А.А. Гаврилова

Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён.

// М.-Л., 1965. 145 с.

Часть первая. Публикация могильника Кудыргэ

Глава 1. Тюркские памятники.
     2. Могила с «изваянием»-валуном.

Могила, откуда происходит кудыргинский валун с рисунком, известным по развёртке (Руденко и Глухов, 1927, рис. 18), в статье Руденко и Глухова описана особо (там же, стр. 51-52). Она включена в опись наряду с другими могилами под № 16, несмотря на отмеченные её отличия от других могил. Описание валуна не даёт полного представления об этой вещи, а приведённый «эстампаж» вводит в заблуждение, так как неизвестно точное расположение рисунков на валуне. Кроме того, осталось неясным устройство самой могилы. Новые сведения об условиях, где находилась данная могила, условия находки валуна, отражённые на плане, и, наконец, воспроизведение вида валуна, позволяют ответить на эти вопросы.

Могила 16 (табл. VI, А) находилась в северной части северного холма, рядом с овальными кладками без могил, ориентированными с С на Ю, размерами 1.80x1.45 и 1.85x1.25 м. Над могилой овал из камней, 1.75x1.5 м, ориентированный с С на Ю. Под юго-западной частью овала — могила размером 48x72 см, ориентированная по длине с З на В. В могиле на глубине 82 см раздавленный череп и кости грудного ребёнка, положенного головой на З. Над черепом на глубине 58 см валун из буро-зеленоватого песчаника высотой 40 см. На широкой грани изображение мужского лица (табл. VI, 1), на оборотных, узкой и широкой, гранях изображение сцены коленопреклонения (табл. VI, 2). Валун представляет собой миниатюрное каменное «изваяние» (табл. VI, 3), лежавшее личиной вверх, головой внутрь могилы. Вещей при скелете нет.

Как указывалось выше, валун такой же формы и размеров, но без рисунка, обнаружен при внешнем осмотре одной из оградок, что привело меня к предположению, что валун-«изваяние» также первоначально стоял у оградки, а потом был вто-

(18/19)

рично использован для кладки овала могилы 16. Полученные затем данные показали, что на могильнике рядом с могилой 16 находились овальные кладки без могил, такие же по ориентировке, форме и размерам, как и около могилы 16. Эти данные, а также несоответствие в ориентировке кладки и могилы 16 и положение могилы не посередине кладки позволяют заключить, что кладка не имеет отношения к данной могиле, а связана с кладками без могил, упомянутыми выше, сооружёнными, очевидно, после погребения ребёнка в могиле 16. Для ребёнка было специально изготовлено миниатюрное каменное «изваяние», поставленное в изголовье посередине западной стенки могилы, лицом на запад, а затем упавшее лицом вверх, головой внутрь; в таком положении оно и было обнаружено.

Сцена коленопреклонения, изображённая на валуне, опубликованная в статье Руденко и Глухова лишь с кратким описанием, получила ряд толкований. Так, Н. Мавродинов приписал её культу предков, а А. Коллаутц отнёс её к погребальным аттрибутам древнего шаманизма (Kollautz, 1955). Ещё более конкретно толкует эту сцену Л.Р. Кызласов (1949, 1964) — как шаманский обряд погребения ребёнка. Другое толкование дали ей С.В. Киселёв и Л.П. Потапов. Киселёв (1951, стр. 499) считает, что подобным образом показано преклонение бедных перед богатыми и знатными. Потапов (1953, стр. 92) утверждает, что в этой сцене отражены отношения между племенами тогдашнего общества — подчинение одного племени другому, что подтверждается и орхонскими надписями. В бородатой же личине авторы видят изображение лица знатного мужчины (Киселёв), или лиц подобных лицам воинов на каменных изваяниях Алтая, или мужского божества Йерсу (Кызласов).

Для того чтобы решить, какое толкование более вероятно, необходимо детальнее ознакомиться с изображениями на валуне и установить, какое из приведённых мнений позволяет объяснить не только основной смысл сцены коленопреклонения, но и изображённые на ней детали.

Мужская личина, изображённая на ранее изданном рисунке вплотную со сценой коленопреклонения, в действительности с ней композиционно не связана: оба изображения находятся в разных плоскостях и на разных уровнях камня и поэтому здесь публикуются отдельно.

Мужская личина — лицо каменного изваяния — помещена в верхней части валуна, верхушка которого имитирует головной убор. Очертание нижней части головного убора отмечено линией, проходящей над бровями. Под сросшимися бровями косые разрезы глаз, очевидно, подрисованных, судя по линиям, проведённым до висков. Ниже нос, усы и клиновидная бородка (табл. VI, 1) ⁴. [Прим.⁴: На этом изображении неправильно восприняты исследователями некоторые детали. Так Н. Мавродинов, а вслед за ним и другие исследователи, случайное пересечение линии, идущей от глаза, и линии основания головного убора с одной стороны, принял за звериное ухо, но отсутствие таких очертаний с другой стороны указывает, что изображение ушей не входило в замыслы мастера. А. Коллаутц (Kollautz, 1955, рис. 5) неточно воспроизвёл рисунок мужской личины, сделав изображение, принятое за ухо, более похожим на ухо, чем это видно на развёртке, а весь рисунок принял за «наскальное изображение».]

Сцена коленопреклонения, изображенная на двух гранях на обороте валуна, дана здесь в развёрнутом виде. Перед сидящими женщиной и ребёнком стоят на коленях три спешившихся всадника, два из которых держат лошадей за чумбур, лошадь третьего, изображённого в начале шеренги, пасётся в конце шеренги. Кони с подстриженной тремя зубцами гривой взнузданы и засёдланы разными сёдлами — два с низкими луками и одно с высокой, выступающей вперед лукой, с богатыми чепраками. Женщина и ребёнок изображены в узорчатых одеждах, оба с серьгами с каплевидными подвесками в ушах. На женщине трёхрогий головной убор. Лица изображены схематично — лишь прямо посаженные глаза, сросшиеся брови и нос. Рядом с ребёнком колчан и лук в футляре; около человека, изображённого без лошади, лук в футляре и колчан другой формы. На человеке, изображённом без лошади, пояс и на лице, видимо, маска со свисающими жгутами, как у шамана. На дру-

(19/20)

гой, видимо женской фигуре, такой же трёхрогий головной убор, как на женщине, сидящей рядом с ребёнком. На третьем человеке, видимо воине, штрихами показан панцирь. Головной убор на нём похож на мисюрку (табл. VI, 2).

Из всех упомянутых толкований этой сцены наибольшее число деталей позволяет присоединиться к толкованию Л.П. Потапова. Если мы предположим, что здесь изображено подчинение одного племени другому, то легко объяснить, почему колчаны имеют разную форму: обычный, расширяющийся книзу — около женщины с ребёнком и расширяющийся кверху и книзу — у коленопреклонённого всадника. Мастер, изготовивший этот рисунок, как бы подчёркивает этой деталью, что женщина и ребёнок относятся к одному племени, а коленопреклонённые всадники к другому. Этому объяснению не противоречит и такая же трёхрогая тиара на коленопреклонённой женщине, как и на сидящей: это знатная женщина подчинённого племени. Отличие седла на лошади, которую держит женщина, с высокой передней лукой, выступающей вперед, видимо, подчёркивает отличие женского седла от мужских и, вероятно, от седла какого-то не алтайского племени. Древние алтайские женские сёдла отличались, как мы увидим, от мужских, но не имели выступающей вперёд передней луки.

Менее вероятно толкование этой сцены как преклонение перед богатыми и знатными. Этому противоречит такая же тиара на коленопреклонённой женщине, как и на сидящей. И ещё менее вероятно видеть в этой сцене отражение шаманского погребального обряда. Можно согласиться с Л.Р. Кызласовым, что изображён здесь ребёнок, погребённый в этой могиле, очевидно мальчик, так как рядом с ним изображены колчан и лук в футляре. Но вероятнее видеть в женщине рядом с ним его мать, такую же знатную женщину, как и стоящую перед ней на коленях, а не богиню Умай, а в мужской личине — лицо каменного изваяния, а не бога Йерсу. Величиной фигуры сидящей женщины подчёркнуто её превосходство перед побеждёнными, тогда как по отношению к ребёнку её величина обычна для взрослой женской фигуры. Трёхрогие тиары, как показал Л.Р. Кызласов, собравший ряд аналогий этому головному убору, изображались не только на богах, но и на жрецах, и, видимо, обе знатные женщины исполняли в своих племенах и шаманские функции. Можно заметить, что к другому племени относится тот, кого изображает это изваяние: мастером подчёркнуты косо поставленные и подрисованные глаза на мужской личине в отличие от прямо поставленных глаз у женщины и ребёнка.

На вопрос, кого изображают изваяния, письменные источники дают разные ответы, которые детально и критически рассмотрел в специальном разделе о семантике статуй-балбалов А.Д. Грач (1961, стр. 73-77). Одни исследователи, опиравшиеся на летописные данные, считали все изваяния портретами знатных тюрок-тугю, в честь которых сооружались оградки, а простые камни, поставленные у оградок, балбалами, олицетворяющими убитых врагов (Евтюхова, Потапов, Гумилёв, Кызласов). Другие исследователи, опиравшиеся на орхонские тексты, считали подобные изваяния изображением главного врага (Веселовский, Бартольд, Грач). Предлагался и компромиссный путь: решать в каждом отдельном случае, можно ли считать изваяние изображением погребённого или изображением его главного врага или объяснять его каким-либо другим образом (Бернштам, Шер). Идя этим компромиссным путём, рассмотрим все данные источников, ставших общеизвестными, применительно к нашему валуну. Кудыргинский валун полностью соответствует букве летописного источника тем, что он не изваяние, а именно «нарисованный облик» человека, хотя и не на плоской, а на объёмной поверхности валуна, но это не облик погребённого, так как погребён ребёнок, а на валуне изображен бородатый мужчина. Следовательно, в данном случае это не портрет ребёнка, погребённого в этой могиле, хотя малые размеры «изваяния» говорят, что оно было сделано для ребёнка.

Можно ли считать, что это изваяние, в соответствии с толкованием текста орхонских надписей, изображало главного врага? Мог ли ребёнок убить врага? В статье Руденко и Глухова указано, что здесь погребён грудной ребёнок, но в могиле дли-

(20/21)

ной около 70 см мог быть погребен ребёнок и большего возраста. Если правильно предположение ряда исследователей (Киселёв, Кызласов), что погребённый ребёнок изображён сидящим в сцене коленопреклонения рядом с луком в футляре и колчаном, то этим, видимо, подчёркнуто, что он умел стрелять из лука. Известны легенды о необычайной силе ребёнка, будущего богатыря. Так, в легенде о Кара-бае и Сары-бае говорится о ребёнке Козу-Курпеч. К семи годам он наносил тяжкие увечья своим сверстникам, а в борьбе со взрослыми убивал своих противников (Кастанье, 1910, стр. 282). Вероятно ли высказанное ранее мнение, что валун относится к изображениям, связанным с культом предков (Mavrodinov, 1943, стр. 108-109)? Пока нет данных в пользу этого предположения. Это «изваяние» отличается от остальных лишь техникой нанесения рисунка и его местонахождением: оно стояло не с восточной, а с западной стороны. Но вопрос о значении этих отклонений пока остается открытым. Сравнивая это «изваяние» с другими, известными к настоящему времени по специальным исследованиям изваяний северного Алтая (Евтюхова, 1941), южной Сибири и Монголии (Евтюхова, 1952), Тувы (Грач, 1961) и Семиречья (Шер, 1963), можно заметить, что оно отличается малыми размерами и техникой исполнения рисунка, позволяющей назвать его изваянием условно, так как рисунок выполнен резными линиями, а не рельефом. Важно то, что изображено на одной его стороне только лицо. Лицевые изваяния всеми упомянутыми исследователями объединяются в одну группу, а изваяния-фигуры с изображением рук, сосуда и других реалий — во вторую. Имеются и общие черты у тех и других, в том числе и на нашем валуне. Например, сочетание сросшихся бровей и заострённой бородки на изображении лица кудыргинского «изваяния» мы находим и на лицевых изваяниях (Грач, 1961, табл. I, 9; табл. II, 38, 46), и на изваяниях-фигурах (Евтюхова, 1952, рис. 3, 2). Сцену коленопреклонения мы находим также и на кудыргинском лицевом «изваянии», и на изваянии-фигуре в Туве (Грач, 1958а, стр. 151-158; 1961, табл. I, 5). Таким образом, изготовление кудыргинского лицевого «изваяния» теми, кто изготовлял и подобные изваяния, и изваяния-фигуры, несомненно; и этим племенем, судя по памятникам орхонским, были тюрки-тугю.

Не исключена возможность, что этой сценой коленопреклонения отражены успехи тюрок-тугю вскоре после их выхода на историческую арену. Не противоречит ли этому предположению обряд погребения? Мы знаем по письменным источникам, что тюрки-тугю хоронили по обряду трупосожжения, а в могиле 16 ребёнок погребён по обряду трупоположения. Но известно также, что тюрки-тугю хоронили в первой четверти VII в. в земле, насыпая курган из камней (Потапов, 1953, стр. 87). На данной могиле кургана из камней нет, может быть потому, что эта могила детская. Этой дате не противоречат и изображения серёг с каплевидными подвесками, бытовавшими в период сооружения могил кудыргинского типа, и изображение подстриженной тремя зубцами гривы. Из многочисленных аналогий подобной стрижки, приведённых Л.Р. Кызласовым и отражающих широкое распространение этого обычая (Кызласов, 1949, стр. 54), можно упомянуть одну, датируемую 637 г. (Веймарн, 1961, рис. 224, 225), указывающую на бытование подобного подстригания гривы и в предполагаемый период сооружения данной могилы.

На основании описанной кудыргинской могилы с «изваянием»-валуном можно предполагать, что тюрки-тугю с переходом от трупосожжения к трупоположению хоронили не в обычных курганах, как считалось ранее, а продолжали сооружать около своих могил каменные изваяния, как на данной кудыргинской могиле, или ряды камней, как на могильниках, состоящих из оградок без насыпей и с насыпями. В последних можно ожидать, вероятно, захоронения с трупоположением. Насколько верно это предположение, покажут дальнейшие раскопки.

наверх