Ю.С. Худяков

Кöк-тюрки на Среднем Енисее.

// Новое в археологии Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: 1979. С. 194-206.

Впервые сведения о погребении с конём на территории Минусинской котловины были введены в научный оборот С.А. Теплоуховым в 1929 г. [1] Составив классификацию археологических культур Среднего Енисея, он отнёс исследованную в седловине над р. Ташлык [Таштык] одиночную могилу с высокой каменной насыпью, содержавшую погребение воина в сопровождении коня, к «представителю алтайских тюрков, появившихся в VII в. в Минусинской котловине». [2] В дальнейшем В.С.[С.В.] Киселёвым и Л.А. Евтюховой были раскопаны погребения с конём в Усть-Тесь и на Уйбате, В.П. Левашевой — в могильнике Капчалы-II. По находке танской монеты в кургане №19 весь комплекс был датирован Л.А. Евтюховой IX в. и высказано предположение о переходе кыргызов в это время от трупосожжения к обряду захоронения с конём. [3] Этой точки зрения придерживались С.В. Киселёв [4] и В.П. Левашова. [5]

Позднее эти положения пересмотрены Л.Р. Кызласовым, который считал, что погребения с конём в Минусинской котловине оставлены алтайскими тюрками, [6] которые попали на Средний Енисей в IX-XII вв. «в качестве рабов, кыштымов, дружинников, клиентов и союзников». [7] А.Д. Грач высказал предположение, что погребения с конём, обнаруженные на территории Минусинской котловины долины р. Таштык, Уйбатский чаа-тас, долина р. Туба, Капчалы-II), отражают период подчинения енисейских кыргызов засаянским тюркам и, по-видимому, оставлены на Среднем Енисее своего рада «гарнизонами». [8] А.А. Гаврилова считала, что погребения с конём на Енисее «сооружены не позднее VII в.», [9] поскольку дата выпуска монет, подобных найденной в кургане №19 могильника Капчалы-II, колеблется в пределах 621-907 гг. В последнее время Ю.И. Трифонов высказал соображения в пользу принадлежности погребений с конём племенам теле. [10] Важное место в избранных им

(194/195)

доказательствах занимают погребения с конём Минусинской котловины: «...Погребения с конём с VI в. (!) иногда появляются, а впоследствии и довольно широко распространяются на таких территориях, где памятников, принадлежащих собственно тюркам — тугю (оградки, изваяния и пр.), вообще почти не встречено (Минусинская котловина)». [11] Д.Г. Савинов отнёс минусинские погребения с конём к памятникам «какой-то этнической группы, жившей в Минусинской котловине вместе с кыргызами». [12]

Новые материалы, полученные Красноярской археологической экспедицией, позволяют заново рассмотреть поставленные вопросы.

В комплекс погребений с конём и связанных с ними памятников Минусинской котловины могут быть включены 43 погребения в 6 пунктах (Капчалы-II, Таштык, Усть-Тесь, Уйбат-II, Тепсей-III, Перевозинский чаа-тас), 6 каменных изваяний и 1 поминальная ограда, 2 рунические надписи.

Основу выделенного комплекса памятников составляют погребения. Топографические условия их местонахождения различны. Встречаются одиночные погребения на седловинах гор (Таштык), группы погребений в составе кыргызских чаа-тасов (Уйбат-II, Тепсей-III, Перевозинский чаа-тас) и Таштыкского могильника (Усть-Тесь), отдельные могильники (Капчалы-II); в составе последнего встречены три кыргызских погребения с трупосожжением. В большинстве подобные могилы сооружались подле уже существовавших кыргызских кладбищ. Отметим, что их местонахождение в составе более ранних могильников характерно для древнетюркских погребений с конём на Алтае и в Туве.

Конструкции надмогильных сооружений минусинских погребений с конём также имеют существенные различия. Известны погребения под «довольно высокой каменной насыпью», [13] «плоской насыпью из камней, положенных в виде кольца», [14] «плоскими круглыми насыпями», [15] насыпями в форме «круглых дисков» [16] и «овальными», [17] округлыми насыпями с западиной в центре, погребения без насыпи. Хотя по кратким описаниям в литературе не всегда есть возможность сопоставить конструкции насыпей с различных памятников, несомненно, что существенные различия наблюдаются даже в пределах отдельных могильников. Особенно показателен в этом отношении могильник Тепсей-III. Здесь раскопано три погребения под округлыми каменными насыпями с западиной в центре, три под насыпью неправильно округлой формы, без западины, два под насыпью овальной формы, одно под кольцевой каменной выкладкой, два без надмогильных сооружений и одно впускное под насыпью кургана, в основной могиле которой был погребён мужчина в сопровождении коня.

Отличия наблюдаются и в положении погребённого в могильной яме. Из 18 мужских погребений два были захоронены в берестяном гробу, в одном случае с деревянной рамой (Капчалы-II, к. 13). [18] Погребённые лежат на спине, вытянуто, в подбоях, ниже скелета коня — четыре; на уступе выше скелета коня — два, на одном уровне — девять; в отношении остальных трёх сведений нет. Ориентировка погребённых колеблется: ЮВ — три, ЮЗ, ЮЗЗ, ЗЮЗ — пять, З — три, СЗ — два, С — одно, ССВ — одно, В — два. В могильнике Капчалы-II и Усть-Тесь ориентировка колеблется в направлении З — ЮЗ с отклонениями, в могильнике Тепсей-III и Таштык — С, СЗ, ВС с отклонениями, в Перевозинском чаа-тасе на В.

(195/196)

Коня, сопровождавшего погребённого, укладывали справа от скелета человека, с поджатыми ногами, головой в ту же сторону, что и погребённого, — девять (Капчалы-II, Усть-Тесь, Уйбат-II, Тепсей-III) либо слева головой в противоположную сторону — пять (Капчалы-II, ТепсейIII, Перевозинский чаа-тас); конь положен на правый или левый бок головой в ту же или в противоположную сторону, что и погребённый, — три (Капчалы-II, табл. I, 1-4). Инвентарь мужских погребений достаточно унифицирован: пояс, оружие (тёсла, ножи, кинжалы, луки, стрелы в колчанах), сбруя (удила, стремена, пряжки, накладки, цурки). В могилу помещали также мясо овцы, реже коровы или лошади и ставили сосуды с питьём (Капчалы-II, Усть-Тесь).

Комплекс включает 8 женских захоронений. Женщин хоронили на спине, вытянуто, в одном случае на боку, скорченно, как правило, без сопровождающего животного. Лишь в двух случаях погребение сопровождали баран [19] и конь. [20] Ориентировка женских погребений различна: СЗ, ССЗ — два, З — два, С — два, ЮЗ, ЮЗЗ — два. В качестве сопроводительного инвентаря в женских захоронениях встречаются: детали пояса, ножи, украшения, а также мясо овцы, коровы и один-два сосуда с питьём.

В составе комплекса 15 детских захоронений. Дети лежат на спине, вытянуто, в сопровождении барана либо без животного. Иногда скелет барана отделён стенкой из каменных плит. Баран укладывался на животе в ту же или противоположную сторону, что и ребёнок. Ориентировка детских погребений: СВ, СВВ — три, ЮЗ, ЮЗЗ — семь, СЗ — одно, ЗЮЗ — одно, В — одно, ЮВ — одно. Инвентарь детских погребений беден. Лишь в трёх детских погребениях могильника Тепсей-III встречены ножи, детали пояса, а также мясо овцы, коровы и сосуды с питьём.

Несмотря на отмеченные различия в местонахождении погребений, конструкции надмогильных сооружений, могил, ориентировке погребённых, эти памятники характеризуются рядом устойчивых признаков, позволяющих выделять их в единый культурный комплекс: погребения по обряду трупоположения, мужчины с конём, женщины без животного, под каменными курганными насыпями, в составе синхронных кыргызских могильников, со стандартным набором погребального инвентаря.

Как оценить отмеченные различия в погребальном обряде минусинских захоронений с конём? Соответствуют ли они хронологическим, этническим или социальным различиям?

Для решения этого вопроса обратимся к материалам могильника Тепсей-III, в составе которого наиболее полно и равномерно представлены все половозрастные группы. Здесь раскопано 3 мужских, 4 женских и 5 детских захоронений. Эти 12 погребений располагались под надмогильными сооружениями шести вариантов: два мужских под округлыми каменными насыпями с западиной в центре, одно женское под округлой каменной насыпью с западиной в центре, два женских под насыпью неправильно округлой формы без западины, одно женское под овальной каменной насыпью, одно детское под кольцевой каменной выкладкой, одно детское под округлой каменной насыпью без западины, одно детское без надмогильного сооружения, одно детское выпускное [впускное]. В одном случае надмогильное сооружение было повреждено в результате поднятия уровня воды в Красноярском водохранилище. Мужские погребения располагались в могилах выше или на одном уровне со скелетом коня; ориентированы на СЗ, С, ССВ; конь уложен головой в ту же или противоположную сторону, что и погребённый. Существенно отличаются ориентировкой и женские погребения — ССЗ, З, ЮЗ, ЮЗЗ. Детские захоронения ориентированы на СВ, ЮЗ, СЗ, СВВ. Скелет барана ориентирован, как правило,

(196/197)

Табл. I.
1 — Уйбат-II, м. 1;
2 — Усть-Тесь, м. 2;
3 — Тепсей-III, м. 67;
4 — Капчалы-II, м. 8.

(Открыть Табл. I в новом окне)

(197/198)

в ту же сторону, что и погребённый, но встречается и противоположная ориентировка. Подобные отклонения заметны и в составе погребального комплекса могильника Капчалы-II.

Можно ли отнести различия, отмеченные в обряде трёх мужских захоронений, за счёт «этнической неоднородности»? Или разнообразие в способах захоронения детей свидетельствует о хронологических различиях внутри минусинской группы погребений с конём? Нет оснований и для выделения в составе этих погребений, где в большинстве могильников похоронено не более одного-трёх мужчин, социальных различий.

Многие из отмеченных различий нивелируются, если предположить, что в канон погребального обряда входили не глубина могильной ямы, не ориентация скелетов человека и коня относительно друг друга и т.п., а некоторые ритуальные действия, воспринимаемые визуально и закреплённые традицией. Реконструкция погребального обряда даёт возможность подобного сопоставления. Естественно предположить, что в обряде погребения воина с конём первоначально опускали в могилу труп погребённого, придавая ему каноническую позу; затем укладывали его личные вощи, лук, колчан со стрелами; клали заупокойную пищу: мясо овцы и сосуды с питьём, вероятно, преимущественно кожаные, которые не сохранились; потом заводили в могилу коня, убивали, укладывали на живот. Поза коня в могиле неестественна; нет сомнения, что опускали на дно могилы тушу уже убитого животного. Не всегда удар бывал верным, лошадь могла взбрыкнуться в агонии, завалиться на бок — такие случаи зафиксированы в могильнике Капчалы-II. Вероятно, подобные казусы должны были считаться дурным предзнаменованием, поэтому труп лошади не укладывали затем в нужную позу. Однако имелась возможность предотвратить нежелательные последствия, когда могильную яму либо искусственно зауживали, делая подбой — камеру для погребённого, отделяя его от могильной ямы перемычкой, либо углубляли дно могилы в месте, где должен был лежать конь.

В обоих случаях последовательность обряда сохранилась. Ориентация погребённых сильно варьирует, сохраняя, однако, соответствие друг другу в пределах одного могильника. Вероятнее всего, это связано с ориентацией погребённого по солнцу в соответствии с местными топографическими условиями — направлением течения реки и т.п., что могло указывать погребённому «путь в иной мир».

В погребениях конь чаще положен оправа головой в ту же сторону, что и умерший, или слева головой в противоположную сторону, чем человек. Однако это мнимое различие, поскольку в обоих случаях он лежит к погребённому правой стороной. Скорее всего, это должно означать готовность воина, «поднявшись из могилы», сесть в седло. Недаром морда лошади с уздой повёрнута в сторону всадника, а туловище покоится на поджатых ногах, т.е. конь как бы «стоит», а не «лежит» в могиле. Взнузданный и осёдланный конь, небольшой запас пищи, оружие — лук и стрелы, тесло, нож или кинжал, — одежда, которые следовали с погребённым в могилу должны символизировать не «всё необходимое для загробной жизни», как это иногда принято думать, а готовность в дорогу, в «путь» в «иной мир». Об этом повествует большинство древнетюркских рунических надписей-эпитафий, где говорится, что главный герой, «не насладившись» жизненными благами, «отделился», «улетел», «отошёл».

В этом плане, несмотря на кажущееся разнообразие, погребальный обряд с конём обнаруживает большую устойчивость канона и приверженность традициям.

В меньшей степени это наблюдается в отношении погребального обряда для женщин и детей: здесь канон менее устойчив, но их также сопровождают в дорогу верховой баран, запас пищи, отдельные вещи.

Конструкции надмогильных сооружений не свидетельствуют о приверженности к определённому стандарту. Всё же можно отметить два

(198/199)

основных типа насыпей: кольцевые с западиной в центре и округлые без западины. Если округлые насыпи могут не нести в себе особого конструктивного замысла, являясь просто засыпкой могилы с естественным возвышением в центре — точке пересечения направлений с периметра, откуда берут камни для насыпи, то в кольцевых насыпях подобная нарочитость заметна. Однако она может быть следствием подражания естественному надмогильному провалу в более ранних курганах, образовавшемуся ввиду обрушивания сгнившего деревянного перекрытия могилы.

Приведённые соображения позволяют с большей определённостью рассматривать комплекс минусинских погребений с конём как единокультурный.

Что можно сказать по поводу хронологии этих памятников? Ряд исследователей полагает, что погребения с конём появляются в Минусинской котловине с VI-VII вв. А.А. Гаврилова относит к этому времени один курган из могильника Усть-Тесь, четыре из Капчалы-II и один из Уйбат-II, [21] а к VII-VIII вв. — Таштык и три кургана из Капчалы-II. [22] Д.Г. Савинов датирует Усть-Тесь VI-VII вв., [23] а Таштык, Капчалы-II и Уйбат-II — VII-VIII вв., причём могилу над р. Таштык в этом ряду считает наиболее ранней, а Уйбат-II — наиболее поздней. [24] Выводы обоих исследователей построены на широком материале кочевнических погребений Саяно-Алтая, соображения по поводу минусинских погребений с конём высказываются попутно.

Комплекс инвентаря погребений с конём не даёт, на наш взгляд, достаточных оснований для выделения хронологических групп. В большинстве памятников — один и тот же стандартный набор предметов: сбруя, вооружение, детали одежды (пояс и отдельные украшения) и керамика.

Сбруя представлена находками удил в девяти курганах Капчалы-II, в одном в Усть-Тесь, в двух в Тепсей-III, в одном Перевозинского чаатаса. Удила нескольких типов: 1) с кольчатыми завершениями, 2) с двумя дополнительными кольцами, 3) с эсовидными стержневыми псалиями, 4) с прямыми стержневыми псалиями, изогнутыми на одном конце, 5) с двудырчатыми стержневыми псалиями. По классификации, предложенной А.А. Гавриловой, все они, за исключением 2-го и 5-го типов, укладываются в хронологические рамки VII-XI вв. [25] (табл. II, 1, 2). Стремена — с плоской подножкой и двух типов: 1) с восьмёркообразной петлёй, 2) с пластинчатой петлёй с шейкой-перехватом, которые имели хождение преимущественно в VI-XI вв. [26] (табл. II, 3, 4). Сохраняются также массивные железные и костяные подпружные пряжки, костяные челноки от пут, оковки сёдел, характерные для конского убранства второй половины I — начала II тыс. н.э.

От одежды сохраняются преимущественно детали пояса. Железные прямоугольные и округлые поясные пряжки с подвижным язычком (табл. II, 5-8), а также прорезные накладные бляшки, время бытования которых VI-X вв. н.э.

Глиняная посуда представлена широкогорлыми слабопрофилированными горшками грубой ручной лепки. Подобные сосуды известны в тюркских памятниках VI-VIII вв. н.э. [27] и в рядовых кыргызских погребениях этого времени в Минусинской котловине (табл. II, 10, 11).

(199/200)

В одном случае обнаружен сосуд, напоминающий кыргызскую вазу (табл. II, 9).

Из предметов вооружения найдены остатки сложносоставных луков, наконечники стрел, тёсла.

Луки нескольких типов: 1) со срединными боковыми и концевыми накладками, бытовавшие в VI-IX вв. н.э.; [28] 2) со срединными боко-

(201/202)

выми накладками; 3) со срединными боковыми и фронтальной накладками. Последние два типа были распространены в VIII-Х вв. (табл. III, 1-6).

Наконечники стрел — трёхлопастные, иногда с костяными свистунками, нескольких типов: 1) пятиугольные: а) с массивным пером и отверстиями в лопастях — известны в памятниках VI-XII вв.; б) узкие, бронебойные — бытуют в VIII-X вв.; 2) шестиугольные с отверстиями в лопастях — распространены в VIII-X вв.; 3) асимметрично-ромбические — встречаются в памятниках VI-XII вв. (табл. III, 7-13). Трёхлопастные наконечники стрел характерны для метательного оружия народов Саяно-Алтая во второй половине I тыс. н.э. В могильнике Уйбат-II обнаружены и плоские, асимметрично-ромбические наконечники стрел, появившиеся на Среднем Енисее не ранее IX в. [29]

Тёсла, получившие в литературе наименование «пальштабовидных топоров», или «кельтов-озупов», служившие, вероятно, универсально для войны и хозяйственных нужд, встречаются в древнетюркских памятниках VI-VIII вв. [30] (табл. III, 14-16).

Железные однолезвийные ножи с прямой спинкой и двулезвийные прямые кинжалы известны в памятниках конца I тыс. н.э. и позднее.

Берестяные колчаны — открытого типа, с карманом, в которых стрелы носились наконечниками вверх, распространены были с VIII в. н.э. [31] Колчаны из погребений Таштык и Уйбат-II укреплены орнаментированными костяными накладками (табл. IV, 1, 2).

Хронологические рамки инвентаря минусинских погребений с конём — в пределах VI-XII вв., а по взаимоисключающим вещам эти границы могут быть сужены до VIII-IX вв. н.э. Относительная хронология внутри этого единокультурного и одновременного комплекса позволяет наметить последовательность захоронений. Уточнению хронологии способствует топография расположения погребений в могильнике Тепсей-III, площадь которого многократно использовалась в течение различных археологических эпох, начиная с бронзового века. Характерно, что кыргызские курганы типа чаа-тас VI-VIII вв., непосредственно продолжая могильное поле Таштыкского кладбища Тепсей-III, нигде не перекрывают таштыкских могил. Погребения с конём и более поздние кыргызские могилы располагаются на площади могильника Тепсей-III, перекрывая более ранние могилы. Очевидно, что они сооружались позднее курганов чаа-тас, когда Таштыкский могильник уже не воспринимали как кладбище предков.

Наконец, находка танской монеты в погребении №19 могильника Капчалы-II (VII-X вв.) [32] также подтверждает предложенную датировку.

Вторую группу памятников, относящихся к следам пребывания тюрок на Среднем Енисее, составляют остатки поминальных сооружений — изваяния и ограды.

В Минусинской котловине известно лишь одно поминальное сооружение — близ с. Знаменка: «...земляной курган, диаметром 10 м, окружённый четырёхугольным рвом и валом, размером с севера на юг около 30 м и с востока на запад — 40 м. В середине восточной стенки вала имеется перерыв, образующий вход в пространство, ограждённое валом». [33]

(202/203)

Табл. IV.
1 — Уйбат-II, м. 1;
2 — Таштык.

(Открыть Табл. IV в новом окне)

Подобные сооружения, относящиеся к числу поминальных памятников тюркской знати, [34] известны в Туве и Монголии, в том числе поминальные комплексы Кошо-Цайдама, Найлаха, сооруженные в честь выдающихся деятелей II Восточнотюркского каганата Бильге-кагана, Кюль-тегина и Тоньюкука. Наличие в Минусинской котловине поминального сооружения, окружённого «четырёхугольными валами со рвом, должно рассматриваться, как доказательство проникновения знатных орхонских тюрок на север». [35] Такое проникновение в составе войск Бильге-кагана, Кюль-тегина и Тоньюкука по письменным данным может быть определено с большой точностью — зима 710/711 г. [36] Здесь же, близ Знаменки, «находится на кургане или рядом с курганом» [37] «те-

(203/204)

синский богатырь» — каменное изваяние, изображающее фигуру бородатого мужчины с волосами, заплетёнными в косу, держащего двумя руками сосуд. На задней стороне изваяния — руническая надпись.

Логично предположить, что оба этих памятника взаимосвязаны, а изваяние изображает человека, которому сооружена и поминальная ограда. В Минусинской котловине в разное время было найдено ещё пять изваяний, часть из которых известна только по рисункам. Большинство из них было обнаружено исследователями вне связи с поминальной оградой либо лежащими на земле, повреждёнными, перемещёнными с места своего первоначального расположения. Лишь в отношении изваяния из урочища Хаматчан, близ улуса База, известно, что «оно стояло возле четырёхугольной каменной оградки с округлой насыпью в середине». [38] Изваяние передает фигуру человека в сидящей позе, держащего обеими руками сосуд. Голова отбита, на задней стороне видна коса. Реалии на остальных каменных изваяниях свидетельствуют в пользу их поминального назначения: стоящая фигура человека, держащего двумя руками или одной рукой сосуд, другой придерживающего саблю. Сосуды напоминают по форме металлические кувшинчики на поддонах, известные в тюркских и кыргызских памятниках VII-IX вв. Минусинские каменные изваяния выполнены менее совершенно, чем лучшие образцы древнетюркской объёмной скульптуры. Это вполне объяснимо, если учесть, что традиция возведения поминальных сооружений с изваяниями у тюрок на Енисее была несравненно менее продолжительной, чем в Туве, Монголии и на Алтае. В этой связи нет необходимости выделять изваяния, найденные в Могильной степи, в самостоятельную группу.

Ко времени пребывания тюрок на Енисее могут быть отнесены и некоторые рунические надписи. Одна из них высечена на каменном изваянии из Знаменки от лица человека, которого оно изображает: «Я — Эзгене — внутренний (чин) Кара-хана. Я был на двадцать шестом году своей жизни. Я умер внутри тюргешского государства, я начальник, надпись…». [39]

Содержание надписи не даёт оснований видеть в изваянии «знатного тюргеша», [40] сказано лишь о смерти Эзгене-бека, во время его пребывания у тюргешей. Было бы странно, если бы тюргешского бека, умершего на чужбине, поминали не его родственники, а население страны, где он нашёл свою смерть.

Надпись с Уйбата повествует от лица тархана Сангуна, «старавшегося о выгоде для народа Иль-Чур». [41] В тексте даётся описание возведения поминального сооружения: «Для красивого памятного здания тюркский ханский «балбал» среди народа (государства) — девять героев, следуя друг за другом и сыновей героев, поставив (всё это) вместе (сгрудив), он выбрал доблестному моему начальнику», [42] сходное с описанием этого обряда в китайских хрониках: «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи». [43] Естественно, что подобный поминальный обряд, совершённый в честь тархана Сангуна по повелению тюркского хана,— сооружение памятного здания и установ-

(204/205)

ление балбалов — девяти героев и их сыновей, мог быть проделан только в отношении тюрка.

Не исключена вероятность выявления с помощью палеографического анализа в числе надписей из Минусинской котловины и других текстов, принадлежащих тюркам. Судя по тому, что наиболее ранние из датированных рунических текстов принадлежат тюркам II Восточнотюркского каганата, само проникновение руники на Средний Енисей надо связывать с походами тюрок в начале VIII в.

Итак, рассмотрен единый в хронологическом и этнокультурном отношении комплекс памятников конца I тыс. н.э. в Минусинской котловине. Кому они принадлежат? Предположение Л.А. Евтюховой, В.П. Левашовой, С.В. Киселёва о том, что они оставлены кыргызами, перешедшими на обряд трупоположения с конём, не выдержало испытания временем. Кыргызы продолжали сжигать трупы умерших в IX-X вв. и позднее. [44]

Трудно принять точку зрения Ю.И. Трифонова о их принадлежности племенам теле. [45] Не останавливаясь подробно на приводимых им доводах, выскажем некоторые основные возражения. Тюркские поминальные ограды и изваяния известны на всей территории Южной Сибири так же, как и погребения с конём, количество их несопоставимо с несколькими «древнейшими тюркскими сожжениями», лишёнными вещей, а следовательно, точной датировки и интерпретации. Поминальные ограды с изваяниями и погребения с конём повсеместно встречаются на одних и тех же территориях в период их подчинения II Восточнотюркскому каганату, включая территории, где по письменным данным не обитали племена теле. В состав теле входили курыканы, хоронившие по обряду трупосожжения, [46] уйгуры, хоронившие по обряду трупоположения без коня, [47] что исключает общий для всех телеских племён погребальный обряд. Неоднородность погребений с конём, как мы пытались доказать, ещё не даёт оснований предполагать этническую неоднородность. Для этого необходимо иметь ареалы распространения определенных вариантов погребений с конём.

Мнение Д.Г. Савинова о длительном проживании на Среднем Енисее одновременно с кыргызами этнической группы, хоронившей по обряду погребения с конём, нельзя считать окончательным. Против длительных сроков совместного проживания этой группы в кыргызских землях, помимо отсутствия достаточных хронологических обоснований, свидетельствует география распространения подобных памятников по рекам Чёрный Июс, Уйбат, Ниня, Аскыз, Есь, Таштык, Тесь, Туба. Практически по всей степной зоне Минусинской котловины, по обоим берегам Енисея, эти памятники разбросаны мелкими вкраплениями среди значительно численно преобладающих кыргызских памятников. О том же говорит топография расположения погребений с конём, встречающихся преимущественно в составе кыргызских могильников. Люди, оставившие погребения с конём в Минусинской котловине, жили не обособленной этнической группой, а в кыргызской среде, занимая особое социальное положение.

Думается, есть все основания приписать погребения с конём, а также поминальные памятники и некоторые эпитафии (вслед за С.А. Теплоуховым, А.Д. Грачем [Грачом] и Л.Р. Кызласовым) тюркам. Как они проникали на Енисей? «В качестве рабов, кыштымов, дружинников, клиентов и союзников»? [48]

(205/206)

Письменные источники, повествующие о политических событиях на Енисее в VI-X вв., свидетельствуют, что в 711 г. кӧк-тюрки, воссоздавшие ранее на Орхоне II Восточнотюркский каганат, перевалив Саянский хребет, совершили поход в Минусинскую котловину. Войско кӧк-тюрок под командованием Тоньюкука, Кюль-Тегина и Могиляна разгромило внезапным ударом кыргызов в Черни Сунга. «Кыргызского кагана мы убили и племенный союз его взяли», [49] а «...кыргызский народ вошёл в подчинение кагану и повиновался (ему)». [50] В этом сражении погиб каган кыргызов Ынанчу Алп Бильге Барс Бег, женатый на «сестре-княжне» Кюль-Тегина и Могиляна, «...а народ его стал рабынями и рабами. Говоря: «Пусть не останется без хозяина страна кёгменская, — мы завели прядок в немногочисленном (т.е. пришедшем тогда в упадок — С.М.) народе кыргызов». [51] Археологические материалы позволяют конкретизировать, в чём состояло «наведение порядка»: кӧк-тюрки оставили в кыргызских землях часть своего войска, расселив его в важных в стратегическом отношении пунктах, — долине Уйбата, по рекам Тесь, Туба, Таштык. Судя по тому, что тюркские погребения располагаются, как правило, в пределах кыргызских родовых кладбищ, можно предполагать, что тюркским воинам пожалованы земли с подвластным населением, где они заняли место кыргызской родовой знати.

Политическое господство кӧк-тюрок в Минусинской котловине было недолгим. Кыргызы, несмотря на подчинение тюркскому кагану, сохранили известную самостоятельность. В 722-724 гг. кыргызские посольства трижды посещали двор танского императора Сюань-цзуна. Кыргызские послы Цзюйли Пиньхэчжун Сигинь и Исибо Биши Сигинь удостоились почетных титулов. [52] Вероятно, по мере ослабления тюркского каганата самостоятельность кыргызов росла, а связи минусинских тюрок с метрополией на Орхоне слабли. В 745 г. II Восточнотюркский каганат пал под натиском уйгуров. Кӧк-тюрки Минусинской котловины натурализуются среди кыргызов, вероятно, составляя особые военные отряды в составе кыргызского войска. Не связанные родовыми узами со старой кыргызской знатью, они могли стать опорой кагана в борьбе за централизацию государства. Постепенно они ассимилируются кыргызами, переходя на обряд трупосожжения. Об этом свидетельствует захоронение сожжения человека и коня в могиле №9 Тепсея-III. Основная часть кӧк-тюрок вошла в состав кыргызов, образовав, возможно, отдельные родовые группы. И поныне в сеоке кыргызов, среди хакасов, отмечено подразделение кӧк-кыргызов.

[1] Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. — МЭ. Л., 1929, т. IV, вып. 2, с. 55.

[2] Там же.

[3] Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов) Абакан, 1948, с. 66.

[4] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951. с. 603.

[5] Левашова В.П. Два могильника кыргыз-хакасов. М., 1952, с. 136 (МИА вып. 24).

[6] Кызласов Л.Р. К вопросу об энтогенезе [этногенезе] хакасов. — УЗХНИИЯЛИ, Абакан, 1959, вып. VII, с. 82.

[7] Кызласов Л.Р. Курганы средневековых хакасов. — В кн.: Первобытная археология Сибири. Л., 1975, с. 207.

[8] Грач А.Д. Хронологические и этно-культурные границы древнетюркского времени. — ТС, М., 1966. с. 191.

[9] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965, с. 59.

[10] Трифонов Ю.И. Об этнической принадлежности погребений с конём древнетюркского времени. — ТС, М., 1973, с. 372.

[11] Трифонов Ю.И. Об этнической принадлежности погребений с конём древнетюркского времени. — ТС, М., 1973, с. 369.

[12] Савинов Д.Г. Этно-культурные связи населения Саяно-Алтая в древнетюркское время. ТС, М., 1973, с. 345.

[13] Евтюхова Л.А. Указ.соч., с. 60.

[14] Там же.

[15] Там же, с. 61.

[16] Левашова В.П. Указ.соч., с. 129.

[17] Там же.

[18] Евтюхова Л.А. Указ.соч., с. 66.

[19] Левашова В.П. Указ.соч., табл. 2.

[20] Зяблин Л.П. Отчёт о раскопках Копёнского отряда Красноярской археологической экспедиции в 1968 г. — Архив ИА, Р-1.4088.

[21] Гаврилова А.А. Указ.соч., с. 58.

[22] Там же, с. 64.

[23] Савинов Д.Г. Указ.соч., с. 344.

[24] Там же, с. 345.

[25] Гаврилова Л.А. Указ.соч., с. 80-84.

[26] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века М., 1969, с. 20.

[27] Там же, с. 23.

[28] Евтюхова Л.А. Указ.соч., с. 64.

[29] Савинов Д.Г. Указ.соч., с. 345, прим. 37.

[30] Кызласов Л.Р. История Тувы…, табл. 1.

[31] Вайнштейн С.И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры. — СЭ, 1966, №3, рис. 10, 96.

[32] Гаврилова А.А. Указ.соч.

[33] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. М., 1952, с. 117 (МИА, вып. 24).

[34] Кызласов Л.Р. История Тувы…, с. 33.

[35] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния..., с. 118.

[36] Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л., 1951, с. 41.

[37] Грязнов М.П. Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами. — СА, М.-Л., 1950, т. XII, с. 150.

[38] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния..., с. 95.

[39] Малов С.Е. Енисейская письменность тюрков. М.-Л., 1952, с. 67.

[40] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния…, с. 94.

[41] Малов С.Е. Енисейская письменность…, с. 63.

[42] Малов С.Е. Енисейская письменность…, с. 63.

[43] Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, ч. 1. М.-Л., 1950, с. 230.

[44] Кызласов Л.Р. Курганы средневековых хакасов..., с. 207.

[45] Трифонов Ю.И. Указ.соч., с. 372.

[46] Мандельштам А.М. Шатровый могильник у оз. Нуре (о. Ольхон). — В кн.: Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974, с. 155.

[47] Кызласов Л.Р. История Тувы…, с. 65.

[48] Кызласов Л.Р. Курганы средневековых хакасов..., с. 207.

[49] Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности, с. 41.

[50] Там же, с. 67.

[51] Там же, с. 39.

[52] Супруженко [Супруненко] Г.П. Некоторые источники по древней истории кыргызов. — В кн.: История и культура Китая. М., 1974, с. 241.

наверх