табл. V, 6-8, VI, 12). В окончательно сложившимся виде они широко распространяются начи-
(126/127)
ная с VIII-IX вв. (табл. IV, 7, 8; V, 6), причём поздние экземпляры имеют, как правило, более крупные размеры.

Важной составной частью всех древнетюркских поясов являлись подвесные ремешки с наконечниками и различного рода подвесками. Для поясов катандинского типа, а также курайских и кыргызских в VIII-IX вв. были характерны короткие щитовидные наконечники с ровными (табл. III, 6), а затем вырезными краями (табл. IV, 1, 2, 10; V, 3-5). В памятниках сросткинской культуры IX-X вв. чаще всего применялись длинные ременные наконечники (табл. VII, 9-10), появление которых в Южной Сибири А.А. Гаврилова связывает с влиянием культуры уйгуров (Гаврилова, 1965, с. 72). В свою очередь, уйгурские наконечники, вероятно, восходят к наконечникам из хуннских могил Забайкалья и могут рассматриваться как ещё один хуннский компонент в культуре средневековых уйгуров.

Особый интерес представляет типология лировидных подвесок, известных как по случайным находкам и материалам погребений, так и по изображениям на изваяниях поздней «уйгурской» группы. Их прототипом, очевидно, являются костяные подвески с двумя круглыми отверстиями (табл. II, 11-13), известные в погребениях VI-VII вв. (Гаврилова, 1965, табл. VIII, 7; XXIII, 3; Кадырбаев, 1959, рис. 20, № 3; Трифонов, 1971, рис. 5). В VII-VIII вв. они приобретают лировидную форму (табл. III, 18): выделяется ножка, центральное отверстие и головка с прорезью для подвешивания (Грач, 1960а, рис. 65; Вайнштейн, 1966а, табл. II, 7; V, 2-4). Подобные костяные подвески сохранялись в Семиречье вплоть до IX в. (Максимова, 1968, рис. 1). Начиная с VIII-IX вв. большинство лировидных подвесок стали делать из бронзы. Среди них отчетливо выделяются два основных типа: 1) с сердцевидной прорезью и округлой ножкой (табл. V, 11; VI, 10; IV, 2); 2) с круглой прорезью и длинной ножкой (табл. IV, 3; VII, 18). В том и другом случаях окончание ножки часто оформлялось в виде трилистника. Подвески первого типа известны в сериях случайных находок из Минусинской котловины (Клеменц, 1886, табл. VIII, 38; Левашова, 1939, табл. XVI, 8). Обломок такой подвески найден в погребении с трупосожжением у горы Тепсей (Грязнов, Худяков, 1979, рис. 89, № 15). За пределами Минусинской котловины они встречены в памятниках IX-Х вв. в Туве (Шанчиг, Успенское, Кара-Чога, кург. 4, Аргалыкты I), на Горном Алтае (Курай IV, кург. 1), в Восточном Казахстане (Зевакино), а также на Тянь-Шане (Чуйская долина, Иссык-Куль, Ак-Бешим). Подвески второго типа были распространены меньше и найдены только на Алтае (Курай IV, кург. 1; Туэкта) и в Восточном Казахстане (Орловский могильник). Все аналоги лировидным подвескам в средневековых памятниках Восточной Европы также имели круглые или овальные прорези. Очевидно, подвески первого типа были характерны для культу-
(127/128)
ры енисейских кыргызов по всей территории её распространения, а второго — для алтае-телеских тюрков н населения более западных районов. Нахождение на курайском поясе подвесок с различной формой прорези — круглой и сердцевидной (табл. IV, 2, 3) — позволяет считать оба типа одновременными в пределах VIII-X вв. В IX-X вв. некоторые подвески стали делать из железа (Грач, 1968а, с. 106, рис. 50, № 6). Позднее X в. лировидные подвески не встречаются.

Таким образом, в конце I тыс. н.э. в рамках культур енисейских кыргызов, алтае-телеских тюрков (курайской) и кимако-кыпчакских племен (сросткинской) складываются близкие по формам металлических украшений, но все же самостоятельные типы поясных наборов. На курайских поясах чаще всего встречаются бляхи-оправы катандинских форм и лировидные подвески с круглой прорезью. Для кыргызских характерен в принципе такой же набор украшений, но с более развитой системой орнаментации, а также лировидные подвески с сердцевидной прорезью. Для сросткинских поясных наборов бляхи-оправы были характерны в меньшей степени. Широкое распространение здесь получают длинные ременные наконечники, подпрямоугольные накладные бляхи с петлёй, бляшки с острым носиком, фигурные бляшки с «перехватом» и др. Бляхи-оправы портальной формы здесь вообще не известны. В то же время только на сросткинском поясе, как в Восточном Казахстане, так и на Северном Алтае, применялись своеобразные подвески в виде рыб, имевшие, как и лировидные подвески, определённое социальное значение (Шавкунов, 1973).

Лук и стрелы. Как уже говорилось, в основе развития древнетюркских луков лежит лук хуннского типа, имевший обычно семь накладок: две пары концевых и три срединные, из которых две широкие помещались по бокам кибити (деревянной основы лука), а третья узкая, со слегка расширяющимися концами — посередине между ними с внутренней стороны. Плечевые части лука, кроме того, дополнительно укреплялись узкими костяными пластинками (Хазанов, 1966, с. 40). Подобные луки с длинными концевыми накладками, с вырезами для тетивы, но без плечевых пластин продолжали существовать па Горном Алтае в первой половине I тыс. Остатки их найдены в могильнике Балыктыюль (Сорокин, 1977, рис. 10) и в погребениях с конём берельского типа. В материалах могильника Кудыргэ они представлены как в оградках, так и в погребениях с конём середины I тыс. Степень изогнутости концевых накладок и способ их крепления, по наблюдениям А.А. Гавриловой, свидетельствуют о разных культурных традициях в изготовлении берельских и кудыргинских луков (Гаврилова, 1965, с. 18, 59). Лук своеобразной конструкции с крупными срединными и фронтальными концевыми накладками, с желобками для крепления тетивы был найден в погребении V-VI вв. на могиль-
(128/129)
нике Узунтал I (Савинов, 1981а, с. 152-154, рис. 3). Принципиально иное устройство, судя по деревянным моделям, имели таштыкские луки без костяных накладок, на которых тетива крепилась за выступ в торцевой части кибити (Кызласов, 1960, рис. 46). В целом для первой половины I тыс., при сохранении прежней хуннской традиции, была характерна значительная вариабельность в конструкции южносибирских луков, очевидно, являвшаяся отражением происходивших здесь в это время сложных этногенетических процессов.

В памятниках VI-VII вв. чаще всего встречаются луки с двумя срединными и двумя концевыми накладками (Усть-Тесь, Аламышик, Аргалыкты VIII и др.), изготовленные в прежней берельской традиции. Сильно изогнутые концевые накладки из погребения этого времени в Алма-Ате (Курманкулов, 1980, рис. 2) имеют много общего с кудыргинскими (табл. II, 5). Отдельные луки с длинными концевыми накладками доживают до IX в. (Уйбат II). Однако, как установила А.А. Гаврилова (Гаврилова, 1965, с. 87), начиная с VII-VIII вв. в конструкции южносибирского лука происходят существенные изменения — исчезают концевые накладки и наибольшее распространение получают луки, имевшие только две боковые срединные накладки несколько меньших размеров, чем хуннские или берельские. Они были найдены в погребениях в Монголии, в Туве, на Горном Алтае, в Восточном Казахстане, в Минусинской котловине и на Тянь-Шане, т.е. в основном в пределах Тюркскиx каганатов, что позволяет назвать луки этого типа тюркскими (табл. III, 17). В VIII-X вв. луками этого типа пользовалось преимущественно население курайской культуры — алтае-телеские тюрки (табл. IV, 17). Видимо, от них подобную. конструкцию лука заимствовали енисейские кыргызы (табл. V, 12), хотя судить об особенностях кыргызского лука из-за господствовавшего в кыргызской среде обряда трупосожжения трудно.

Практически одновременно в Южной Сибири использовался лук другого типа — уйгурского, представленный находками из катакомбных погребений VIII-IX вв. в Туве. От каждого из этих луков сохранились пять накладок: две длинные концевые с вырезами для тетивы и три срединные — две широкие и одна узкая со слегка расширяющимися концами. Л.Р. Кызласов отметил древнюю хуннскую традицию в изготовлении уйгурских луков и их отличие от луков тюркского типа (Кызласов 1969, с. 75-76).

Конструктивные особенности тюркского и уйгурского луков отразились в материалах сросткинской культуры из Восточного Казахстана н Северного Алтая. Так, в кург. 38 Зевакинского могильника на Иртыше найдены срединные и концевые накладки, а в кург. 1 Орловского могильника — только срединные (Арсланова, 1969, с. 45-47). Из кургана 6 Бобровского мо-
(129/130)
гильника происходят два сложных лука: один имел две срединные и две концевые накладки; другой, сохранившийся целиком, — две срединные накладки с прямоугольным вкладышем посередине. «Обыкновенно третья накладка, — отмечает Ф.X. Арсланова, — равна или близка срединным. В данном случае особая форма третьей накладки объясняется, возможно, своеобразным устройством лука прииртышских кимаков» (Арсланова, 1968, с. 104). Найдены в Восточном Казахстане и срединные фронтальные накладки с расширяющимися концами — Трофимовка, кург. 1 (Агеева, Максимова, 1959, табл. 1, рис.80). Те же особенности (сосуществование луков только со срединными, срединными и концевыми накладками, наличие фронтальных срединных накладок с расширяющимися концами и прямоугольных вкладышей) характерны для луков, представленных в погребениях североалтайского и кемеровского вариантов сросткинской культуры (Худяков, 1981, с. 121-123). С наибольший основанием они могут быть названы кимакскими. Как уже говорилось, в сложении этносоциального объединения кимаков большую роль сыграли как тюркские (телеские) племена, так и группы населения, вошедшие в него после разгрома Уйгурского каганата енисейскими кыргызами, чем, очевидно, и объясняется сочетание в кимакском луке особенностей тюркского и уйгурского типов.

Наиболее распространённой формой наконечников стрел в хуннское время и в первой половине I тыс. были трёхпёрые ярусные наконечники, часто употреблявшиеся с костяными насадками-свистунками (табл. I, 8). В памятниках второй половины I тыс. такие стрелы неизвестны, но традиция применения костяных свистунок сохранялась вплоть до уровня этнографической современности. Ведущей формой наконечников стрел на всём протяжении древнетюркской эпохи являлись трёхпёрые черешковые наконечники с различной конфигурацией лопастей (табл. II, 6-9; III, 12-14; IV, 19), типология которых до настоящего времени полностью не разработана. Специально кыргызской формой можно считать крупные трёхпёрые наконечники с пирамидальной верхней частью и серповидными, реже круглыми отверстиями в лопастях (табл. VI, 16-18). Типологически близкие им уйгурские и сросткинские наконечники прорезей не имеют (табл. VII, 29). Здесь часто встречаются ланцетовидные уплощённые наконечники, а в сросткинских могилах, кроме того, наконечники на длинном веретенообразном стержне. Предположение о существовании в Южной Сибири до IX в. плоских наконечников стрел, основанное на единичной находке типологически позднего наконечника в кург. 5 могильника Джесос, не может считаться убедительным (Савинов, 1973а, с. 345, пр. 37). Первые плоские ромбические наконечники (табл. VII, 30) появляются начиная с IX в. и могут рассматриваться в качестве датирующего признака при определении памятников
(130/131)
позднетюркского времени. Вместе с ними широко распространяются различного рода бронебойные наконечники (трёх-четырёхгранные пирамидальные, долотцевидные и др.).

Из предметов снаряжения верхового коня в литературе специально рассматривались стремена и сёдла (Гаврилова, 1965, с. 85-87; Вайнштейн, 1966, с. 63-74; Амброз, 1973; Кызласов И., 1973; Савинов, 1977; Кызласов, 1979, с. 135-138); в меньшей степени удила и псалии (Гаврилова, 1965, с. 80-84). Имеющийся в настоящее время материал позволяет остановиться на особенностях развития сёдел, стремян, удил и псалий, деталей уздечных наборов и некоторых видов пряжек в древнетюркскую эпоху.

Сёдла. Главной деталью конского снаряжения является седло. В I тыс. в Южной Сибири параллельно развивались три типа седла с жёсткой основой, различающиеся в основном по форме передних лук: 1) с низкими округлыми, 2) подтреугольными н 3) широкими арочными луками.

Самые ранние роговые обкладки низкой округлой луки седла были встречены в Шибинском кургане — табл. X, 10 (Грязнов, 1928, рис. 1; Баркова, 1979, рис. 4). Деревянная лука седла этого типа, состоящая из двух частей, найдена в одном из Ноин-Улинских курганов — табл. X, 8 (Руденко, 1962, табл. XXIV, № 3). В погребениях катандинского этапа (VII-VIII вв.) парные костяные орнаментированные обкладки встречены дважды: Катанда II, кург. 5, 1954 г. — табл. X, 3 (Гаврилова, 1965, рис. 8) и Узунтал V, кург. 1 — табл. X, 5 (Савинов, 1982, рис. 10). С.В. Киселёв отмечал, что передняя лука седла в одном из туэктинских курганов (VIII-IX вв) «была украшена костяными пластинками, напоминающими кудыргинские, но оформленными в виде головки животного» (Киселёв, 1951, с. 532). Седло этого типа изображено на известных бронзовых фигурках всадников из Копёнского чаа-таса (Евтюхова, Киселёв, 1940, табл. VII, VIII; рис. 54). Костяная обкладка низкой луки седла с выступом посередине была найдена в одном из погребений сросткинской культуры на р. Змеевке IX-X вв. — табл. X, 1 (Киселёв, 1951, с. 532, пр. 1; Неверов, 1982, с. 105). Очевидно, сёдла с низкими округлыми луками на протяжении всего I тыс. не претерпели существенных изменений. Что из себя представляли полки, соответствующие этому типу седла, неизвестно.

Другой тип древнетюркских сёдел отличается широкими арочными луками и полками с двумя вырезами по краям с округлой лопастью посередине. Луки на богатых сёдлах украшались роговыми кантами и обкладками с лицевой стороны. Самое раннее изображение такого седла имеется на одной из тепсейских пластин таштыкского времени — табл. X, 11 (Грязнов, 1979, рис. 61). Берестяная обкладка арочной луки седла найдена в Уйбатском чаа-тасе — табл. X, 9 (Киселёв, 1951,
(131/132)
табл. XXXVI, 1). Эти находки подтверждают существование данного типа седла у населения таштыкской культуры в III-V вв. К седлу с широкими арочными луками относились и знаменитые кудыргинские обкладки с гравированной сценой охоты — табл. X, 6 (Гаврилова, 1965, табл. XVI). В памятниках второй половины I тыс. остатков седел, подобных кудыргинскому, пока не обнаружено, однако форма широких арочных лук зафиксирована и для монгольского времени (Савинов, 1977, рис. 2,3).

В VII-VIII вв. появляется третий тип древнетюркских сёдел — с подтреугольными луками. Конструктивно они не отличаются от сёдел с широкими арочными луками и, видимо, связаны с ними генетически. Несколько таких сёдел было найдено С.И. Вайнштейном в Кокэльском могильнике — табл. X, 2 (Вайнштейн, 1966а, табл. X, XI). Типологически близко кокэльским седло из могильника Кара-Булун на Тянь-Шане (Кибиров, 1957, рис. 3). Особое место занимает находка железных, окованных медью пластин из Улуг-Хову, кург. 54 в Туве (VIII-IX вв.), которые Л.Р. Кызласов реконструирует как накладки высокой треугольной луки седла (Кызласов, 1979, с. 132-133, рис.93). Такая форма луки необычна для древнетюркских сёдел, однако их находки в памятниках XII-XIII вв. (Савинов, 1977а, рис. 1, 4) позволяют согласиться с предложенной реконструкцией. Что касается культурной и этнической принадлежности южносибирских сёдел, то из-за малочисленности находок и быстроту распространения сходных конструктивных решений в скотоводческой среде они пока не поддаются определению.

Стремена. Необходимой частью каждого седла являлись стремена. Обычно считается, что сёдла с жёсткой основой и металлические стремена появились одновременно и рассматриваются как одно из наиболее важных изобретений древнетюркской эпохи. Однако, если седло с широкими арочными луками было уже известно населению таштыкской культуры, то стремян этого времени не найдено. Нет их и на изображениях всадников на тепсейских пластинах. Модели стремян, относимые Л.Р. Кызласовым к уйбатскому этапу таштыкской культуры (Кызласов, 1960, рис. 51, № 9, 10), происходят из случайных находок, и культурная принадлежность их остается неопределённой (Вайнштейн, 1966, с. 64-65). Вероятно, в первой половине I тыс. стремена продолжали делаться в виде петли из кожи, конского волоса и других органических материалов (Вайнштейн, 1966, с. 63-64). Все это, вместо взятое, свидетельствует о том, что сёдла с жесткой основой появились в Южной Сибири раньше, чем металлические стремена.

Первые находки металлических стремян в Южной Сибири происходят из впускного захоронения раннетюркского времени в кургане Улуг-Хорум в юго-западной Туве. Они имеют спрямлённую подножку, высокую невыделенную пластину с отвер-
(132/133)
стиями дли путлища в средней части и сплошь покрыты треугольными вдавлениями (табл. II, 15). По своей форме и характеру орнаментации, передающей крепление металлического листка на деревянной основе, эти стремена наиболее близки дальневосточным (корейским и японским) из комплексов IV — начала VI вв. (Грач В., 1982, с. 159-163). Можно предполагать, что именно отсутствие местных форм металлических стремян в Южной Сибири до середины VI в. вызвало необходимость использования заимствованных образцов.

В материалах Кудыргинского могильника уже представлены два основных вида южносибирских стремян — с петельчатой и пластинчатой дужками, которые продолжают существовать на протяжении всего I тыс. и включают большое количество вариантов, типология которых до настоящего времени не разработана (табл. II, 10, 14). Для памятников кудыргинского типа (VI-VII вв.) характерны преимущественно простые стремена с петельчатой дужкой. В VIII-IX вв. в памятниках енисейских кыргызов и алтае-телеских тюрков наибольшее распространение получают стремена с выделенной пластиной с закраинами н прорезью для путлища в нижней части дужки (табл. III, 15, 16; IV, 22; V, 13, 16, 17). С.В. Киселёв считал их типологически более поздними, чем стремена с петельчатой дужкой и отмечал, что они «отличаются своеобразной изогнутостью нижней части боковых дуг при переходе в подножие» (Киселёв, 1951а, с. 49). В IX-X вв., судя по находке уйбатского стремени (Евтюхова, 1948а), подобные стремена стали делаться с высокой пластиной (табл. VI, 20), и в этом смысле высота пластины, очевидно, может служить хронологическим признаком.

Специально кыргызской формой можно считать стремена с петельчатой, слегка приплюснутой дужкой и плавно изогнутым подножием, которые впервые встречаются в памятниках копёнского этапа (табл. V, 13), а затем в большинстве кыргызских погребений Минусинской котловины, Тувы, Горного Алтая н Восточного Казахстана в период «кыргызского великодержавия». Отличительной особенностью многих стремян этого типа в IX-X вв. являются прорезные подножки; форма прорезей разная: круглые отверстия, крыловидные, «8»-образные, прямоугольные и т. д. (табл. VI, 14, 16 [15, — П.А.]). На стременах с пластинчатой дужкой в это время прорезные подножки встречаются очень редко.

Для сросткинской культуры характерны два вида стремян, формально совпадающие с ведущими южносибирскими типами, но имеющие от них и некоторые отличия. Стремена с петельчатой дужкой здесь гораздо массивнее, чем кыргызские. Стремена другого типа имеют низкую невыделенную пластину без закраин, очертания которой часто сливаются с абрисом самого стремени (табл. VII, 20, 27). В дальнейшем на основе стремян этого типа сложилась форма стремян с отверстием для путли-
(133/134)
ща в самой дужке, распространенная в начале II тыс. повсеместно.

Удила и псалии. Железные однокольчатые удила появились ещё на шибинском этапе культуры ранних кочевников Горного Алтая, были известны хуннам и существовали на протяжении I тыс. вплоть до VIII-IX вв. (табл. I, 1, 5; II, 1, 3; III, 10). Одна из наиболее поздних находок удил этого типа была сделана на могильнике Узунтал VI, кург. 1, где звенья удил имели различные окончания: одно однокольчатое, другое — «8»-образное (Савинов, 1982, рис. 12). Начиная с VIII в. наибольшее распространение получают удила с «8»-образным окончанием звеньев, кольца которых были расположены в одной или перпендикулярных плоскостях. Первый вариант преимущественно встречается в памятниках сросткинской культуры (табл. VII, 14), второй — у енисейских кыргызов (табл. V, 1, 8). В памятниках курайской культуры оба варианта представлены приблизительно в равной пропорции. Начиная с VIII-IX вв. стержни некоторых удил стали делаться витыми, а в IX-X вв. многие из этих удил с дополнительными кольцами, по-видимому, употреблялись без псалий (табл. VII, 14; VI, 6). В это же время в погребениях сросткинской культуры на Алтае, и в Восточном Казахстане появляются удила с большими внешними кольцами (трензелями), зажатыми в окончаниях звеньев (табл. VII, 13), в начале II тыс. постепенно вытеснившие все остальные типы удил и псалий.

В тесной взаимосвязи с удилами развивались псалии. А.А. Гаврилова рассматривает эволюцию удил со стержневыми и кольчатыми псалиями как параллельные процессы на протяжении всей второй половины I тыс., обусловленные одинаковыми изменениями в конструкции древнетюркской узды (Гаврилова, 1965, с. 80-84). Однако удила с кольчатыми псалиями (за исключением поздних по виду и сомнительных по происхождению удил с серебряными обоймами из Берели) встречены только в трёх случаях: в Минусинской котловине — Капчалы II, кург. 11 (Левашова, 1952, рис. 5, № 44); в Туве -Кызыл-Булун, кург. 139 (Кызласов, 1969, табл. III, № 165) и на Горном Алтае — Курай VI, кург. 1 (Евтюхова, Киселёв, 1941, рис. 24). Они датируются VIII-IX вв. и, возможно, типологически предшествуют сросткинским удилам с большими внешними кольцами. Подавляющее же количество южносибирских удил имело стержневые псалии, в оформлении которых прослеживаются глубокие культурные традиции.

Эсовидные деревянные псалии с зооморфными окончаниями в виде головок тигров, грифонов и т.д. наиболее ярко представлены в материалах пазырыкской культуры Горного Алтая. В памятниках хуннского времени появляются прямые костяные и роговые псалии с двумя отверстиями, расположенными в одной плоскости (табл. I, 12). Такие же псалии (прямые, изо-
(134/135)
гнутые или с одним отогнутым концом) продолжали использоваться с однокольчатыми удилами в раннетюркское время и в тюркское, вплоть до катандинского этапа (табл. II, 1, 3). Наиболее поздними из них можно считать роговые псалии из могильника Кокэль, кург. 23 (Вайнштейн, 1966а, табл. VI, 3) в Туве и из Катанды II, кург. 5, 1954 г. на Горном Алтае (Гаврилова, 1965, рис. 8 № 10). Катандинские роговые псалии с железными скобами (табл. III, 10), очевидно, предшествуют металлическим псалиям с плоской петлёй. Роговые и костяные псалии, но уже в ином оформлении встречаются и позже, например, роговой псалий с головкой коня и рунической надписью из древнетюркского захоронения около кургана Аржан (Комарова, 1973, с. 208; Кляшторный, 1975, рис. 1).

Начиная с VII-VIII вв. широко распространяются железные эсовидные псалии с плоской петлёй и различными вариантами окончания стержней — прямыми, листовидными, в виде «сапожка» или головок животных (горных козлов и баранов), употреблявшиеся с удилами с «8»-образными окончаниями звеньев (табл. III, 1; IV, 1, 11; V, 1, 8). В IX-X вв. на некоторых псалиях стали делать фигурные скобы. Судя по находкам в Уйбатском чаа-тасе, зооморфные окончания псалий и фигурные скобы были характерны для культуры енисейских кыргызов (табл. VI, 13). В это же время население сросткинской культуры широко использовало эсовидные или изогнутые костяные и роговые псалии, орнаментированные косой насечкой, один конец которых был оформлен в виде «сапожка» или «рыбьего хвоста» (табл. VII, 7, 8). Псалии этого типа, по-видимому, генетически не связаны с костяными и роговыми псалиями первой половины I тыс., а представляют собой типологический вариант общераспространенной формы эсовидных псалий. В культуре енисейских кыргызов и алтае-телеских тюрков они неизвестны.

Уздечные наборы. В памятниках разных археологических культур в Южной Сибири встречаются различные виды уздечных наборов. Для курайской культуры были наиболее характерны четырёхлепестковые бляшки, овальные бляшки с фестончатым краем и короткие наконечники (табл. IV, 12, 23); для сросткинской культуры — «у»-видные бляшки, различного рода бляшки-розетки (табл. VII, 17) и длинные наконечники с растительным орнаментом. Уздечный набор культуры енисейских кыргызов на копёнском этапе был близок курайскому. Позже получили распространение крупные подпрямоугольные накладки и длинные наконечники с богатой растительной орнаментацией, мотивами пламевидного орнамента и др. (табл. VI, 3, 4). Важными деталями всех уздечных наборов являлись подвесные сердцевидные бляхи-решмы и тройники.

Сердцевидные бляхи-решмы, украшавшие нагрудный и подфейный ремни, появились в культуре населения Южной Сибири
(135/136)
сравнительно поздно — в VIII-IX вв. Наиболее ранние из них — плоские н гладкие, с ровным пли вырезным краем — были найдены в Монголии (Джаргаланты, кург. 2) и в Минусинской котловине (табл. V, 9, 10). (Капчалы I, кург. 1). Такая же бляха из Копёнского чаа-таса, кург. 6 имеет посредине округлую выпуклость н украшена изображениями двух львов (табл. V, 7), (Евтюхова, Киселёв, 1940, рис. 44). Аналогичная бляха с изображением львов найдена в Туве в погребении с трупосожжением IX-X вв. (Калбак-Шат). Начиная с IX в. основным объектом внимания при изготовлении сердцевидных подвесок становится их центральная часть. Она делается выпуклой и оформляется в виде колокольчика (табл. VI, 6) (преимущественно в культуре енисейских кыргызов) или антропоморфной усатой личины (кыргызские н сросткинские подвески). Посвятивший им специальное исследование А. Сальмони отметил сходство личин на этих бляхах с иконографией древнетюркских каменных изваяний (Сальмони, 1934). Кыргызские бляхи-решмы с антропоморфной личиной, найденные пока только в Минусинской котловине, несколько отличаются от сросткинских, Они крупнее, с ровными краями и петелькой для подвешивания; растительный орнамент занимает всю площадь вокруг усатой личины (табл. VI, 7), (Клеменц, 1886, табл. XI, 2; Левашова, 1939, табл. XVI, 25). Сросткинские бляхи (алтайский н кемеровский варианты) имеют вырезной край, без петельки для подвешивания (видимо, они крепились каким-то иным способом); поле вокруг личины гладкое, орнамент в виде трилистника располагается только по краю (табл. VII. 22). В Восточном Казахстане найдены своеобразные сердцевидные бляхи без растительного орнамента с личиной-колокольчиком. Кроме того, в памятниках сросткинской культуры по всей территории её распространения встречаются мелкие сердцевидные подвески с растительным орнаментом, выполненные в ажурном стиле (табл. VII, 5). На Горном Алтае несколько сердцевидных блях, возможно, сросткинского происхождения известны среди случайных находок. В погребениях курайской культуры они пока не обнаружены.

На местах перекрестий ремней помещались накладки-тройники. В Южной Сибири в древнетюркскую эпоху существовали три вида тройников: круглые, с вырезными лопастями и «Т»-видные. Круглые тройники с прорезями, украшенные жемчужным орнаментом, появились ещё в таштыкской культуре (табл. I, 6) (Кызласов, 1960, рис. 43, № 3; Грязнов, 1979, рис. 67, № 21). В дальнейшем они встречаются в культуре енисейских кыргызов и сросткинских погребениях Восточного Казахстана IX-X вв. (табл. VI, 12; VII, 23). С VIII-IX вв. в курайской культуре (табл. IV, 15) н культуре енисейских кыргызов (табл. V, 19; VI. 11) распространяются тройники с вырезными лопастями, чаще всего не орнаментированные. Начиная
(136/137)
с IX в. одновременно с ними существовали и «Т»-видные тройники, украшенные растительным орнаментом в двух основных вариантах: кыргызском и сросткинском. Кыргызские тройники имели округлые очертания лопастей и полусферическую выпуклость посредине. Сросткинские — преимущественно прямоугольных очертаний, плоские (табл. VII, 24). В таком виде они доживают вплоть до монгольского времени.

Пряжки. Труднее всего поддаются хронологическому и культурному определению пряжки. Все основные типы железных пряжек с подвижным язычком — круглые, квадратные, прямоугольные, с вогнутыми сторонами рамки существовали уже в хуннское время и продолжали использоваться на протяжении всего I тыс. н.э. Наибольший интерес представляют пряжки своеобразной конструкции, получившие в литературе название «пряжек с язычком на вертлюге». Как и первые стремена с высокой невыделенной пластиной, они, очевидно, имеют дальневосточное происхождение — типологически близкие пряжки, только более вытянутых пропорций, известны в Японии в V-VI в.. (Сорокин, 1977, рис. 8). В VIII-IX вв. на Алтае, в Туве и Минусинской котловине встречаются пряжки небольших размеров с прямой вертлюгой и подпрямоугольной рамкой (табл. V, 20). В IX-X вв., очевидно, на их основе складываются два основных типа таких пряжек: 1) массивные, с прямой вертлюгой и подквадратной рамкой — табл. IV, 20 (курайские); 2) более лёгкие, с вогнутой вертлюгой, иногда с трапециевидной рамкой — табл. VI, 21 (кыргызские). В памятниках сросткинской культуры пряжки с язычком на вертлюге неизвестны.

Одновременно с железными пряжками использовались и костяные пряжки, также имеющие много вариантов, до настоящего времени невыделенных. Сама форма костяных пряжек с округлой верхней частью появилась ещё в пазырыкское время. Дальнейшее её развитие представляют хуннские костяные пряжки с выступающим приёмником — табл. I, 11. (Коновалов, 1970, табл. VIII. 16). Судя по находкам в памятниках берельского типа, в V-VI вв. они уже делались с подвижным язычком (Гаврилова, 1965, рис. 5, № 11; Савинов, 1982, рис. 3, № 1) и в таком виде сохранялись на протяжении всего раннетюркского и тюркского времени. Начиная с IX в. распространяются костяные и бронзовые пряжки с острым носиком (табл. VII, 26), часто с железным язычком, являющиеся важным хронологическим признаком памятников позднетюркского времени и одной из отличительных особенностей сросткинской культуры.

Таким образом, в истории развития древнетюркского предметного комплекса можно выделить три основных закономерности: 1) на протяжении всего I тыс. сохранялись некоторые формы предметов, появившиеся ещё в период сложения прототюркского этнокультурного субстрата; 2) начиная с VIII-IX вв. складываются определённые предметные серии в рамках выде-
(137/138)
ленных археологических культур — енисейских кыргызов, курайской и сросткинской; 3) наибольшее сходство в VIII-IX вв. прослеживается между материалами курайской культуры и культуры енисейских кыргызов; в IX-X вв. — культуры енисейских кыргызов и сросткинской. Это в значительной степени объясняется этнокультурными связями разных районов Южной Сибири в пределах одной историко-этнографической области.

наверх