 Г.В. Длужневская, Д.Г. Савинов
Памятники древности на дне Тувинского моря.
// СПб: ИИМК РАН — СПбГУ, 2007.198 с. ISBN 978-5-98683-068-1
(открыть заставку в новом окне)
Глава III. Начало великого переселения народов
(гунно-сарматское время).
[ Введение. ] ^
Территория Тувы, насколько можно судить по археологическим материалам, очень рано вошла в сферу культурного и, скорее всего, политического влияния Хунну. Как уже говорилось, первые свидетельства этого влияния прослеживаются по материалам памятников озен-ала-белигского этапа. Вхождение Тувы в состав государства Хунну должно было вызвать приток сюда новых групп населения, если не собственно хуннов, то племён их ближайшего «окружения» с хуннской культурной традицией. Этим, видимо, объясняется то, что этнический состав населения Тувы в гунно-сарматское время становится всё более сложным, а виды археологических памятников всё более разнообразными.
С понятием гунно-сарматского времени связывается начало Великого переселения народов (точнее — первый «толчок», приведший к этому «переселению»), для осмысления которого важное значение имеют
(63/64)
сведения письменных источников, суть которых, применительно к территории Саяно-Алтайского нагорья, сводится к следующему.
В самом конце III в. до н.э. (201 г. до н.э.) основатель хуннского государства Маодунь предпринял военный поход на север, в результате которого был покорен ряд племен (Таскин, 1968. С. 41). В их числе впервые упоминаются динлины (возможно, предки племен теле) и гэгуни (скорее всего, предки енисейских кыргызов), которые идентифицируются с населением Саяно-Алтае-Хангайского нагорья, хотя их точная локализация остаётся дискуссионной или не установленной (Кызласов, 1984. С. 7-30; Савинов, 1984. С. 8-18). Однако из-за кратковременности похода и отдаленности завоевания северных территорий, вряд ли это могло иметь существенное значение в саяно-алтайском культурогенезе. Данная ситуация вполне соответствует отдельным находкам вещей хуннского облика в погребениях озен-ала-белигского этапа саглынской культуры.
К 176 г. до н.э. объединение хуннских земель было завершено и, пользуясь образным выражением источника, «все народы, натягивающие лук, оказались объединёнными в одну семью» (Таскин, 1968. С. 43). Распространение хуннов на север и их поражение в войнах с ханьским Китаем на Великом шёлковом пути привели к тому, что около 120 г. до н.э. (что «удачно» совпадает с первым выпуском монет у-шу) — 118 г. до н.э., которые иногда находятся в погребениях в Южной Сибири), центр государства Хунну был перенесен в Северную Монголию, после чего к «югу от пустыни (Гоби — Г.Д., Д.С.) уже не было ставки их правителя» (Таскин, 1968. С. 55). Эти события должны были активизировать процесс проникновения хуннов (или племён, в этнокультурном отношении близких к хуннам) на территорию севера Центральной Азии, в том числе и в Туву. В этой исторической ситуации возможность проникновения памятников хуннского типа, или, во всяком случае, влияния их культуры оказывается значительно большей.
В 55 г. до н.э. государство Хунну разделилось на две части — южных и северных хуннов; в число последних входила Монголия и, по всей видимости, Тува. В это время, очевидно, территория Тувы не только находилась под контролем хуннов, но здесь вполне могла располагаться одна из отдалённых провинций их государства. Такая же провинция Хунну, судя по всем имеющимся данным, существовала и на территории Минусинской котловины. Период господства северных хуннов длился около 150 лет. В 93 г. н.э. северные хунны потерпели поражение от сяньбийцев, а в середине II в. н.э. вождь сяньбийцев Таньшихуай, «овладел всеми землями, бывшими под державою хуннов» (Бичурин, 1950. С. 159). Можно
(64/65)
предположить, что это должно было коснуться и северных провинций Хунну. Таким образом, вхождение территории Тувы в состав государства Хунну — это не результат единовременного завоевания во время северного похода Маодуня, а длительный и достаточно сложный процесс, что нашло отражение в археологических материалах этого времени.
В IV-V вв. н.э. на территории Саяно-Алтая господствовали сменившие сяньбийцев жуань-жуани, на смену которым, в свою очередь, приходят древние тюрки, создавшие в середине VI в. (552 г.) Первый тюркский каганат. Такова краткая письменная «канва» истории центральноазиатских племён гунно-сарматского времени, которую необходимо иметь в виду при рассмотрении и интерпретации археологических источников.
1. Улуг-хемская культура. ^
Памятники улуг-хемской культуры были выделены А.Д. Грачом по результатам раскопок СТЭАН в бассейне Верхнего Енисея (Улуг-Хема), откуда и происходит это наименование (Грач, 1971. С. 100; 1980. С. 38). В улуг-хемскую культуру А.Д. Грач объединил различные виды погребений — в каменных ящиках, грунтовых ямах с многослойным каменным покрытием и склепах, относящихся к концу I тыс. до н.э., т.е. следующих за саглынской культурой. Однако, если хронологическое место этих памятников было определено правильно, то выделение отдельной археологической культуры постскифского времени в культурогенезе древнего населения Тувы вряд ли можно считать обоснованным. Названные виды археологических памятников отражают самостоятельные культурные традиции и, в целом, демонстрируют не образование какой-то культурной общности, а, скорее, сложный этнический состав населения, что вполне соответствует содержанию данной исторической эпохи. Заметим, что тоже происходило и в соседней Минусинской котловине, где, после крушения тагарской культуры, наблюдается наибольшее разнообразие различных видов археологических памятников, в том числе и представляющих новые инокультурные традиции. В это время в Туве появляются памятники собственно хуннов (могильник Бай-Даг II), а несколько позднее сяньбийцев (могильник Аймырлыг XXXI), о которых подробнее будет сказано ниже.
Погребения в каменных ящиках. Впускные захоронения в каменных ящиках довольно часто встречаются в курганах саглынской культуры, но высокая степень ограбленности не дает основания утверждать, что
(65/66)
все они относятся к гунно-сарматскому времени. Так, еще до начала работ СТЭАН впускные погребения в каменных ящиках были обнаружены в ряде центрально-тувинских могильников — Атамановка, кург. 11; Успенское, кург. 23; Бай-Даг, кург. 67, 68; Туран II, кург. 95; Туран IV, кург. 121 (Полторацкая, 1966. С. 78, 80-83, 86).
Из памятников, раскопанных в период деятельности СТЭАН, бесспорно к этому времени относится впускное захоронение в каменном ящике в одном из курганов (кург. 1, мог. 2) могильника Урбюн III (Савинов, 1969). Оно было совершено в северо-западной стенке могильной ямы, на глубине 2,5 м от уровня древней поверхности и на 1,35 м выше перекрытия основного погребения в деревянной камере-срубе. Размеры ящика — 1,4х0,9х0,5 м; ориентировка сторонами по странам света, длинной осью в направлении север-юг. Стенки и перекрытие составлены из крупных каменных плит. Поверх перекрытия была сделана кладка из горизонтально положенных плиток. Дно ящика — грунтовое. В ящике находился мужской скелет, лежавший с подогнутыми ногами на правом боку, головой на север. Руки сложены перед грудью. Под головой — камень-«подушка».
В отличие от большинства остальных погребений в каменных ящиках, урбюнское захоронение не было потревожено. Перед лицом погребённого находились два раздавленных глиняных сосуда. Около пояса найдены железный пластинчатый нож и две железные пряжки — с круглой и прямоугольной рамкой. Две таких же круглых пряжки с подвижным язычком находились у ног погребённого. Около западной стенки ящика в определенном порядке лежали костяные концевые и срединные накладки от лука хуннского типа. Они располагались таким образом, напротив рук погребённого, что он представлялся как бы «натягивающим лук». Около лука найдены 6 костяных наконечников стрел, сохранились также остатки деревянных древков этих стрел. Три из них — плоские черешковые, один — трёхгранный втульчатый, два — листовидной формы с расщепленным основанием. Около пояса найдены остатки шерстяной одежды и кожаного пояса, взятые монолитом. При разборке этого монолита была обнаружена бронзовая ажурная поясная пластина с изображением сцены борьбы тигра и ушастого грифона. Пластина, долго находившаяся в употреблении, была сломана. По-видимому, ею очень дорожили и положили в специально сделанную деревянную пластину с плоским углублением, вырезанную по форме бронзовой пластины. К этой деревянной основе бронзовая пластина была привязана тонкими нитями, а та уже, в свою очередь, крепилась кожаными ремешками к поясу.
(66/67)
Большинство из найденных в урбюнском захоронении вещей — круглые железные пряжки с подвижным язычком, костяные наконечники стрел с расщепленным основанием, костяные накладки лука хуннского типа, бронзовая поясная пластина с изображением сцены борьбы тигра и ушастого грифона — несомненно хуннского происхождения и имеют многочисленные аналогии в погребениях хунну Монголии и Забайкалья. Бронзовая поясная пластина из урбюнского погребения до сих пор является единственной находкой подобного рода на территории Тувы и имеет ближайшие параллели в хуннских художественных бронзах из Ордоса, куда хунны были оттеснены в середине II в. до н.э., и изделиях из Дырэстуйского могильника II-I вв. до н.э. По определению С.С. Миняева, изготовление урбюнской пластины было связано с джидинским (забайкальским) металлургическим центром Хунну (Миняев, 1980. С. 30).
Кому принадлежало это и другие подобные захоронения в каменных ящиках — сказать трудно. Судя по обряду погребения, это не хунны, но по составу комплекса предметов сопроводительного инвентаря, население очень близкое к культурной традиции Хунну. В качестве гипотезы можно высказать предположение, что это могло быть одно из племён, переселённых хуннами из мест своего ближайшего «окружения» в отдалённую северную провинцию. Наиболее вероятная датировка впускного погребения из Урбюна — II-I вв. до н.э. В Саянском каньоне Енисея таких погребений нет.
Погребения в грунтовых ямах с каменным покрытием. Очевидно представляют собой упрощённый вариант захоронений в каменных ящиках. В качестве свидетельства этого может служить то обстоятельство, что поверх перекрытия из крупных каменных плит здесь также укладывалось дополнительное перекрытие из мелких каменных плиток. Наиболее полно такие погребения исследованы на могильнике Аргалыкты I (Трифонов, 1970). Положение погребённых в них такое же, как в каменных ящиках — скорченно, на правом боку, головой на запад, северо-запад. Под головами — камни-«подушки». Комплекс предметов сопроводительного инвентаря включает керамику, бронзовые и железные пряжки с выступающим носиком, костяные наконечники стрел, оселки, бусы и др. «В хронологическом отношении, — отмечал автор раскопок Ю.И. Трифонов, — данные памятники близки позднейшим курганам скифского времени в Туве (V-III вв. до н.э.), но по многим признакам выходят из этого диапазона и датируются последними столетиями до н.э.» (Трифонов, 1970. С. 184-185).
(67/68)
Погребения в каменных склепах. Погребения в каменных склепах — новый для Тувы вид сооружений. Они представляют собой углублённые в землю на 1 м цилиндрические камеры, диаметром около 3 м, с входом с юго-восточной стороны, стенки которых сплошь выложены плоскими каменными плитками, образовывавшими в наземной части по принципу ложного свода невысокое куполообразное сооружение. Пол погребальной камеры выложен мелкими горизонтально положенными плитками. Никаких прообразов таких сооружений в предшествующих культурах Тувы не имеется. Погребённые (не менее 2-3 человек) уложены в северо-западной половине камеры, на правом боку, с подогнутыми ногами. Судить об их ориентировке, в виду «кругового» расположения, трудно, но преимущественно это запад или северо-восток. Под головами также находились камни-«подушки». Наиболее яркие памятники подобного рода были открыты Ю.И. Трифоновым на могильнике Аргалыкты I (кург. 16, 17) (Трифонов, 1976).
Сопроводительный инвентарь — не очень многочисленный, но интересный. В центральной части сооружений находились глиняные сосуды с остатками пищи, в восточной части — кости животных. Из других вещей, найденных в склепах, следует отметить широкие костяные поясные пластины с отверстиями, железные ножи, стержни-булавки, кольца от поясных наборов, проволочные серьги с подвесками, раковины каури и др. (Трифонов, 1976. Рис. 5). Никаких связей с наследием саглынской культуры (за исключением глиняных сосудов — баночной и кувшинообразной формы) этот предметный комплекс не имеет. Подобные коллективные захоронения в каменных склепах, скорее всего, принадлежат иной культурной традиции, в равной степени отличной как от местной саглынской, так и предполагаемой хуннской. Такие же склепы, но со стенками из вертикально поставленных плит, открыты на могильнике Аймырлыг (Мандельштам, Стамбульник, 1980. С. 49). По мнению Ю.И. Трифонова, данный вид археологических памятников датируется III-II вв. до н.э. (Трифонов, 1976. С. 119), но, скорее всего (по находкам костяных поясных пластин и ножей с кольчатым навершием, аналогичных тесинским в Минусинской котловине), они должны быть отнесены к несколько более позднему времени (II в. до н.э. — I в. н.э.).
По поводу культурной принадлежности рассматриваемых памятников существует две взаимоисключающих точки зрения. Как уже говорилось, А.Д. Грач объединял погребения в каменных ящиках, грунтовых ямах с каменным покрытием и в каменных склепах в самостоятельную культуру, названную им улуг-хемской, хронологически следующей за саглынской.
(68/69)
А.М. Мандельштам, предложивший продлить время существования уюкской (саглынской) культуры вплоть до II в. до н.э., объяснял разнообразие памятников этого времени «делением общества на какие-то внутренние группы, характеризовавшиеся, возможно, различным положением его членов» (Мандельштам, 1983а. С. 11). Однако сравнительный анализ предметов сопроводительного инвентаря из погребений с каменными конструкциями (в каменных ящиках, склепах, погребениях с каменным покрытием) показывает, что в целом они относятся к более позднему времени, чем «классический» скифский набор из погребений в деревянных камерах-срубах. Можно предложить ещё одно решение данного вопроса. Погребения с каменными конструкциями вообще получили в это время достаточно широкое распространение и встречаются не только в Туве, но и в других культурах Саяно-Алтайского нагорья, а также более западных областей. По всей территории своего распространения они, как и в Туве, сосуществуют с другими видами погребальных сооружений; часто встречаются и впускные захоронения. Происходящий из этих погребений сопроводительный инвентарь также характеризуется сочетанием местных форм с новыми типами предметов, обнаруживающих близкое знакомство с культурной традицией хунну. Датировка их определяется, возможно, начиная со второй половины III в. до н.э., но в основном II-I вв. до н.э. Поэтому вполне вероятно, что на территорию Тувы в это время проникла какая-то группа населения из областей, прилегающих к месту формирования хуннских культурных традиций. Дальнейшие события хуннской истории, о которых сохранились свидетельства в письменных источниках, доносили эти хуннские традиции до весьма отдалённых областей, где они какое-то время сосуществовали с наследием местных культур. Та и другая группы памятников, принадлежавшие различным по происхождению группам населения, сосуществовали, по крайней мере, около одного — полутора столетий, переплетаясь, взаимодействуя и будучи равноправными в социальном и культурном отношениях.
2. Следы пребывания хуннов и сяньбийцев в Центральной Туве. ^
Первые предметы культуры хунну на территории Центральной Тувы были обнаружены С.А. Теплоуховым (1926 г.) и Л.Р. Кызласовым (1960 г.) на р. Баянкольчик (фрагменты характерной хуннской керамики
(69/70)
и когтевидные подвески из белого нефрита). Позже последовали и другие не менее выразительные находки (например, два целых вазообразных сосуда из разрушенного погребения у г. Чадан, случайная находка монеты у-шу и др.). Данные о них были сведены Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1969а; 1979. С. 81-84), точно определившим их культурную принадлежность и датировавшим время появления хуннов в Туве II-I вв. до н.э. (дырэстуйский этап, по периодизации хуннских памятников Забайкалья). При этом Л.Р. Кызласов отметил, что «никогда гунны в Хакасии и Туве не жили большими группами, оставляя лишь наместников, свои гарнизоны (не всегда состоявшие из собственно гуннских воинов) и, вероятно, своих рудознатцев и мастеров» (Кызласов, 1979. С. 84).
Могильник Бай-Даг II. Первые и пока единственные погребения в Туве, которые уверенно могут быть отнесены к собственно хуннам, были открыты СТЭАН на могильнике Бай-Даг II (Мандельштам, 1967. С. 128; 1968. С. 170; 1975. С. 232). Всего на могильнике Бай-Даг II в разные годы (1966-1967, 1976-1977 гг.) было раскопано 11 больших курганов, представлявших собой каменные сооружения с пристройками-дромосами» трапециевидной формы и глубокими (до 5 м) могильными ямами, на дне которых находились гробы, помещенные в узкие прямоугольные срубы. По характеру могильных сооружений они полностью соответствуют погребениям ноин-улинского типа (Суджинский этап, по периодизации хуннских памятников Забайкалья). Поэтому, по справедливому утверждению исследователей, материалы могильника Бай-Даг II можно рассматривать как «прямое и бесспорное свидетельство археологии о том, что какая-то группа сюнну (т.е. хуннов) обитала на территории Тувы» (Мандельштам, Стамбульник. 1980. С. 55).
К сожалению, все большие курганы на могильнике Бай-Даг II оказались ограбленными, однако и сохранившихся материалов достаточно для того, чтобы оценить культурно-историческое значение этого памятника. В разных курганах здесь были найдены глиняные сосуды (некоторые из них воспроизводили форму «скифских» котлов), железные ножи и пряжки, обломки бронзовых ханьских зеркал с надписями, железные и костяные наконечники стрел, костяные накладки лука, золотые бляшки, металлические сосуды (баночные и один котловидный на поддоне, по форме близкие керамическим). Найдены также обломок железного меча, костяной гребень и др. Особо следует отметить декорировку гробов, украшенных снаружи фигурными железными пластинками с мелким геометрическим узором, изнутри — полосками золотой и серебря-
(70/71)
ной фольги с железными гвоздиками и шёлковыми тканями. А.Д. Грач, придававший очень большое значение раскопкам хуннских погребений на могильнике Бай-Даг II, первым обратил внимание на то, что декорировка гробов соответствует описанию погребального обряда сюнну в письменных источниках («Для похорон употребляют внешний и внутренний гроб, золото и серебро...» — Таскин, 1968. С. 40) и отметил, что «эти памятники являются уменьшенным в масштабе повторением пышных погребений ноин-улинского типа» (Грач, 1969. С. 49).
Каких-либо данных об уточнении датировки в материалах могильника Бай-Даг II не содержится, но последнее замечание А.Д. Грача позволяет ответить на этот вопрос вполне определённо. Погребения на Бай-Даге II не могли появиться раньше Ноин-Улы, некрополя хуннских шаньюев в Северной Монголии, датируемого достаточно точно по лаковым изделиям первыми годами н.э. (Руденко, 1962. С. 83). Погребения Бай-Даг II, учитывая «провинциальный» характер данного памятника, должны относиться к более позднему времени (предположительно конец I — начало II вв. н.э.). В северной части могильника Бай-Даг II располагались одиночные курганы кокэльской культуры, о которой подробнее будет сказано ниже, а в девяти больших курганах хуннского времени обнаружены впускные захоронения с керамикой кокэльского типа (Николаев, 2002), которые не могли появиться раньше, чем окончилось господство хунну, т.е. в середине II в. н.э. Таким образом, могильник Бай-Даг II должен относиться к тому времени, когда культурные традиции хунну, по выражению H.H. Николаева, были уже «на излёте» (Там же. С. 261). С известной долей вероятности, можно предположить, что здесь, в непосредственной близости от Западных Саян, находилось последнее убежище какой-то части администрации северных хуннов, укрывавшихся от сокрушительных походов сяньбийцев.
Могильник Аймырлыг XXXI. Другой выдающийся памятник гунно-сарматского времени, значение которого стало понятно только в самое последнее время, компактное и почти полностью раскопанное кладбище в южной части обширного могильника Аймырлыг (Аймырлыг, группа XXXI), где «раскопано около 200 могил, почти не пострадавших от грабителей» (Стамбульник, 1983. С. 34). Погребения этой группы могильника отличаются чрезвычайным разнообразием внутримогильных сооружений: захоронения в деревянных гробах, колодах, гробовищах, каменных ящиках, могильных ямах с подбоями. Также варьирует и положение погребённых — на боку, на спине, с поднятыми вверх коленя-
(71/72)
ми и т.д. Среди них «узнаваемы» погребения улуг-хемского типа (в каменных ящиках, с положением «на боку»), кокэльской культуры (в деревянных гробах с вытянутым положением погребённых). Столь же синкретический характер имеет и вещественный материал, происходящий из этого памятника, к сожалению, за исключением нескольких предметов, не опубликованный. Упоминается керамика — хуннская, кокэльская, «скифская» или «представленная типами, ранее в Туве неизвестными» (Там же. С. 38). Внимание исследователей (в тезисной форме) было привлечено только к накладкам лука с сюжетными гравировками (Стамбульник, 1979) и берестяным туескам с тамгообразными знаками, возможно, относящимися к неизвестной (проторунической?) письменности (Стамбульник, 1982). Во всём этом оставалось много неясного и неопределённого.
Культурная атрибуция, если не всех, то, во всяком случае, значительной части погребений могильника Аймырлыг XXXI была определена Ю.С. Худяковым на основании сопоставления бронзовых с позолотой пластин с изображениями животных (раньше считавшихся хуннскими) с аналогичными изделиями из сяньбийского могильника Лаохэшэнь, показавшего их полную идентичность (Худяков, Алкин, Юй Су-Хуа, 1999. Рис. 1, 2). Значение данного открытия трудно переоценить, так как благодаря этому стало возможным и «узнавание» материалов сяньбийской культуры, ранее не атрибутированных. Оказалось, что к ним могут быть отнесены и некоторые находки, и наскальные изображения, известные в Южной Сибири (Вадецкая, 1999. Рис. 15, 2; Миклашевич, 2004).
Могильник Аймырлыг XXXI в целом был отнесен Ю.С. Худяковым и его коллегами к «местным кочевым племенам, испытавшим влияние сяньбийской культуры I-III вв. н.э.» (Худяков, Алкин, Юй Су-Хуа, 1999. С. 168). Вполне соглашаясь с таким определением, хотелось бы подчеркнуть, что формирование материалов этого уникального памятника, демонстрирующих чрезвычайное разнообразие всех составляющих его компонентов, могло произойти только после сяньбийских завоеваний, когда носители разных культурных традиций (прежних — «скифских», улуг-хемских и хуннских; новых — сяньбийских и кокэльских) оказались инкорпорированы в составе полиэтнического кочевого объединения, возникшего на развалинах государства северных хунну, т.е. во второй половине II в. н.э. Именно тогда какие-то группы кокэльцев могли оставить свои впускные захоронения в хуннских курганах могильника Бай-Даг II.
(72/73)
3. Кокэльская культура. ^
Кокэльская культура — одна из наиболее ярких и своеобразных в древней истории Тувы. По вопросам хронологии и этнокультурной атрибуции памятников кокэльской культуры вообще и могильника Кокэль, в частности, существуют различные точки зрения, что является отражением длительного периода их изучения. Впервые памятники подобного типа были открыты А.В. Адриановым в 1915-1916 гг. и С.А. Теплоуховым — в 1926-1927, 1929 г. — в числе других погребений, исследованных в эти годы в Центральной и Северной Туве. По заключению С.А. Теплоухова, они были отнесены к концу таштыкской эпохи — III-V вв. н.э. Материалы из раскопок С.А. Теплоухова и А.В. Адрианова опубликованы Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1979. Рис. 77-84).
Выделение их в качестве самостоятельной культуры произошло в конце 50-х гг. XX века. В 1956-1957 гг. С.И. Вайнштейн исследовал в Центральной Туве серию погребальных и поминальных сооружений на могильниках Кара-Чога, Черби, Ак-Туруг, Ак-Довураг и Сыын-Чюрек (Вайнштейн, 1954. С. 145-147; 1958. С. 218-226). По названию последнего в 1958 г. им было дано наименование культуре гунно-сарматского времени в Туве — сыын-чюрекская, определены общий период её бытования (I в. до н.э. — IV в. н.э.) и наиболее характерные особенности (Вайнштейн, 1958. С. 232-233, табл. IV). В 1955 г. Л.Р. Кызласов открыл погребения с типологически близким инвентарём на могильнике Шурмак-Тей в Южной Туве, по которому им было дано название культуры — шурмакская, с разделением её на два этапа — II в. до н.э. — I в. н.э.; II-V вв. н.э. (Кызласов, 1958. С. 89-98, табл. III). Оба названия появились практически одновременно (в 1958 г.) и с тех пор существуют в литературе для определения одних и тех же памятников.
С 1959 г. начинается исследование наиболее крупного могильника гунно-сарматского времени в Туве — Кокэль на р. Хемчик, раскопки которого производились С.И. Вайнштейном и В.П. Дьяконовой в 1959-1960 гг. (Вайнштейн, Дьяконова, 1966); С.И. Вайнштейном в 1962 г. (Вайнштейн, 1970); В.П. Дьяконовой в 1963, 1965-1966 гг. (Дьяконова, 1970; 1970а). Всего на могильнике Кокэль было раскопано 446 погребений, которые компактно расположены у подножия горы Ишкин-Аразы, входящей в систему Западных Саян. Планиграфически на площади некрополя различаются несколько групп наземных соору-
(73/74)
жений, состоящих из т.н. «курганов-кладбищ» и прилегающих к ним отдельных курганов. Богатейшие материалы могильника Кокэль, образуя многочисленные серии однотипных изделий, наиболее полно и всесторонне представляют культуру Тувы гунно-сарматского времени. Одновременно были опубликованы и все относящиеся к нему палеоантропологические данные (Алексеев, Гохман, 1979; 1986).
В соответствии с периодизацией С.И. Вайнштейна, могильник Кокэль относится авторами раскопок к сыын-чюрекской культуре; период его существования определяется в пределах II в. до н.э. — V в. н.э.; а происхождение связывается с проникновением в Туву части хуннов (или племён, в этническом отношении близких хуннам), смешавшихся с местными племенами, что и определило самобытный характер сыын-чюрекской культуры и антропологические особенности оставившего её населения. По Л.Р. Кызласову, могильник Кокэль относится к Первому этапу шурмакской культуры — II в. до н.э. — I в. н.э. В 1984 г. все материалы могильника Кокэль были обобщены и заново проанализированы Р. Кенком, сделавшим при этом ряд весьма ценных наблюдений (Kenk, 1984). В основном они касаются «короткой» хронологии Кокэля, который Р. Кенк, вслед за Л.Р. Кызласовым, относит к шурмакской культуре, но датирует более коротким периодом — II в. до н.э. — II в. н.э. В том же 1984 г., учитывая уже исторически оценённое значение могильника Кокэль как эталонного памятника культуры, нами было предложено нызывать её кокэльской культурой (Савинов, 1984. С. 22-25). Это название как-то сразу и без особого обсуждения утвердилось в литературе. При этом отмечалось, что, по-видимому, следует различать вопросы хронологии и историко-культурной интерпретации могильника Кокэль, как уникального и единственного в своём роде «мегакомплекса», и других памятников кокэльского типа на всей территории их распространения (Савинов, 1984. С. 108-109 [неверная ссылка?]). Позже были опубликованы разработки, посвящённые вопросам датировки кокэльской культуры, которая синхронизируется с периодом сяньбийских завоеваний — середина II-III вв. н.э., с возможным «запаздыванием» до начала IV в. н.э. (Савинов, 2003), а также социально-демографической ситуации, связанной с процессом формирования могильника Кокэль (Савинов, 2005). Что касается этнокультурной атрибуции населения кокэльской культуры в целом и могильника Кокэль, в частности, то никаких новых положительных решений по этому вопросу высказано не было.
Многочисленный и чрезвычайно важный для изучения кокэльской культуры материал был получен в результате работ СТЭАН на террито-
(74/75)
рии будущего водохранилища Саяно-Шушенской ГЭС. Начиная с 1965 года, раскопки их производились как в степной части обследуемой территории, так и в Саянском каньоне Енисея. Всего было открыто и исследовано в общей сложности более 40 памятников кокэльской культуры. В разные годы их исследовали: А.Д. Грач — Улуг-Оймак II, Куйлуг-Хем I и Алды-Бель I (1966-1967 гг.), Хемчик-Бом IV, V (1971 г.); Ю.И. Трифонов — Аргалыкты I (1965 г.), Аргалыкты VI, VIII, XI и Кара-Тал I-III (1966 г.), Аргалыкты XII (1967 г.), Кара-Тал IV (1968 г.), Аргалыкты XIII и Кара-Тал V (1970 г.); Г.В. Длужневская — Чинге III-V (1973 г.), Шугур, Сарыг-Хая (1975-1976 гг.); И.У. Самбу — Куйлуг-Хем II, IV (1966 г.), Ортаа-Хем I, II (1967 г.), Темир-Суг I (1970 г.); М.X. Маннай-оол — Ховужук (1965 г.); А.М. Мандельштам — Даштыг-Шоль (1965 г.), Бай-Даг I и Часкал II (1966, 1977 г.), Аймырлыг (1971-1975 г.), Бай-Даг VI, VII (1974 г.), Каат-Ховак II (1978 г.), Пикет 21 и Кежи (1982 г.); Э.У. Стамбульник — Аймырлыг XXXI (1979-1981 гг.); Б.Б. Овчинникова — Аймырлыг III или Даг-Аразы (1979-1981 гг.); Т.А. Шаровская — Новый Чаа-Холь III (1979-1980 гг.); Е.Л. Кириллов — Темир-Суг I (1983 г.); Вл.А. Семёнов — Хадынных I (1975 г.) и Суглуг-Хем (1986 г.). Полученные материалы, к сожалению, до сих пор не опубликованы и не введены в научный оборот 11. [сноска: 11 Краткую информацию об этих работах см. в сборниках «Археологические открытия в СССР», начиная с 1965 года.]
Аналогичные погребения исследовались на территории оросительных систем в Центральной и Северной Туве: в 1977-1978 гг. М.X. Маннай-оолом — Сенекской ОС и А.М. Мандельштамом — Малиновской ОС; в 1984 г. Вл.А. Семёновым — Торгалыкской ОС. В 1969-1972 гг. памятники кокэльского типа были открыты М.А. Дэвлет в Восточной Туве, на территории Тоджи — могильник Азас I. Известны и другие отдельные погребения, но в количественном отношении они намного уступают исследованным СТЭАН в зоне затопления Саяно-Шушенской ГЭС, что позволяет считать этот район одним из основных, если не главным, в формировании кокэльской культуры Тувы.
Памятники кокэльской культуры, изученные СТЭАН, делятся на два вида — это погребения и т.н. «поминальники». Все погребения кокэльской культуры — подкурганные. Могильники состоят из небольшого количества курганов и выкладок (Улуг-Оймак II — 8; Каат-Ховак II —
(75/76)
16; Часкал II — 13; Новый Чаа-Холь — 9 и т.д.) округлой или подпрямоугольной формы, объединённых в цепочки, расположенные в меридиональном направлении (с небольшими отклонениями). В некоторых случаях курганы объединяются по 2-3 (Аймырлыг) и образуют серии слившихся курганов (Каат-Ховак II, Кара-Тал VI), приближаясь к планировке «курганов-кладбищ». Однако большие «курганы-кладбища», типа могильника Кокэль, в Центральной Туве не обнаружены.
В основании курганов, где это прослежено, находились округлые или подпрямоугольные постройки из нескольких слоёв каменных плит. Глубина могильных ям от 1 до 2 м. Для кокэльской культуры характерны узкие могильные ямы; во многих случаях они заполнены крупными камнями. Захоронения одиночные в деревянных гробах прямоугольной формы или деревянных «ящиках», сделанных из тонких досок. Положение погребённых — вытянуто на спине, головой на запад, северо-запад. В ногах иногда выделяется специальный отсек для помещения сопроводительного инвентаря. По всем этим признакам погребения кокэльской культуры в Центральной Туве аналогичны основному типу погребений на могильнике Кокэль.
Набор предметов сопроводительного инвентаря скромнее, чем в богатых погребениях Кокэля, но в целом достаточно выразителен. Главным образом, это глиняные сосуды, установленные в головах погребённых — вазообразной формы, украшенные по плечикам и в верхней части тулова мотивами арочного, лопастного и арочно-лопастного орнамента, выполненными валиками, налепами или в резной технике. Составленные из этих элементов композиции образуют яркие, декоративно совершенные узоры. Все остальные предметы сопроводительного инвентаря сделаны из железа. Это — ножи, иногда с витыми цепочками для подвешивания, трёхпёрые ромбические наконечники стрел, круглые и прямоугольные пряжки с подвижным язычком, пряжки с выступающим носиком, вотивные однокольчатые удила с пропеллеровидными псалиями, металлические «пиалы» с двумя горизонтальными ручками и др. Интересны случаи нахождения железных серпов (Ортаа-Хем I, раск. И.У. Самбу, 1967 г., и др.), свидетельствующие о занятиях развитым собирательством или земледелием. Предметы изобразительного искусства встречаются крайне редко. Можно отметить только бронзовые подвески в виде птиц с расправленными крыльями в одном из детских погребений на Бай-Даге (раск. А.М. Мандельштама, 1965 г.). Ни в одном из погребений кокэльской культуры ни разу не были встречены хуннские или сяньбийские художественые бронзы, что может свидетельствовать как об
(76/77)
инокультурности этих памятников, так и об их более поздней хронологической принадлежности.
Наиболее ярко отличие памятников кокэльской культуры Центральной Тувы проявилось в широком распространении здесь поминальных сооружений и своеобразном сочетании их с погребениями. Само название «поминальные» следует понимать условно, так как неизвестно, какое место в цикле ритуальных действий, связанных с погребальным обрядом, они занимали. Полученные в результате полевых исследований всех отрядов СТЭАН материалы, характеризующие этот вид памятников, настолько интересны, что требуют более подробного освещения.
Обычно поминальные сооружения располагаются в одном ряду с погребальными комплексами, но встречаются и цепочки курганов, состоящие только из «поминальников». Семантическим центром таких сооружений является сосуд, чаще всего расположенный посередине кургана и накрытый каменной плиткой. Все сосуды из «поминальников» — вазообразной формы, украшенные «арочным» орнаментом с различными вариациями составляющих его элементов. Способы размещения сосудов различны: на уровне древней поверхности, иногда в обкладке из камней; в специальных ямках, выкопанных на высоту сосуда; ямках, перекрытых в несколько слоёв плитками; каменных ящичках, помещённых в такие же ямки; и т.д. Случаи находок вещей в таких сооружениях крайне редки; иногда встречаются прокалы, угли и кости животных. Сами сосуды по своей форме и характеру орнаментации не отличаются от найденных в погребениях.
Ритуальное назначение курганов с отдельными захоронениями сосудов на горизонте (без погребения человека) сомнения не вызывает. Ниже приводятся наиболее характерные ситуации, когда захоронения сосудов сочетались с находящимися в пределах тех же сооружений погребениями людей. 12 [сноска: 12 Сведения о раскопках А.М. Мандельштама и Ю.И. Трифонова даются по материалам Научного архива ИИМК РАН.]
Из материалов А.М. Мандельштама. На могильнике Часкал II исследована цепочка из 12 курганов, расположенных в направлении север-юг (с небольшим отклонением). Каждый из курганов представлял собой сплошную вымостку округлой или подпрямоугольной формы, посередине которой находились сосуды с «арочным» орнаментом. Погребения людей располагались в полах курганов; в одном случае (кург. 7) по краям насыпи обнаружены два симметрично расположенных погребения с восточной и западной стороны. Посередине между ними, как и в
(77/78)
других случаях, находился глиняный сосуд. На могильнике Центральная Поляна исследовано 4 слившихся выкладки с погребениями и сосудами на горизонте. В одной из них (кург. 5) посередине находилась квадратная выкладка из поставленных на ребро плиток, около неё — глиняный сосуд, а по краям сооружения также симметрично располагались два погребения в узких могильных ямах. Подобная цепочка из пяти сооружений с сосудами и погребениями по краям исследована на могильнике Бай-Даг VII. На могильнике Каат-Ховак раскопана цепочка из 16 курганов, отличавшихся теми же особенностями. Один из них (кург. 10) представлял собой овальную вымостку, вытянутую в направлении север-юг, по длинной оси которой в ряд было вкопано три сосуда; на том же уровне, но за пределами вымостки находились три квадратных оградки, а само погребение, ориентированное «поперёк» ряда сосудов, в направлении запад-восток, располагалось в южной поле насыпи.
Из материалов Ю.И. Трифонова. На могильниках Аргалыкты и Кара-Тал (раскопки 1966-1968 гг.) зафиксированы следующие ситуации: сосуд на горизонте в юго-западной части насыпи, посередине — установленный на том же уровне каменный ящичек, в южной поле кургана — два погребения в узких могильных ямах (Кара-Тал II, кург. 4); сосуд в неглубокой ямке посередине курганной насыпи, к северо-востоку от насыпи — две вертикально стоящие стелы (Кара-Тал II, кург. 3); сосуд посередине насыпи, погребение в юго-западной поле кургана (Кара-Тал III, кург. 2); сосуд, установленный на краю могильной ямы (Кара-Тал III, кург. 4); сосуд, установленный на уровне древней поверхности в каменной выкладке непосредственно над могильной ямой (Аргалыкты I, кург. 10). В некоторых случаях рядом с сосудом на краю могильной ямы находился каменный ящичек (Аргалыкты VIII, кург. 1). В Кара-Тал (кург. 6) по краям ямы, посередине длинных сторон, установлены два сосуда, а на дне под ними находилось погребение.
Ряд особенностей рассматриваемых сооружений был зафиксирован Б.Б. Овчинниковой при раскопках могильника Аймырлыг III (Даг-Аразы): расположенные попарно курганы; вымостка площади под ними специально подобранными плитами, образующими своеобразные платформы; установленные посередине этих платформ глиняные сосуды, покрытые плитками; каменные стелы (по 1-2 «стояка»), расположенные к северу от курганов (Анищук, Овчинникова, 1978). Особенно впечатляющи результаты исследований на могильнике Аймырлыг III в 1981 г. По описанию Б.Б. Овчинниковой, это были «округлые каменные насыпи
(78/79)
диаметром 20-25 м и высотой 1,5-2 м, порой слившиеся воедино по две-три. Сверху и по краям они были выложены мелкими и средними камнями, а ближе к центру и основанию — более крупными. На древней поверхности под каждой насыпью обнаружено полукольцо из крупных камней, в середине которого под каменной плитой в ящике из плит, установленных торцом, в грунтовой яме находился керамический сосуд, в большинстве случаев с арочным орнаментом. Вертикально поставленные камни («стояки») зафиксированы как в самих насыпях, так и на древней поверхности, где они углублены в материк на 0,2-0,3 м и более. Некоторые из них выходят за пределы насыпей, как правило, с северной стороны и несут следы искусственных сколов. Не исключено, что они выполняли функцию скульптурных изображений» (Овчинникова, 1983. С. 221-222).
Перечисленными материалами, естественно, не ограничивается весь фонд источников по захоронениям сосудов в памятниках кокэльской культуры Центральной Тувы. Однако приведенных примеров достаточно, чтобы оценить эти чрезвычайно интересные и весьма своеобразные памятники. Ритуальная роль сосуда в них сомнения не вызывает, но требует особого исследования. 13 [сноска: 13 Подробнее этот вопрос рассматривается нами в специальной статье (Савинов, 1995).] Здесь же отметим только несколько, важных для контекста данной монографии, моментов: 1) Особое отношение к сосуду, как центру сакрализованного пространства, в этих комплексах, скорее всего, связано с передачей жизненной энергии и почитанием Солнца, так как развёртка арочного орнамента на сосудах представляет собой устойчивую космограмму (нечто сходное мы находим в ритуальных действиях якутов); 2) Подобные комплексы с доминирующим значением сосуда по отношению к погребённым неизвестны в могильнике Кокэль; правда, в некоторых случаях зафиксированы сосуды, помещенные в специально сделанные ниши в стенках могильной ямы, что, скорее всего, можно рассматривать как дальнейшую трансформацию традиции; 3) Особая роль сосуда, как вместилища жизненной энергии, возможно, сохраняется впоследствии в изображениях сосудов на древнетюркских каменных изваяниях; 4) Ряды «стояков», расположенные у курганов (и на площади курганов) с отдельными захоронениями сосудов — непосредственные предшественники древнетюркских камней-балбалов, ряды которых также отходят от ритуальных сооружений.
Вопрос о происхождении и этнической атрибуции кокэльской культуры остаётся открытым. Несмотря на большое количество погребений,
(79/80)
отражающих существование крупной и хорошо вооруженной этнической общности, ни один из известных этнонимов (или политонимов) не может быть идентифицирован с ней с достаточным основанием. Вместе с тем ясно, что начало формирования кокэльской культурной традиции уходит в хуннскую древность. На это впервые обратил внимание С.И. Вайнштейн, указавший на «сравнительно большую близость» кокэльских погребений и могильника Найма-Толгой периода господства северных хуннов в Западной Монголии, который «в свою очередь, наряду со сходством, имеет ряд существенных отличий от известных памятников гуннов в Ноин-Уле и Забайкалье» (Вайнштейн, 1970. С. 79). В настоящее время в Монголии открыты и другие могильники типа Найма-Толгой, относящиеся к периоду господства северных хуннов. Некоторые из них насчитывают до 200 и более курганов (Волков, 1983. С. 503). Показательно, что в раскопанных курганах стенки деревянных гробов оказались украшенными геометрическим орнаментом, нанесённым красной краской (Цэвэндорж, 1985. Рис. 5, 1-3), точно также, как в могильнике Кара-Даш, кург. 1 в Центральной Туве, исследованном Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1979. С. 85-92, рис. 70). Отдельные захоронения сосудов (т.н. «поминальники»), наиболее характерные для Центральной Тувы, известны в Ноин-Уле как «жертвенники» (Доржсурэн, 1962. С. 36-41). «Арочный» орнамент на кокэльских сосудах повторяет орнаментацию бронзовых хуннских котлов, в том числе и найденных на территории Монголии. По мнению А.Д. Журавлёвой, многие глиняные сосуды из кокэльской коллекции являются вотивными по отношению к хуннским образцам, а «в формообразовании сосудов заметно влияние сюннуской керамики» (Журавлёва, 1992. С. 65). Всё это вместе взятое даёт основание полагать, что начало развития кокэльской культурной традиции, не имеющей местных истоков в Туве, могло происходить на территории Северной Монголии, в рамках этнополитического объединения северных хуннов. И всё же Л.Р. Кызласов прав: шурмакцы (т.е. кокэльцы) «не гунны».
Судя по хронологии, носители кокэльской культуры освоили территорию Тувы, в первую очередь, Центрально-Тувинскую котловину около середины II в. н.э., что совпадает с разгромом северных хуннов войсками сяньбийцев при Таньшихуае. Поэтому имеются основания рассматривать эти события как сопряжённые: непосредственные предшественники кокэльцев были оттеснены с мест своего первоначального обитания на территорию Тувы в результате нашествия сяньбийцев. В Центральной Туве, где сосредоточено наибольшее количество памятников кокэльской куль-
(80/81)
туры, наступает новый, относительно благополучный период её существования. Косвенным образом об этом свидетельствуют многочисленные ритуальные комплексы с отдельными захоронениями сосудов, для сооружения и использования которых в общественной практике требуются условия мирного времени. Однако очевидно, что с появлением сяньбийцев в Туве (могильник Аймырлыг XXXI) это состояние было нарушено. Одни группы кокэльцев были изгнаны со своих мест и были вынуждены устраивать свои захоронения в насыпях курганов еще ранее поверженных северных хуннов (могильник Бай-Даг II); другие пытались укрыться в Саянском каньоне Енисея (могильник Шугур, о котором будет сказано в следующей Главе), возможно, в Тодже (Азас I). Основная же часть кокэльцев переселилась на Хемчик, к самому подножию Западных Саян (могильник Кокэль).
Между памятниками кокэльской культуры Центральной Тувы и погребениями могильника Кокэль очень много общего, но имеются и некоторые различия. Так, в Центральной Туве нет больших «курганов-кладбищ», а в Кокэле, как уже говорилось, нет ритуальных комплексов с отдельными захоронениями сосудов. Предметы вооружения из погребений могильника Кокэль гораздо более многочисленны и разнообразны, чем в захоронениях Центрально-Тувинской котловины (Худяков, 1986. С. 63-89). Скорее всего, эти различия следует рассматривать как свидетельство трансформации кокэльской культуры в процессе оттеснения её носителей из Центральной Тувы в закрытые долины р. Хемчик.
Тем не менее, главное отличие было зафиксировано антропологами. По данным В.П. Алексеева и И.И. Гохмана, более половины всех погребённых в могильнике Кокэль — мужчины. При этом «на многих черепах и скелетах заметны следы смертельных травм, полученных в военных столкновениях, — пробоины в костях черепа и таза, в точности повторяющие трёхлопастную или ромбическую форму наконечников стрел из металла и кости; рассечённые, по-видимому, мечом лицевые кости; разрубленные по горизонтальной плоскости полностью или частично ударом, нанесённым сзади, шейные позвонки. Нами зафиксировано более 20 скелетов, имеющих такого рода травмы, но в действительности число погибших от насильственной смерти было значительно больше» (Алексеев, Гохман, 1970. С. 248). Судя по опубликованным данным, останки погибших похоронены в 52 могилах. И, скорее всего, это тоже не исчерпывающий «список», так как учитывались только явные следы насильственной смерти (Савинов, 2005. С. 209-212). Среди погибших были женщины и дети. Зафиксированы случаи повешения (сдвинутые
(81/82)
верхние позвонки, остатки тонких кожаных ремешков на шее). Во многих случаях у погребённых перебиты ноги. Возможно, это было сделано перед тем, как их убили.
Можно предполагать, что не только мужское население принимало участие в военных действиях, но и на места расселения кокэльцев, в отдалённую долину р. Хемчик, предпринимались карательные экспедиции, когда гибли женщины и дети. Все это вместе хорошо соотносится с сообщениями письменных источников об исключительной жестокости сяньбийцев по отношению к завоёванным ими племенам (подробнее об этом см.: Савинов, 2005). В результате такого геноцида население кокэльской культуры могло быть почти полностью уничтожено (в бассейне Хемчика есть и другие большие «курганы-кладбища», ещё не раскопанные, но, скорее всего, представляющие ту же картину). Так, в результате раскопок СТЭАН раскрывается трагическая история этого большого, но безымянного народа.
Дальнейшая судьба населения кокэльской культуры может быть намечена только «пунктиром». В погребениях кок-пашской культуры на Горном Алтае (IV-V вв. н.э.) представлен очень близкий кокэльскому набор железных изделий. Судя по их составу (мечи с кольчатым навершием, ромбические наконечники стрел, крюки от колчанов и железные цепочки для их крепления, пряжки), это, возможно, захоронения воинов, ушедших на Алтай после разгрома кокэльской культуры в Туве (Бобров, Васютин А., Васютин С., 2003). К позднему этапу кокэльской культуры относятся датированные Л.Р. Кызласовым III-V вв. н.э. погребения с трупосожжениями (шурмакского типа), в которых найдены однокольчатые удила, типологически поздние наконечники стрел, пропеллеровидные псалии (как в Шугуре), серпы, известные по находкам в погребениях и в других районах Тувы (Кызласов, 1979. С. 114-119) и, очевидно, доживающие уже непосредственно до предтюркского времени. Показательно, что среди исследованных СТЭАН памятников гунно-сарматского времени в Центральной Туве, погребений с трупосожжениями и типологически поздним инвентарём нет. С точки зрения исторической хронологии, это время господства жуань-жуаней (IV-V вв. н.э.).
|