Д.Г. Савинов
Восточные мотивы в изображениях Шиловских пластин
(к истории формирования
древнетюркской изобразительной традиции).
// Первобытная археология. Человек и искусство. Сборник научных трудов, посвящённый 70-летию Я.А. Шера. Новосибирск: 2002. С. 182-187.
Изобразительное искусство степных народов Евразии периода Первого тюркского каганата выборочно представлено различными видами источников — каменными изваяниями, петроглифами, торевтикой, гравировками, не позволяющими пока, в силу ограниченности наших знаний, представить целостную картину данного историко-культурного явления. Важным шагом на этом пути явилось исследование Я.А. Шера, впервые выделившего признаки ранней группы семиреченских изваяний (Шер, 1966, с. 40-44). В этой же книге были собраны все имеющиеся тогда данные о своеобразных изваяниях в трёхрогих головных уборах-тиарах (Шер, 1966, табл. XVI, 67, 71; XIX, 83 и сл.), предложено наиболее аргументированное и взвешенное решение вопроса о семантике древнетюркских каменных изваяний в целом.
Раннесредневековые гравировки, о которых в основном пойдёт речь в настоящей статье, изучены ещё в меньшей степени, чем каменные изваяния. К числу самых ярких находок последних лет бесспорно относятся костяные пластины с великолепными изображениями, обнаруженные в 1992 г. Р.С. Багаутдиновым в кургане №1 Шиловского могильника в Ульяновской области (полную публикацию материалов см.: Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 1998, с. 27-31, 104-109 и сл.). Датировка данного комплекса определяется достаточно точно по находкам золотых византийских монет Ираклия (годы правления 610-641 гг.), датирующих погребение с костяными пластинами не ранее указанного времени и не позднее середины VII в.
Всего в шиловском кургане найдено 23 фрагмента пластин различной степени сохранности и величины. Одна их сторона, на которой нанесены рисунки, гладкая; другая — с косыми бороздками (для крепления с основой). По форме и характеру декорировки назначение пластин определяется как накладки на низкие луки седла, хотя порядок их расположения, исходя из имеющихся данных, остаётся неясным. Рисунки на внешней стороне пластин сделаны тонким резцом и затем по вырезанным линиям зачернены. Характер рисунков — точный, уверенный, предполагающий прекрасное знание натуры и большой опыт в создании подобного рода композиции (рис. 1).
По Р.С. Багаутдинову, изображения на пластинах представляют три сюжетные линии: 1) космическая борьба двух начал, отражённая в схватке крылатых драконов; 2) борьба человека и медведя, задравшего антилопу; 3) батальные сцены — столкновение тяжеловооруженных воинов-копейщиков с лучниками. На одном фрагменте показаны головы таких же воинов за стенами осаждённой (?) крепости. Были предложены и три версии происхождения рассматриваемых композиций: китайская (изображения драконов и зайцев); иранская (трактовка крыльев дракона и луки «сасанидского» типа; тюркская или тюрко-угорская (изображение медведя, стреляющие «с колена» лучники). У каких же народов могло возникнуть такое синкретическое искусство, вобравшее в себя иранские, китайские, тюркские и угорские культурные традиции? Очевидно, — отвечают на этот вопрос авторы публикации (Д.С.), — у таких, которые объединили (в силу своего существования) все эти традиции. «Таким народом могли быть только древние тюрки, к коим принадлежат и болгары» (Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 1998, с. 31).
Что касается интерпретации воинских сюжетов на шиловских пластинах, то, по мнению Р.С. Багаутдинова, здесь нашли отражение реальные исторические события, предположительно связанные с закавказской войной 626-630 гг., где участвовали войска Ирана, Византии и Западнотюркского каганата (Багаутдинов,
(182/183)
Рис. 1. Композиции шиловских пластин (по Р.С. Багаутдинову).
1998, с. 86). Действительно, тюрки завершили завоевание Поволжья и Приуралья ещё к 558 г. (Кляшторный, 1995, с. 64) и, судя по сведениям письменных источников, принимали участие в указанных событиях, что делает вполне вероятным такое предположение. Вместе с тем, на основании более детальной характеристики восточных элементов в изображениях шиловских пластин, можно предположить и несколько иное «прочтение» смыслового содержания представленных на них композиций. Рассматриваемые рисунки на шиловских пластинах и соответствующие им аналогии можно условно разделить на 4 группы: 1) группа дракона (рис. 2, 1-3); 2) группа медведя и лани (рис. 2, 4-6); 3) группа лошадей (рис. 2, 7-8); 4) группа стрелков (рис. 2, 9-13).
Центральное место на одной из пластин занимает геральдическое изображение двух крылатых драконов со змеевидным туловищем и длинными, вырывающимися из открытой пасти переплетёнными языками пламени (рис. 2, 1). Образ «огнедышащего» дракона (кит. Лун) несомненно имеет китайское происхождение и восходит к ханьской изобразительной традиции (Терентьев-Катанский, 1971, с. 120, 123). При этом авторы публикации справедливо отмечают близость трактовки крыльев у шиловских драконов изображениям иранского сэнмурва — «в иконографии иранцев крылья сэнмурвов — крылатых существ с туловищем льва, очень похожи на крылья наших драконов» (Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 1998, с. 105). В этой связи необходимо отметить, что образ сэнмурва встречается и в наскальных изображениях Горного Алтая (Кубарев, 1992, рис. 1) и Тянь-Шаня (Жалтырак-Таш); причем у сэнмурвов из Жалтырак-Таш (Шер, Миклашевич, Самашев, Советова, 1987, рис. 9, 1-3) туловище также перекручено «петлёй», как у драконов на шиловской пластине (рис. 2, 2). Обращает на себя внимание и сходство трактовки туловища драконов на шиловской пластине с характерным орнаментом в виде «плетёнки» на накладках от низкой луки седла из Кудыргэ (Гаврилова, 1965, табл. XX, 35), возможно, свидетельствующее о переоформлении китайского мифологического образа в соответствии с древнетюркской орнаментальной традицией.
С точки зрения хронологии наиболее значимая параллель изображениям драконов на шиловской пластине представлена на одной из металлических накладок от луки седла, найденных при раскопках Бугутского комплекса в Монголии (Войтов, 1996, рис. 49, 2). Фигуры «огнедышащих» драконов также изображены здесь в геральдической композиции (рис. 2, 3). Несмотря на то, что они выполнены гораздо более схематично, чем на шиловских пластинах и лишены крыльев (то есть именно той детали, которая могла появиться при «продвижении» образа с востока на запад), сходство между ними, в первую очередь по функциональному назначению предметов, достаточно очевидно. Время создания Бугутского комплекса (соответственно, и этих находок) определяется последней четвертью VI в., предположительно годами правления Таспар-кагана, 572-581 гг. (Кляшторный, Лившиц, 1971, с. 130).
Следует подчеркнуть значение этой даты. Во-первых, она является пока единственной хронологически установленной «точкой отсчёта» распространения раннетюркских культурных традиций, столь ярко проявившихся через несколько десятков лет в гравировках на шиловских пластинах. Во-вторых, известно, что
(183/184)
Рис. 2. Восточные мотивы в изображениях шиловских пластин:
1-3 — «группа дракона»; 4-6 — «группа медведя»; 7, 8 — «группа лошадей»; 9-13 — «группа стрелков».
1, 4, 7, 9, 10 — гравировки на шиловских пластинах (Поволжье), по Р.С. Багаутдинову; 2 — Жалтырак-Таш (Тянь-Шань), по Я.А. Шеру и др.; 3 — Бугутский комплекс (Монголия), по В.Е. Войтову; 5 — Тепсей (Минусинская котловина), по М.П. Грязнову; 6 — Кудыргэ (Горный Алтай), по А.А. Гавриловой; 8 — Ташебинский чаатас (Минусинская котловина), по М.Л. Подольскому; 11, 13 — петроглифы (Горный Алтай), по В.В. Горбунову; 12 — Сулекская писаница (Минусинская котловина), по Л.А. Евтюховой.
незадолго до этого Мухан-каган (годы правления 553-572 гг.) в числе других завоеваний «на севере покорил Цигу» (Бичурин, 1950, с. 229) — владение, отождествляемое нами с поздним этапом развития таштыкской культуры (Савинов, 1988), что могло привести к взаимному проникновению элементов раннетюркской и таштыкской культур.
В этом плане таштыкская «тема», отразившаяся в шиловских гравировках, представляет исключительный интерес. Наиболее полно она представлена на другом фрагменте пластин, где центральное место занимает фигура медведя с большими когтистыми лапами, терзающего лань (рис. 2, 4). Самое близкое изображение медведя, учитывая трансформирующее влияние пространства и времени, имеется на планках из таштыкского склепа (№1) у горы Тепсей на Енисее — рис. 2, 5 (Грязнов, 1979, рис. 59). При всём своеобразии таштыкского стиля такое совпадение вряд ли может считаться случайным. Справа на той же пластине изображены две пары как бы стоящих друг за другом и повёрнутых головами в разные стороны лошадей (рис. 2, 7). Точно такая же пара повёрнутых головами в разные стороны лошадей представлена на одном из фрагментов деревянных таштыкских планок из Ташебинского чаатаса — рис. 2, 8) (Подольский, 1998, рис. 1, 5а). Возможно, что семантически «сокращённым» вариантом, своего рода идеограммой подобных композиций являются амулеты в виде антипоидально расположенных головок лошадей, известные по многочисленным находкам в памятниках таштыкской культуры. По свидетельству М.П. Грязнова, «сохранившиеся на планках рисунки, несомненно, представляют собой лишь контуры бывших здесь полихромных изображений» (Грязнов, 1979, с. 105). Возможно, это каким-то образом связано с тем, что гравировки на шиловских пластинах, выполненные тонким резцом, были «зачернены» (Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 1998, с. 104).
Фигура лани, которую терзает медведь на шиловской пластине напоминает изображение лани с вывернутой задней частью туловища под ногами одного из крупных кошачьих хищников на обкладке высокой передней луки седла из Кудыргэ — рис. 2, 6 (Гаврилова, 1965, табл. XV-XVI). На кудыргинских обкладках имеются и фигуры зайцев, правда, не лежащих, как на шиловской пластине с драконами, а бегущих. Определённая линия связей между таштыкским и кудыргинским, то есть раннетюркским, культурными комплексами прослеживается и по другим материалам. Не вдаваясь специально в эту тему, можно отметить, например, что кудыргинские серьги с лировидной дужкой и литой подвеской-шариком найдены в одном из таштыкских склепов на Енисее (Грязнов, 1979, рис. 67, 36), а типично таштыкские пряжки с орнаментированным щитком имеются в Кудыргэ (Васютин, 1997, рис. 3). На наш взгляд, объяснение этому может быть только одно: образование Первого тюркского каганата в Центральной Азии, естественно, не означало конца таштыкской культуры на Енисее. Поэтому некоторые элементы таштыкской культуры, особенно
(184/185)
после похода Мухан-кагана, могли быть инкорпорированы в культуру Первого тюркского каганата. Вероятно, именно таким образом на шиловской пластине образовалась весьма своеобразная композиция: «таштыкский» медведь, терзающий «кудыргинскую» лань (рис. 2, 4).
В двух из опубликованных шиловских пластин представлены батальные сцены с участием тяжеловооруженных воинов-копейщиков в шлемах (всадников или показанных в пешем строю) и легковооружённых воинов-лучников с распущенными волосами, стреляющих «с колена» (рис. 2, 9, 10). На одном из более мелких фрагментов изображены воины в шлемах, скрывающиеся за стенами осаждённой (?) крепости. Тяжеловооружённые воины, несомненно, европеоиды — «они, очевидно, принадлежат к трём частям одного и того же войскового соединения, если судить по разнохарактерным флажкам на их копьях» (Багаутдинов, [Богачёв,] Зубов, 1998, с. 253). Пешие лучники, скорее всего, относятся к иному — монголоидному или смешанному антропологическому типу, что подчёркивает их противостояние тяжеловооружённым воинам.
Аналогичные фигуры стреляющих «с колена» лучников хорошо известны в петроглифах Саяно-Алтайского нагорья (рис. 2, 11-13). Такие же изображения представлены в гравировках по кости, найденных на Тянь-Шане — на одной из пластин из могильника Сутуу-Булак (Худяков, Табалдиев, Солтобаев, 1996, с. 243) и на срединной накладке лука из могильника Тюш-Табе (Кибиров, 1957, рис. 5). В последнем случае накладка с подобным изображением найдена вместе с деталями поясного набора, выполненными в геральдическом стиле, что указывает не только на раннюю дату данного комплекса, но и на распространение их в едином потоке раннетюркских культурных традиций.
Помимо приведённых «прямых» аналогий отдельным изображениям на шиловских пластинах в раннесредневековом искусстве восточных районов Азии, следует кратко остановиться и на других, так сказать «опосредованных», параллелях, конкретно не представленных в изображениях на шиловских пластинах, но показывающих тот культурно-исторический фон, в условиях которого формировалась древнетюркская изобразительная традиция. Наибольший интерес из них представляют гравировки на костяных пластинах из Сутуу-Булака (Тянь-Шань), на одной из которых представлена батальная сцена — столкновение двух отрядов лучников. Изображённые на ней воины с распущенными волосами, скорее всего, тюрки (Вайнштейн, Крюков, 1966). Физиономически они похожи на тяжеловооружённых воинов шиловских пластин. Их противники — с чётко выраженными горбатыми носами и уложенными «венчиком» волосами — представляют иной антропологический тип. По мнению авторов публикации, это согдийцы (Худяков, Табалдиев, Солтобаев, 1996, с. 244). По своему содержанию — вооружённое столкновение воинов двух разных этнических групп — изображения на этой пластине из Сутуу-Булака синонимичны гравировкам на одной из шиловских пластин.
На другой пластине из Сутуу-Булака показаны сидящие в юрте мужчина с сосудом (?) в руке (также «тюрк») и женщина в трёхрогом головном уборе. По всем признакам они наиболее близки известным изображениям на кудыргинском валуне и одному из рисунков Сулекской писаницы, где также показаны два сидящих в юрте персонажа в трёхрогих головных уборах (Кызласов, 1998). Сцена «коленопреклонения с лошадьми» на кудыргинском валуне (Гаврилова, 1965, табл. VI) повторяется (в «сокращённом» виде) на каменном изваянии из Хара-Яма — Монгольский Алтай (Кубарев, 1995), а трёхрогие головные уборы, как уже говорилось, наиболее характерны для каменных изваяний Семиречья. Ещё одно такое вотивное «изваяние», приведённое в книге Я.А. Шера (Шер, 1966, рис. 18) происходит из Северной Монголии. Показательно, что во всех этих случаях речь должна идти не об изваяниях в прямом значении этого слова, а гравировках по камню, что было впервые отмечено А.А. Гавриловой по поводу кудыргинского валуна ещё в 1965 г. (Гаврилова, 1965, с. 20). Возможно, эта особенность вообще является одним из наиболее характерных признаков статуарных памятников периода Первого тюркского каганата. Только уже после этого «эпоха гравировок» сменилась изготовлением круглой скульптуры.
Приведённые параллели «второго плана» (а количество их можно было бы увеличить) очерчивают тот ареал, в котором, по всей вероятности, происходило формирование раннетюркской изобразительной традиции: северная и северо-западная Монголия — Горный Алтай и Минусинская котловина (пока неясным остаётся участие в этом процессе населения Тувы) — Тянь-Шань. Что касается внешних влияний, то, видимо, иранская линия связей на этом этапе тюркского культурогенеза имела большее значение, чем китайская. Так, например, крупные фигуры стоящих хищников с оскаленной пастью, поднятым хвостом и характерным образом переданной (в виде коротких эсовидных линий) шерстью на кудыргинских обкладках (Гаврилова, 1965, табл. ХV-XVI) до деталей повторяют изображение стоящего тигра на одном из сасанидских блюд, найденном в Пермской области (Смирнов, 1909, №311). Рядом с упоминавшейся выше «сценой в юрте» Сулекской писаницы помещены крупные фигуры стоящих баранов, рога которых переданы анфас. Такой приём, как убедительно показано И.Л. Кызласовым, был распространён в сасанидском искусст-
(185/186)
ве (Кызласов, 1998). Иранским влиянием, как отмечалось, объясняется переоформление, в соответствии с иконографией сэнмурва, образа китайского дракона и изображения луков «сасанидского типа» на шиловских пластинах.
Возвращаясь к «сцене в юрте» из могильника Сутуу-Булак на Тянь-Шане, можно сказать, что здесь, пользуясь образным выражением Л.Н. Гумилёва, изображены «тюркюты у себя дома» (Гумилёв, 1967, с. 66), то есть в логическом начале пути, в дальнейшем приведшем к широчайшим завоеваниям, некоторое представление о которых дают сюжетные гравировки шиловских пластин.
В этом ключе, возможно, следует рассматривать и смысловое содержание композиций на шиловских пластинах, хотя, как во всех других случаях «расшифровки» произведений древнего и средневекового искусства, вряд ли оно может быть раскрыто с исчерпывающей полнотой. В своё время М.П. Грязнов по поводу изображений на таштыкских (тепсейских) планках (а между ними и шиловскими пластинами, безусловно, есть определённые «точки соприкосновения») писал, что эти рисунки «повествовательные, рассказывающие о каких-то событиях, исторических или легендарных, но не мифологических. Вероятно, это иллюстрации к популярным в то время историческим преданиям, рассказам, легендам, а, может быть, и к историческим песням» (Грязнов, 1971, с. 104). Такого рода «былинная» интерпретация вполне применима и для изображений на шиловских пластинах, повествующих о перипетиях какого-то похода отряда тяжеловооружённых тюркских воинов, скорее всего, изначально имевшего место в действительности, но ставшего легендарным. При этом они попадают на восток («царство Дракона»), на север («в царство Медведя»), сталкиваются со степняками (стреляющие «с колена» лучники), а в каком-то из оазисов попадают в осаждённую крепость. Знаковое значение каждой из показанных сцен делало содержание и последовательность всего повествования понятным для зрителя, заполнявшим лакуны между ними хорошо известными ему (в устной передаче?) «связками».
С точки зрения этнической принадлежности, изображённые на шиловских пластинах тяжеловооружённые воины, скорее всего — тюрки; а погребённые в Шиловском кургане — ближайшие потомки (во 2-3 поколении) выходцев из Центральной (или Средней) Азии, хранившие память о своём героическом прошлом в период господства Первого тюркского каганата. Однако, более точное определение зависит от того, какое значение вкладывается нами в само понятие «тюрки» — собственно этническое (генетическое), этнокультурное или этносоциальное (политическое). Для ответа на эти вопросы необходим тщательный анализ всех материалов Шиловского могильника, в первую очередь — деталей погребального обряда, но это уже тема другого исследования.
Литература. ^
Багаутдинов Р.С. Вопросы интерпретации резных изображений на шиловских костяных пластинах // Международная конференция по первобытному искусству. Тезисы докладов. — Кемерово, 1998.
Васютин А.С. Особенности культурогенеза в истории раннего средневековья Кузнецкой котловины (V-IX вв.) // Памятники раннего средневековья Кузнецкой котловины. — Кемерово, 1997.
Грязнов М.П. Таштыкская культура // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. — Новосибирск, 1979.
Кляшторный С.Г. Первый тюркский каганат // История Востока в средние века. — М., 1995.
Кубарев В.Д. Сэнмурв из Калбак-Таша // Первобытное искусство. Наскальные рисунки Евразии. — Новосибирск, 1992.
(186/187)
Кубарев В.Д. Изваяние с реки Хара-Яма // Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия Алтая. Тезисы докладов. — Барнаул, 1995.
|