Д.Г. Савинов
Первые этнонимы в этнической истории Южной Сибири
и вопросы их археологической идентификации.
Первые этнонимы, известные в этнической истории народов Южной Сибири, появляются в письменных источниках в связи с историей государства хунну. Ещё в ордосский период истории хуннов, в конце II в. до н.э., шаньюй Тоумань, «оказавшись не в силах победить (царство) Цинь переселился на север», [1] где хунны пробыли «более десяти лет» (с 221 по 209 гг. до н.э.), после чего вернулись обратно в Ордос. Впоследствии Маодунь, сын Тоуманя, был отдан заложником к юечжам, чему должна была предшествовать победа юечжей над хуннами, которая могла иметь место во время пребывания Тоуманя «на севере», возможно, на территории Монголии. Придя к власти, Маодунь (или Модэ шаньюй), фактический основатель хуннского государства, «напал на западе на юечжи и прогнал их». [2] Однако хунно-юечжийские войны продолжались ещё длительное время и закончились в 165 г. до н.э., когда юечжи были окончательно разбиты сыном Модэ шаньюя Лаошаном и переселились в Среднюю Азию, хотя какая-то часть их упоминается среди северных племён и в 134 г. до н.э. [3] Сразу же после победы над юечжами, в 201 г. до н.э., Маодунь предпринял военный поход» в результате которого «покорил на севере владения хуньюев, цюйше, гэгуней, динлинов и синьли». [4] В монгольский период истории хуннов в источниках зафиксированы неоднократные выступления против них северных покорённых племен. Так, первое выступление динлинов отмечено в 72 г. до н.э. [5] В 61 г. до н.э. «в связи с тем, что в течение последних трёх лет динлины совершали набеги на сюнну (хуннов — Д.С.), во время которых убили и захватили в плен несколько тысяч человек и угнали лошадей, сюнну отправили против них более 10 тыс. всадников, но ничего не добились», [6] В 49 г. до н.э. Чжичжи шаньюй опять «на севере принудил сдаться динлинов», [7] но и позже они выступают в качестве одного из главных противников государства Хунну. Последний раз они
(18/19)
упоминаются между 147 и 156 гг. н.э., когда предводитель сяньбийцев Таньшихай «овладел всеми землями, бывшими под державою хуннов». [8] Впоследствии, по сведениям письменных источников, потомки динлинов вошли в страну Хягас (енисейских кыргызов), жители которой «перемешались с динлинами». [9] Гяньгуни, завоеванные Модэ в 201 г. до н.э., были снова покорены Чжичжи шаньюем и, следовательно, так же, как и динлины, ещё раньше отделились от государства Хунну. При этом сообщается, что их «земли находились на расстоянии 7 тыс. ли западнее ставки шаньюя (на р. Толе в Монголии — Д.С.) и на расстоянии 5 тыс. ли севернее владения Чеши (Турфанский оазис в Восточном Туркестане — Д.С.). В них Чжичжи и остался жить». [10] Как далеко продвинулись хунны на север, какие конкретно племена скрываются за экзоэтнонимами динлин, гяньгунь, цюйше, юечжи (другие, к сожалению, пока не идентифицируются), в каких районах они были расселены, с какими археологическими культурами (или памятниками) могут быть связаны — вот вопросы, которые давно волнуют исследователей древней и средневековой истории Центральной Азии и Южной Сибири.
С.И. Руденко было предложено отождествление юечжей с пазырыкской культурой Горного Алтая. [11] В свою очередь, юечжи многими исследователями связываются с массагетами Средней Азии, [12] продвинувшимися во время греко-персидских войн далеко на запад, вплоть до провинции Ганьсу и покорившими хуннов на территории Ордоса. Это отождествление хорошо объясняет многочисленные среднеазиатские параллели в находках пазырыкских курганов — мотив лотоса в орнаменте, зооморфное оформление ножек блюд-столиков, ковры и ткани среднеазиатского происхождения, шкуры леопардов, семена посевного кориандра, элементы зороастризма и т.д. [13] «Восточная экспансия массагетских (юечжийских) племён, с которыми были тесно связаны и азиатские скифы — саки, — писал по этому поводу С.В. Киселев, — не могла не способствовать широкому распространению особенностей их культуры и искусства на восток. Одним из первых отражений распространения на восток сако-массагетской культуры, близкой к культуре ахеменидского Ирана, являются своеобразные черты знаменитых Пазырыкских курганов на Алтае». [14]
Отождествление юечжей с племенами пазырыкской культуры в целом может быть принято при условии широкого понимания границ распространения культур пазырыкского типа. На это ещё раньше обращал внимание А.Д. Грач, который писал, что «ареал курганов пазырыкского типа включает не только территорию Алтая, но и обширные территории Центральной Азии и Восточного Казахстана. На всех этих территориях представлены памятники пазырыкского типа, оставленные племенами, которые, по-видимому, составляли весьма могущественный союз». [15] К аналогичному
(19/20)
выводу пришёл и В.В. Волков, выделивший среднеазиатский комплекс вещей по находкам скифского времени в Монголии. [16] Пребывание юечжей на территории Монголии подтверждают и тамги, обнаруженные на скалах Цаган-Гола (Гобиалтайский аймак МНР), по своим начертаниям сопоставимые с изображениями на хорезмийских монетах и с сарматскими тамгами. [17] «Существование ираноязычных племён юечжей на западе Монголии во II-I вв. до н.э., — считает Э.А. Новгородова, — кажется ныне вполне вероятным. О том же свидетельствуют и многочисленные тамги — знаки собственности, происходящие из Монгольского Алтая и распространившиеся в кушанское время (т.е. после разгрома юечжей шаньюем Лаошаном — Д.С.) далеко на запад». [18]
Завоевание хуннами юечжей совпадает с поздним (шибинским по периодизации М.П. Грязнова) этапом пазырыкской культуры Горного Алтая (II в. до н.э. — I в. н.э.). [19] Для погребений шибинского этапа при сохранении прежних конструктивных особенностей погребальных сооружений и «скифской триады» в комплексе предметов сопроводительного инвентаря (оружие, узда, звериный стиль) характерно появление некоторых иноваций — замена бронзовых орудий железными, новые типы вещей (в том числе пластинчатые и кольчатые ножи), богатый набор костяных и роговых изделий, которые могут быть связаны с влиянием новой хуннской традиции. Это наиболее отчётливо показали раскопки могильников Уландрык и Узунтал VIII в Юго-Восточном Алтае, давшем массовый материал из рядовых погребений конца I тыс. до н.э. [20] Для некоторых из уландрыкских курганов были получены радиоуглеродные даты, одна из которых (2190±10 лет) позволяет относить его ко времени не ранее рубежа III-II вв. до н.э., [21] т.е. периоду завоевания юечжей хуннами. Судя по памятникам шибинского этапа, можно предполагать, что часть пазырыкцев — юечжей, разбитых хуннами в середине II в. до н.э., продолжала жить на территорий Горного Алтая и позже, вплоть до рубежа н.э., что находит подтверждение и в указаниях письменных источников.
Вопрос о динлинах, представителях древней европеоидной расы в Центральной Азии, был поставлен в знаменитом труде Г.Е. Грумм-Гржимайло, собравшем все известные сведения о них, содержащиеся в письменных источниках. [22] В дальнейшем развитие археологии и палеоантропологии позволило исследователям высказать ряд гипотез по поводу отождествления с динлинами известных южно-сибирских археологических культур — афанасьевской, [23] карасукской или тагарской, [24] тагарской, [25] возможно, таштыкской, [26] монгун-тайгинской. [27] Наибольшее распространение получила точка зрения о тагарской принадлежности динлинов, место расселения которых определялось, соответственно, территорией Минусинской котловины.
(20/21)
Следует отметить, что в письменных источниках динлины упоминаются с конца III в. до н.э. и поэтому все. отождествления с ними более ранних южно-сибирских культур с точки зрения хронологии не обоснованы. Н.Л. Членова высказала сомнение в тагарской принадлежности динлинов, учитывая отдалённость минусинских степей от восточных центров письменной историографии и несоответствие хозяйственного облика тагарцев, преимущественно земледельцев, с некоторыми особенностями динлинов, отмеченных в письменных источниках. [28] С одной стороны, динлины характеризуются как скотоводческий народ с многочисленными стадами скота; [29] с другой отмечается, что у них «от колен кверху тело человеческое, а книзу растёт лошадиная шерсть и лошадиные копыта; они не ездят верхом, а бегают со скоростью лошади». [30] За этим фантастическим образом, очевидно, скрывается реальная фигура пешего охотника на лыжах, подбитых лошадиными камусами, обитателями горно-таёжных районов.
Несмотря на фрагментарность этих сведений, они позволяют предполагать, что динлины обитали в районах с разными физико-географическими условиями. Широкое расселение динлинских племён — севернее Гоби, от Байкала до Иртыша — уже отмечалось исследователями. [31] Л.Н. Гумилёв, подводя в 1959 году итоги изучения динлинской проблемы, пришёл к выводу, что «вероятно, слово динлин было полисемантичным», обозначая население северной периферии хуннских владений. [32] Какая именно группа динлинов была завоёвана Модэ в 201 г. до н.э., сказать трудно. Если придерживаться очередности покоренных им племён, то динлины названы третьими после хуньюев и цюйше. В танских хрониках в составе теле также названо племя хунь (вероятно, тот же этноним хуньюй), которое «кочевало южнее всех (телесских — Д.С.) поколений». [33] По данным Н.В. Кюнера, племя хунь в VII в. н.э. обитало в районе Центральной Монголии. [34] Следовательно, завоёванные Модэ динлины могли жить по соседству с ними в Северной Монголии, но как далеко на север простирались их владения — неизвестно. В состав динлинов могли входить и племена тагарской культуры, но территория расселения динлинов не ограничивалась Минусинской котловиной. В этом отношении наиболее интересна предполагаемая связь этнонима динлин через переходные формы чиди и дили с таким же собирательным наименованием общности теле, сыгравшей большую, а в ряде случаев решающую роль в истории древнетюркских этносоциальных объединений. «Наиболее видные современные ориенталисты, — отмечает Л.П. Потапов, — склонны сводить его (название теле — Д.С.) через более ранние формы написания (например, Ch’ih-le) к названию Ting-ling (динлины), носителями которого (по крайней мере, в I в. н.э.) были и тюркоязычные племена». [35] Широкое расселение динлинов предполагает их совмест-
(21/22)
ное проживание с другими племенами, в первую очередь с юечжами, но каковы были взаимоотношения между этими народами, неизвестно. По этой же причине вряд ли в настоящее время возможно и отождествление динлинов с какой-нибудь одной археологической культурой.
Наиболее определённо прослеживается генетическая связь с последующими этапами этнической истории народов Южной Сибири названия гэгунь (гяньгунь). В настоящее время установлено, что этнические наименования гэгунь, гяньгунь, кигу, гегу, хэгусы, хягасы представляют собой разновременные фонетические варианты одного этнонима — кыргыз, [36] обозначавшего в I тыс. н.э. народ, живший на Среднем Енисее, в Минусинской котловине, и по этому признаку условно названный енисейскими кыргызами (в отличие от более поздних киргизов на Тянь-Шане). Однако, если связь всех этих названий со средневековыми кыргызами не вызывает сомнения, то в вопросах их локализации и возможности соотнесения с какой-либо археологической культурой хуннского времени остаётся много неясного.
Рассматривая свидетельство письменных источников о северном походе Модэ, В.В. Бартольд отмечал, что «рассказ о событии 201 г. до н.э. ничего не говорит ни об области киргизов, ни о её местоположении». [37] Географические координаты, приведенные относительно ставки Чжичжи шаньюя, позволили В.В. Бартольду предположить, что «киргизы тогда жили не только на Енисее, но и южнее, в той местности, где теперь озеро Кыргыз-нор», [38] то есть в Северо-Западной Монголии. В дальнейшем мысль о первоначальном проживании гяньгуней (кыргызов) именно в Северо-Западной Монголии укрепилась в литературе. На ней в значительной степени основана высказанная С.В. Киселёвым [39] и развёрнутая Л.Р. Кызласовым гипотеза о двухэтапном проникновении (при Модэ и Чжичжи) тюркоязычных гяньгуней на север, в Минусинскую котловину, где произошло смешение их с местными тагарскими (динлинскими?) племенами, что и положило начало сложению кыргызского этноса. [40] Не отрицая возможности проживания гяньгуней в конце I тыс. до н.э. в Северо-Западной Монголии, следует признать, что бесспорных доказательств для этого утверждения ни со стороны анализа сведений письменных источников, ни со стороны археологических материалов нет, и возможны другие точки зрения, также имеющие характер более или менее обоснованных гипотез.
В этой связи наибольший интерес представляют новые материалы, относящиеся ко времени завоевания гэгуней Модэ шаньюем в Туве — погребения в каменных ящиках, грунтовых ямах, перекрытых плитами (очевидно, упрощённый вариант ящика) и куполообразных склепах, объединённые А.Д. Грачом под общим названием памятников улуг-хемской культуры. [41] Первое погребе-
(22/23)
ние в каменной ящике, датированное тогда II в. до н.э. — I в. н.э. было открыто в 1965 г. на могильнике Урбюн III. [42] После него целая серия аналогичных погребений была исследована на могильниках Аймырлыг, [43] Аргалыкты, [44] Кара-Даг [45] и др. Материалы этих раскопок, к сожалению, практически не опубликованы, но по кратким сообщениям о них можно судить о составе предметов сопроводительного инвентаря, в котором (так же, как и на шибинском этапе пазырыкской культуры Горного Алтая) сочетаются прежние вещи скифского облика с новыми формами вещей хуннского происхождения. В это же время в Туве появляются каменные склепы, исследованные на могильниках Аргалыкты I [46] и Аймырлыг [47] с аналогичным инвентарём. По найденным в них предметам время их сооружения может быть определено концом III-II вв. до н.э.
Со II в. до н.э. (тесинский этап) многочисленные погребений в каменных ящиках и грунтовые могилы с каменными конструкциями появляются в Минусинской котловине. По справедливому мнению Л.Р. Кызласова, «это группа (за исключением больших курганов и некоторых случаев сооружения оград — Д.С.) инокультурных памятников, отличающихся от тагарских не только устройством «необычных» для степей Енисея могильников, но и иным обрядом, особыми формами посуды и железного инвентаря». [48] Захоронения в каменных ящиках — основной вид тесинских погребений. По данным 1975 г., они составляли 63 проц. от всего количества (294) исследованных могил. [49] Обряд погребения в каменных ящиках является традиционным для Минусинской котловины начиная с эпохи бронзы, однако он почти исчезает к концу предшествующего сарагашенского этапа тагарской культуры. Поэтому правильнее связывать как бы «вторичное» появление каменных ящиков на тесинском этапе с аналогичными погребениями в Туве и притоком оттуда в начале II в. до н.э. нового населения, возродившего эту традицию на Среднем Енисее. Имеют себе аналогии в Минусинской котловине и сооружения типа тувинских склепов (Каменка V [50] и Тепсей VII, мог. 3). [51] Отдельные погребения в каменных ящиках с типологически близким инвентарём известны в это время в Горном [52] и Северном [53] Алтае, в Прибайкалье [54] и Забайкалье, [55] однако, судя по концентрации памятников, основная масса оставившего их населения в конце I тыс. до н.э. была сосредоточена на Верхнем и Среднем Енисее. Вопрос об этнической принадлежности памятников улуг-хемской культуры в Туве и тесинского этапа (или культуры) в Минусинской котловине ещё не ставился в литературе. До публикации всех имеющихся материалов любое его решение носит предварительный характер. Тем не менее, уже сейчас можно высказать предположение о возможной принадлежности их гяньгуням. Правда, ни в одном из этих погребений не найдено следов трупо-
(23/24)
сожжения, характерного для раннесредневековых кыргызов, но в источниках нигде и не говорится, что гяньгуни сжигали своих покойников, а в Минусинской котловине обряд сожжения погребальных камер зародился ещё на сарагашенском этапе тагарской культуры. [56] Основанием для предполагаемого отождествления могут служить: 1) совпадение хронологии событий, связанных с северным походом Модэ в 201 г. до н.э. и появлением «ящичных» погребений на севере Центральной Азии; 2) данные этногеографии о расселении гяньгуней в это время в районах, близких к Верхнему Енисею; 3) присутствие хуннского компонента в культуре тесинцев и улуг-хемцев, явно свидетельствующее о знакомстве их с культурой хуннов; 4) последовательность распространения «ящичных» или близких им по культуре погребений, появившихся, по-видимому, раньше всего, с конца III в. до н.э. — в Туве и со II в. до н.э. — в Минусинской котловине; 5) несомненное участие тесинцев (гяньгуней?) в сложении таштыкской культуры, лежащей в основе культуры енисейских кыргызов.
Если принять эту гипотезу, то этимология этнонима гяньгунь через название реки Гянь-Кем (Енисей) неоправданная, по мнению В.В. Бартольда, в филологическом отношении, [57] с исторической точки зрения оказывается допустимой, а само название улуг-хемская культура — удивительно удачно обозначает археологическую культуру населения Верхнего Енисея, енисейцев. Именно гяньгуни могли быть той этнической средой, через посредство которой влияние хуннской культуры проникло далеко на север, что привело к образованию шестаковского этапа лесостепной тагарской культуры. [58]
Последний этноним, упомянутый в числе присоединённых Маодунем владений и поддающийся исторической интерпретации, — цюйше. В свое время Б. Карлгреном была предложена транскрипция цюйше — кюйше как кайчак [кыйчак] или кыпчак, которую наиболее активно поддержал А.Н. Бернштам. [59] Этой же точки зрения придерживаются в своих работах и другие исследователи. [60] Близость к племенам динлинов и гяньгуней позволяет предполагать первоначальное место обитания цюйше также в Центральной Азии. Однако позже это название упоминается ещё раз в связи с историей Западно-тюркского каганата при описании похода Дулу-хана в 641 г. н.э. против племён, не вошедших в состав союза дулу и нушиби, среди которых названы цзюйше и гэгу [61] то есть кыргызы, в это время уже, несомненно, жившие на территории Среднего Енисея. Можно предполагать, что по соседству с ними, скорее всего в бассейне Верхней Оби, могли находиться и цюйше — кыпчаки, продвинувшиеся сюда, как показывают археологические материалы, в начале н.э. и ассимилировавшие местные племена большереченской культуры. Интересно, что, по мнению Т.Н. Троицкой, приблизительно в это же время первая волна расселе-
(24/25)
ния с севера, в Новосибирском Приобье, кулайских племён была вызвана ослаблением большереченцев в результате нарушения их связей с юечжами (пазырыкцами — Д.С.), которые пали под ударами военных походов хунну. [62]
С появлением цюйше на Верхней Оби может быть связано участие южного компонента в сложении верхнеобской культуры, выделенной М.П. Грязновым. [63] Именно в это время (переходный и одинцовский этап) на территории Северного Алтая появляется обряд трупосожжения, среди предметов сопроводительного инвентаря — удила без перегиба, серьги в виде «знака вопроса» на длинном стержне, гривны с петлеобразными изгибами, известные впоследствии в культуре средневековых кыпчаков. [64] Сопряжённым с этими находками можно считать в целом скотоводческий характер культуры верхнеобского населения, отразившийся и большом количестве костей домашних животных, оставшихся на местах захоронений от поминок и тризн. Среди них представлены главным образом черепа и кости лошадей — следы тризн, когда «шкура жертвенного животного с оставленными в ней черепом и костями ног укладывалась в могилу или оставлялась на месте пиршества». [65] Данная особенность погребально-поминального цикла наиболее характерна для позднекочевнических погребений начала II тыс. н.э., в том числе и кыпчакских. Видимо, имеются основания связывать эти культурные элементы и на территории Северного Алтая с древними кыпчаками, продвинувшимися сюда в начале I тыс. н.э. Одна могила одинцовского типа, отмечающая путь расселения цюйше — кыпчаков на север, известна на Горном Алтае. [66]
Проведенный сравнительный анализ первых этнонимов, известных в этнической истории народов Южной Сибири, и сопряжённых с ними археологических материалов позволяют наметить основные этнокультурные ареалы на севере Центральной Азии и Южной Сибири хуннского времени: юечжийский — Горный Алтай, Северо-Западная Монголия и, возможно, более западные районы; гяньгуньский или раннекыргызский — Тува, Минусинская котловина; протокыпчакский — Северная Монголия, Верхняя Обь; динлинский или прототелеский — без точной локализации от Байкала до Иртыша. Основная закономерность этногенетического процесса на территории Южной Сибири хуннского времени заключалась в сокращении (скорее всего, за счёт динлинов) юечжийского ареала и распространении ранних кыргызов и протокыпчаков на север. Не исключено, что причиной этого послужило перенесение около 120 г. до н.э. центра хуннского государства в Северную Монголию «к югу от пустыни (Гоби — Д.С.) уже не было ставки их правителя», [67] активизировавшее, как об этом мож-
(25/26)
но судить по данным письменных источников, их отношения с местными южно-сибирскими племенами.
[16] Волков В.В. Основные проблемы изучения бронзового и раннего железного века МНР. — «Олон улсын монголи эрдэмтний II хурал I боть». Улаанбаатор. 1975, с. 24.
[17] Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии. — В кн.: История и культура народов Средней Азии. — М., 1976, с. 69-72.
[18] Новгородова Э.А. Мифы и культы древней Монголии. — Вест. АН СССР, М., 1980, с. 123.
[19] Грязнов М.П. Ранние кочевники Западной Сибири и Казахстана. — В кн.: История СССР с древнейших времён до образования русского государства (макет), ч. II, М.-Л., 1939, с. 399-413.
[20] Кубарев В.Д. Новые находки эпохи ранних кочевников в Горном Алтае. — В кн.: Очерки социально-экономической [и культурной] жизни Сибири. [Ч. 1] — Новосибирск, 1972, с. 45-49; Савинов Д.Г. О завершающем этапе культуры ранних кочевников Горного Алтая. — КСИА, вып. 154, 1978, с. 48-55.
[21] Кубарев В.Д. Работы в Горнем Алтае. — В кн.: АО 1974 года, М., 1975 [АО 1975. М.: 1976], с. 254.
[25] Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. — МЭ, №4, вып. 2, Л., 1929, с. 46.
[26] Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племён тагарской культуры. М., 1967, с. 221.
[27] Алексеев В.П. Новые данные о европеоидной расе в Централь-
(26/27)
ной Азии. — В кн.: Древняя Сибирь, вып. 4 (Бронзовый и железный век Сибири), Новосибирск, 1974, с. 390.
[28] Членова Н.Л. Указ.соч., с. 220-222.
[29] Maenchen-Helfen О. The Ting-ling — HIAS, vol. 4, №1, 1939, pp. 78-79.
[31] Maenchen-Helfen О. Op.cit, pp. 77-78; Бичурин Н.Я. (Иакинф). Указ.соч., с. 50; Бернштам А.Н. Указ.соч., с. 239; Сердобов Н.А. История формирования тувинской нации. Кызыл, 1971, с. 26 и сл.
[37] Бартольд В.В. Киргизы. Исторический очерк. — Сочинения, Т. II, ч. I, M., 1963, с. 476.
[40] Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. Изд. МГУ, 1960, с. 161-166.
[41] Грач А.Д. Новые данные о древней истории Тувы. — УЗ ТНИИЯЛИ, вып. XV, Кызыл, 1971, с. 99-100.
[43] Мандельштам А.М. Могильник Аймырлыг. — УЗ ТНИИЯЛИ, вып. XV, Кызыл, 1971, с. 264-268.
[46] Трифонов Ю.И. Новый тип памятников раннего железного века в Туве. — КСИА, вып., 147, 1976, с. 109-121.
[51] Пшеницына М.H. Тесинский этап. — В кн.: Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1978, с. 77-80.
[53] Завитухина М.П. Курганы у села Быстрянского в Алтайском крае. — АСГЭ, вып. 8, с. 64-66.
(27/28)
[57] Бартольд В.В. Указ.соч., с. 475.
[59] Бернштам А.Н. Заметки по этногенезу народов Северной Азии. — СЭ, 1947, №2, с. 154; Его же. Очерки истории гуннов, с. 63.
[60] Гумилёв Л.Н. Древние тюрки. М., 1967, с. 19 [неверная ссылка, д.б.: Гумилёв Л.Н. Динлинская проблема, 1959, с. 19]; Потапов Л.П., Указ.соч., с. 170; Шаниязов К.Ш. К этнической истории узбекского народа (историко-этнографическое исследование на материале кипчакского компонента). Ташкент, 1974, с. 32; Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX-X вв. по арабским источникам. — Алма-Ата, 1972, с. 10.
[64] Там же, Табл. XXXVIII, 3; XLV, 11, 12 и др.
[66] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. — М.-Л., 1965, с. 52-53.
|