Оригинал этой публикации на сайте «Древности Алтая»

С.В. Панкова

Погребения середины I тыс.н.э. в Западной Туве.

// Древности Алтая. № 11. Горно-Алтайск, 2003. С. 92-106.

В 1976-1979 гг. Сибирская археологическая экспедиция Ленинградского Дворца пионеров под руководством А.В. Виноградова проводила раскопки в Западной Туве на могильнике Усть-Хадынных. Памятник расположен по берегам одноимённого ручья в 0,5-1 км от его впадения в р.Устю-Ишкин — левый приток р.Хемчик (рис.1). Участки могильника на левом берегу ручья получили названия Усть-Хадынных-I и III (УХ-I, УХ-III) соответственно на первой и второй надпойменных террасах р. Устю-Ишкин, памятники правого берега — Усть-Хадынных-II (УХ-II). Могильник состоит из курганов скифского и гунно-сарматского времени, древнетюркских оградок и кыргызских захоронений IX-X вв. На участке УХ-I экспедицией А.В. Виноградова были исследованы восемь раннескифских курганов (Виноградов А.В., 1978; 1980), а на участке УХ-III два кыргызских погребения и курган гунно-сарматского времени (Виноградов А.В., 1980а). Последний, согласно общей нумерации, получил номер 21 (рис.2). Этому памятнику и посвящена настоящая работа. Благодарю А.В. Виноградова за возможность ознакомиться с этим интересным комплексом и опубликовать его.

Курган УХ-III-21 представлял собой овальную в плане насыпь, сложенную из обломков скальных пород, ориентированную по оси ЮЮЗ — ССВ (рис.3 — 1). Длина кургана по основной оси 7 м, ширина 4 м. Высота наземного сооружения 0,5 м, задернованность слабая. С восточной стороны у края развала наземного сооружения находились два вертикально вкопанных столбика из скальных пород. Высота столбиков над уровнем древней поверхности достигала 0,5 м. После расчистки каменного сооружения выявлена крепида из крупных камней, очертаниями напоминающая восьмерку. При этом диаметр южной части курганного пространства составлял 3-4 м, а северной — 2,5-3 м (рис.3 — 2).

При разборе камней наземного сооружения в пределах южной части крепиды были обнаружены два плоских зуба (вероятно, лошади) и три мелких фрагмента трубчатых костей; на глубине 0,15 м от верха насыпи найдены пять невыразительных фрагментов керамики и мелкие фрагменты кальцинированных костей, а также оплавленный железный нож. После зачистки поверхности кургана по уровню погребенной почвы было зафиксировано три могильных пятна. Могилы располагались по длинной оси кургана и были ориентированы с ВЮВ на ЗСЗ (рис.3 — 2). С юга на север они обозначены как №№ 1, 2 и 3.

Могила 1.
В яме 1,9х0,5 м, глубиной 0,35 м находились остатки деревянного сооружения из плах с перекрытием, содержащего захоронение мужчины, положенного вытянуто на спине головой на ЗСЗ (рис.4 — 1). В ногах погребённого, на месте несохранившейся торцевой стенки деревянного сооружения находились крупные камни. В заполнении могильной ямы (суглинке серо-желтого цвета) встречены небольшие угольки. Среди просевших в яму камней наземного сооружения был найден железный крюк с верхней поперечной перекладиной (рис.5 — 4).

Инвентарь захоронения представлен следующими предметами. В области крестца обнаружено несколько железных фрагментов, большинство из которых не поддаются реконструкции. Среди них находились два железных кольца, входившие, вероятно, в состав поясного набора (рис.4 — 7-8). Слева у крестца лежала железная пряжка с длинным щитком и заклёпкой (рис.4 — 11) и железная накладка с двумя гвоздиками (рис.4 — 10). Располагавшиеся здесь же несколько железных пластин, вероятно, представляли остатки ножа в ножнах (рис.4 — 9). На одной из пластин хорошо видна накладка на шарнире, позволяющая реконструировать её как деталь скрепления железных обкладок ножен (рис.4 — 2). Слева у таза остриями вверх лежали три черешковых наконечника стрел: два из них костяные, ромбические в сечении, один — железный лопаточкообразный (рис.4 — 3-5). Под костями правой половины грудной клетки обнаружена железная пряжка плохой сохранности (рис.4 — 6) и две стеклянные бусины шаровидной формы — одна золотистая, другая голубая .

Могила 2.
В яме 2,0х0,57 м, глубиной 0,47 м находилось деревянное сооружение из плах срубной конструкции размером 1,85х0,4 м, высотой 0,3 м. Погребённый мужчина лежал на спине головой на ЗСЗ (рис.6 — 1). Одну из торцевых стенок сруба, как и в первой могиле, по-видимому, заменяли камни, найденные в ногах.

При костяке находились два железных черешковых трёхлопастных наконечника стрел (рис.6 — 2-3). Один из них располагался слева у черепа, другой — на деревянной плахе сруба в районе правой кисти. Справа от черепа лежала шаровидная сердоликовая бусина. Слева, около нижних рёбер зафиксировано несколько фрагментов железа — вероятно, остатков ножа (рис.6 — 4), а рядом с ними — железная пряжка. Ещё одна пряжка находилась около второго позвонка, и третья — у левого колена погребенного (рис.6 — 5-7). В ногах погребённого найден неорнаментированный фрагмент керамики, подобный черепкам из насыпи.

Три фрагмента венчиков выявлены и между могилами 1 и 2 на глубине 0,15-0,2 м от уровня древней поверхности. Два из них принадлежат одному сосуду: черепки тёмно-серого цвета с горизонтальным лощением, с орнаментом в виде гладкого валика и редких углублений под ним (рис.5 — 1-2). Третий фрагмент серого цвета с орнаментом в виде широкого валика с каплевидными оттисками; под валиком — глубокое вдавление, почти перпендикулярное к поверхности сосуда (рис.5 — 3). Скорее всего, описанные фрагменты не относятся к погребениям кургана, а происходят из подстилающего его слоя. Подобная керамика встречается на поселениях скифского времени Горного Алтая (Шульга П.И., 1998, с.147, рис.4).

Могила 3.
Погребение женщины в яме 1,9х0,65 м, глубиной 0,25 м без видимых следов деревянной конструкции (рис.7 — 1). Костяк находился в вытянутом положении на спине, головой на ЗСЗ. Особый интерес представляет богатство бронзового сопроводительного инвентаря. На шейных позвонках обнаружена гривна из двух перевитых проволок, в проушинах которой сохранились остатки кожаного шнура (рис.7 — 2). У внутренней стороны левого локтевого сустава найдено украшение, состоящее из кожаного двойного шнура, перехваченного бронзовыми колечками, и бронзовой трёхчастной подвески на конце (рис.7 — 4). Под правым бедром лежало миниатюрное бронзовое зеркало с центральной петелькой (рис.7 — 3). При зеркале находились остатки кожаного футляра, орнаментированного тремя концентрическими кругами из чёрточек, выдавленных на поверхности кожи.

Погребение содержало и предметы из железа. Справа от таза найдены остатки пряжки (рис.7 — 9) и мелкие неопределимые железные фрагменты. Между фалангами пальцев правой руки лежал нож (рис.7 — 5), у правого бедра — железные кольца (рис.7 — 7-8, 10). Железная пронизка с остатком кожаного шнура найдена у шейных позвонков (рис.7 — 6). У головы погребенной лежали косточки черепа ребенка двух-трёх лет.

По ряду признаков описанный комплекс сопоставим с памятниками кокэльской культуры. Долгое время хронологические рамки культуры определялись в пределах II-I вв.до н.э. — V в.н.э., между культурами скифского и тюркского времени. Л.Р. Кызласов выделил в культуре, названной им шурмакской, два этапа, различавшиеся по обряду погребения. Для позднего этапа был характерен новый обряд — трупосожжение, однако, по словам Л.Р. Кызласова, этот вывод ещё должен был проверяться (Кызласов Л.Р., 1958, с.95). В результате исследования и публикации могильника Кокэль в Западной Туве культура, названная Л.Р. Кызласовым шурмакской, получила наименование кокэльской, а могильник Кокэль стал её эталонным памятником. Первоначально Кокэль датировался всем периодом, отведённым на существование кокэльской культуры. Исследования Д.Г. Савинова и Н.Н. Николаева, однако, показали, что могильник функционировал лишь в течение одного-двух столетий и следует различать датировку Кокэля и хронологию всей кокэльской культуры. При этом начало существования могильника было определено II или III вв.н.э. (Савинов Д.Г., 1992, с.108; Николаев Н.Н., 2000, с.82). С этих пор в хронологической схеме гунно-сарматского времени образовались промежутки, соответствующие периодам до и после существования Кокэля. Первый из них был заполнен комплексами постскифского и хуннского облика могильника Аймырлыг (Николаев Н.Н. 2000, с.71-72). Промежуток же между Кокэлем и памятниками тюркского времени Тувы пока остаётся свободным, т.к. относящиеся к нему комплексы не выделены, а предположение Л.Р. Кызласова о специфике позднего этапа пока не подтверждается. Таким образом, проблема верхней хронологической границы памятников кокэльской культуры и их возможного своеобразия остаётся неразрешенной. Материалы погребений из Усть-Хадынныха дают некоторые новые сведения по этим вопросам.

Безусловным элементом сходства кургана из Усть-Хадынныха и кокэльских комплексов является размещение нескольких могил под общей каменной насыпью — вероятно, слившимися смежными выкладками (Дьяконова В.П., 1970, с.193; Длужневская Г.В., 1982, с.109-110). Конструкции наземных сооружений над большинством кокэльских погребений не восстанавливаются, хотя в некоторых случаях фиксируются стенки-крепиды прямоугольной или округлой формы, напоминающие основу колец на Усть-Хадынныхе (Дьяконова В.П., 1970б, рис.41, 43; Длужневская Г.В., 1982, рис.2; Овчинникова Б.Б., 2001, с.188).

Вертикальные стелы зафиксированы под насыпью, снаружи у её края или в виде ряда <стояков>, отходящих от кокэльских курганов с северной или северо-восточной стороны (Кызласов Л.Р., 1969, с.100; Вайнштейн С. И., 1970, с.7; Дьяконова В.П., 1970, с.193). В курганах-кладбищах Кокэля закономерность размещения столбиков и их связь с могилами не установлена. Случаи расположения <стояков> непосредственно у погребений отмечены Б.Б. Овчинниковой на могильнике Даг-Аразы (Овчинникова Б.Б., 2001, с.192). На Усть-Хадынныхе столбики находились напротив захоронений мужчин, на одной оси с ними, что также позволяет связывать их с этими погребениями. А.В. Виноградов в процессе раскопок рассматривал столбики в качестве <воротиков>, что обосновывалось их размещением у края насыпи посередине южной части сооружения, а также наличием подобных <воротиков> у соседних курганов Усть-Хадынныха, оставшихся не исследованными. Такая интерпретация не может быть исключена и сегодня, в частности, символические <ворота> отмечены при входе в поминальное сооружение на могильнике Даг-Аразы IV-26 (Овчинникова Б.Б., 2001, с.188).

Сходство рассматриваемого комплекса с кокэльскими захоронениями выражается и в присутствии керамики, костей лошади и железных вещей среди камней наземного сооружения (Дьяконова В.П., 1970, с.194; Кызласов Л.Р., 1979, с.85, 116). Захоронения в деревянных конструкциях или без них также характерны для кокэльского погребального обряда. В ногах погребённых из могил 1 и 2 находились камни, что соответствует случаям, когда вдоль коротких сторон гроба или сруба устанавливали каменные плиты (Кызласов Л.Р., 1979, с.97). Признаком, объединяющим комплексы Кокэля и Усть-Хадынныха, является и западная ориентация погребенных. Аналогии с кокэльскими материалами находят и некоторые типы погребального инвентаря: общими являются железные наконечники стрел — лопаточкообразные и трёхлопастные ромбические, а также железные кольца со щитками и круглорамчатые пряжки, являющиеся массовым материалом в кокэльских погребениях (Вайнштейн С. И., 1970, рис.29 — 9, 11; Кызласов Л.Р., 1979, рис.73 — 1; Данченок Г.П., Нестеров С. П., 1989, рис.2 — 5-6).

Наряду с отмеченными чертами сходства, рассматриваемые погребения имеют ряд отличий от кокэльских. Во-первых, обращает внимание незначительная глубина погребений Усть-Хадынныха. У кокэльских глубина колеблется от 0,3-0,5 до 3 м (Дьяконова В.П., 1970, с.195), однако к немногочисленным мелким погребениям здесь относятся детские могилы, глубина же взрослых обычно значительно больше. Неглубокие могилы кокэльского типа были открыты на выдувах Хара-Дай-Бажи (Данченок Г.П., Нестеров С. П., 1989, с.94), однако сам характер местонахождения при отсутствии наземного сооружения не позволяет судить об изначальной глубине этих погребений. Два захоронения менее 0,4 м глубиной были исследованы А.В. Адриановым близ устья Тарлыка (Кызласов Л.Р., 1979, с.117). В целом же массив кокэльских памятников представлен могилами глубиной около 1 м и более, что позволяет выделять из него погребения из Усть-Хадынныха.

Во-вторых, отличием последних от кокэльских является отсутствие в них костей животных — остатков частей туш, непременных в кокэльской погребальной обрядности. Редкие случаи отсутствия ритуальной пищи в погребениях Кокэля В.П. Дьяконова связывает с невозможностью правильно исполнить обряд в экстремальных условиях набега или военных действий, в которых оказалось кокэльское население (Дьяконова В.П., 2001, с.185). Действительно, кости животных отсутствовали и в двух погребениях Хара-Даг-Бажи, где погребенные были насильственно убиты и погребены без обычных наземных сооружений (Данченок Г.П., Нестеров С. П., 1981, с.96). Однако они отсутствуют и в некоторых других комплексах (Кызласов Л.Р., 1958, с.92; Грач А.Д., 1960, с.88-95), так что за названными "исключениями" могут стоять не только конкретные обстоятельства, но и какие-то более глубокие основания.

В-третьих, найденная в Усть-Хадынныхе керамика крайне малочисленна, т.е. не считая сомнительных черепков из слоя, представлена несколькими непоказательными фрагментами. В погребениях Кокэля, напротив, практически всегда находятся целые сосуды, а случаи их отсутствия единичны (Дьяконова В.П., 1970, с.234). Для многих кокэльских сосудов характерно вертикальное лощение поверхности, позволяющее распознавать их даже по черепкам, однако по нашим фрагментам эта особенность не определяется.

Найденные в Усть-Хадынныхе костяные наконечники стрел также отличают этот комплекс от кокэльских: в большинстве последних они не известны, а в единичных погребениях найдены в таких положениях, что могли быть "причиной смерти погребённых и принадлежали иной этнической группе" (Вайнштейн С. И., 1970, с.78). На Усть-Хадынныхе ситуация иная: оба костяных наконечника лежали рядом с железным и в одном направлении с ним, т.е. все они располагались в одном колчанном наборе и принадлежали непосредственно погребённому.

Названные признаки по отдельности, возможно, не столь существенны, но в целом показывают значительное отличие УХ-III-21 от погребений Кокэля и однотипных с ними. Предметы сопроводительного инвентаря из Усть-Хадынныха также отличаются от классических кокэльских. Форма упомянутых костяных наконечников из УХ-III-21 достаточно универсальна и в целом аналогична кокэльским, таштыкским и верхнеобским экземплярам (Кызласов Л.Р., 1979, с.110), однако имеет повышенное сходство с последними благодаря специфической треугольной выемке в основании черешков (рис.4 — 3-4). Эта особенность присутствует на наконечниках из могилы одинцовского этапа на Ближних Елбанах (Грязнов М.П., 1956, табл.XXXVIII — 6; ГЭ, колл. 1630/45), а также из склепов Ташебинского чаатаса и Уйбата II (Кызласов Л.Р., 1960, рис.31 — 1; Вадецкая Э.Б., 1999, табл.70).

Т-образный крюк (рис.5 — 4) имеет аналогию в Кокэльском могильнике (Дьяконова В.П., 1970, табл.I — 25), однако там преобладают крюки иных форм — без перекладины либо с перекладиной на нижнем — "рабочем" конце (Вайнштейн С. И., 1970, рис.29 — 6; 60 — 2; 73 — 8). Крюки с верхней перекладиной, как в Усть-Хадынныхе, характерны для таштыкских склепов, что давно отмечено Л.Р. Кызласовым (Кызласов Л.Р., 1960, с.87; табл.IV — 7, 101; Вадецкая Э.Б., 1999, табл. 8 и др.), а также для одинцовских памятников Приобья (Уманский А.П., 1974, рис.5 — 6; Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, рис.4 — 9; 7 — 2;14 — 9; ГЭ, колл. 1628/51 — Ближние Елбаны XII). Крюки с верхней и нижней перекладинами нельзя объединять в один тип (Троицкая Т.Н., Новиков А.В., 1998, с.42), т.к. они были распространены на разных территориях и представляли разные культурные традиции (Николаев Н.Н., 2000, с.79-82).

Конструкция крупной длиннощитковой пряжки из м.1 не совсем понятна. Скорее всего, она имела язычок, часть которого сохранилась на основании рамки в виде торчащего сбоку штыря (рис.4 — 11). В этом случае её ближайшая аналогия происходит из оградки 102 Кудыргинского могильника (Илюшин А.М., 2000, рис.II — 1). С другой стороны, сохранность рамки допускает и шпеньковую конструкцию пряжки, тогда аналогии представляют пряжки из Бегире (Кызласов Л.Р., 1979, рис.61 - 12) и Тимирязевского курганного могильника (Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, рис.13 — 7). Бронзовая рамка последней не является принципиальным отличием, т.к. и Т-образные крюки из этого могильника тоже выполнены из бронзы. Железные пряжки из Хара-Даг-Бажи отличаются меньшими размерами, хотя в целом представляют близкий тип (Данченок Г.П., Нестеров С.П., рис.2 — 9; 3 - 1, 10), кокэльские же имеют рамки иных форм (Вайнштейн С.И., Дьяконова В.П., 1966, табл. XIII — 17-21; Дьяконова В.П., 1970, табл.XI-XII).

Деталь обкладки ножен из могилы 1 (рис.4 — 2) имеет многочисленные аналогии в одинцовских комплексах (Грязнов М.П., 1956, табл.XXXII — 1, 22; XLI — 10; Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, рис.2 — 1; 5 — 5; 8 — 2; Гаврилова А.А., 1965, рис.3 — 6-7). Пластина из Усть-Хадынныха значительно крупнее, так что относилась к какому-то более массивному предмету сходной конструкции. Пряжка 8-образной формы из м.2 (рис.6 — 6) не находит точных аналогий, хотя по форме ей близка пряжка из кудыргинской оградки №104 (Илюшин А.М., 2000, рис.V — 5).

В двух погребениях УХ-III-21 найдены 3 бусины. В кокэльских памятниках бусы представляют довольно редкую находку: в четырёхстах погребениях Кокэля их найдено около 15. Причем если стеклянные голубые и сердоликовые бусы — самые распространенные среди имеющихся (Кызласов Л.Р., 1979, с.112), то стеклянные золотистые в них не известны, по крайней мере в Кокэле их нет. По-видимому, "золотистой", к сожалению, утраченной бусиной названа бусина с прокладкой из золотой фольги, какие известны в грунтовых таштыкских могилах и тесинских склепах (Вадецкая Э.Б., 1999, с.68, 151, рис.86-87), а позднее в одинцовских погребениях на Ближних Елбанах, где они составляли порой целые ожерелья (Грязнов М.П., 1956, с.111).

Судя по рассмотренным материалам, мужские погребения Усть-Хадынныха содержали инвентарь, одна часть предметов которого характерна для кокэльских комплексов, а другая — для верхнеобских и таштыкских материалов. Первые датируются "не ранее III в." (Николаев Н.Н., 2000, с.82). Вторые относятся к V-VI вв. (Троицкая Т.Н., 1981, с.103; Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, с.18-19; Вадецкая Э.Б., 1999, рис.64), а материалы из кудыргинских оградок 102 и 104, возможно, к VII-VIII вв. (Илюшин А.М., 2000, с.162). Таким образом, мужские погребения УХ-III-21 могут быть отнесены к периоду более позднему, чем погребения Кокэльского могильника, и имеют в своем инвентаре много общего с материалами соседних регионов.

Особый интерес представляет женское захоронение, отличающееся от мужских отсутствием деревянных конструкций и набором бронзового инвентаря *. Бронзовая гривна из двух перевитых проволочек не находит аналогий среди кокэльских шейных украшений. В мужских погребениях Кокэля гривны выполнены из витой пластинки с отверстиями на концах, т.е. конструктивно совершенно иные. Шейные украшения из женских погребений Кокэля описаны как фрагменты витой бронзовой проволоки (Дьяконова В.П., 1970, с.136, 143 и др.), но не опубликованы, и, вероятно, не составляли целые гривны. Были они двойными, как на Усть-Хадынныхе, или одинарными, как в Кок-Паше, к сожалению, не известно. Поэтому мы вынуждены обращаться к аналогиям, происходящим с соседних территорий. Аналогичны рассматриваемой кручёные гривны из погребений на Ближних Елбанах (Грязнов М.П., 1956, табл.XLV — 1; XLVII — 14), Тимирязевского курганного могильника (Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, рис.42 — 10; 43 — 4; с.83) и Троицкого Елбана (Горбунов В.В., 1993, рис.2 — 9). Варианты их датировки — конец III-IV вв. и V-VI вв. для могил переходного и одинцовского этапов на Ближних Елбанах (Троицкая Т.Н., 1981, с.101-102), III-V вв. для Троицкого Елбана (Горбунов В.В., 1993, с.89) и VI-VIII вв. для Тимирязевского могильника (Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983, с.91). Таким образом, либо эти изделия существовали в Приобье в течение долгого времени, либо их временные рамки должны быть несколько сужены.

Ю.В. Тетерин отметил, что в одних культурах гривны были преимущественно мужскими украшениями, а в других — женскими. Исключительно женскими, по данным Ю.В. Тетерина, были гривны из могильников Усть-Эдиган, Айрыдаш I, Курайка, Бике I. В кок-пашских и кокэльских комплексах гривны принадлежали мужчинам (Тетерин Ю.В., 2001, с.110). Судя по гривне из Усть-Хадынныха и ее верхнеобским аналогиям, в данном случае жесткого разделения не наблюдается.

Бронзовая подвеска, найденная у локтя женщины, закрыта обвивающим её кожаным ремешком, однако её облик восстанавливается благодаря имеющимся аналогиям — подвескам-псевдопряжкам из погребений Рёлки, Шабаново I и Усть-Ковы, а также из клада у с. Лебеди и сборов на Долгой гриве (сводку см. Панкова С.В., 2003, рис.1; Бобров В.В., 2002, рис.1 — 7-9). По сопровождающим материалам, в частности геральдическим изделиям, они датируются VI-VII/VIII вв. Подвески-псевдопряжки с двумя и тремя рядами "привесок" являются, вероятно, наиболее поздними, о чём говорят предметные комплексы, в которых они найдены, и геральдический декор одной из них (Спицын А.А., 1899, табл.I; Абдулганеев М.Т., 2001, рис.1 — 9-13; Панкова С. В., 2002, рис.1 — 10). Изделия с одним рядом "привесок", включая экземпляр из Усть-Хадынныха, могут быть относительно ранними в пределах этого промежутка.

У бедра женщины находилось бронзовое зеркальце в кожаном футляре. Подобное миниатюрное зеркало диаметром 4,7 см происходит из раскопанного С.А. Теплоуховым кургана "кокэльского типа" у г. Бай-Даг (ГЭ, №4729/75; Кызласов Л.Р., 1979, табл.III — 19). Его орнамент в виде углубленных концентрических окружностей совпадает с тисненым узором на кожаном чехле из Усть-Хадынныха. В могильнике Кокэль зеркала также присутствовали, однако их "контекст" был совершенно иным: фрагменты зеркал находились в деревянных пеналах с моделями инструментов, положенных у головы погребенных женщин (Дьяконова В.П., 1970, с.107, 136 и др.). В том же положении найдены обломки зеркал в постскифских погребениях могильника Аймырлыг (Стамбульник Э.У., 1983, с.39). Ситуация расположения этих обломков очевидно отличается от положения целого зеркальца на Усть-Хадынныхе. Последнее напоминает скорее о традициях скифского времени и зеркало кажется архаизирующим элементом в погребальном наборе женского погребения. Однако на территории Тувы уже в поздне- и постскифских памятниках такие зеркала не известны. С другой стороны, они в течение долгого времени присутствуют в составе погребального инвентаря памятников Минусинской котловины — от сарагашенских до таштыкских склепов (Вадецкая Э.Б., 1999, рис.19 — 3-4, 6; табл.47 — 4; 66; 70). Поздние аналогии гривне и подвеске из женского погребения также не позволяют видеть в зеркале "удревняющий" момент. Характерно, что миниатюрное зеркало с центральной ручкой и концентрическими валиками найдено в погребении 28 с геральдическими наборами и подвеской-псевдопряжкой из Архиерейской заимки (Спицын А.А., 1899, табл.I — 3), что подтверждает возможность поздней датировки тувинских экземпляров.

Таким образом, по сочетанию бронзовых изделий женское погребение может быть датировано в пределах IV-VII вв. С учетом подвески-псевдопряжки, имеющей наиболее поздние и узко датирующиеся аналогии, этот промежуток можно ограничить периодом около VI в. Материалы мужских погребений в целом не противоречат такой датировке. По сочетанию Т-образного крюка, костяных наконечников стрел с выемкой в основании и миниатюрного зеркальца c курганом УХ-III-21 может быть синхронизирован склеп 2 Ташебинского чаатаса (Вадецкая Э.Б., 1999, табл.68, 70).

Своеобразие рассмотренных погребений определяется не только их относительно поздней датой, но и комплексом отличий от кокэльских памятников, позволяющих предполагать иную хозяйственную или даже этническую принадлежность погребённых в нём людей : незначительная глубина могил, отсутствие в погребениях частей туш животных, наличие костяных наконечников стрел, иная роль керамики. Своеобразие УХ-III-21 определяется и преобладанием в его инвентаре одинцовских и таштыкских аналогий по сравнению с кокэльскими. Верхнеобские и минусинские аналогии кокэльским материалам неоднократно упоминались исследователями (Дьяконова В.П., 1970, с.209; Кызласов Л.Р., 1979, с.110-111; Длужневская Г.В., 1982, с.114), однако для рассмотренных погребений из Усть-Хадынныха они являются определяющими. Возможно, не случайно, что и особенности погребального обряда находят соответствие в верхнеобских памятниках (Грязнов М.П., 1956, с.106; Беликова О.Б., Плетнёва Л.М., 1983; Троицкая Т.Н., Новиков А.В., 1992, с.23).

Расположение погребений Усть-Хадынныха всего в 20 км от могильника Кокэль делает их отличия от последнего особенно показательными. С другой стороны, урочище Усть-Хадынных лежало на путях перевальных троп, ведущих через верховья Устю-Ишкина и Абакана в Минусинскую котловину, вдоль т.н. Арбатской тропы (рис.1; Вадецкая Э.Б., 1986, с. 5). Возможно, и этот фактор повлиял на своеобразие рассмотренного комплекса. Для более полного представления о памятниках Тувы середины I тыс.н.э. необходимо привлечение новых данных, в первую очередь — публикация материалов.

Литература

1. Абдулганеев М.Т. Могильник Горный 10 — памятник древнетюркской эпохи в северных пред-горьях Алтая // Пространство культуры в археолого-этнографическом измерении. Западная Си-бирь и сопредельные территории. Материалы XII Западно-Сибирской археолого-этнографической конференции. — Томск, 2001. — С. 128-130.
2. Беликова О.Б., Плетнёва Л.М. Памятники Томского Приобья в V-VIII вв.н.э.- Томск,1983.- 243 с.
3. Бобров В.В. Атрибуты шаманского костюма из клада у села Лебеди (Кузнецкая котловина) // Клады: состав, хронология, интерпретация. Материалы тематической научной конференции. — СПб, 2002. — С. 206-212.
4. Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л., 1986. 178 с.
5. Вадецкая Э.Б. Таштыкская эпоха. СПб, 1999. — 436 с.
6. Вайнштейн С.И. Раскопки могильника Кокэль в 1962 г. // ТТКЭАН. — Л., 1970. — Т.III. — С. 7-79.
7. Виноградов А.В. Могильник раннескифского времени в Западной Туве // АО 1977 г. — М., 1978. — С. 217.
8. Виноградов А.В. Памятник алды-бельской культуры в Туве // Новейшие исследования по археологии Тувы и этногенезу тувинцев. — Кызыл, 1980. — С. 60-64.
9. Виноградов А.В. Разведка неолитических памятников в верховьях Енисея и раскопки в Туве // АО 1979 г. — М., 1980. — С. 196.
10. Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965. 142 с.
11. Горбунов В.В. Грунтовый могильник с обрядом кремации Троицкий Елбан-1 // Культура древних народов Южной Сибири. — Барнаул, 1993. С. 80-90.
12. Грач А.Д. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге (полевой сезон 1958 г.) // ТКАЭЭ. — М.-Л., 1960. — Т.I. С. 73-150.
13. Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби по раскопкам близ с.Большая Речка. — МИА. — М.-Л., 1956. № 48. — 163 с.
14. Данченок Г.П., Нестеров С.П. Два погребения гунно-сарматской эпохи из Аймырлыгской долины (сравнительный анализ) // Методические проблемы реконструкций в археологии и палеоэкологии. — Новосибирск, 1989. — С. 94-103.
15. Длужневская Г.В. Курганы-кладбища в Саянском каньоне Енисея // КСИА. — c170. — 1982. — С. 109-115.
16. Дьяконова В.П. Большие курганы-кладбища на могильнике Кокэль (по результатам раскопок за 1963, 1965 гг.) // ТТКЭАН. — Л., 1970. — Т.III. — С. 80-209.
17. Дьяконова В.П. Археологические раскопки на могильнике Кокэль в 1966 г. // ТТКЭАН. -Л., 1970а. — Т.III. — С. 210-238.
18. Дьяконова В.П. Заметки к погребальному обряду "кокэльцев" // Евразия сквозь века. Сборник научных трудов, посвященный 60-летию со дня рождения Д.Г.Савинова. — СПб, 2001. — С. 183-186.
19. Илюшин А.М. Могильник Кудыргэ и вопросы древнетюркской истории Саяно-Алтая // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтая и Центральной Азии. — Новосибирск, 2000. — С. 157-169.
20. Кызласов Л.Р. Этапы древней истории Тувы (в кратком изложении) // Вестник МГУ. Ист-фил. серия. — 1958. № 4.
21. Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. М., 1960. — 197 с.
22. Кызласов Л.Р. Древняя Тува. — М., 1979. — 206 с.
23. Николаев Н.Н. Поясные наборы могильника Кокэль // Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура. Сборник статей к 60-летию М.Л. Подольского. — СПб, 2000. — С. 70-85.
24. Овчинникова Б.Б. О поминальном обряде древних племён в гунно-сарматскую эпоху в Туве (по материалам могильника Даг-Аразы) // Евразия сквозь века. Сборник научных трудов, посвя-щенный 60-летию со дня рождения Д.Г. Савинова. — СПб, 2001. — С. 187-193.
25. Панкова С.В. Подвески-псевдопряжки в средневековых памятниках Сибири. // Степи Евразии в древности и средневековье. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. — СПб, 2003. — Книга II. -С.271-274.
26. Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. — 174 с.
27. Савинов Д.Г. Некоторые аспекты реконструкции материалов могильника Кокэль // Вторые исторические чтения памяти М.П. Грязнова. — Омск, 1992. — Кн.2. — С. 107-109.
28. Спицын А.А. Материалы по доисторической археологии России // ЗРАО. — СПб, 1899. — Т.11. — Вып.1-2. — С. 311-335.
29. Стамбульник Э.У. Новые памятники гунно-сарматского времени в Туве (новые итоги работ) // Древние культуры Евразийских степей. — Л., 1983. — С. 34-41.
30. Тетерин Ю.В. Гривны гунно-сарматской эпохи Южной Сибири // Древности Алтая. Известия лаборатории археологии. — Горно-Алтайск, 2001. № 6. — С. 107-115.
31. Троицкая Т.Н. Одинцовская культуры в Новосибирском Приобье // Проблемы Западно-Сибирской археологии. Эпоха железа. — Новосибирск, 1981. — С. 101-120.
32. Троицкая Т.Н., Новиков А. Верхнеобская культура в новосибирском Приобье. — Новосибирск, 1998. — 146 с.
33. Уманский А.П. Могильники верхнеобской культуры на верхнем Чумыше // Бронзовый и железный век Сибири. 1974. — С. 136-149.
34. Шульга П.И. Поселение Партизанская Катушка на Катуни // Древние поселения Алтая. — Барнаул, 1998. — С. 146-164.