[ коллективная монография ]
Памятники кокэльской культуры Тувы:
материалы и исследования.
// СПб: ЭлекСис, 2010. 252 с. ISBN 978-5-904247-30-0 (300 экз.)
Глава I.
История открытия и проблемы изучения
памятников кокэльской культуры.
История открытия и изучения памятников гунно-сарматского времени в Туве имеет длительный период, однако, несмотря на большое количество фактического материала, многие вопросы этнокультурно-хронологического характера остаются спорными или не решёнными. Впервые памятники гунно-сарматского времени в Туве были открыты А.В. Адриановым (в 1915-1916 гг.) и С.А. Теплоуховым (в 1926-1927, 1929 г.) в числе других погребений, исследованных в эти же годы в Центральной и Северной Туве. По заключению С.А. Теплоухова, они были отнесены к концу таштыкской эпохи — III-V вв. н.э. (Теплоухов, 1929. С. 194). Некоторые погребения, открытые С.А. Теплоуховым, оказались впущенными в курганы скифского времени (Полторацкая, 1966. С. 76-86). Материалы из раскопок С.А. Теплоухова и А.В. Адрианова позже были опубликованы Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1979. Рис. 77-78, 83-84). Среди них — вазообразные сосуды с арочным орнаментом, ставшие впоследствии своего рода «визитной карточкой» при определении памятников, относящихся к кокэльской культуре.
Первое выделение культуры гунно-сарматского времени в Туве произошло в конце 50-х гг. XX века. В 1953, 1956-1957 гг. С.И. Вайнштейн исследовал в Центральной Туве серию погребальных и поминальных сооружений на могильниках Кара-Чоога (Вайнштейн, 1954. С. 145-147), Черби, Ак-Туруг, Ак-Довураг и Сыын-Чюрек (Вайнштейн, 1958. С. 218-226). По названию последнего из них (Сыын-Чюрек, что в переводе означает «Маралье сердце») им было дано наименование культуры гунно-сарматского времени в Туве — сыын-чюрекская; определены общий период её бытования, «соответствующий хронологическим рамкам таштыкской культуры Минусинской котловины» (I в. до н.э. — IV в. н.э.), и наиболее характерные особенности (Вайнштейн, 1958. С. 232-233; табл. IV, №88-111). В 1955 г. Л.Р. Кызласов открыл погребение с типологически близким инвентарём на могильнике Шурмак-Тей в Южной Туве, по которому им было дано другое название той же культуры — шурмакская, с разделением
(10/11)
её на два этапа: 1 этап — II в. до н.э. — I в. н.э.; 2 этап — II-V вв. н.э. (Кызласов, 1958. С. 89-98; табл. III). В 1962 г. Л.Р. Кызласовым был раскопан один курган в Центральной Туве на могильнике Кара-Даш, давший прекрасный археологический материал и отнесённый им к Первому этапу шурмакской культуры (Кызласов, 1979. С. 85-92). Таким образом, оба названия (сыын-чюрекская и шурмакская культура) появились практически одновременно (в 1958 году) и с тех пор существовали в литературе для определения одних и тех же памятников. В 1957-1959 гг. близкие погребения в Юго-Западной Туве исследовал А.Д. Грач, относивший их (без культурного определения) к гунно-сарматскому времени (Грач, 1960. С. 48-50, 70; 1960а. С. 96-99; 1966а. С. 99-105).
С 1959 г. начинается исследование наиболее крупного могильника гунно-сарматского времени в Туве — Кокэль на р. Хемчик, раскопки которого производились в течении ряда лет С.И. Вайнштейном и В.П. Дьяконовой (Вайнштейн, Дьяконова, 1960. С. 196-197; 1966; Вайнштейн, 1970; Дьяконова, 1970; 1970а). Богатейшие материалы могильника Кокэль, образуя многочисленные серии однотипных изделий, наиболее полно и всесторонне представляют культуру Тувы гунно-сарматского времени. Первичная, но достаточно подробная классификация их по выделенным категориям предметов сопроводительного инвентаря приводится в указанных работах С.И. Вайнштейна и В.П. Дьяконовой. Одновременно, что особенно ценно для исследований того времени, были проанализированы все относящиеся к могильнику Кокэль антропологические материалы (Алексеев, Гохман, 1970; 1986). В соответствии с периодизацией С.И. Вайнштейна, могильник Кокэль был отнесён авторами раскопок к сыын-чюрекской культуре; общий период его бытования определялся, соответственно, в пределах II в. до н.э. — V в. н.э. Основанием для нижней даты (II в. до н.э.) послужили находка в одном из погребений обломка китайского бронзового зеркала эпохи Западная Хань (Вайнштейн, Дьяконова, 1966. С. 255, рис. 55), нахождение на этом же месте погребения в срубе скифского времени (по С.И. Вайнштейну, казылганской культуры), а также представление о длительном (постепенном) формировании т.н. курганов-кладбищ, включающих большое количество (в одном случае — более 140) погребений. Основанием для верхней даты, по всей видимости, явилось общее представление о верхнем хронологическом рубеже гунно-сарматского времени. Происхождение сыын-чюрекской культуры связывалось с проникновением в Туву части хуннов (или племён, в этническом отношении близких хуннам), смешавшихся с местными племенами казылганской культуры, что и определило самобытный характер и антропологические особенности оставившего её населения. Такая трактовка вошла и в обобщающие работы по истории Тувы в гунно-сарматскую эпоху (Вайнштейн, 1964; 1968; 2001).
(11/12)
По Л.Р. Кызласову, могильник Кокэль относится к Первому этапу шурмакской культуры — II в. до н.э. — I в. н.э. (Кызласов, 1979. С. 96-114). Ко Второму этапу (II-V вв. н.э.) относятся погребения по обряду трупосожжения, открытые им на могильнике Шурмак-Тей в Тес-Хемском районе, а также в своё время раскопанные А.В. Адриановым и С.А. Теплоуховым в Центральной Туве (Кызласов, 1979. С. 114-120). С точки зрения этнической принадлежности, Л.Р. Кызласов считает, что «шурмакцы не гунны», иначе «не обособились бы памятники собственно гуннов» (Кызласов, 1979. С. 81, 84), тогда уже известные в Туве (Кызласов, 1969). В 1984 г. все материалы могильника Кокэль были обобщены и заново проанализированы Р. Кенком, сделавшим при этом ряд ценных наблюдений, касающихся социального аспекта изучения погребений (главным образом, вопросы планиграфии, а также соотношения между глубиной захоронения и наличием золотых изделий с общественным положением погребённого). Вслед за Л.Р. Кызласовым, он относит их к шурмакской культуре, но датирует II в. до н.э. — II в. н.э. (Kenk, 1984. С. 88, 90-100).
Начиная с 1965 года большое количество погребений гунно-сарматского времени, которые нередко уже определялись как памятники кокэльского типа, были открыты Саяно-Тувинской экспедицией Ленинградского отделения Института археологии АН СССР (ныне — Институт истории материальной культуры РАН) в зоне затопления Саяно-Шушенской ГЭС — в Центральной Туве и Саянском каньоне Енисея. В разные годы были открыты и исследованы могильники: Аргалыкты (несколько групп — Аргалыкты I, VI, VIII, XI и др.) — Ю.И. Трифонов (1965-1968 гг.); Даштыг-Толь — А.М. Мандельштам (1965 г.); Улуг-Оймак II — А.Д. Грач (1965 г.); Ховужук — М.X. Маннай-оол (1965 г.); Часкал II— А.М. Мандельштам (1966 г.); Куйлуг-Хем I и Алды-Бель II — А.Д. Грач (1966-1967 гг.); Куйлуг-Хем II — И.У. Самбу (1966 г.); Ортаа-Хем I и II — И.У. Самбу (1967 г.); Кара-Тал I-V — Ю.И. Трифонов (1966-1968 гг.); Аймырлыг (несколько групп памятников) — А.М. Мандельштам (1971-1973 гг.); Хемчик-Бом V и VI — А.Д. Грач, Г.В. Длужневская (1972 г.); Комбужап-Аксы — Г.В. Длужневская (1973 г.); Чинге I и II — И.У. Самбу (1974 г.); Шугур — Г.В. Длужневская (1975 г.); Аймырлыг III (Даг-Аразы)— Б.Б. Овчинникова (1977, 1979, 1981 г.); Каат-Хавак II — А.М. Мандельштам, Т.А. Шаровская, Г.Н. Бестужев (1978 г.); Новый Чаа-Холь III — Т.А. Шаровская (1979 г.); Темир-Суг I, II — А.М. Мандельштам (1981 г.), Е.Л. Кириллов (1983 г.) и др. В общей сложности более 40 могильников, включающих многие десятки погребальных и поминальных сооружений (Длужневская, Савинов, 2007. С. 75). В целом, как говорится, «не было ни гроша, да вдруг алтын». Аналогичная ситуация с близкими по времени памятниками произошла в Минусинской котловине, где в результате работ Красноярской экспедиции за короткий период было открыто большое количество погребений т.н. тесинского этапа (Савинов, 2009).
(12/13)
Материалы всех памятников, открытых Саяно-Тувинской экспедицией, до сих пор остаются практически не опубликованными. Краткая общая характеристика их приводится в нескольких работах А.Д. Грача (Грач, 1969. С. 48-49; 1971. С. 99-101; 1983. С. 250). Единственное исключение представляет публикация материалов могильника Шугур в Саянском каньоне Енисея, в которой автору впервые удалось не предположить (такие высказывания встречались и раньше), а доказать, что т.н. курганы-кладбища, находящиеся под одной сплошной насыпью, представляют собой пристроенные друг к другу ограды, включающие как погребальные, так и поминальные сооружения (Длужневская, 1982). Информация о раскопках памятников гунно-сарматского времени в Центральной Туве и Саянском каньоне Енисея регулярно публиковалась в Сборнике «Археологические открытия в СССР», начиная с первого года работы Саяно-Тувинской экспедиции, по счастливой случайности совпавшего с началом выхода в свет этого периодического издания (1965 г.). Эти сообщения, написанные с различной степенью детализации, полностью приводятся в Приложении I. Исключение составляют данные о могильниках Бай-Даг II и Аймырлыг XXXI, кокэльские материалы в которых присутствуют, но авторами не выделены. Поскольку именно эти два памятника имеют принципиально важное значение для хронологии кокэльской культуры в целом, подробнее они будут рассмотрены ниже.
В эти же годы отдельные памятники кокэльского типа исследовались и в других районах Тувы: могильник Азас I в Северо-Восточной Туве, Тоджа — М.А. Дэвлет (1969-1971, 1973 г.); в Южной Туве — М.Х. Маннай-оол (1976 г.); в Северной Туве, на территории Малиновской оросительной системы — А.М. Мандельштам (1977 г.); в Северо-Западной Туве, могильник Усть-Хадынных III — А.В. Виноградов (1979 г.); в Центральной Туве, на территории Сенекской оросительной системы — М.X. Маннай-оол (1977, 1978 г.) и Торгалыкской оросительной системы (Семёнов, 1983 г.). Выборка информационных сообщений о раскопках этих памятников, помещенных на страницах сборника «Археологические открытия в СССР», приводится в Приложении II. Несмотря на то, что в количественном отношении эти памятники во многом уступают материалам Саяно-Тувинской экспедиции, они имеют весьма важное значение, так как показывают широкие границы распространения памятников кокэльского типа в различных районах Тувы. Из более поздних работ можно отметить только публикацию материалов разрушенного погребения на выдувах из Хара-Даг-Бажи в Центральной Туве (Данченок, Нестеров, 1989) и статью С.В. Панковой, опубликовавшей и подробно проанализировавшей материалы раскопок А.В. Виноградова на могильнике Усть-Хадынных III в Северо-Западной Туве (Панкова, 2003).
Однако в целом приходится констатировать, что к началу 80-х гг., то есть ко времени окончания работ Саяно-Тувинской экспедиции, интерес к памятникам кокэльского типа значительно снизился. В «Археологиче-
(13/14)
ских открытиях» за 1980, 1982, 1984-1986 гг. никаких сообщений о раскопках таких памятников нет. В 1986 году Сборник «Археологические открытия» временно прекратил свое существование и начал вновь выходить в свет, начиная с 1993 года. И ни в одном из его изданий, вышедших за последующие десять лет (1993-2003 гг.) нет никаких упоминаний о раскопках памятников кокэльской культуры! Таким образом, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что весь источниковый фонд, необходимый для изучения этой наиболее яркой из всех известных культур гунно-сарматского времени в Центральной Азии был в основном сформирован в третьей четверти XX века и несколько позже, и уже более существенно не пополнялся.
Основываясь на результатах проведённых исследований, можно считать установленным также, что памятники кокэльского типа распространены повсеместно во всех районах Тувы, включая Тоджу и начало Енисейской «трубы» (до устья р. Хемчик). При этом подобные погребения с характерным для них набором предметов сопроводительного инвентаря, в первую очередь, керамики с арочным орнаментом, до сих пор неизвестны за пределами Тувы, что является важным свидетельством своеобразия культуры местных племён в ряду всех других культур гунно-сарматского времени. Наметились и два основных ареала распространения памятников кокэльского типа: Центральная Тува (отдельные подкурганные захоронения и ритуальные сооружения — «поминальники») и Северо-Западная Тува (могильник Кокэль, где имеются отдельные подкурганные погребения, преобладают курганы-кладбища и полностью отсутствуют «поминальники»). Такое «несовпадение», даже на первый взгляд, отражает динамику развития культуры и может служить основанием при рассмотрении стоящих за этим культурно-исторических процессов. Вместе с тем, указанные ареалы (Верхний Енисей и начало Саянского каньона до устья Хемчика — соседние районы Северо-Западной Тувы), по сути дела, можно рассматривать и как одну культурно-экологическую область (бассейн Верхнего Енисея и Хемчика), скорее всего, бывшую основной и, возможно, исходной для дальнейшего расселения кокэльских племён. Не исключено, что в этом значении данная область обозначена и в письменных источниках более позднего времени, как «Кем-Кемджиут», то есть Кем (Енисей) и Хемчик.
Для дальнейшего изложения материала уместно привести краткую характеристику памятников двух основных ареалов распространения данной культуры (собственно кокэльского или западно-тувинского и центрально-тувинского), скорее всего, входящих в одну культурно-экологическую область.
Могильник Кокэль расположен у подножия горы Ишкин Аразы, к западу от р. Алды-Ишкин, впадающей в р. Хемчик. В общей сложности здесь зафиксировано более 200 разнообразных объектов, значительная часть ко-
(14/15)
торых относится к гунно-сарматскому времени. По характеру наземных сооружений курганы гунно-сарматского времени делятся на два вида: т.н. курганы-кладбища (или «большие» курганы) и «малые» курганы, отмеченные на поверхности округлыми насыпями, овальными выкладками, небольшими скоплениями камней или просто грунтовые. Средние размеры курганов — 3,5 (4)×4,5 (5) м; высота — 0,25-0,3 м. В общей сложности раскопано 40 таких курганов. Что касается курганов-кладбищ, то перед началом раскопок они представляли собой сплошную каменную «наброску» криволинейных очертаний, достигающую иногда весьма значительных размеров (кург. 11 — 68×26 м; кург. 39 — 29×14 м; кург. 7 — 26,5×13,5 м; кург. 37 — 21×11,5 м и т.д.). Высота их (от 0,2 до 1-1,5 м) вряд ли соответствовала первоначальной, так как со всех курганов, как отмечают исследователи, производилась выборка камня. Всего к курганам-кладбищам могут быть отнесены девять сооружений (кург. 4, 7, 8, 11, 12, 26, 34, 37, 39). На площади курганов-кладбищ сохранились следы активной человеческой деятельности: остатки кострищ, фрагменты керамики, отдельные вещи, вертикально установленные камни (на расстоянии не более 1 м около могил) и др. Очевидно, что происходившие здесь ритуальные действия составляли важный этап в совершении погребального обряда по отношению к каждому погребённому (или группе погребённых). Общее количество погребений гунно-сарматского времени на могильнике Кокэль — более 400; из них 322 содержат курганы-кладбища.
Внутримогильные сооружения кокэльских захоронений достаточно разнообразны: деревянные гробы прямоугольной формы с полом и покрытием из досок; обкладки из плах или жердей; подстилающие доски или настилы; колоды; каменные ящики; грунтовые могилы, в некоторых случаях с подбоями. В количественном соотношении они распределяются неравномерно. По данным В.П. Дьяконовой, на трёх больших курганах-кладбищах (кург. 11, 37, 39), содержащих 220 могил, 165 составляли погребения в гробах; остальные распределены более или менее равномерно; меньше всего каменных ящиков — 4. Характерной особенностью большинства кокэльских погребений является наличие каменных выкладок в заполнении могильных ям, которые располагались в верхней части, посередине или внизу, непосредственно над погребением. У многих гробов в головной части выделен специальный «отсек» для помещения сопроводительного инвентаря, в первую очередь, утвари.
Под «малыми» курганами находятся преимущественно одиночные захоронения; в «больших» чаще, чем в «малых», встречаются захоронения женщин и мужчин с детьми, парные и коллективные захоронения. Абсолютное большинство кокэльских погребений совершено по обряду трупоположения. Имеется только два случая трупосожжения — оба в парных погребениях (кург. 11, мог. 50; кург. 53). Положение погребённых, незави-
(15/16)
симо от вида внутримогильных конструкций, довольно устойчиво: вытянуто на спине, с руками вдоль туловища или положенными на тазовых костях. Преобладающая ориентировка (и, соответственно, расположение могил) в пределах северо-западного сектора (главным образом, северо-запад, северо-северо-запад). Из других характерных признаков погребального обряда можно отметить: нахождение камней-«подушек» под головами многих погребённых; размещение глиняных сосудов (обычно двух; один из них с остатками молочной или растительной пищи) — в головах; а мясной пищи (чаще всего, лопатки и плечевые кости барана) — в ногах погребённых. В некоторых случаях в стенке могильной ямы сделаны специальные ниши, где в обкладке из камней помещался сосуд, накрытый каменной плиткой. Назначение этих сосудов, вероятно, было иное, чем остальных, поставленных в головах погребённых.
Курганы кокэльской культуры из Центрально-Тувинской котловины, при общем сходстве с погребениями из могильника Кокэль, обладают определёнными особенностями. Здесь неизвестны большие (несколько десятков и даже более ста погребений) курганы-кладбища. Могильники состоят из небольшого количества курганов и выкладок (Улуг-Оймак II — 8; Каат-Хавак II — 16; Часкал II — 13; Новый Чаа-Холь — 9; Сыын-Чюрек — 12; и т.д.) округлой или подпрямоугольной формы, объединённых в цепочки, расположенные в меридиональном направлении (с небольшими отклонениями). В некоторых случаях курганы объединяются по 2-3 (Аймырлыг) или образуют серии слившихся курганов (Каат-Хавак II; Кара-Тал VI; Шугур), приближаясь к планировке курганов-кладбищ. В основании курганов, где это прослежено, находились округлые или подпрямоугольные постройки из нескольких слоёв каменных плит. Другие особенности погребального обряда (заполнение могильной ямы крупными камнями, положение и преимущественно северо-западная ориентировка погребённых, захоронения в деревянных гробах с «отсеками», состав и характер распределения сопроводительного инвентаря) аналогичны кокэльским.
Основное отличие памятников кокэльской культуры Центральной Тувы проявилось в широком распространении здесь т.н. поминальных сооружений и своеобразном сочетании их с погребальными. Само название «поминальные» следует считать условным, так как неизвестно, какое место в цикле ритуальных действий, связанных с погребальным обрядом, они занимали. Обычно эти сооружения располагаются в одном ряду с погребениями, но встречаются и цепочки курганов, состоящие только из «поминальников» (Ак-Дуруг; Черби; Куйлуг-Хем II, IV; Аргалыкты и др.). Семантическим центром таких сооружений является глиняный сосуд, как правило, находящийся посередине кургана и обычно накрытый каменной плиткой. Способы размещения сосудов различны: на уровне древней поверхности, иногда в обкладке из камней; в специальных ямках, выкопан-
(16/17)
ных на высоту сосуда; ямках, перекрытых в несколько слоёв каменными плитками; в каменных ящичках, помещённых в такие же ямки; и т.д. Места расположения сосудов часто сопровождаются прокалами и кострищами. Случаи находок каких-либо вещей в «поминальниках» чрезвычайно редки. Сосуды, происходящие из ритуальных сооружений, по своей форме и характеру орнаментации (арочный орнамент) не отличаются от найденных в погребениях. Погребальные и «поминальные» сооружения часто располагаются в пределах одного комплекса. При этом довольно много случаев, когда ритуальный сосуд находится в центре, а погребения в узких могильных ямах — в полах курганов с северной или восточной стороны (Кара-Тал II, кург. 4; III, кург. 2; Аргалыкты VI, кург. 1, 2; Улуг-Оймак II; Каат-Хавак II; Часкал II; Новый Чаа-Холь III; и др.). Таким образом, захоронения людей оказываются как бы «вторичными» по отношению к захоронению сосуда. Сами погребения (в гробах или в деревянной обкладке, с северо-западной ориентировкой) обычны для кокэльской культуры.
И в Кокэле, и в Центрально-Тувинских погребениях на площади курганов зафиксированы вертикально вкопанные камни и стелы (или ряды вертикально вкопанных камней — Кокэль, кург. 11; Кара-Даш, кург. 1; Аймырлыг III; и др.). Вещественный фонд культуры (железные ножи, пряжки, обоймы, цепочки, детали крепления ножен, наконечники стрел) в принципе одинаков; там и там доминирующим элементом культуры являются вазообразные сосуды, украшенные арочным орнаментом. Существенное отличие кокэльского комплекса — большое количество хорошо сохранившихся деревянных изделий, главным образом, предметов утвари, а также моделей предметов вооружения (мечи и кинжалы в ножнах), которых нет в погребениях Центрально-Тувинской котловины.
Несмотря на то, что историческое место этих памятников было в принципе правильно определено ещё после первых раскопок С.А. Теплоуховым, по-настоящему их научное изучение началось только с 80-х гг. XX в. «Пограничное» положение в этом отношении занимает книга Р. Кенка (1984 г.), в которой, как уже говорилось, были суммированы все материалы могильника Кокэль и предлагались новые подходы к их компонентному анализу (в силу специфики данного издания другие памятники здесь просто не рассматривались).
В том же 1984 году, учитывая уже исторически утвердившееся значение могильника Кокэль как эталонного памятника культуры гунно-сарматского времени в Туве, нами было предложено называть её кокэльской культурой (Савинов, 1984. С. 22-25); название, которое как-то сразу и без особого обсуждения было принято большинством исследователей. Возможно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что в монографии 1979 года Л.Р. Кызласов как бы «дезавуировал» значение кокэльских материалов, растворив их в массе стадиальных аналогий (Кызласов, 1979. С. 101-114),
(17/18)
что противоречило его же утверждению о том, что Тува в гунно-сарматское время «...была заселена особой племенной группировкой, отличающейся специфическими обрядовыми, культурно-историческими и антропологическими особенностями» (Кызласов, 1979. С. 81). И культура этой «племенной группировки» должна была иметь своё чётко фиксируемое и адекватное наименование. При этом название «шурмакская» (по Л.Р. Кызласову) было предложено сохранить для погребений Второго этапа кокэльской культуры, совершённых по обряду трупосожжения, то есть соотнеся его с эпонимным памятником.
В последующие годы появилось много работ, посвященных отдельным категориям кокэльского культурного комплекса. Были специально рассмотрены входящие в него предметы вооружения (Худяков, 1986. С. 63-89; 1990. С. 45-47; 2005. С. 30-34); деревянные сосуды (Дьяконова, 1976; 1988); поясные наборы (Николаев, 2000); антропоморфные изображения (Дьяконова, 1998) и фигурки лошадей (Калошина, 1997). В 2001 году Н.Н. Николаевым был защищена кандидатская диссертация «Культура населения Тувы первой половины 1-го тысячелетия н.э.» (Николаев, 2001) с подробным анализом всех материалов кокэльской культуры. Однако три основные взаимосвязанные проблемы её изучения — хронология, происхождение и этническая принадлежность остаются дискуссионными.
Сомнения в длинной хронологии Кокэля (600-700 лет!) появились сразу же, как только эти даты были опубликованы; кроме того, не совсем было ясно, о чём идёт речь — об историческом месте эпохи или датировке конкретного памятника. Основная сложность при этом заключалась в том, что датирующих находок в материалах самих кокэльских погребений, по сути дела, нет, а представляющий их предметный комплекс имеет многочисленные, но достаточно широкие параллели. В кургане Кокэль-11 найдено несколько обломков бронзовых зеркал, просверленных и использованных в качестве амулетов. Датировка их II в. до н.э. определяет terminus post quem возможного нахождения в могильнике, но не более. Первое «сужение» времени существования Кокэля было предложено Р. Кенком, датировавшим его II в. до н.э. — II в. н.э. (Kenk, 1984. С. 88-89); при этом нижняя дата осталась прежней. В работе о могильнике Хара-Даг-Бажи Г.П. Данченок и С.П. Нестеров предложили на основании 15 выделенных признаков свою шкалу хронологии Кокэля, определяя дату функционирования каждого из крупных курганов-кладбищ, при том условии, что какой-то период времени (I в. до н.э. — I в. н.э.) они сосуществовали. Но и в этом случае разброс крайних дат оказался достаточно велик — от II в. до н.э. до III в. н.э. (Данченок, Нестеров, 1989. С. 102-103).
В этих условиях существенное значение имеет наличие кокэльских материалов в составе тех памятников, хронологическое определение которых может быть произведено с большей степенью достоверности. Таких памят-
(18/19)
ников, также открытых в период полевых исследований Саяно-Тувинской экспедиции, как уже говорилось, два — могильник Бай-Даг II (раскопки А.М. Мандельштама) и Аймырлыг XXXI (раскопки Э.У. Стамбульник).
Могильник Бай-Даг II находится на левобережье Енисея (Улуг-Хема) в 2 км восточнее города Шагонар, у северного склона одноименной горы. В течение нескольких сезонов памятник исследовался А.М. Мандельштамом — в 1966 и 1967 г.; затем, после длительного перерыва, в 1976 и 1977 г. Краткая информация о раскопках публиковалась в Сборнике «Археологические открытия в СССР» (Мандельштам, 1967. С. 128; 1968. С. 169-170; Мандельштам, Стамбульник, 1977. С. 218; 1978. С. 252-254). В 1966 г. был раскопан один большой курган с трапециевидным наземным сооружением и пристройкой-«дромосом», глубокой ступенчатой могильной ямой и захоронением в деревянном гробу, помещённым в сруб. В 1968 г. — ещё один такой же курган и другой, аналогичного типа, но меньших размеров. В информации о раскопках 1976 года говорится только о том, что «выявлено сооружение, отличающееся от ранее раскопанных здесь особенно крупными размерами и большей сложностью» (С. 218). В сообщении о работах 1977 года сказано об обследовании уже «более 40 курганов, в том числе 11 больших и сложных по конструкции погребальных сооружений» (С. 253). К сожалению, такая противоречивая информация характерна для большинства информационных сообщений, принадлежащих А.М. Мандельштаму.
На плане могильника Бай-Даг II, приведённом в статье Н.Н. Николаева, как «хуннские» обозначены 16 курганов; из них пять с трапециевидной пристройкой-«дромосом», остальные с округлыми насыпями (Николаев, 2002. Рис. 2). В ряде курганов хуннского времени были обнаружены впускные захоронения кокэльской культуры. Здесь же находились и отдельные «малые» кокэльские курганы; причем «большинство непотревоженных захоронений Бай-Дага II, — отмечает Н.Н. Николаев, — относится к кокэльской культуре» (Николаев, 2002. С. 260). Таким образом, «в комплексе могильника Бай-Даг II представлены два культурных пласта: ранний (хуннский) и поздний (кокэльский)» (Там же. С. 262).
Основная «интрига» могильника Бай-Даг II — курганы хуннского времени с трапециевидными сооружениями и пристройками-«дромосами». Размеры их были весьма значительными (длиной до 20 и более метров). На дне глубоких (до 5-5,5 м) могильных ям находились одиночные захоронения в двойных погребальных камерах («гроб в срубе»), с «отсеками» для помещения инвентаря. К сожалению, все они были ограблены, но и по имеющимся следам можно судить об очень высоком социальном статусе погребённых. Стенки гробов были украшены железными фигурными пластинами с золотой фольгой, крепившимися при помощи железных гвоздей с петлевидными шляпками, через которые были продеты шёлковые шнуры. В числе находок обломок железного меча, костяные накладки лука, желез-
(19/20)
ные и костяные наконечники стрел, керамика хуннского типа с волнистым орнаментом, бронзовые сосуды, имитирующие форму скифских котлов, обломки ханьских зеркал и др. (Мандельштам, Стамбульник, 1992. Табл. 78-[79, 80, 81, 82]-83).
По всем этим признакам (трапециевидная форма наземных сооружений с пристройкой-«дромосом», глубокие ступенчатые могильные ямы, захоронения в двойных погребальных камерах с «отсеками») курганы Бай-Дага II были сразу сопоставлены с погребениями хуннских шаньюев из Ноин-Улы в Северной Монголии и курганами Ильмовой пади (суджинского типа) в Забайкалье. Принадлежность их собственно хуннам ни у кого из исследователей сомнения не вызывала, хотя обстоятельства и время появления в Туве трактовались по-разному. А.М. Мандельштам считал, что «несомненная принадлежность больших погребальных сооружений могильника Бай-Даг II представителям знатных сюнну, пышность и богатство захоронений в них исключают возможность связывать их с какими-то второстепенными историческими эпизодами или приходом потерявших своё достояние и положение беженцев. Они должны быть отнесены к периоду могущества сюнну — если не к десятилетиям создания ими их державы, то к ближайшему времени... Исходя из приведенных соображений, их датировка, вероятно, должна лежать в пределах II в. до н.э.» (Мандельштам, Стамбульник, 1980. С. 56-57). Что касается впускных (кокэльских) захоронений в хуннских погребениях Бай-Дага II, то, по его мнению, «такие захоронения, равно как и ограбление сооружений, могли быть совершены только после утери сюнну господства над этой территорией или ухода их отсюда». Иначе говоря, между этими событиями должен быть определённый «хронологический разрыв» (Там же). Но каким мог быть этот «разрыв», конечно, сказать трудно. В любом случае, нижняя дата Кокэля не может быть раньше, чем время появления хуннов на территории Тувы.
А.Д. Грач первым связал особенности хуннских курганов Бай-Дага II с описанием погребального обряда сюнну, сохранившимся в письменных источниках; по В.С. Таскину, сюнну «для похорон употребляют внешний и внутренний гроб, золото и серебро...» (Грач, 1971. С. 100-101; 1983. С. 251). Погребения Бай-Дага II он считал «уменьшенным в масштабе повторением пышных погребений ноин-улинского типа» (Грач, 1969. С. 49). Как известно, погребения хуннских шаньюев в Ноин-Уле датируются самым концом I в. до н.э. — первыми годами н.э. (Бернштам, 1951. С. 38, 46), что естественным образом поднимает нижнюю дату хуннских курганов Бай-Дага II до этого времени. Впускные погребения кокэльского типа он датировал приблизительно тем же временем — рубежом нашей эры (Грач, 1983. С. 250). Оценивая значение Бай-Дага II, А.Д. Грач отмечал, что «первые данные для установления относительной хронологии памят-
(20/21)
ников гунно-сарматского времени в Туве уже получены — это факты совершения впускных захоронений кокэльского типа в курганы ноинулинского (Суджинского) типа» (Грач, 1983. С. 252).
Несколько иначе вся эта «диспозиция» представлена в работах Н.Н. Николаева, по мнению которого хуннские погребения Бай-Дага II следует относить не ко времени могущества Хунну, а, наоборот, к тому моменту, когда «хуннская традиция уже пережила пик своего расцвета» (Николаев, 2002. С. 262). Основанием для этого послужили прослеживаемые им деструктивные элементы в устройстве погребений Бай-Дага II: меньшие размеры сооружений, отсутствие каменных стен, перегораживающих могильную яму, имитация наземными пристройками трапециевидной формы настоящих дромосов, ведущих в глубину усыпальниц хуннских шаньюев. «Шлейфы дромосов, отмеченные в Ноин-Уле и Ильмовой пади, — пишет Н.Н. Николаев, — зафиксированы и на могильнике Бай-Даг II, однако в последнем случае они являются конструктивным рудиментом, представляя простую каменную кладку на уровне древней поверхности. Дромосов у тувинских курганов нет» (Николаев, 1992. С. 83). Непосредственной причиной, приведшей к появлению хуннов на территории Тувы, по его мнению, послужили события 93 г. н.э., когда хунны испытали первое поражение со стороны сяньбийцев. Соответственно, появление хуннских курганов на Бай-Даге II им относится к I-II вв. н.э., а начало кокэльской культуры к ещ более позднему времени — «не ранее III в. н.э.» (Николаев, 2000. С. 74, 82; 2001. С. 24-25; и др.).
На наш взгляд, указанные «деструктивные» элементы в погребальных сооружениях Бай-Дага II могут объясняться не только хронологическими причинами, но и «провинциальным» характером самого памятника. В этой связи уместно привести замечание А.А. Ковалёва о том, что «обычай захоронения погребенного по принципу “гроб в срубе” — не что иное, как “калька” китайского погребального обряда Чжаньго (наличие “внешнего” и “внутреннего” гроба), тем более что по китайским обычаям земляная яма должна была иметь пологий пандус, который мы видим и в курганах хуннской знати. Естественно, что хунны копировали обычаи высшего слоя китайского общества с тем, чтобы подчеркнуть свою равнозначность элите Ханьской империи» (Ковалёв, 2002. С. 152). Точно так же аристократия Бай-Дага II могла копировать, но с ещё большим упрощением, престижные для нее конструктивные особенности Ноин-Улы. Поэтому, если следовать синхронизации археологических памятников Тувы с событиями политической истории Хунну, то не менее убедительно рассмотрение их в контексте образования периферийных владений Хунну, образовавшихся после перенесения столицы государства в Северную Монголию (около 120 г. до н.э.), представившего реальную возможность распространения хуннского влияния на население соседних областей. Несколько позже, в 55 г. до н.э. про-
(21/22)
изошло разделение хуннов на Южных, поддавшихся Китаю, и Северных, сохранивших своё господство в Центральной Азии. В этом случае, погребения Бай-Дага II должны датироваться серединой I в. до н.э. — началом I в. н.э., как и следует из ноин-улинских параллелей, а впускные захоронения в них кокэльского типа — более поздним временем (I-II вв. н.э.).
Другой ключевой памятник для понимания этнокультурных процессов гунно-сарматского времени в Туве — могильник Аймырлыг XXXI, сообщения о раскопках которого также периодически появлялись в Сборнике «Археологические открытия в СССР» (Стамбульник, 1976; 1981). В общей сложности здесь было исследовано около двухсот хорошо сохранившихся погребений, содержавших, по-видимому, огромный, к сожалению, до сих пор не опубликованный материал. Специальное внимание было заострено только на неожиданных для этого времени руноподобных знаках на берестяных изделиях (Стамбульник, 1982) и отдельных графических изображениях (Стамбульник, 1979). Общая характеристика памятника дана в статье 1983 года (Стамбульник, 1983). Серия предметов сопроводительного инвентаря опубликована в сводной Таблице материалов гунно-сарматского времени в соответствующем томе «Археологии СССР» (Мандельштам, Стамбульник, 1992. Табл. 78, 1, 2, 4, 5, 7, 8, 11, 13 — произведения искусства; 79, 1-4, 6, 7, 10, 11, 14, 15 — керамика; 81, 1-12, 14-28, 31-33, 35-44, 46-69 — изделия из железа, кости и бронзы бытового назначения; 82, 1-12, 21, 78 — предметы вооружения; 83, 9-21 — деревянная и берестяная утварь).
Погребения могильника Аймырлыг XXXI весьма разнообразны по характеру внутримогильных сооружений и обряду захоронения. Предварительная классификация их произведена Э.У. Стамбульник, разделившей их на три класса (грунтовая яма, каменный ящик, яма с подбоем) и 14 типов могил, культурная атрибуция которых определяется по керамике. «Она (т.е. керамика — Д.С.) в основном сопоставима с известной из могильников Забайкалья и Монголии, относимых к культуре сюнну, или представлена типами, ранее неизвестными. В ограниченном количестве имеются сосуды, свойственные могильнику Кокэль, в частности, с характерным арочным орнаментом» (Стамбульник, 1983. С. 38). Кокэльская керамика происходит в основном из погребений типа 5 (захоронения в деревянном гробу, помещённом в «неполный» каменный ящик, т.е. в обкладке из камней). В этих же погребениях преобладает характерное для Кокэля положение погребённых — вытянуто на спине, хотя выделить их из всей массы захоронений, опираясь только на опубликованные материалы, практически невозможно.
До проведения специальных исследований могильник Аймырлыг XXXI можно считать, в археологическом значении этого слова, одновременным. По сумме всех имеющихся данных он отнесён авторами раскопок к раннему этапу гунно-сарматского времени (Мандельштам,
(22/23)
Стамбульник, 1992. С. 198-199). Основанием для этого, помимо керамики, послужили находки фрагментов бронзовых зеркал дальневосточного происхождения, среди которых преобладают изделия I в. до н.э., и бронзовые позолоченные поясные пластины с изображениями животных, отнесённые к хуннским художественным бронзам. Однако решающее значение для более точной датировки и культурной атрибуции могильника Аймырлыг XXXI (или его части) имело открытие Ю.С. Худякова, установившего тождество найденных здесь бронзовых художественных изделий не с хуннскими, а с сяньбийскими бронзами (Худяков, Алкин, Юй Су-Хуа, 1999). Тем самым время появления могильника Аймырлыг XXXI определялось ситуацией, когда хуннская культурная традиция, уже существовавшая в Туве, могла контактировать с сяньбийской. Наиболее вероятное историческое событие, в рамках которого это могло произойти — это упоминавшийся уже 93 г. н.э., когда Северные хунны были разбиты сяньбийцами, при этом «северный шаньюй бежал, ... а оставшиеся роды хуннов сами приняли народное название Сяньби» (Бичурин, 1950. С. 150-151). Этим временем (I-II вв. н.э.), скорее всего, следует датировать могильник Аймырлыг XXXI, а также входящие в него погребения кокэльского типа. Это соответствует предложенной выше датировке впускных захоронений на могильнике Бай-Даг II, а также, возможно, указывает и на время ограбления богатых хуннских могил.
Следует отметить, что во всех приведённых случаях речь идет о памятниках кокэльской культуры Центрально-Тувинской котловины. Что касается собственно могильника Кокэль, то, по всей видимости, он относится к несколько более позднему времени. Определённым образом об этом свидетельствуют своеобразие планиграфии и антропологические материалы больших курганов-кладбищ, хорошо дополняющие друг друга.
В настоящее время установлено, что т.н. курганы-кладбища на самом деле представляют собой не результат спонтанного «накопления» могил, когда одно погребение последовательно пристраивалось к другому, а являются местами захоронений членов отдельных родственных групп, хоронивших своих покойников на расположенных рядом участках. При этом отдельные могильники на площади курганов-кладбищ с подхоронениями и погребениями погибших воинов по краям, слившиеся после развала надмогильных сооружений в одну сплошную каменную насыпь криволинейных очертаний, могли функционировать в пределах одного исторического периода, что соответствует «короткой» хронологии Кокэля. Видимо, этим обстоятельством объясняются трудности, возникающие при попытках деления кокэльского предметного комплекса на какие-то хронологические (или типологические) группы, которые в разных могильниках и на разных курганах-кладбищах могли существовать практически одновременно (Савинов, 1992; 2005).
(23/24)
Другая, не менее важная особенность могильника Кокэль, зафиксированная антропологами — чрезвычайное количество различного рода травм, нанесённых боевым оружием и послуживших причиной смерти погребённых. По данным В.П. Алексеева и И.И. Гохмана, было выявлено более 20 скелетов, имеющих смертельные травмы, но «в действительности число погибших от насильственной смерти было значительно больше» (Алексеев, Гохман, 1970. С. 248). Следы смертельных ранений имеют не только мужские, но и женские и даже детские скелеты. Зафиксированы случаи удушения, расстрела беременных женщин и т.д. В общей сложности в пяти больших курганах-кладбищах (№11, 26, 8, 37, 39) останки погибших похоронены в 52 могилах. И, скорее всего, это не исчерпывающий «список», так как нами учитывались только явные следы насильственной смерти (Савинов, 2005. С. 209, табл. 3). Ту же картину уничтожения выразительно рисует в одной из своих работ В.П. Дьяконова (Дьяконова, 2001).
Совершенно очевидно, что население могильника Кокэль существовало в очень сложных, порой драматических условиях противостояния более сильному противнику. При этом не только мужское население принимало участие в военных действиях, но и на места расселения кокэльцев, в отдаленную долину р. Хемчик, предпринимались карательные экспедиции, когда гибли женщины и дети. Предположение Ю.С. Худякова о том, что это могло быть вызвано междуусобными войнами (Худяков, 1986. С. 88), вряд ли приемлемо; в таком случае они не хоронили бы своих покойников на одном кладбище.
В истории племён севера Центральной Азии, зафиксированной письменными источниками, в гунно-сарматское время в наибольшей степени этому соответствуют события 155 г. н.э., когда сяньбийский предводитель Таньшихуай, известный своей жестокостью, «овладел всеми землями, бывшими под державою хуннов» (Бичурин, 1950. С. 154). Господство сяньбийцев продолжалось до середины III в., когда из сяньбийской среды «выделяются основавшиеся как самостоятельные части этого народа — тоба, муюн, юйвынь и др.» (Кычанов, 1997. С. 59). Скорее всего, этим временем — вторая половина II — середина III в. н.э. — следует датировать (в основной его части) погребения Кокэля, возможно, с некоторым «запаздыванием», т.е. до конца III в. (Савинов, 2003), так как чаще всего археологические материалы, по сравнению с событиями политической истории, имеют «отражённый», характер. К аналогичному выводу о том, что могильник Кокэль «функционировал в течение жизни трёх-четырёх поколений», т.е. около 100 лет, пришёл и Н.Н. Николаев (Николаев, 2001. С. 19).
Вопрос о соотношении общего периода существования кокэльской культуры и датировки её наиболее яркого и известного памятника — могильника Кокэль — окончательно не решён. В пользу относительно поздней хронологической даты последнего свидетельствуют и некоторые косвенные
(24/25)
соображения. В первую очередь, обращает на себя внимание полное отсутствие в Кокэле ритуальных сооружений с захоронениями сосудов, т.н. «поминальников», наиболее характерного вида памятников Центрально-Тувинской котловины. Вместе с тем, во многих случаях аналогичные сосуды с арочным орнаментом уже в самих погребениях Кокэля помещены отдельно; иногда в специально сделанной нише, и также накрыты каменными плитками. Можно предполагать, что в силу своего тяжёлого положения, кокэльцы уже не имели возможности создавать отдельные, подчас очень крупные и трудоёмкие ритуальные сооружения, но традиционно, придерживаясь тех же представлений, помещали культовые сосуды непосредственно в погребениях. Столь же эпизодически и теперь только у погребений стали устанавливаться каменные стелы. Ещё одно отличие, которое может иметь хронологическое значение, — отсутствие в Кокэле гробов с орнаментированными стенками, известных у Северных хуннов в Монголии (Цэвээндорж, 1985. Рис. 5), и в редких случаях встречающихся в погребениях Центрально-Тувинской котловины (могильник Кара-Даш, кург. 1 — Кызласов, 1979. Рис. 69). В многочисленных погребениях Кокэля ни одного такого случая нет. Не исключено, что с этой точки зрения можно рассматривать и большое количество вотивных изделий, главным образом, предметов вооружения, характерных для могильника Кокэль.
На основании всего сказанного может быть приблизительно представлена следующая последовательность развития кокэльской культуры, а также очередность памятников, включающих кокэльские погребения, синхронизированная с известными датами исторических событий. Скорее всего, формирование кокэльской культуры происходит в конце I-II вв. н.э. К этому времени относятся, если не все, то, во всяком случае, часть погребений и ритуальных сооружений Центрально-Тувинской котловины, ставшей основной областью расселения кокэльских племён, включённых в сферу социального и культурного доминирования Хунну. Однако после первого столкновения хуннов с сяньбийцами (93 г.) положение могло существенно измениться. На месте хуннского некрополя Бай-Даг II появляются курганы кокэльской культуры, а также впускные кокэльские захоронения в погребальных сооружениях хуннов. К этому же времени относится могильник Аймырлыг XXXI, весьма смешанный по этническому составу погребённых, в ранжированных изделиях из которого (предметы вооружения, художественные бронзы) явно ощущается влияние сяньбийской культуры.
Наконец, решающее событие — окончательное уничтожение сяньбийцами государства Северных хуннов при Таньшихуае (155 г.). После этого отдельные погребения кокэльского типа появляются в различных районах Тувы. Осваиваются вся долина р. Хемчик и прилегающие участки Саянского каньона Енисея. Образуется новый район наибольшей концентрации населения кокэльской культуры, наиболее ярким свидетельством чего является могильник Кокэль (III в., возможно, даже с «заходом» в на-
(25/26)
чало IV в.). Случаи такого рода перенесения «столицы» в истории степных народов хорошо известны: например, перенос столицы Скифского царства на Дунай в конце IV в. до н.э. или упоминавшееся уже перенесение центра государства Хунну в Северную Монголию в конце II в. до н.э. Чисто гипотетически можно предположить, что победа сяньбийцев над Северными хуннами могла вызвать временное возвышение прежде подчинённых им, т.е. Северным хуннам, кокэльских племён, чем объясняется обилие предметов сопроводительного инвентаря во всех захоронениях Кокэля. Но затем излишняя автономизация и стремление к самостоятельности могли привести к уничтожению их с особой жестокостью. Случаи такого рода «наказания» союзников, например, из ранней истории монголов, также известны.
После этого, в IV-V вв., возможно, с «заходом» в начало VI в., начинается длительный период стагнации, распыления кокэльских племён, частичная смена этнического состава, заимствование инокультурных элементов, по времени частично синхронный господству жуань-жуаней в Центральной Азии и продолжавшийся вплоть до начала тюркских завоеваний.
В свете всего сказанного нельзя не отметить высказанное в работах Э.Б. Вадецкой (1999. С. 126-127) и Н.Н. Николаева (2000. С. 74-75; 2001. С. 24-25) мнение о датировке не только могильника Кокэль, но и всей кокэльской культуры в целом в пределах IV-VI вв., даже до начала VII в., основанное на выборочных и опосредованных горно-алтайских (булан-кобинская культура), северо-алтайских и западно-сибирских (фоминская и одинцовская культуры), минусинских (поздний этап таштыкской культуры) аналогиях. В русле этой тенденции Н.Н. Николаев даже специально оговорил, что «хуннские аналогии перестают быть определяющим фактором при датировке кокэльских комплексов Тувы» (Николаев, 2001а. С. 210). Однако следует заметить, что при такой жёсткой синхронизации отдельных находок, происходящих из различных областей, на одном хронологическом срезе не учитываются ни их возможные истоки, ни время, необходимое для распространения, а также сохранения той или иной категории изделий, которые необходимо иметь в виду, говоря об их позднем периоде бытования.
Судя по всем имеющимся материалам, кокэльская культура прошла длительный и сложный путь развития. В этом отношении показательны и появление погребений по обряду трупосожжения (шурмакская группа памятников), и адаптация населения в сложных условиях Саянского каньона Енисея, и постепенное упрощение декорировки керамики, и трансформация вещественного фонда культуры. Последнее хорошо видно по материалам могильника Усть-Хадынных III, датированного в пределах IV-VI вв. и находящегося всего в 20 км от Кокэля (Панкова, 2003). Представленные в нём немногочисленные находки имеют уже мало общего с материалами собственно Кокэля. Разница между ними, безусловно, хронологическая, но это не является основанием для датировки культуры в целом.
(26/27)
Отдельные (впускные?) захоронения с кокэльским инвентарём, сделанные на уровне древней поверхности уже после развала наземных сооружений, имеются и на самом Кокэльском могильнике; например, кург. 11, мог. А-Е (Дьяконова, 1970. С. 82).
Следует отметить, что могильник Кокэль не единственный в своём роде памятник. Очевидно, в это время в бассейне р. Хемчик, в южных предгорьях Западных Саян, сконцентрировалась, если не основная, то, во всяком случае, весьма значительная часть населения кокэльской культуры. О плотности его здесь говорит и то обстоятельство, что в 5 км от могильника Кокэль, на берегу р. Соору, расположен ещё один такой же могильник, насчитывающий более 200 объектов, в том числе и большие курганы-кладбища, аналогичные кокэльским. В раскопанном здесь одиночном кургане, примыкающем к такому кургану-кладбищу, «оказалось 11 отдельных могил с погребениями мужчин и детей в деревянных гробах, с керамикой, характерной для захоронений гунно-сарматского времени и прочим погребальным инвентарём, представленным в аналогичных погребениях могильника Кокэль» (Потапов, 1970. С. 5). Имеются основания полагать, что в этом районе есть и другие такие же памятники; некоторые из них нам пришлось наблюдать в 1987 году поблизости от западной (Абазинской) трассы Абакан — Кызыл.
Происхождение кокэльской культуры до сих пор остаётся не решённой проблемой. Совершенно очевидно, что генетически она не связана ни с предшествующей ей культурой Тувы скифского времени, ни с последующими за «скифскими» памятниками конца I тыс. до н.э. погребениями т.н. «улуг-хемской культуры» (Грач, 1971. С. 100; 1980. С. 37-38), ни с загадочными каменными склепами с коллективными захоронениями на могильнике Аргалыкты (Трифонов, 1976). Вместе с тем, какое-то участие местного компонента на субстрактном уровне никогда нельзя полностью исключать, хотя это и не определяет специфического облика именно данной культуры.
За пределами Тувы памятников кокэльского типа не обнаружено, хотя многие её элементы имеют широкое распространение, в первую очередь, в культуре хуннов. Иногда они кажутся столь значительными, что в своё время А.М. Мандельштам писал: «По ряду существенных черт данная культура настолько близка к культуре сюнну, что есть достаточно оснований связывать её происхождение с передвижением сюда какой-то многочисленной группы последних» (Мандельштам, 1975. С. 233). Как бы в ответ на это Л.Р. Кызласов отмечал, что «шурмакцы (т.е. кокэльцы — Д.С.) не гунны» (Кызласов, 1979. С. 81). Для того и другого утверждения имеются определённые основания. В данном случае, пользуясь известным выражением, можно сказать, что «между двумя крайними точками зрения лежит не истина, а проблема». Суть проблемы заключается в том, что в кокэльском
(27/28)
культурном комплексе много элементов хуннской культуры: захоронения в деревянных гробах; специально выделенные «отсеки»; арочная система орнаментации керамики, копирующая декорировку хуннских бронзовых котлов; ярусные наконечники стрел и др. Согласно исследованию А.Д. Журавлёвой, «многочисленные сосуды из кокэльской серии являются вотивами по отношению к хуннским образцам», а в «формообразовании их заметно влияние сюннуской керамики» (Журавлёва, 1992. С. 65). Но в то же время кокэльская культура явно не синонимична археологии хунну.
Основное время существования кокэльской культуры в Центральной, а затем Северо-Западной Туве (середина II-III вв. н.э.) совпадает с периодом господства сяньбийцев в Центральной Азии. Однако нет никаких оснований каким-то образом связывать её с сяньбийцами: отличаются керамика (Худяков, Юй Су-Хуа, 2002) и погребальный обряд (Худяков, Юй Су-Хуа, 2005), а также другие этнически показательные стороны культуры. Вместе с тем, в комплексе предметов вооружения сяньбийцев (Худяков, Юй Су-Хуа, 2000) много общих элементов с Кокэлем (палаши или мечи с кольцевидным навершием, костяные накладки луков, наконечники копий, некоторые типы наконечников стрел), что позволяет говорить о влиянии воинской культуры сяньбийцев на формирование комплекса предметов вооружения Кокэля (Худяков, 2005а).
Проблемы этнокультурной атрибуции населения кокэльской культуры касались и другие исследователи. По мнению А.Д. Грача, «за исключением собственно хуннов, пока трудно судить об этническом отождествлении остальных групп памятников гунно-сарматского времени. Разрешение сложной проблемы соотношения этнических группировок, упомянутых в нарративных памятниках (например, сяньби-тоба и дуньхуанцы), с остальными выявленными группами археологических памятников составляет весьма актуальную исследовательскую задачу» (Грач, 1983. С. 252). В принципе, такая постановка вопроса одинаково справедлива и неразрешима для любой поздней группы памятников кокэльской культуры. Ю.С. Худяков считает, что «по всей вероятности, кокэльские племена входили в состав державы Северных хуннов до её падения (т.е. до середины II в. н.э. — Д.С.)... Позднее они, вероятно, обрели самостоятельность, так как никаких инокультурных памятников во всё остальное время существования кокэльской культуры в Туве не отмечено» (Худяков, 1986. С. 87). На наш взгляд, это наиболее близко к действительности, с той лишь поправкой, что в данном случае «самостоятельность» выразилась в явном упадке культуры, хаотичности распределения памятников и, по-видимому, общей «заброшенности» территории, сохранявшейся до начала тюркских завоеваний.
На хуннские истоки формирования кокэльского культурного комплекса косвенным образом указывают более северные, минусинские и, конкретно, тесинские параллели. При этом считавшиеся очевидными
(28/29)
таштыкские элементы в культуре Тувы гунно-сарматского времени оказываются сильно преувеличенными. Обряд трупосожжения в целом не свойственен для Кокэля (кроме поздней шурмакской группы памятников), наиболее характерный для Тувы арочный орнамент встречен на таштыкской керамике, в сильно трансформированном виде, всего несколько раз (Кызласов, 1960. Рис. 13, 5-7). Открытые в Саянском каньоне Енисея несколько каменных ящиков с остатками сожжений (Семёнов, 1979) и ряды вертикально вкопанных камней со следами жертвоприношений (Васильев, 1998), сопровождающиеся находками фрагментов таштыкской керамики, свидетельствуют о попытках освоения таштыкцами Енисейского каньона с севера и, скорее всего, к данной теме отношения не имеют.
Что касается более ранних — тесинских — параллелей, то они проступают вполне определённо. В погребальном обряде — это захоронения в «неполных» каменных ящиках или в обкладке из каменных плит, положение и преобладающая (северо-западная) ориентировка погребённых; обычай отдельного захоронения сосудов; имеются в Кокэле, хотя и немногочисленные, частичные или т.н. парциальные захоронения. В наборе предметов сопроводительного инвентаря (по опубликованным материалам могильника Аймырлыг XXXI) — ложечковидные застёжки, пряжки с подвижным язычком и «8»-образной формой рамки, железные ножи и шилья с кольчатым навершием и др. (Мандельштам, Стамбульник, 1992. Табл. 81, 3, 4, 14, 15, 26-29, 41, 48, 55, 56, 68). Датировка тесинских грунтовых могильников, из которых происходят такие же материалы, определяется приблизительно тем же, может быть несколько более ранним, временем — I в. до н.э. — середина II в. н.э. (Савинов, 2009. С. 87-88). Также известны в Минусинской котловине случаи находок сяньбийских бронзовых изделий (Вадецкая, 1999. Рис. 15, 12) и выделены наскальные изображения, с наибольшим основанием считающиеся сяньбийскими (Миклашевич, 2004). Разумеется, это не означает, что кокэльская культура происходит от тесинских грунтовых могильников, или наоборот. Однако вполне вероятно, что та и другая могут иметь одно общее основание в виде культурного субстрата, сложившегося в непосредственной близости от центра формирования хуннской традиции и в той или иной мере испытали её влияние, особенно после того, как эта традиция приобрела статус «государственной».
Предложенная интерпретация отнюдь не является окончательно разработанной или доказанной. Каждый из составляющих её блоков представляет очень сложную и противоречивую в оценках исследователей проблему, разрешение которой напрямую зависит от количества и репрезентативности фактического материала. Между тем, как было показано выше, до сих пор основным источником изучения кокэльской культуры остаётся могильник Кокэль, информационные возможности которого, при
(29/30)
всей уникальности этого памятника, не безграничны. Остаются практически неопубликованными почти все материалы раскопок Саяно-Тувинской экспедиции, сведения о которых приведены в Приложении I. После завершения работ Саяно-Тувинской экспедиции они, по-видимому, вообще прекратились. Образовалась огромная лакуна, в несколько десятилетий, когда все аналитические исследования должны были строиться не на вновь полученных данных, хотя об их существовании уже было известно, а в основном на источниковой базе периода «первоначального накопления». В этих условиях первоочередной задачей становится публикация уже имеющихся материалов, введение их в научный оборот. Совершенно очевидно, что сделать это единовременно и в полном объёме невозможно. Но двигаться в данном направлении необходимо. Посильному исполнению этой задачи посвящена основная часть настоящей коллективной монографии.
Д.Г. Савинов
|