|
А.Д. ГрачРис. 1. Общий вид древнетюркского комплекса в Хачы-Хову.(Открыть Рис. 1 в новом окне) |
Рис. 2. Стелы в оградах и погребения с сожжением в Хачы-Хову (план и разрез).(Открыть Рис. 2 в новом окне) |
Рис. 3. Прорисовки изображений на стеле из ограды 1.
(Открыть Рис. 3 в новом окне)
двух примыкающих друг к другу оград, внутри которых установлены стелы (на стелах — древнетюркские изображения и знаки енисейского письма), и четырёх кольцевых выкладок.
Эти памятники были обнаружены нами в 1955 г. В 1961 г. мы вновь обследовали эту группу вместе с проф. И.А. Батмановым и З.Б. Арагачи, которые специально прибыли в Овюрский район Тувы, чтобы принять участие в работах и ознакомиться с памятниками на месте. И.А. Батманов определил на стелах знаки енисейского письма. Затем вся эта группа объектов была нами полностью раскопана (рис. 1 — 3) [2].
Ограда 1. Составлена из врытых на ребро плит, форма в плане четырёхугольная, ориентирована сторонами на северо-запад, северо-восток, юго-запад, юго-восток, размеры — 2,38x1,5 м. В центре ограды вкопана стела, обращённая широкими сторонами на юго-восток и северо-запад. Размеры стелы: полная высота 2,28 м, высота от дневной поверхности 1,81 м, наибольшая ширина 0,48 м, толщина 0,24 м.
Изображения нанесены на юго-западной плоскости стелы (рис. 3). На верхней части стелы высечено тамгообразное изображение горного козла типа Чуруктуг-Кырлан [3], отделённое от остальных изображений и знаков фигурной полоской. Ниже разделительной полоски идут знаки енисейского письма, под ними — схематичное изображение лучника, стреляющего в горного козла (лук относится к типу сложных). Ещё ниже — тамгообразные знаки.
В ямке, вырытой некогда для основания стелы, — плотная забутовка из обломков горных пород.
Ограда 2. Четырёхугольная ограда аналогичной ориентировки, примыкающая к предыдущей с юго-запада (имеется смежная стенка), размеры — 1,85x1,63 м. В центре ограды вкопана стела, обращённая, так же, как и предыдущая, широкими сторонами на юго-запад и северо-запад. Размеры стелы: полная высота 3,35 м, высота от дневной поверхности 2,38 м, наибольшая ширина 0,7 м, толщина 0,4 м. На юго-западной стороне стелы, обращённой в сторону Саглынской долины, нанесён знак ►◄ (древнетюркское «баш»). Яма, в которую вкопана стела, заполнена забутовкой из мелких обломков горных пород и каменных плиток. У юго-восточной стороны ямы — жжёное пятно, огражденное плитками, в золе найдены две необожжённые кости животных.
Возле оград — четыре идентичные кольцевые выкладки из камней (рис. 2). В центре каждой из выкладок — ямки глубиной 0,10-0,50 м от горизонта, заполненные золой, в которой обнаружены обломки кальци-
нированных костей человека. Во всех случаях ямки перекрыты каменными плитками.
Енисейская надпись на стеле из ограды 1 дешифруется И.А. Батмановым как имя собственное: транслитерация — Нумш бш, чтение — Номыш баш, знак ниже — рь (эр — муж, богатырь) [4]. На второй стеле повторяется один из знаков первой стелы — баш [5].
На правобережье р. Кыды-Халыын (приток Саглы), неподалеку от Хачы-Хову, возле тюркских поминальных оградок с балбалами была найдена перевернутая и перемещённая плита со знаками, которые И.А. Батманов трактует как добуквенные знаки [6], перекликающиеся со знаками, которые в свое время опубликовал С. В. Киселев [7].
Древнетюркские надписи из Хачы-Хову [8] ещё раз опровергли тезис В.В. Радлова и некоторых других тюркологов об отсутствии подобных памятников южнее хребта Танну-Ола. Первая древнетюркская надпись южнее Танну-Ола была обнаружена в 1950 г. Ю.Л. Аранчыном в местности Кезек-Терек (Сайгын) Тес-Хемского района Тувы [9].
Ближайшей аналогией памятникам группы Хачы-Хову являются разновысокие стелы в смежных оградах, обнаруженные на юго-востоке Тувы — в высокогорном сумоне Моген-Бурен [10] и в Монголии — в районе озера Баян-Hyp [11]. Несомненно аналогичен этой группе и комплекс, раскопанный нами в долине р. Хемчик [12].
Китайские династийные хроники свидетельствуют о том, что на определённом этапе истории тюрок-тугю обряд трупосожжения при похоронах знатных тюрок существовал до первой трети VII в. н. э. В Чжоу-шу о погребальном обряде тюрок мы читаем следующее: «Тело покойника полагают в палатке. Сыновья, внуки и родственники обоего пола закалывают лошадей и овец и, разложив перед палаткою, приносят в жертву; семь раз объезжают вокруг палатки на верховых лошадях, потом пред входом в палатку ножем надрезывают себе лицо и производят плач; кровь и слёзы совокупно льются. Таким образом поступают семь раз и оканчивают. Потом в избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые он употреблял, вместе с покойником сожигают; собирают пепел и зарывают в определённое время года в могилу. Умершего весною и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет
желтеть или опадать; умершего осенью или зимой хоронят, когда цветы начинают развёртываться (речь идёт о погребении остатков кремации. — А. Г.). В день похорон, так же как и в день кончины, родные предлагают жертву, скачут на лошадях и надрезывают лице. В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик [13] покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи. По принесении овец и лошадей в жертву до единой вывешивают их головы на вехах» [14].
Этот текст, хорошо известный всем занимающимся историей и археологией древних тюрок, ныне, в свете новых данных, полученных, в частности, при раскопках неизвестных ранее древнетюркских погребений с сожжением, нуждается в некоторых дополнительных комментариях.
Представляется очевидным, что приведённые сведения, суммарно характеризующие древнетюркский похоронный обряд, сводят воедино как факты, относящиеся к собственно погребальному ритуалу, так и факты, характеризующие сооружение комплексов поминального характера. В свое время мы уже указывали, что сооружение здания при могиле — это одно из наиболее пышных проявлений погребального ритуала, соблюдавшееся при захоронении наиболее знатных лиц в районе каганских усыпальниц на Орхоне [15]. Ритуал погребений тюркской знати в остальных областях каганата был несравненно скромнее, что и нашло отражение в памятниках, исследованных в долине Хачы-Хову и в верховьях Хемчика. В то же время эти памятники обнаруживают в ряде деталей сходство с орхонскими. Прежде всего следует указать на изображение горного козла, помещенного в верхней части стелы из ограды один в Хачы-Хову, точно так же как и на стелах в честь Кюль-Тегина (умер в 731 г.) и его брата кагана Бильге (умер в 734 г.). Тамгообразное изображение горного козла, являвшееся у древних тюрок символом власти и в ряде случаев символом каганского имени, получило широчайшее распространение среди наскальных изображений древнетюркского времени, зафиксированных на территориях Монголии, Тувы, Алтая, Средней Азии и Казахстана и др.
Данные письменных источников и археологический материал позволяют нам датировать обнаруженные в Туве древнетюркские комплексы с трупосожжением VI — первой половиной VII в. н. э.
До какого времени трупосожжение являлось господствующей формой погребального обряда у племён, входивших в первый тюркский каганат? Письменные источники дают на этот вопрос вполне определённый ответ — обряд трупосожжения стал вытесняться обрядом трупоположения в первой трети VII в. Смена погребального обряда послужила даже предметом весьма резкой дипломатической переписки, когда китайский император обвинил тюркского кагана Хйели в отходе от обычаев предков. Последний засвидетельствованный в хрониках факт погребения по обряду трупосожжения относится к 634 г. [16], когда состоялись похороны тюркского кагана Хйели, пленённого войсками императора Тайцзуна. Между тем обряд трупосожжения, по-видимому, имел место на Орхоне и позднее — при погребениях тюркских каганов, принцев и наиболее выдающихся деятелей II тюркского каганата. Что же касается областей тюркской
кочевой империи (от Хангая до Тянь-Шаня), то обряд трупоположения (господствующая форма — трупоположение с конём) распространился в это время повсеместно и безраздельно. Древнетюркские погребения с трупоположением зафиксированы и исследованы в Туве [17], на Алтае [18], в Монголии [19], Казахстане [20], Средней Азии [21], a также в Минусинской котловине. [22]
Позднейшие погребения с сожжением, исследованные в Центральной Азии, связаны с эпохой экспансии енисейских кыргызов и относятся
к IX-X вв. н. э. Древнекыргызские сожжения, исследованные как на территории метрополии государства енисейских кыргызов (в Минусинской котловине), так и на территории Центральной Азии (в Туве и в Монголии), по ряду важных особенностей погребального ритуала и по конструктивным особенностям погребальных сооружений резко отличаются от древнейших тюркских сожжений, обнаруженных в Овюрском и Бай-Тайгинском районах Тувы.
Основные особенности кыргызских погребальных сооружений в Туве сводятся к следующему: это наземные сооружения округлой в плане формы; в зависимости от масштаба курганов диаметр сооружений колеблется от 2-3 до 16 м; остатки сожжений находятся либо на уровне древней поверхности почвы, либо в неглубоких ямах, располагающихся, как правило, под центром надмогильного сооружения. В Минусинской котловине подобный тип кыргызских погребений был зафиксирован при раскопках Уйбатского и Копёнского чаатасов, могильника Капчалы I и в других пунктах [23], а в Туве — при раскопках могильников Тора-Тал-Арты, Саглы-Бажи I, Улуг-Хорум (Эйлиг-Хем III), у с. Малиновка и др. [24]
Итак, погребения с сожжением, обнаруженные к настоящему времени в Центральной Азии и относящиеся к древнетюркскому времени, распадаются на две хронологические группы. Первая из этих групп датируется, как уже указывалось, VI — первой половиной VII в. и включает памятники, оставленные центральноазиатскими тюрками. Вторая группа (кыргызская) датируется временем не ранее 840 г. н. э. и генетически не связана с первой.
Вопрос о происхождении обряда трупосожжения у центральноазиатских тюрок остается пока не совсем ясным [25]. Но совершенно очевидно, что выделение этого древнейшего типа тюркских погребений имеет принципиальное значение, заполняя один из имевшихся разрывов между нарративными источниками и археологическими данными.
[1] [с. 207] Большинство исследователей (С.В. Киселёв, Л.А. Евтюхова, С.И. Вайнштейн, Я.А. Шер, Л.Р. Кызласов, М.X. Маннай-оол, С.А. Плетнёва, А.Д. Грач и др.) считают эти тюркские оградки сооружениями поминального характера. Другая группа исследователей (М.П. Грязнов, С.И. Руденко, Л.Н. Гумилёв, А.А. Гаврилова) считает оградки погребениями с трупосожжением. Последняя точка зрения представляется нам неправомерной, так как в оградках не обнаружены кальцинированные человеческие кости, а во многих из них вообще отсутствуют остатки каких-либо сожжений.
[2] [с. 209] Раскопки проводились 1-ым археологическим отрядом Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции Института этнографии АН СССР под руководством автора.
[3] [с. 209] Об изображениях типа Чуруктуг-Кырлан см. А.Д. Грач. Петроглифы Тувы, I (Проблема датировки и интерпретации, этнографические традиции). Сборник МАЭ, т. XVII. М.—Л., 1957, стр. 385-403, 408-414, 426 и сл.; он же. Петроглифы Тувы. II (Публикация комплексов, обнаруженных в 1955 г.). Сборник МАЭ, т. XVIII. М.-Л., 1958, стр. 339-383.
[4] [с. 210] И.А. Батманов, З.Б. Арагачи, Г.Ф. Бабушкин. Современная и древняя енисеика. Фрунзе, 1962, стр. 25-27.
[5] [с. 210] Там же, стр. 26.
[6] [с. 210] Там же, стр. 25.
[7] [с. 210] С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, стр. 613, табл. L, 10-11.
[8] [с. 210] Л.Р. Кызласов, настаивая на том, что начертания на стелах в Хачы-Хову вообще нельзя отнести к числу памятников письменности, подверг сомнению выводы И.А. Батманова (см. Л.Р. Кызласов. О датировке памятников енисейской письменности. СА, 1965, № 3, стр. 39 и сл.). Нам представляется очевидным, что прав в данном случае И.А. Батманов, являющийся крупным специалистом в области лингвистики. К тому же в ходе полемики Л.Р. Кызласов перепутал памятники из Хачы-Хову и Кыды-Халыына. К сказанному нам остается добавить, что идеограмма ►◄ (баш) представлена во всех известных таблицах орхоно-енисейского алфавита (от работ П.М. Мелиоранского до изданий С.Е. Малова и И.А. Батманова; см. П. Мелиоранский. Памятник в честь Кюль-Тегина. ЗВОРАО, т. XII. СПб., 1899; С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследования. М.-Л., 1951, стр. 17; И.А. Батманов, З.Б. Арагачи, Г.Ф. Бабушкин. Указ. соч., таблица между стр. 22 и 23.
[9] [с. 210] Ю.Л. Аранчын. О древних камнеписных памятниках на территории Тувинской автономной области. Уч. зап. ТНИИЯЛИ, вып. 1. Кызыл, 1953, стр. 55-58.
[10] [с. 210] А.Д. Гpач. Археологические исследования в Западной Туве. КСИЭ, вып. XXIII, 1955, стр. 22, рис. 4.
[11] [с. 210] А.К. Рождественский. На поиски динозавров в Гоби (Путевые заметки участника экспедиции). М., 1954, стр. 158 и сл.
[12] [с. 210] А.Д. Гpач. Археологические раскопки в Сут-Холе и Бай-Тайге (Полевой сезон 1959 г.). Тр. ТКЭАН, т. II. М.-Л., 1966, стр. 105, рис. 32.
[13] [с. 211] Иной летописный вариант — «каменный знак». См. Р.Ф. Итс. О каменных изваяниях в Синьцзяне. СЭ, 1958, № 2, стр. 102.
[14] [с. 211] Н.Я. Бичуpин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I. М.-Л., 1950, стр. 230; ср. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-Türken (T'u-küe), Bd. 1. Wiesbaden, 1958. S. 9, 42.
[15] [с. 211] А.Д. Гpач. Каменные изваяния Западной Тувы (К вопросу о погребальном ритуале тугю). Сборник МАЭ, т. XVI. М.—Л., 1955, стр. 426 и сл.
[16] [с. 211] Н.Я. Бичурин. Указ. соч., т. I, стр. 256.
[17] [с. 212] С.И. Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г. Уч. зап. ТНИИЯЛИ, вып. 2. Кызыл, 1954, стр. 141-143, 148-153; он же. Некоторые итоги работ археологической экспедиции ТНИИЯЛИ в 1956-1957 гг. Там же, вып. 6, 1958, стр. 218-220, 233; А.Д. Грач. Древнетюркское погребение с зеркалом Цинь-вана в Туве. СЭ, 1958, № 4, стр. 18-34; он же. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве (Полевой сезон 1957 г.). Тр. ТКЭАН, т. I. М.-Л., 1960, стр. 9-12; 17-40, 69-72; он же. Археологические раскопки в Кара-Холе и Монгун-Тайге (Полевой сезон 1958 г.). Там же, стр. 73, 120-143, 146-148; он же. Древнетюркские курганы на юге Тувы, КСИА, вып. 113, 1966; он же. Археологические исследования в Сут-Холе и Бай-Тайге (Полевой сезон 1959 г.). Там же, стр. 81, 96-99, 105-107; Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата (VI-VIII вв.). ВМУ. Серия IX. История, 1960, № 1, стр. 51-56; он же. Этапы средневековой истории Тувы (в кратком изложении). Там же, 1964, № 4, стр. 69-74, 81 и сл.; Ю.И. Тpифонов. Работы на могильнике Аргалыкты. Сб. Археологические открытия 1965 г. М., 1966, стр. 25-27; М.X. Маннай-оол. Итоги археологических исследований ТНИИЯЛИ в 1961 г. Уч. зап. ТНИИЯЛИ, вып. 10. Кызыл, 1963, стр. 238-241.
[18] [с. 212] В.В. Радлов. Сибирские древности. Из путевых записок В.В. Радлова. ЗРАО, VII, 1895; С. Руденко, А. Глухов. Могильник Кудыргэ на Алтае. Материалы по этнографии, т. III, вып. 2. Л., 1927, стр. 37-52; Л.А. Евтюхова, С.В. Киселёв. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции. Тр. ГИМ, вып. XVI. М., 1941, стр. 92-117; Л.Н. Гумилёв. Алтайская ветвь тюрок-тугю. СА, 1959, № 1, стр. 107-111; А.А. Захаров. Материалы по археологии Сибири, раскопки акад. В.В. Радлова в 1865 г. Тр. ГИМ, вып. I. М., 1926, стр. 100-106; A.A. Гавpилова. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965; С.В. Киселёв. Указ. соч., стр. 492 и сл., 497-500, 512 и сл., 530-546.
[19] [с. 212] Г.И. Боровка. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. Сб. Северная Монголия, т. II. Л., 1927, стр. 72-76; Л.А. Евтюхова. О племенах Центральной Монголии IX в. СА, 1957, № 2, стр. 205-227; Н. Сэр-Оджав. БНМАУ дахь эртний турэгийн археологийн дурсгалууд (автореф. канд. дисс. на монг. яз.). Улан-Батор, 1965; Erdélyi Istvan, D. Navaan, AZ 1963. Evi mongolmadyar régészeti expedicio eredményei. Archaeologiai Ertesito, vol. 92. Budapest, 1965, 73-85.
[20] [с. 212] С.С. Черников. К изучению древней истории Восточного Казахстана. КСИИМК, вып. 69, 1957, стр. 18-20; Ф.X. Арсланова. Бобровский могильник. Изв. АН Казахской ССР. Серия общественных наук, вып. 4. Алма-Ата. 1963; она же. Средневековый могильник из Прииртышья. Сборник статей аспирантов и соискателей. Общественные науки — история, философия, экономика, вып. III. Алма-Ата. 1963, стр. 3-19.
[21] [с. 212] Чуйская долина. Труды Семиреченской экспедиции. МИА, № 14, 1950, стр. 81; A. Кибиров. Работы Тянь-Шаньского археологического отряда. КСИЭ, вып. XXVI, 1957; А.Н. Бернштам. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. МИА, № 26, 1952, стр. 81-84; Я.А. Шер. Погребение с конём в Чуйской долине. СА, 1961, № 1, стр. 280-282; он же. Памятники алтайско-орхонских тюрок на Тянь-Шане. СА, 1963, № 4, стр. 158, 163-165; Л.П. Зяблин. Средневековые курганы на Иссык-Куле. Тр. Киргизской археолого-этнографической экспедиции, т. II. М., 1959; он же. Археологические работы на Иссык-Куле. КСИИМК, вып. 69, 1957, стр. 94 и сл.; B.И. Распопова. Поясной набор Согда VII-VIII вв. СА, 1965, № 4, стр. 86-88.
[22] [с. 212] С.А. Теплоухов. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. Материалы по этнографии, т. IV, вып. 2. Л., 1929, стр. 56; Л.А. Евтюхова. Археологические памятники енисейских кыргызов-хакасов. Абакан, 1948, стр. 60-67, рис. 112-115; С.В. Киселёв. Материалы археологической экспедиции в Минусинский край в 1928 г. Ежегодник музея. Абакан, 1929, стр. 146-147; В.П. Левашева. Два могильника кыргыз-хакасов. МИА, № 24, 1952, стр. 121, 129-136.
[23] [с. 213] С.А. Теплоухов. Опыт классификации металлических культур Минусинского края, стр. 54 и сл.; Л.А. Евтюхова. К вопросу о каменных курганах на Среднем Енисее. Тр. ГИМ, вып. VIII. М., 1938, стр. 111-122; она же. Археологические памятники енисейских кыргызов-хакасов, стр. 6-69; Л. Евтюхова, С. Киселёв. Чаа-Тас у с. Копёны. Тр. ГИМ, вып. XIII. М., 1940; С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири, стр. 565 и сл., 583-587, 598-604; В.П. Левашева. Указ, соч., стр. 121-129, 135 и сл. Исторические свидетельства см. Н.Я. Бичурин. Указ. соч., т. I, стр. 353; Н.В. Кюнер. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной и Средней Азии и Дальнего Востока. М., 1961, стр. 60.
[24] [с. 213] А.Д. Грач, Л.Г. Нечаева. Краткие итоги полевых исследований, проведенных археологическим отрядом ТКЭАН в 1959 г. Уч. зап. ТНИИЯЛИ, вып. 8. Кызыл, 1960, стр. 186-189; Л.Г. Нечаева. Погребения с трупосожжением могильника Тора-Тал-Арты. Тр. ТКЭАН, т. II. М.—Л., 1966, стр. 108-142; Л.Р. Кызласов. Этапы средневековой истории Тувы (в кратком изложении, стр. 78-83); М.X. Маннай-оол. Итоги археологических исследований ТНИИЯЛИ в 1961 г. Уч. зап. ТНИИЯЛИ, вып. 10. Кызыл, 1963, стр. 240-242; А.Д. Грач. Исследование могильников Улуг-Оймак и Улуг-Хорум. Сб. Археологические открытия 1965 г. М., 1966, стр. 31.
[25] [с. 213] Из того факта, что обряд трупосожжения был известен с начала таштыкской эпохи и перешёл к древним кыргызам Минусинской котловины, Я.А. Шер сделал неожиданный вывод: «Таким образом, трупосожжение у тюрок-тугю также восходит к местным традициям» (см. Я.А. Шер. Каменные изваяния Семиречья. М.-Л., 1966, стр. 35). Должно быть, однако, ясно, что вопрос о происхождении обряда трупосожжения у енисейских кыргызов и тюрок-тугю не может решаться столь упрощённо, так как речь идёт о совершенно разных территориях и этнических группах.