Д.Г. Савинов
Ранние тюрки на Енисее (археологический аспект).
[сноска: Работа выполнена в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям».]
В истории изучения древнетюркских государственных объединений Центральной Азии и Южной Cибири до сих пор имеется одна весьма существенная лакуна, а именно — начальный период формирования древнетюркского культурного комплекса, непосредственно предшествующий образованию Первого тюркского каганата. [1] По периодизации С.Г. Кляшторного, это алтайский период истории тюрков Ашина, когда уже сложившийся тюркский этнос переселился из Восточного Туркестана на Алтай (460-552 гг.) (Кляшторный, 1965, с. 279-281). Достоверных археологических памятников этого времени, ассоциируемых с древними тюрками, на территории севера Центральной Азии не обнаружено.
Остаётся много неясного и с определением культуры Первого тюркского каганата — кудыргинский тип, по периодизации А.А. Гавриловой, VI-VII вв. (1965, с. 58-61). Культурная принадлежность безынвентарных сожжений в кольцевых оградках со стелами, отнесённых А.Д. Грачом к этому вре-
(185/186)
мени (1968), остаётся неопределённой. Опорный памятник — могильник Кудыргэ на Горном Алтае — в лучшем случае относится к завершающему периоду Первого тюркского каганата (точнее, ко времени его распада, 630-650 гг.). Датировка этого памятника, в конечном счёте, зависит от решения более общей проблемы «геральдического стиля», которая до сих пор остаётся дискуссионной. Согласно авторитетному мнению В.Б. Ковалевской, «привлечение западных аналогий не мешает датировать распространение поясных наборов (типа найденных в Кудыргэ — Д.С.) VII в., с возможным заходом в начало VIII в., но никак не в VI в.» (Ковалевская, 1990б, с. 45).
То же самое касается других важнейших компонентов древнетюркского культурного комплекса. Абсолютное большинство каменных изваяний, судя по изображённым на них реалиям (детали поясных наборов, серьги, предметы вооружения, сосуды), относятся к периоду Второго тюркского каганата (катандинский этап) и позже. Этому соответствуют и имеющиеся данные о времени появления рунической письменности. Надписи на Бугутской стеле (время установки 581-587 гг.), которая рассматривается исследователями как «старейший из известных письменных памятников Монголии» (Кляшторный, Лившиц, 1971, с. 53 [ссылка неверна]), сделаны на согдийском языке и письмом брахми (Там же, с. 52-53). Текста, записанного руническим письмом, на ней нет. Всё это вместе взятое позволяет придти к вполне обоснованному выводу о том, что наши представления о культуре периода Первого тюркского каганата очень ограничены (или, во всяком случае, пока не выделены чётко характеризующие её признаки).
То же самое можно сказать относительно начального этапа сложения кыргызской культуры на Енисее. Первый этап культуры енисейских кыргызов (VI-VII вв.) был выделен Л.Р. Кызласовым под наименованием утинского этапа (1981, с. 48). Позже по более представительному памятнику [прим. автора сайта: ? — это один и тот же памятник] нами было предложено другое название — койбальский этап (Савинов, 1984, с. 81); однако суть дела от этого не меняется. Следует согласиться с мнением Ю.С. Худякова в том, что «подразделение эпохи чаатас на «утинский» и «копёнский» этапы не может быть принято в виду отсутствия критериев для выделения каждого из них» (1985, с. 92). Действительно, большинство ранних памятников енисейских кыргызов, с точки зрения типологических особенностей представленного в них сопроводительного инвентаря, синхронно материалам катандинского этапа (VII-VIII вв.), т.е., в первую очередь, периоду Второго, а не Первого тюркского каганата.
В этой связи особое значение приобретают находки в Минусинской котловине отдельных вещей и изображений, относящихся к алтайскому периоду истории тюрков Ашина (середина V — середина VI вв.) И времени господства в Центральной Азии Первого тюркского каганата (до середины VII в.). С точки зрения археологической периодизации, значительная часть этого времени совпадает с периодом существования на Среднем Енисее поздней таштыкской культуры (склепы), в состав которой могли быть инкорпорированы некоторые элементы раннетюркского культурного комплекса.
Долгое время верхняя дата таштыкской культуры определялась на уровне V в., хотя это исходило не из анализа археологического материала, а основывалось на общей оценке исторической ситуации, а именно — образования в середине VI в. Первого тюркского каганата, ознаменовавшего начало эпохи раннего средневековья. «Издержки» такого формационного подхода очевидны. Образование Первого тюркского каганата в Центральной Азии отнюдь не означало гибели таштыкской культуры на Енисее. Вместе с тем само появление Первого тюркского каганата, одной из самых могущественных степных империй, не могло не отразиться на его северной периферии, к которой относится и территория Минусинской котловины. В свете исследования Э.Б. Вадецкой, время существования таштыкских склепов на Енисее продлевается и включает VI в. и даже, возможно, начало VII в. (Вадецкая, 1999, с. 128-129, рис. 64), что предполагает сосуществование двух этнокультурных группировок — раннетюркской в Центральной Азии и позднеташтыкской на Енисее.
Свидетельства такого сосуществования уже достаточно многочисленны. В свое время A.M. Тальгреном было опубликовано необычное стремя, происходящее из случайных находок в Минусинской котловине. Его отличают высокая невыделенная пластина, узкая подножка и декорировка с лицевой стороны в виде мелких вдавленных треугольников (рис. 1/ 3). Два таких же стремени, украшенных рядами вдавленных треугольников, были найдены во впускном погребении с конем из кургана Улуг-Хорум в Южной Туве (Грач В.А., 1982, рис. 2). Опубликовавший этот комплекс В.А. Грач совершенно справедливо отметил, что характер орнаментации этих стремян повторяет внешний облик дальневосточных деревянных стремян IV-V вв. (Корея, Япония), покрытых металлическими накладками с большим количеством «шляпок-гвоздиков», имевших здесь функ-
(186/187)
циональное назначение, и воспроизведённых уже как декоративный элемент на южно-сибирских стременах типа улуг-хорумских. По этому и другим признакам, дата улуг-хорумского захоронения была определена концом V — началом VI в., т.е. временем, непосредственно предшествующим созданию Первого тюркского каганата (Там же, с. 162-163). Очевидно, то же самое можно сказать и относительно стремени из минусинской коллекции.
В дальнейшем такие же стремена с высокой невыделенной пластиной и орнаментированной поверхностью дуг были найдены на Горном Алтае (Гричан, Плотников, 1999, рис. 1), в могильнике Крохалёвка-23 в Новосибирской области (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 23), а также далеко на западе, на территории Среднего Поволжья (с. Золотарёвка в Саратовской области) (Измайлов, 1990, рис. 1). Типологически данная форма стремян предшествует стременам 4-го типа, по классификации А.А. Гавриловой (1965, с. 34), получившим широкое распространение в пределах Первого тюркского каганата.
Из Уйбатского чаа-таса происходит берестяная обкладка передней луки седла арочного типа (Киселёв С.В., 1951, табл. XXXVI, 1), по своей форме повторяющая бронзовые накладки лук сёдел из Китая, Аньян (IV в.) и Кореи (IV-V вв.) (Амброз, 1973; Вайнштейн, Крюков, 1984). Следует отметить, что уйбатская берестяная обкладка (рис. 1/ 1) — это первая и пока единственная находка, фиксирующая существование такого типа седла в Южной Сибири в столь раннее время. К этому можно добавить и некоторые другие параллели, главным образом, из материалов позднего этапа таштыкской культуры. Так, бронзовые поясные украшения с волютами (в том числе и полностью сохранившийся поясной набор из Уйбатского чаа-таса) весьма близко напоминают серебряные ажурные поясные украшения, известные в Корее и Японии в V-VI вв. По мнению Э.Б. Вадецкой, «вероятно, таштыкские пояса копировали дальневосточные» (Вадецкая, 1999, с. 123). В культуре Силла (Корея, V-VI вв.) известны ритуальные глиняные сосуды в виде всадника с котлом, укрепленным на крупе коня и специально выделенной лопастью ниже седла (рис. 1/ 12) (Вайнштейн, Крюков, 1984, рис. 12). Та и другая детали присутствуют и в изображениях таштыкской культуры: притороченный за спиной всадника котёл — на писанице из Хызыл-Хая (рис. 1/ 11) (Кызласов И.Л., 1990, рис. 1/ 6); дополнительная лопасть, расположенная ниже седла — на рисунке осёдланной лошади на одной из тепсейских пластин (рис. 1/ 8) (Грязнов, 1979, рис. 61).
Из Арбанского чаа-таса (по хронологии Э.Б. Вадецкой, VI-VII вв.) происходит модель петельчатого стремени — первая достоверная находка подобного рода в погребении таштыкской культуры (рис. 1/ 4) (о дискуссии по поводу таштыкских стремян подробнее см.: Савинов, 1996, с. 16-20). Как и другие вотивные изделия из таштыкских склепов (удила, колчанные крюки, витые цепочки, ножи, пряжки), арбанское стремя, несомненно, воспроизводит форму реальных петельчатых стремян, получивших широкое распространение в период Первого тюркского каганата.
В собрании Минусинского Музея имеются бронзовые пряжки с подвижным щитком (рис. 1/ 2), относящиеся к этому же или ещё более раннему времени. В одном из тепсейских склепов на Енисее найдены серьги кудыргинского типа (рис. 1/ 7) с лировидной дужкой и подвеской-шариком (Грязнов, 1979, рис. 67/ 36), а типично таштыкские пряжки с орнаментированным щитком имеются в Кудыргэ (Васютин, 1997, рис. 3). На наш взгляд, объяснение этому может быть только одно: отдельные элементы таштыкской культуры были включены в культуру Первого тюркского каганата и, наоборот, некоторые изделия раннетюркского облика (вместе с их носителями?) попадают на Средний Енисей.
Не менее показательны в этом отношении материалы изобразительных памятников. Так, на известных деревянных планках с гравированными рисунками из склепа 1 у горы Тепсей представлены люди различной этнической принадлежности (Грязнов, 1979, рис. 59-61). Среди них главное место, судя по характерным причёскам с костяными булавками (Вадецкая, 1999, с. 50-52), принадлежит таштыкцам. Здесь же показаны несколько фигур рыцарей в панцирных доспехах и шлемах. В одном случае они изображены в сцене боя, поверженными; в другом — фигура рыцаря в длиннополой одежде с высоким воротником показана спокойно стоящей, с луком в вытянутой левой руке (рис. 1/ 6). Эти рыцари — не таштыкцы. Ни в одном таштыкском погребении не найдено металлических деталей пластинчатого доспеха, в то время как в Центральной Азии традиция их изготовления не прерывалась с хуннского времени. М.В. Горелик отмечает, что на тепсейских пластинах «воины в ламмелярных «халатах» запечатлены поверженными, это не единоплеменники, а враги художника-повествователя» (1993, с. 159). Согласно исследованиям М.В. Горелика, панцирные доспехи с выделенным «воротником» были характерны для сако-юэчжийского мира, доживают в Средней Азии до III в. н.э.» (Горелик,
(187/188)
1987, с. 117), а в Восточном Туркестане до VI в. н.э. (Горелик, 1993, с. 174). Если учесть, что именно там, в Восточном Туркестане, изначально должны были формироваться традиции тюрков Ашина (по С.Г. Кляшторному, ганьсуйско-гаочанский период, III в. — 460 г.), то можно предполагать, кем могли быть поверженные «враги» таштыкских «художников-повествователей». Вполне вероятно, что это могли быть тюрки, попавшие во время их первой широкой экспансии на Средний Енисей.
Из других изобразительных памятников следует отметить несколько весьма архаичных каменных изваяний, названных Л.Р. Кызласовым «таштыкскими» (1960, с. 157-160), но ещё раньше отнесённых М.П. Грязновым к «ранним формам каменных баб тюркского типа» (1950а, с. 148). В свете изложенных выше материалов, справедливо то и другое определения: данные изваяния (в том числе и наиболее характерное из них, с реки Нени — рис. 1/ 5) относятся к элементам раннетюркского культурного комплекса, инкорпорированным в таштыкскую среду. К определению М.П. Грязнова сейчас можно добавить изваяния с «повествовательными сценами», такими же, как на известном Кудыргинском валуне из Горного Алтая и на изваянии из Хара-Яма в Северной Монголии (Савинов, 2005а, с. 209-212, рис. 6). Их, правда, немного, но все они, включая «таштыкские», относятся к периоду Первого тюркского каганата.
Если говорить о наскальных изображениях, то крайний интерес представляет один рисунок с Сулекской писаницы с изображением двух сидящих в юрте (?) персонажей в трехрогих головных уборах-тиарах (как на Кудыргинском валуне), опубликованный И.Л. Кызласовым (1998). По мнению автора, они представляют главные божества древнетюркского пантеона — Тенгри и Умай. С двух сторон от «сцены в юрте» помещены крупные фигуры стоящих баранов с характерным образом (анфас) переданными рогами (рис. 1/ 9). Такой приём, как убедительно показал И.Л. Кызласов, был свойствен для сасанидского искусства (рис. 1/ 10) и мог попасть в наскальное искусство Среднего Енисея только через посредство тюрков Первого каганата, принимавших участие в войне Византии и Сасанидского Ирана.
Ярким свидетельством того, что тюрки Первого каганата ещё до этого были знакомы с изобразительной традицией таштыкской культуры, являются «восточные» (таштыкские) мотивы в гравировках на костяных пластинах из кургана 1 Шиловского могильника в Ульяновской области, датированного монетами Ираклия (время правления 610-641 гг.) серединой VII в. (Багаутдинов и др., 1998, с. 27-31, 104-109 и след.). Среди изображённых на шиловских пластинах персонажей особо показательны в плане приведенных сопоставлений фигура бегущего медведя (такая же, как на тепсейских планках) и находящаяся под ней фигура лежащей с вывернутой головой пятнистой лани (такая же, как на обкладке луки седла из могильника Кудыргэ, мог. 9). «Таштыкский медведь, терзающий кудыргинскую лань» — такова мифологема изобразительной памяти тюрков, воевавших в западных пределах Первого каганата в середине VII в. (подробнее об этом см.: Савинов, 2002).
Несмотря на ограниченный характер выборки приведённых материалов, они позволяют сделать несколько предварительных выводов, каждый из которых может стать предметом дальнейшего исследования и обсуждения.
Во-первых, рассмотренный выше предметный комплекс и соответствующие ему изобразительные памятники, не имеющие местных корней в Минусинской котловине, свидетельствуют о появлении ранних тюрков на Среднем Енисее, где, возможно, после переселения на Алтай в 460 г. находилось одно из созданных ими владений. Это находит подтверждение в сведениях письменных источников: упоминание в древнетюркских генеалогических легендах владения Цигу (одна из ранних фонетических транскрипций этнонима кыргыз, относящаяся ко времени до 700 г.), расположенного между реками Афу и Гянь (Абакан и Енисей), т.е. в Минусинской котловине (подробнее об этом см.: Савинов, 1988). [2]
Во-вторых, можно предполагать, что раннетюркский культурный комплекс, появившийся достаточно рано в Минусинской котловине и законсервировавшийся в таштыкской среде, наиболее адекватно отражает культуру периода сложения Первого тюркского каганата, не сохранившуюся (или снивелированную) в горно-степных районах Центральной Азии, где все культурно-исторические процессы проходили с гораздо большей степенью интенсивности.
(188/189)
Рис. 1.
1 — берестяная обкладка луки седла. Уйбатский чаа-тас (по С.В. Киселёву); 2 — бронзовая пряжка, случайная находка (Минусинский Музей); 3 — железное орнаментированное стремя, случайная находка (по A.M. Тальгрену); 4 — модель железного стремени. Арбанский чаа-тас (раскопки автора); 5 — каменная стела с р. Нени (по Л.Р. Кызласову); 6, 8 — изображения на тепсейских планках (по М.П. Грязнову); 7 — бронзовая серьга. Тепсей, склеп 2 (по М.П. Грязнову); 9 — Сулекская писаница (по И.Л. Кызласову); 10 — фрагмент изображения на серебряном блюде со сценой охоты Шапура II (по В.Г. Луконину); 11 — писаница Хызыл-Хая (по И.Л. Кызласову); 12 — ритуальный сосуд в виде всадника. Культура Силла, Корея (по С.И. Вайнштейну и М.В. Крюкову).
(189/190)
В-третьих, зафиксированное взаимовлияние позднеташтыкской культуры (склепы) и различного рода элементов раннетюркского культурного комплекса в известной мере «заполняют» начальный этап формирования культуры енисейских кыргызов, выделение которого на собственно кыргызских материалах остаётся проблематичным.
Остаётся неясным механизм передачи инноваций дальневосточного происхождения в самой культуре раннетюркского времени. По мнению С.И. Вайнштейна и М.В. Крюкова (1984, с. 127-130), рассмотренные выше предметы снаряжения верхового коня, в первую очередь, стремена и сёдла, появились в Китае, Корее и даже в Японии в IV-V вв. под влиянием сяньбийцев. Они же принимали участие в этнополитической истории жуань-жуаней (Кляшторный, 2005, с. 48-54), которым до образования Первого тюркского каганата были подчинены тюрки Ашина. Возможно, в этой «связке» кроются истоки раннетюркского культурного комплекса, который с самого начала должен был унаследовать лучшие (наиболее эффективные) черты всаднической субкультуры, господствовавшей тогда в Центральной и Восточной Азии. Расширение тюркских владений на север привело к появлению таких же элементов культуры на Енисее, где до этого времени продолжала существовать таштыкская культура.
[1] Этой теме был посвящён доклад на Евразийском археологическом конгрессе в мае 2007 г. (Измир, Турция). Тезисы опубликованы: Савинов Д.Г. Раннетюркский культурный комплекс на Енисее // Birinci Uluslararasi Aurasya Arkeoloji Kongresi (Abstracts). Izmir, 2007, S. 176-179 (на англ. языке).
[2] Возражение по этому поводу Э.Б. Вадецкой, основанное на том, что «с раннетюркского времени и до прихода русских Енисей был известен под названием Кем (а не Гянь. — Д.С.)» (Вадецкая, 1999, с. 200), является недоразумением, так как Кем это тюркское название Енисея, а Гянь — калька того же наименования, но в китайской письменной традиции.
|