Д.Г. Савинов
Об изменении этнического состава населения Южной Сибири по данным археологических памятников предмонгольского времени.
Одним из наименее изученных периодов в истории Саяно-Алтая остаётся начало 2-го тысячелетия н.э. — предмонгольское время, XI-XII вв. Детально рассматривая периодизацию позднекочевнических могил Алтая, А.А. Гаврилова, например, вынуждена была отметить, что «ещё не выявлены алтайские памятники XI-XII вв., что является задачей дальнейшего исследования» [1]. Эти исследования имеют большое значение не только потому, что необходимо заполнить лакуну в периодизации культуры поздних кочевников, но также потому, что они направлены на выяснение этнокультурной и исторической обстановки в степи накануне монгольского завоевания.
В настоящее время комплексы предмонгольского времени обнаружены в достаточно большом количестве в Минусинской котловине [2], Туве [3], меньше на Алтае [4] и в Монголии [5]. В собраниях музеев страны [6] имеется много предметов из таких же комплексов, найденных при случайных обстоятельствах.
Хронологическое место этих памятников определяется XI-XII вв. путём сравнительного типологического анализа имеющегося в них инвентаря с комплексами сросткинского (IX-X вв.) и монгольского (XIII-XIV вв.) времени и благодаря отдельным датирующим находкам, в первую очередь мелким уплощённым наконечникам стрел различной формы, имевшим широкое распространение в памятниках Восточной Европы [7].
(255/256)
Табл.
I. — комплексы IX-X вв. н.э.; II — смешанные комплексы XI в.; III — комплексы XI-XII вв. н.э.
I — 1, 2, 4, 5, 9 — Шанчиг. Тува (по Л.Р. Кызласову), 3, 6 — Уйбатский чаатас. Минусинская котловина (по Л.А. Евтюховой), 7, 8 — Бай-Булун. Тува (по Л.Р. Кызласову);
II — 10-24 — Эйлиг-Хем III. Тува (раск. А.Д. Грача);
III — 25, 26, 27, 29, 31, 32, 33 — Малиновка. Тува (по Л.Р. Кызласову), 28 — Абакан. Минусинская котловина (по А.Н. Липскому), 30 — Урбюн. Тува (раск. автора), 34 — Уюк-Тарлык. Тува, 35 — Шанчиг. Тува (по Л.Р. Кызласову), 36, 37, 38 — Чёрная. Минусинская котловина (раск. Г.П. Сосновского), 39, 40— Каменка. Минусинская котловина (раск. Я.А. Шера).
(256/257)
Заслуга первого научного исследования культуры XI-XII вв. в Южной Сибири принадлежит Л.Р. Кызласову. Сначала теоретически, по данным письменных источников [8], а затем на археологическом материале своих раскопок [9], Л.Р. Кызласов доказывает, что территории современной Тувы, Хакасии и Алтая в IX-XII вв. н.э. входили в состав древнехакасского государства и Тува впервые была завоевана монголами Джучи только в 1207 г. [10]. Принимая 840 год как terminus post quern для кыргызских памятников в Центральной Азии, он делит их на два последовательных этапа (IX-X и XI-XII вв.) и определяет их этническую принадлежность на всем протяжении как древнехакасскую [11]. По другим исследованиям, кыргызы в Туве после 840 г. просуществовали только до начала X в. и были оттеснены за Саяны монголоязычными киданями [12]. Имеется также компромиссная точка зрения, по которой, возможно, какая-то часть кыргызов оставалась в Туве и после X в. [13].
Обряд трупосожжения у енисейских кыргызов исключает возможность антропологических исследований, поэтому повышается значение археологических материалов, которые наряду с данными письменных источников играют важнейшую роль в решении исторических и этногенетических вопросов.
Хронологическое и этнокультурное определение памятников первого этапа (IX-X вв.) по периодизации Л.Р. Кызласова как кыргызских никакого сомнения не вызывает. Они характеризуются обрядом погребения в неглубоких ямах с остатками трупосожжения, конструктивными деталями могильного сооружения [14] и приёмами растительной орнаментации (табл. I, 1-9). К этому кругу памятников в Туве относится Тора-Тал-Арты [15], Шанчиг [16], материалы старых раскопок А. В. Андрианова [17], в Минусинской котловине — часть вещей смешанного Тюхтятского клада [18] и Уйбатский чаа-тас [19].
На месте поздних погребений Уйбатского чаа-таса (в ряду других кыргызских памятников на Среднем Енисее) следует остановиться особо. Обычно они рассматриваются вместе с могилами Копёнского чаа-таса (II тип погребений по классификации Л.А. Евтюховой) и датируются VII-VIII вв. н.э. Однако в Уйбатском чаа-тасе имеется серия вещей, которые в погребениях Копёнского чаа-таса ни разу не встречались: псалии с зооморфными навершиями и фигурными скобами, плоские наконечники стрел, стремена с высокой пластиной, стремена с прорезной подножкой и фигурной пластиной, стремена с отверстием для путлища в самой дужке. Зато все они имеют параллели в кыргызских памятниках Тувы (Шанчиг, Тора-Тал-Арты, Эйлиг-Хем III), а так как Тува была включена в состав государства кыргызов в середине IX в., то и Уйбатский чаа-тас в поздней своей части должен относиться к IX-X вв.
(257/258)
Аналогия кинжалу уйбатского типа, кроме приведенных Л. А. Евтюховой [20], имеется также в материалах одной из поздних могил Яконура [21]. То же можно сказать и о чаа-тасе за Ташебой (раск. А.В. Андрианова), где найдены стремена с прорезной подножкой [22]. Эти памятники, очевидно, отражают развитие местной кыргызской культуры в Минусинской котловине после выхода кыргызов на историческую арену Центральной
Азии.
При сравнении памятников IX-X и XI-XII вв. наиболее доказательным в плане их генетической преемственности является погребальный обряд (трупосожжение), хотя и в этом имеются некоторые отличия. Раньше остатки погребального костра захоранивались в ямах с тайниками, а в XI-XII вв. — на уровне древней поверхности непосредственно под курганной насыпью, причём вещи, находящиеся под последней, часто разбросаны по широкой площади вместе с угольками, кусочками кальцинированных костей и каплями расплавленного металла.
Что касается сопроводительного инвентаря II этапа, то в кыргызских погребениях, как отмечает Л.Р. Кызласов, «встречаются наборы предметов, сильно отличающиеся по материалу и форме от предметов раннего этапа, но связанные с ними в своем развитии» [23]. Это положение не раскрыто Л.Р. Кызласовым, и остаётся непонятным, как могут сильно отличающиеся вещи непосредственно (поскольку речь идёт о последовательных этапах) быть связанными в своём развитии.
Большинство вещей в погребениях XI-XII вв. сделаны из железа и представляют формы, ранее в Южной Сибири вообще не встречавшиеся. Таковы небольшие пряжки с длинным плоским щитком (табл. I, 31, 32), иногда на другом конце щитка имеется крючок; крюки для колчана (табл. I, 30); встречаются и отдельно плоские крюки на пластинах с кольцами. В некоторых памятниках имеются загнутые стержни с зооморфным завершением (табл. I, 40). Таких предметов вне Саяно-Алтая известно всего несколько — из Ильмовой пади, в Забайкалье [24], Часовенной горы, под Красноярском [25] и из Басандайки [26]. Назначение этих предметов пока неясно. Большинство их имеет снизу петельку для подвешивания (к поясу?). Именно в таком положении был найден крюк в погребении 2 кургана 54 в Басандайке. Наременные накладки на крюках были в основном двух форм: первая — удлинённые пластины с вогнутыми сторонами, заострённой нижней частью и пятью шпеньками для крепления (табл. I, 28), вторая — небольшие накладки различных очертаний на двух шпеньках с «крыловидным» завершением (табл. I, 29). Подобным образом оформлялись и крюки для колчана и обоймы на удилах с большими плоскими кольцами. Наряду с ма-
(258/259)
ленькими пряжками на щитках встречаются и крупные (подпружные?), суженные посередине, с расширенным плоским приёмником.
Подвесные бляшки различных очертаний с петлёй и кольцом, изредка встречающиеся в это время в Южной Сибири, наиболее полно представлены в памятниках салтовской культуры (табл. I, 27) [27]. Почти во всех могилах имеются черешковые ножи, тесла, пластины от панциря, реже двузубые вилочки, пинцеты и другие мелкие металлические изделия.
Конское снаряжение представлено в захоронениях стременами, оковками лук сёдел, седельными кольцами, подвесными бляхами, удилами с псалиями, начельниками и фаларами. Стремена, как правило, были округлой формы с овальной подножкой и прорезью для путлища в самой дужке (табл. I, 38) ; седельные кольца (встречаются по несколько штук) — небольшие с пробоями и S-видными плоскими прокладками; оковки лук и полок сёдел по своим очертаниям соответствуют сёдлам монгольского типа с высокими арочными луками. Были обнаружены также деревянные основы таких сёдел [28] и металлические обкладки самих лук [29].
Неизвестный ранее для Саяно-Алтая тип представляют удила «с упором» и пластинчатыми псалиями [30]. Псалии эти или узкие с фигурными концами, или широкие, сделанные из двух склёпанных пластин и оформленные как подвесные бляхи (табл. I, 39). Иногда они имеют зооморфное завершение [31]. Одновременно встречаются и удила без псалий, свернутые из проволоки, с простыми внешними кольцами (табл. I, 26), а также ремни упряжки, украшенные плоскими бляхами на шарнирах, как правило, орнаментированными. Верхняя половина этих блях на шпеньках крепилась к ремню, нижняя висела свободно (табл. I, 40). Завершалось конское убранство начельником в виде изогнутой пластины с короткой втулкой для султана посередине. По краям этой пластины имелись шпеньки-заклёпки, такие же, как на наременных бляхах, которыми начельник крепился к кожаной основе. Начельники такого типа (в близких по времени памятниках) известны в Салтово [32], Змейском могильнике на Северном Кавказе [33] и в Яконуре на Алтае [34].
Из предметов вооружения иногда встречаются однолезвийные сабли с напускным перекрестием, известные в степи с VIII-IX вв., и наконечники стрел. Последние попадаются различных типов — крупные плоские ромбические и срезни, уплощённые ромбические и мелкие, с упором различной формы (долотцевидные, лопаточкообразные, ромбические трёхгранные и четырёхгранные, трёхпёрые узкие и ланцетовидные [35]) (табл. I, 33-37). Необходимо отметить, что ряд названных вещей находит себе близкие параллели в других ко-
(259/260)
чевнических культурах степей Евразии (подвесные бляшки на кольцах, пинцеты, типы стремян, сабли и др. [36]).
Рассмотренный материал по типам предметов, их конструктивным особенностям и стилистическому оформлению представляет единообразную группу памятников. Вещи, входящие в различные комплексы, в деталях отличаются между собой, что вполне объяснимо, так как в могилу в каждом конкретном случае положены индивидуальные комплекты снаряжения, но в целом они соответствуют определённому облику сложившейся кочевнической культуры, отличной от кыргызской. Разница между ними увеличивается также из-за отсутствия здесь таких обязательных элементов кыргызской культуры, как наременных блях-оправ, наконечников и тройников от наборных поясов и мотивов растительного орнамента.
Большинство вещей, принадлежащих к XI-XII вв., гладкие или имеют геометрическую орнаментацию.
Ближайшее рассмотрение этих памятников позволяет предварительно разделить их на две связанные группы, являющиеся одновременно и хронологическими этапами в развитии культуры XI-XII вв. В материале первой, более ранней группы, продолжает еще существовать кыргызская традиция (табл. I, 10-24), а во второй, более поздней, её уже нет (табл. I, 25-40).
К ранней группе памятников XI-XII вв. в первую очередь относится могильник Эйлиг-Хем III, в котором прежние кыргызские формы IX-X вв. встречаются вместе с новыми — XI-XII вв. в одних и тех же погребениях. Интересно отметить, что ни разу не наблюдалось появления каких-то промежуточных, переходных форм [37]. Из изложенного выше факта следует, что в этом комплексе отражено не генетическое развитие двух последовательных этапов одной культуры, а одновременное сосуществование двух культур. С одной стороны, здесь после многовекового развития находят своё окончательное завершение ряд кыргызских форм [S-видные псалии, 8-видные удила, высокие наременные бляхи с растительным орнаментом, пластинчатые стремена с прорезной подножкой, тройники, трёхпёрые наконечники стрел (табл. I, 10-15)], с другой — появляются новые формы вещей, не связанные в своём развитии с предшествующими (табл. I, 16-24).
Обращает на себя внимание и стилистическое единство оформления вещей в поздней группе памятников. На различных предметах в пределах одного комплекса можно наблюдать одинаковые орнаменты, что позволяет видеть в них «комплекты» снаряжения, явно специализированного ремесленного производства. Кроме хронологических причин, вызвавших изменения всего культурного комплекса на рубеже XI в. (предположительная дата Эйлиг-Хем III), здесь могли
(260/261)
сказаться и определенные этнические перемены среди населения Южной Сибири того времени. Историческая обстановка в степи в XI-XII вв., хорошо известная по данным письменных источников, вполне допускает такое предположение.
В IX-X вв. после разгрома уйгуров кыргызы создают сильное государство. Они устанавливают прочные дипломатические отношения с танским Китаем и, преследуя уйгуров, доходят до Восточного Туркестана и Кашгара. Однако уже в начале X в. ставка кагана кыргызов располагалась не к югу от Танну-Ола, а на территории современной Тувы, а в середине X в. уже далеко от Тувы, на севере, как предполагает Л.Р. Кызласов, в месте слияния Белого и Черного Июсов, в семи днях пути от северных склонов Саян [38].
С X в. начинается широкое расселение монголоязычных племен на запад. В X в. кидани завоевывают Монголию, а в XI в. первые монгольские племена появляются в Прибайкалье, вытесняя вверх по Лене тюркоязычных курыкан [39]. Одновременно найманы оттесняют в степь с Иртыша кимаков и ойраты занимают Восьмиречье [40]. Все эти события невозможно рассматривать изолированно друг от друга, так как они тесно взаимосвязанны.
В центральноазиатских средневековых образованиях местоположение ставки кагана определяло политический центр самого государства. Кыргызский каган не мог из-за Саян управлять Центральной Азией. Степная Тува в XI в. становится окраиной государства кыргызов и, несомненно, при отсутствии естественных границ подвергается нападениям соседних монголоязычных кочевников. Безусловно, на этой территории — форпосте Саяно-Алтая — не могли не происходить различного рода этнокультурные смешения. Отражением этого процесса и являются памятники XI-XII вв., в которых наглядно представлена смена прежнего, кыргызского комплекса новым, очевидно связанным с каким-то пришлым, скорее всего монгольским населением. По-видимому, большая часть кыргызов вместе со своим каганом отступала к северу, предоставляя постепенно Монголию и Туву пришлым кочевникам.
Очень слабая в археологическом отношении изученность восточных районов Монголии и Забайкалья не даёт возможности проводить какие-либо идентификации и определить этническую принадлежность этого нового населения. Интересно, что смешанные комплексы первой группы встречены в основном в южных районах Саяно-Алтая (Эйлиг-Хем III), а поздние, без кыргызских элементов, наиболее широко распространены севернее Саян, в Минусинской котловине. Возможно, что именно с этим связано появление поздних кыргызских памятников в таёжной части Красноярского края [41]. Так же трудно в настоящее время определить и исходную территорию
(261/262)
расселения этой этнической группы. Интересные сопоставления в этом отношении дают только материалы Усть-Талькинского могильника XIII-XIV вв. на Ангаре [42]. Здесь в могилах с сопроводительным погребением коня найдены вещи, близко напоминающие саяно-алтайские: наконечники стрел уплощённо ромбической формы и мелкие, вытянутые с перехватом, седельные кольца, удлинённые пряжки, круглые фалары с орнаментированным краем и т.д. Возможно, Усть-Талькинский могильник оставлен потомками местного населения, часть которого в свое время ушла на запад и поселилась в Саяно-Алтае.
Появление в XI-XII вв. новых этнических групп на Саяно-Алтае не означает полной смены прежнего тюркоязычного населения. Очевидно, в этом районе вплоть до монгольского времени и даже позже продолжали жить не только часть кыргызов, но и местные древнетюркские (телеские) племена. Погребение в Урбюне в Центральной Туве как раз и указывает на конкретные связи части населения XI-XII вв. с предшествующими обитателями этих мест. Здесь обычное трупосожжение XI-XII вв. с характерным инвентарём сопровождается захоронением коня и тайником с серебряным сосудом. Два подобных погребения со смешанным обрядом (курган 6 Бобровского могильника на Иртыше [43] и MT-57-VII в Юго-Западной Туве [44]) относятся к предшествующему времени, — VIII-X вв. Сложность обряда захоронения позволяет в данном случае исключить случайное совпадение во внешнем сходстве этих памятников и рассматривать их как следы местного населения, сохранившегося здесь на протяжении нескольких сотен лет и кочевавшего из Тувы в Алтай.
Культура, сложившаяся на Саяно-Алтае в XI-XII вв., охватывала Туву, Алтай и Минусинскую котловину. В начале XIII в. часть населения Саяно-Алтая, носителей культуры поздних трупосожжений XI-XII вв., постепенно, очевидно под давлением монголов Джучи, стала продвигаться на север и северо-запад.
Следует напомнить, что в районе современного Красноярска С.А. Теплоухов раскопал несколько могил, датированных им по серебряному кубку монгольским временем (Часовенная гора). На основании этих материалов А.А. Гаврилова выделила в Южной Сибири памятники часовенногорского типа и вслед за С.А. Теплоуховым датировала их XIII-XIV вв. [45]. Надо сказать, что кубок и ковш, по которым производилось хронологическое определение памятников, несмотря на большое количество подобного рода предметов в случайных сериях [46], точно установленной даты не имеют. Вторая по счёту находка такого кубка в Урбюне с вещами XI-XII вв. показывает на возможность более ранней датировки всей группы памятников. Кроме того, в могилах Часовенной горы имеется
(262/263)
ещё ряд предметов, характерных скорее для XI-XII вв., — это округлое стремя, пряжка с профилированным приёмником, седельные кольца, трёхпёрые стрелы и изогнутый стержень. Во впускной могиле в Пазырыке 5, часовенногорского типа, найдена Т-видная кыргызская бляшка [47]. Это дает основание рассматривать могилы Часовенной горы как наиболее северную границу распространения южносибирской культуры XI-XII вв. и ограничить их датировку XII-XIII вв. (обряд трупоположения здесь остаётся, очевидно, местным).
Такой же процесс распространения культуры XI-XII вв. на северо-запад показывают материалы позднего комплекса Басандайки. Помимо сабель, топоров-тёсел, кольчатых удил, пластинок от панциря и стремян, имеющих стадиально широкое распространение, здесь имеется ряд буквальных совпадений в специфических типах вещей (плоские крюки на пластине, изогнутые стержни, вилочки, удлинённые пряжки с расширенным приёмником, подвесные пластинки на кольцах и др. [48]). В обряде погребения Басандайки сочетаются одиночное трупоположение, положение с конём и трупосожжение, отражающие смешанный характер населения, оставившего этот памятник. Возможно, что продвижение сюда кочевников из Саяно-Алтая произошло позднее, чем были сооружены могилы Часовенной горы, так как сходство материала из могил последней с материалами Басандайки более отдаленное, приглушённое временем, что отразилось в первую очередь на стилистическом оформлении предметов.
Сравнение этих памятников (Усть-Талькин, Часовенная гора, Басандайка, поздние трупосожжения XI-XII вв. Саяно-Алтая) и внутренние различия погребений XI-XII вв. в Южной Сибири (1-я и 2-я группы) позволяют связывать их появление здесь в предмонгольское время с притоком нового населения. Видимо, в XI в. какая-то этническая группа продвинулась из восточных районов в Южную Сибирь. В районе первого соприкосновения этой группы с кыргызами (в Туве) образуется смешанная культура, сохраняющая ряд кыргызских элементов. Затем по всему Саяно-Алтаю распространяется новая культура, отличная от кыргызской, со своими формами предметов и системой их орнаментации. Именно в это время появляются и принципиально новые решения конструкции конского снаряжения — стремена с отверстием в дужке, удила с упором, псалии-пластины и др. (следует заметить, что в этот период большая часть кыргызов уходит на север, освобождая Монголию и Туву). В этническом отношении эта новая культура была, по-видимому, смешанной, состоящей из пришлых (монголоязычных?) и остатков местных тюркоязычных (телеских) и кыргызских племен. В результате часть населения Саяно-Алтая, носители культуры поздних трупосожжений, проникают на север и северо-запад, где и создают
(263/264)
памятники типа Часовенной горы и Басандайки. В Южной же Сибири, в монгольское время и позже, остаётся местное, в основе своей древнетюркское, телеское население, перенявшее ряд элементов монгольской культуры. Поэтому вплоть до этнографической современности телесы продолжали хоронить своих покойников в сопровождении коня, а часть кыргызов сохраняла свой обряд трупосожжения [49].
[5] Хушот-Худжирте, мог. Л (Л.А. Евтюхова, О племенах Центральной Монголии в IX в., — СА, 1957, №2, стр. 220, рис. 13). Дата, предложенная Л.А. Евтюховой для этой могилы (IX в.), была пересмотрена А.А. Гавриловой (А.А. Гаврилова, Могилы поздних кочевников у горы Суханихи на Енисее, — СА, 1964, №2, стр. 168), которая отнесла её к XIII-XIV вв. На самом деле по форме накладок со шпеньками и седельным кольцам она может быть датирована и XI-XII вв.
(264/265)
в XIII-XIV вв., — «Учёные записки Хакасского НИИЯЛИ», вып. XI, 1965 стр. 40-50.
[11] По исследованию С.Е. Яхонтова, «форма хягясы есть китайская транскрипция слова кыргыз и не может передавать звуки хакас» (С.Е. Яхонтов, Древнейшие упоминания названия киргиз, — СЭ; 1970, №2, стр. 118), поэтому в дальнейшем мы будем придерживаться названия «кыргыз» и «енисейские кыргызы».
[13] Л.Г. Нечаева, Погребения с трупосожжением могильника Тора-Тал-Арты, — «Труды ТКЭАН», т. II, М.-Л., 1966, стр. 142.
[14] Там же, стр. 140.
[18] Л.А. Евтюхова, Археологические памятники..., стр. 67.
[21] Яконур, к. 5 (ГЭ, колл. 1554, №169).
[22] Л.А. Евтюхова, Археологические памятники..., стр. 16.
[24] ГЭ, колл. 1395-19.
[25] А.А. Гаврилова, Могильник Кудыргэ..., рис. 13, 5.
[26] «Басандайка», — «Сборник материалов и исследований по археологии Томской области», Томск, 1947, табл. 61, рис. 83.
[34] ГЭ, илл. [видимо, должно быть: колл.] 1554, №112.
[35] Терминология Л.Р. Кызласова.
[36] См., например: J. Нampеl, Altertümer des früher Mittelalters in Ungarn, vol. I-III, Braunschweig, 1905.
[37] Материал А.Д. Грача.
(265/256)
[43] Ф.X. Apсланова, Бобровский могильник, — «Известия АН Казахской ССР», вып. 4, 1963, стр. 59-72, рис. 2, 3, табл. I, II.
[45] А.А. Гаврилова, Могильник Кудыргэ..., стр. 73-78.
[47] А.А. Гаврилова, Могильник Кудыргэ..., стр. 74, рис. 12.
|