Н.Л. Членова
Происхождение и ранняя история племён тагарской культуры.
// М.: 1967. 300 с.
Заключение.
Рассмотрение инвентаря тагарских памятников VII-V вв. до н.э. позволяет сделать некоторые общие выводы о происхождении тагарской культуры. Этнически она не была связана с карасукской. Это доказывается отсутствием генетической связи между карасукской и тагарской керамикой, украшениями, обрядом погребения, т.е. теми категориями, которыми принято определять этническую принадлежность культуры. Многие тагарские орудия и предметы обихода также не могут быть выведены из карасукских или из культур «карасукского круга» (бронзовые прямые ножи с невыделенной ручкой, втульчатые наконечники стрел и т.п.). По всем тем линиям, где тагарская культура не обнаруживает связи с карасукской, наблюдается связь с культурами лугавской и андроновской: основной тип тагарской керамики — банка — форма, промежуточная между лугавскими параболоидными сосудами и андроновскими банками, выработанная в результате длительного контакта между носителями названных культур; орнаменты тагарской керамики либо лугавского, либо андроновского происхождения; располагаясь вначале на разных территориях, зоны «андроновской» и «лугавской» орнаментики тагарских сосудов постепенно смешиваются, сливаясь в течение VI в. до н.э. в единую зону тагарской керамики. Тагарские украшения либо лугавского происхождения (подвески из клыков кабарги), либо андроновского (полушарные бляшки из тонкого бронзового листка с точками по краю; бронзовые пронизки из такого же листка, простые и рубчатые; обкладка украшений золотой фольгой), либо совершенно новые: бронзовые пластинчатые головные венчики; серьги с конусом. Карасукские прототипы имеют биконические бусы (но и те в большинстве не литые, как карасукские, а из бронзового листка, как все андроновские украшения) и цилиндрические бусы из аргиллита (но они могли быть принесены из Средней Азии). Наконец, прямые бронзовые ножи с невыделенной ручкой и отверстием в её верхней части связываются с подобными ножами, распространёнными в западных памятниках бронзовой эпохи, в том числе и андроновских. Вероятно, андроновского происхождения и листовидные втульчатые наконечники стрел. Западная и юго-западная ориентировка погребённых, характерная для тагарской культуры, ведёт проис-
(211/212)
хождение от лугавской и андроновской (северо-восточная и восточная ориентировка, свойственная карасукской культуре, в тагарских памятниках попадается как исключение). Характерные для тагарской культуры погребальные сооружения — прямоугольные, примыкающие друг к другу оградки из массивных плит, по углам и на стыках которых стоят вертикальные каменные «столбы», — ведут происхождение от подобных андроновских сооружений Центрального и Восточного Казахстана.
Данные палеоантропологии совпадают с археологическими. Люди тагарской культуры по физическому типу резко отличались от носителей карасукской культуры и не могут быть их потомками. Они потомки людей лугавской культуры (в свою очередь происходящих от носителей афанасьевской) и андроновской. Общее заключение В.П. Алексеева о тагарских черепах таково: «Обширная серия черепов из тагарских курганов отличается от карасукской заметно меньшим черепным указателем и рядом других признаков, сближающих её с сериями из афанасьевских и андроновских погребений». [1] «Сходство тагарских черепов как с афанасьевскими, на что уже обращал внимание Г.Ф. Дебец, и андроновскими... исключительно велико по всему комплексу признаков, и специфичность его трудно отрицать». И далее: «Таким образом, палеоантропологический материал подкрепляет археологические наблюдения о связи тагарских и афанасьевско-андроновских памятников. Взвесить удельный вес афанасьевского и андроновского населения в формировании племён тагарской культуры на палеоантропологическом материале пока представляется невозможным. Тагарские черепа сближаются с афанасьевскими и андроновскими по разным признакам, соотносительная таксономическая ценность которых неясна». [2]
Так решается вопрос об этнической и антропологической принадлежности людей тагарской культуры, об их происхождении. Культура этого населения обнаруживает и другие связи. Очень многие бронзовые тагарские изделия непосредственно восходят к карасукским. Многие типы тагарских ножей (с уступом между ручкой и лезвием, вкладышевые и простые; ножи с кольцом; с простым и рубчатым валиком; с грибовидной шляпкой), тагарские шилья с круглой шляпкой; зеркала с петелькой на обороте, без бортика; наконец, все основные типы архаического тагарского оружия: кинжалы с «шипами»; чеканы; может быть, некоторые формы наконечников стрел с треугольным пером; ранние типы, удил (с простыми кольцами и обвивающей стержень «верёвочкой»; с двойными кольцами; с двойными кольцами, из которых внешнее прямоугольное) и псалий (трёхдырчатых, с грибовидными шляпками на концах); наконец, архаический тагарский звериный стиль с его характерными особенностями: статичной, неподвижной фигурой животного, полой внутри, с головой и туловищем, как бы состоящими из шариков, полушаров, пирамидок, дужек, с изображением глаз и ноздрей в виде сквозных отверстий, обведённых кантиком, — все это наследие карасукской культуры или близко родственных ей культур.
Другая сторона проблемы происхождения тагарской культуры состоит в том, что эта одна из культур скифского мира. Все основные виды оружия, принадлежности конского убора, звериный стиль развитой тагарской культуры, бронзовые котлы и зеркала имеют общескифские формы. Причём вещи эти — столь важный компонент тагарской культуры, что никак не могут рассматриваться как попавшие в Минусинскую котловину в результате каких-то случайных связей. Сходство с другими районами скифского мира распространяется и на тип хозяйства, и на общественный строй: так же, как и в скифском, в тагарском обществе
(212/213)
большую роль играла война. Наконец, и по физическому типу люди тагарской культуры очень близки скифам Причерноморья. Однако нет оснований говорить и о миграциях и вообще о прямых связях Причерноморья с Минусинской котловиной. Вещи скифских типов в тагарской культуре при всём их сходстве со скифскими достаточно своеобразны по форме, не говоря уже о том, что тагарское оружие бронзовое, а скифское (за исключением стрел) — железное. Детально эти отличия были прослежены выше, при рассмотрении каждой из «общескифских» категорий тагарской культуры.
Всё это заставляет при решении проблемы сходства тагарской культуры со скифской искать какую-то общую подоснову для обеих, если не несколько таких подоснов. Одна из них — срубно-андроновская общность II — начала I тыс. до н.э. Известно, что носители афанасьевской и ямной культур и носители андроновской и срубной по физическому типу очень близки между собой. Известно, что физический тип людей ямной и срубной культур позволяет считать их предками скифов. О том, что носители афанасьевской и андроновской культур были предками тагарцев, уже говорилось. Таким образом, сходство физического типа скифов и людей тагарской культуры скорее всего объясняется близостью физического типа их предков — людей ямной и афанасьевской, срубной и андроновской культур. Однако, эта общность не может объяснить сходства тагарских и скифских акинаков, удил и псалий, звериного стиля, поскольку эти категории отсутствуют и в срубной и в андроновской культуре, степень изученности которых такова, что не позволяет уже надеяться на то, что эти категории будут ещё обнаружены. Для объяснения их сходства следует, очевидно, искать другую подоснову. В Минусинской котловине такой подосновой была карасукская культура. В Причерноморье к настоящему времени известно некоторое количество вещей предскифских типов (чернолесского этапа), среди которых бронзово-железные кинжалы «с шипами» и металлические украшения, сходные с карасукскими. А.И. Тереножкин считает, что вещи эти карасукского происхождения. Точка зрения автора настоящей работы другая — выше мы старались показать, что сходство карасукских и чернолесских кинжалов с «шипами» объясняется их происхождением от общих прототипов (стр. 17-20).
В работе показано, что самые архаические формы тагарских кинжалов, раннетагарские чеканы, секиры, топоры, архаический звериный стиль также восходят к карасукским прототипам. Что же касается Северного Причерноморья, то найденные здесь бронзово-железные кинжалы с «шипами», некоторое количество удил и псалий предскифского типа и один бронзовый котёл бештаугорского типа VIII в. до н.э.,— конечно, довольно слабая подоснова для развития скифского оружия, конского убора и металлической утвари. А предскифские чеканы, секиры, топоры, предметы предскифского звериного стиля в Причерноморье до сих пор не обнаружены. Вероятнее, скифские формы оружия, конского убора и звериный стиль восходят в основном к предскифским типам не Причерноморья, а какой-то другой территории, с которой и проникли скифы. Выше на конкретных примерах мы старались показать, что такой территорией может быть Средняя Азия и более южные районы (Северный Иран и др.). где известны прототипы всех перечисленных вещей ещё с глубокой древности. Часть этих предметов ещё во II — начале I тыс. до н.э. распространилась отсюда на восток и на запад (кинжалы с «шипами», черешковые плоские наконечники стрел с треугольным пером, чеканы, ранний звериный стиль, дисковидные зеркала с петелькой на обороте и без бортика). В Минусинскую котловину эти вещи попали с карасукской культурой и продолжали здесь бытовать и позже, в начале тагарской эпохи. В Причерноморье же в этот период попала лишь незначительная их часть. Очевидно, многие из перечисленных вещей концентрировались на территории
(213/214)
Средней Азии и развивались здесь. В VIII-VII вв. до н.э. из Средней Азии, по-видимому, через территории Центрального и Северного Казахстана распространяются на восток и достигают Минусинской котловины следующие категории вещей: бронзовые прямые ножи без выделенной ручки, бронзовые котлы на поддонах с кольцевыми ручками с желобком (бештаугорского типа), архаические формы удил — с двойными кольцами, с одинарными кольцами и «обвитыми» стержнями, а также некоторые специфические формы керамики (округлые сосудики с налепным орнаментом и с треугольными ручками). Из этого же района продолжают проникать в Минусинскую котловину вещи и в VI в. до н.э.: удила со стремевидными окончаниями, кинжалы с бабочковидным перекрестьем, листовидные втульчатые наконечники стрел — плоские, с шипом и без типа и трёхлопастные; черешковые трёхлопастные наконечники стрел с треугольным пером; зеркала с петелькой на обороте и с бортиком по краю; фигуры козлов на колоколовидных навершиях; бляшки в виде свернувшегося хищника; некоторые специфические типы керамики: кубки на поддонах и др.
Весьма вероятно, что с территории Средней Азии в VII-VI вв. до н.э. многие из этих вещей проникали и в Причерноморье.
Таким образом, сходство тагарской культуры и культуры скифов Причерноморья объясняется, во-первых, общими подосновами в течение II — начала I тыс. до н.э. (ямно-афанасьевской и срубно-андроновской подосновой, объясняющей сходство в физическом типе скифов и носителей тагарской культуры, и подосновой «предскифского» времени, объясняющей сходство некоторых доскифских и архаических скифских вещей); во-вторых, связями обеих территорий со Средней Азией уже непосредственно в архаический скифский период, в VII-VI вв. до н.э. Непосредственных контактов Причерноморья и Минусинской котловины почти не существовало. Исключением можно считать находку типичного тагарского бронзового кинжала VI в. до н.э. в Киеве в 1902 г.; [3] кинжал попал сюда, вероятно, путём этапного обмена. Всё же остальные тагарские и скифские вещи, хотя и относятся к одним и тем же «общескифским» типам, достаточно отличаются по деталям, чтобы предполагать, что они проникли в Минусинскую котловину из Причерноморья или, наоборот, путём торговли или каким-нибудь иным.
Этот вывод полностью подтверждается данными палеоантропологии. Сравнивая тагарские черепа со скифскими, с которыми они очень сходны, В.П. Алексеев пишет: «Обращает на себя внимание факт несколько меньшей массивности скифских черепов по сравнению с тагарскими... Если связывать генетически тагарское население с европейскими скифами, трудно понять, как последние, частично утеряв в процессе грацилизации кроманьоноподобный облик своих предков, вновь приобрели его, переселившись на восток». [4] Далее он пишет, что трудно представить себе и пути, по которым могло происходить это переселение: лесная и лесостепная зоны Западной Сибири в эпоху бронзы и раннего железа были заселены монголоидами, вследствие чего скифы в процессе предполагаемой миграции не могли бы сохранить чистоту своего типа. Население степной зоны (например Алтая), будучи европеоидами, отличается по некоторым признакам от скифов и носителей тагарской культуры. «Все эти соображения делают факт миграции с запада невероятным, а сходство заставляют объяснять происхождением от единого протоморфного ствола». [5]
Итак, тагарская культура и её носители не были связаны непосредственно со скифами Причерноморья. Тагарская культура отчётливо
(214/215)
связывается с восточной частью скифского мира, с областями, расположенными к востоку от Средней Азии. Но и в системе «восточноскифских» или «скифо-сибирских» культур она занимает довольно обособленное место. Это становится ясным из сравнения инвентаря и погребального обряда тагарской культуры и культур Тувы, Монголии, Алтая и Восточного Казахстана. [6] Все эти районы в V-IV вв. до н.э. изучены значительно лучше, чем в VII-VI вв. до н.э., поэтому удобнее сравнивать археологические материалы V-IV вв. до н.э. (для VII-VI вв. до н.э. картина почти та же, но менее полная). Такие категории, как тагарский погребальный обряд и керамика, с одной стороны, и культур перечисленных районов, — с другой, не имеют друг с другом ничего общего. Прямоугольные оградки из врытых на ребро плит со стоящими по углам их вертикальными каменными «столбами», типичные для тагарской культуры, отсутствуют в перечисленных районах так же, как в ней нет каменных курганов и керексуров, типичных для казылганской культуры Тувы и для горного Алтая, Монголии и Восточного Казахстана. В перечисленных районах покойника часто клали в могилу скорченным на боку; у тагарцев захороненные всегда лежат на спине. В перечисленных районах в могилу часто помещали принадлежности конского убора или же погребение человека сопровождалось конским захоронением. В тагарской культуре ни погребений с конём, ни принадлежностей конского убора в могилах нет. Столь же резкие отличия и в керамике. Если для тагарской культуры в V в. до н.э. почти единственными формами были банки и кубки на поддонах, в перечисленных районах бытовали совсем другие формы: кувшины с высоким горлом, горшковидные сосуды, сферические с боковой ручкой; ни банок, ни котлов тагарского типа нет. Керамика здесь часто украшена налепным орнаментом: валиками под горлом и налепными спиралями на тулове. Тагарской керамике налепной орнамент абсолютно не свойствен.
Украшения тагарцев также отличны от украшений перечисленных районов. У тагарцев не встречаются гривны и серьги со сложными подвесками, столь свойственные культурам Тувы и других районов, где, напротив, отсутствуют типичные тагарские украшения: полушаровидные бляшки из бронзового листка с выпуклыми точками по краю, цилиндрические бусы из аргиллита и т.п. Таким образом, по всем «этническим» показателям тагарская культура резко отличается от культур перечисленных районов. Но и в бронзовом оружии, конском уборе, орудиях и других предметах также много отличий. В тагарской культуре много типов ножей и кинжалов, восходящих к типам предшествующей эпохи — VII-VI вв. до н.э.: ножи с головкой грифона или копытообразным значком на месте перехода ручки в лезвие, увенчанные кольцами и т.п. кинжалы, сохранившие рецидивы шипов или узкого бабочковидного перекрестья, и т.п. Но для неё совершенно не типичны проушные чеканы, а в культурах перечисленных районов это ведущая, если не единственная форма чеканов. Тагарскому конскому убору не свойственны S-образные псалии, типичные для Алтая, Тувы и других перечисленных районов. В тагарских погребениях отсутствуют медалевидные зеркала, а для перечисленных культур они весьма характерны. «Минусинский» звериный стиль, продолжающий бытовать в тагарской культуре в V в. до н.э., отсутствует в Туве, горном Алтае и других районах в этот период. Таким образом, тагарская культура и по инвентарю была достаточно отлична от перечисленных культур. Этому способствовало и различие в типе хозяйства. Основой хозяйства горного Алтая, Тувы, Монголии и Восточного Казахстана было в этот период кочевое скотоводство; тагарские племена были, несомненно, более осёдлыми, и верховой конь играл в их жизни
(215/216)
далеко не ту роль. Они были, следовательно, в хозяйственном, культурном и этническом смысле достаточно обособлены от ближайших соседей. Различались они и по физическому типу: население Тувы, Горного Алтая и Восточного Казахстана имело в этот период значительную монголоидную примесь, [7] люди тагарской культуры, как и в предшествующую эпоху, были европеоидами, слабая монголоидная примесь появляется у них только с V в. до н.э. [8]
Происхождение и историю племён тагарской культуры до V в. до н.э., можно реконструировать следующим образом. В карасукскую эпоху, с середины II тыс. до н.э., в Минусинской котловине наряду с пришлыми носителями карасукской культуры продолжали жить потомки людей афанасьевской культуры, смешавшиеся с местным лесным населением. Культуру этих местных жителей Минусинской котловины мы называем лугавской. Носители её, у которых производство стояло на более низком уровне, чем карасукское, частично смешались с пришельцами и заимствовали их бронзовые изделия — орудия и украшения, сохранив в то же время этнические особенности (это выразилось в сохранении керамики и обряда погребения) и физический тип. Люди лугавской культуры жили в основном в южной части Минусинской котловины, тяготея к лесным массивам; носители же карасукской занимали степные районы котловины. В начале I тыс. до н.э. — в X-VIII вв. — начинается смешение людей лугавской культуры с потомками андроновских племён, продолжавших жить в северо-западной части Минусинской котловины или пришедших в это время из Казахстана. В результате контакта и смешения носителей этих двух культур вырабатываются типы керамики, украшений, погребальных сооружений, которые характерны уже для тагарской культуры, и складывается физический тип её носителей. Карасукские украшения и обряд погребения в очень слабой степени повлияли на соответствующие тагарские категории; физический тип тагарцев также резко отличен от карасукского. Таким образом, этнически и антропологически тагарская культура почти не связана с карасукской. Однако между людьми складывающейся тагарской и людьми карасукской культуры в начале I тыс. до н.э., в X-VIII в., существовали, по-видимому, оживлённые связи в форме обмена и другие, в результате которых тагарские племена заимствовали многие достижения (например ряд сложных бронзовых изделий, архаический звериный стиль), которые в дальнейшем были ими развиты.
&bsp;
В течение VIII — начала VI вв. до н.э. наряду с внутренними событиями — дальнейшим распространением потомков андроновских племён по территории Минусинской котловины, ассимиляцией ими потомков лугавских племён, в результате чего сложилась однородная тагарская культура — отмечаются и внешние сношения носителей тагарской культуры с отдалёнными территориями — Центральным Казахстаном или Средней Азией, что доказывается появлением в Минусинской котловине вещей центральноказахстанского или среднеазиатского типа — архаического конского убора и бронзовых котлов, многих типов наконечников стрел, некоторых форм ножей, зеркал с бортиком, отдельных мотивов звериного стиля, специфических форм керамики и др. Эти сношения были не единовременного характера; скорее можно говорить о каких-то многократных связях. Попадающие в Минусинскую котловину вещи тагарское население успевало несколько видоизменить и развивало далее. Вероятно, даже можно говорить не только об обмене, но и о проникновении каких-то групп населения из Центрального Казахстана, так как в числе
(216/217)
вещей центральноказахстанского происхождения, попавших в Минусинскую котловину, есть и керамика. Кроме того, одна из редких форм пред-тагарских и, по-видимому, раннетагарских погребальных сооружений (квадратная оградка со «входом» — коридором в нее с восточной и северо-восточной стороны) сходна с соответствующими ей по времени центральноказахстанскими. В Минусинской котловине одна такая оградка раскопана [9] и известны три нераскопанных (озеро Шира), [10] которые могут относиться и к более позднему времени, так как при небольших размерах оградок по углам их врыты высокие камни (до 1,5 м), что хотя и встречается в предтагарское время, всё же более характерно уже для тагарской эпохи. В Центральном Казахстане подобные сооружения со входом с восточной стороны характерны для могильника Бегазы (плиточные ограды 2-6) и одно встречено в могильнике Бугылы II (ограда 11), но в последнем случае «вход» был с запада [11] (дандыбай-бегазинское время, VIII-VII вв. до н.э.). [12]
На протяжении VI в. до н.э. тагарские племена жили довольно изолированно от соседей, и никаких резких изменений в их культуре не наблюдается. Эта изоляция сохраняется и в V в. до н.э. (см. стр. 215-216). Вследствие отличия тагарской культуры от культуры Тувы, горного Алтая, Восточного Казахстана и Монголии особенно хорошо заметно появление в Минусинской котловине в конце VI — начале V в. до н.э. вещей явно алтайского и восточноказахстанского облика. В основном это предметы конского убора и оружия (псалии, ворворки, наременные бляхи и прочие предметы, богато украшенные в «алтайском» зверином стиле; кинжалы с рубчатой ручкой; чеканы с короткой втулкой; трёхлопастные втульчатые наконечники стрел с треугольным пером) и некоторые другие вещи: медалевидные зеркала (иногда также украшенные в зверином стиле), котлы «савромато-семиреченского» типа, некоторые бляхи — украшения одежды (например олень с подогнутыми ногами). Эти вещи, в отличие от западных вещей VIII-VII вв. до н.э., почти не изменялись людьми тагарской культуры, и лишь немногие из них найдены в тагарских курганах. Наряду с этими вещами в V в. до н.э. в Минусинскую котловину попадали и просто импортные вещи: бронзово-железные кинжалы и кинжалы, изготовленные целиком из железа и украшенные в типичном ахеменидском стиле. Вещи эти проникли в Минусинскую котловину либо из Ирана, путем этапного обмена, либо из какой-либо персидской сатрапии в Средней Азии. Приток вещей из Восточного Казахстана или с Алтая как раз и совпадает с некоторыми незначительными изменениями физического типа — появлением у носителей тагарской культуры слабой монголоидной примеси, которая в более сильной степени была свойственна в этот период населению горного Алтая, Восточного Казахстана и Тувы. По-видимому, можно говорить о проникновении в конце VI-V вв. до н.э. в Минусинскую котловину каких-то групп населения с Алтая или из Восточного Казахстана.
Связи населения Минусинской котловины со столь отдалёнными территориями, как Центральный Казахстан, район Сыр-Дарьи и Восточный Казахстан, могут быть обусловлены весьма важными экономическими и
(217/218)
историческими причинами. В Минусинской котловине, столь богатой месторождениями меди, нет олова. Г.П. Сосновский, специально занимавшийся вопросом о минусинском олове, сообщает лишь об оловорудных месторождениях на Нижнем Енисее (по рекам Большой и Малой Печенre, Енашимо и др.) и в Восточном Саяне, в пределах бывшего Канского уезда. [13] Сведения Г.П. Сосновского относятся к середине 30-х годов, но и дальнейшие интенсивные геологические поиски не обнаружили олова в Минусинской котловине. Между тем развитое бронзолитейное производство, каким славилась тагарская культура, требовало большого количества олова. По-видимому, оно было привозным. Перечисленные месторождения на Нижнем Енисее расположены в глухих лесных районах и вряд ли могли быть известны в тагарскую эпоху. Канская котловина была в то время более развитым районом, но далеко уступала в этом отношении Минусинской; здесь найдено некоторое количество тагарских импортных бронзовых предметов (мне известно 28), что свидетельствует о каких-то связях с тагарскими племенами, но судя по количеству находок связи эти вряд ли были особенно интенсивными. Примечательно, что почти все тагарские импортные вещи, найденные в Канском районе, относятся ко второй половине тагарской эпохи — к V-IV вв. до н.э. (из 28 предметов лишь 4 относятся к VI в. до н.э.). В то же время олово известно в Центральном и Восточном Казахстане. В недавно вышедшей работе К.А. Акишев убедительно связал мощный центр андроновских племён в Центральном Казахстане с древними разработками меди и олова [14] и, исходя из концентрации археологических памятников в разных районах Казахстана в разные эпохи, выдвинул интересное предположение о том, что в андроновскую эпоху Центральный Казахстан был передовым, ведущим районом, поскольку его природные условия наиболее соответствовали осёдлому пастушеству и пойменному земледелию, характерному для андроновской культуры, в то время как Южный Казахстан, Семиречье и Северная Киргизия были «пустующими» районами, периферией андроновской культуры. [15] Достаточно густонаселенным и передовым районом был Центральный Казахстан и в следующую, дандыбай-бегазинскую эпоху, которую К.А. Акишев вслед за М.П. Грязновым склонен датировать IX-VIII вв. до н.э., [16] а автор настоящей работы, на основании типов наконечников стрел,— VIII-VII вв. до н.э. С этим передовым районом, по-видимому, и были связаны племена тагарской культуры в эпоху её становления, в VIII-VII вв. до н.э., а может быть и в более раннюю. Очень возможно, что они получали отсюда олово, а вместе с ним в Минусинскую котловину попадали и другие предметы материальной культуры, о чём уже говорилось в предыдущих главах. Вполне возможно, что сведения об этом отдалённом районе восходят в Минусинской котловине ещё к эпохе передвижения сюда андроновских племен. Как хорошо известно из этнографии, предания о прародине, даже очень отдалённой, живут в памяти народа многие столетия (ср. предания качинцев о приходе из Барабинской степи, кетов — от истоков Енисея, якутов — «с юга» и другие). Вероятнее же всего, что связи Минусинской котловины с Центральным Казахстаном и не прекращались на сколько-нибудь долгий срок с андроновского времени до VII в. до н.э.
В течение «сакской» эпохи район Центрального Казахстана, по К.А. Акишеву, постепенно приходит в упадок вследствие развития кочевого скотоводства и необходимости поисков новых, более подходящих пастбищ. Население откочёвывает в Семиречье и Южный Казахстан, ко-
(218/219)
торые теперь выдвигаются в число передовых районов. [17] Столь же передовыми в этот период были и другие предгорные районы Южного и Восточного Казахстана — например Чиликтинская долина к югу от озера Зайсан, где С.С. Черниковым раскопаны большие курганы с богатым инвентарём, очевидно, принадлежащие племенной знати и восходящие ещё к первой половине VI в. до н.э. Вполне вероятно, что одной из причин изменения внешних связей племён тагарской культуры, завязывания связей именно с Восточным Казахстаном и, может быть, Семиречьем (о чём свидетельствует появление в Минусинской котловине котлов семиреченского типа) был подъём этих районов и упадок Центрального Казахстана. Однако выше был уже сделан вывод о том, что в отличие от вещей западного происхождения VIII-VII вв. до н.э., которые подвергались тагарской обработке, восточноказахстанские вещи конца VI-V вв. до н.э., попадавшие в Минусинскую котловину, почти не обработаны тагарскими мастерами, и что приток этих вещей связан с появлением небольшой монголоидной примеси у тагарского населения.
По-видимому, в конце VI-V вв. до н.э. имела место и миграция населения с Алтая, из Восточного Казахстана и, возможно, из ещё более западных районов в Минусинскую котловину. На это же указывает появление тагарских погребальных сооружений нового типа — прямоугольного сруба со входом-дромосом в западной стенке и покрытием из шести рядов брёвен. Такое сооружение обнаружено пока лишь в одном кургане — Большом Салбыкском, [18] но, вполне вероятно, что они есть и в других курганах Салбыкской группы. Оно очень похоже на сооружения, открытые недавно в курганной группе Чиликты, в долине между хребтами Монрак и Тарбагатай, к югу от озера Зайсан. В тех и других обнаружены ямы, иногда укрепленные клетью из брёвен; с восточной стороны ямы — длинный вход-дромос; яма и брёвна перекрыты накатом (курганы 2, 3, 5, 9, 35). [19] На реке Или в Семиречье, в урочище Бес-Шатыр расположена подобная же группа больших курганов, под которыми обнаружены срубы, перекрытые несколькими накатами, с дромосом с восточной стороны; [20] в отличие от салбыкских и чиликтинских, срубы помещены не в ямах, а воздвигнуты на горизонте. Кроме того, дромосы и чиликтинских и бесшатырских срубов направлены на восток, а у салбыкского — на запад. Тем не менее, сходство этих сооружений с салбыкскими очень велико; все они помещены, к тому же, под высокими курганами (высота Большого Салбыкского кургана 11 м, высота Чиликтинских курганов 6-8 м, высота Бесшатырских курганов 6-15 м), которые входят в группу таких же больших и несколько меньших курганов, которые совершенно очевидно представляют собой усыпальницы вождей и знати.
Причины этого движения из Казахстана в Минусинскую котловину могли заключаться и в общей «подвижности» саков и других кочевых племён, обусловленной прежде всего поисками новых пастбищ и войн, столь свойственных обществам на стадии военной демократии и зарождения классового общества. Один из примеров такого движения — это движение саков-хаумаварга к северо-западным границам Индии в VI-V вв. до н.э. [21] Этому могли способствовать и внешние причины, и в том числе завоевательная политика Ахеменидов в Средней Азии. В частности, передвижение из Восточного Казахстана и, может быть, Семиречья в Минусинскую котловину могло быть обусловлено походом Дария I на
(219/220)
среднеазиатских саков в 518-519 гг. до н.э., [22] как предположил В.И. Абаев в беседе с автором настоящей работы в 1961 г. Согласно Бехистунской надписи, поход Дария был направлен против саков-тиграхауда, носивших высокие острые колпаки. Пленный вождь их Скунха изображен на Бехистунской скале в колпаке высотой 80 см.
Большинство учёных помещает саков-тиграхауда за Сыр-Дарьей, на территории Чача, а также в степях Киргизии и прилегающего Южного Казахстана. [23] Считают, что восточной их границей мог быть хребет Тарбагатай или даже верховья Иртыша. [24] Вполне вероятно, что в грандиозных курганах Бес-Шатыр погребены, действительно, их вожди. Быть может, часть саков-тиграхауда не была покорена Дарием, а откочевала на восток. Уместно напомнить здесь мужчину в очень высоком остроконечном колпаке, держащем под уздцы двух осёдланных коней, изображённого на Оглахтинской писанице. Выше (стр. 142) его головной убор уже сопоставлялся с колпаками саков-тиграхауда. Быть может, это одно из свидетельств о проникновении в Минусинскую котловину саков-тиграхауда. Возможно, что при движении на восток они увлекли и другие племена, как это часто бывало при переселениях народов, о которых нам известно из письменных источников. Найденная на северо-западной окраине Минусинской котловины бронзовая бляшка изображает человека верхом на двугорбом верблюде, и на голове этого человека надет низенький колпачок, плотно охватывающий голову; бросается в глаза отсутствие у него бороды и усов и слабо выступающий нос. Человек, по-видимому, относится к другому народу, может быть, к одному из тех восточноказахстанских племён, которые вместе с саками-тиграхауда в конце VI-V вв. до н.э. достигли Минусинской котловины.
Этническое имя, которым называли себя сами носители тагарской культуры, или которым называли их современники, нам неизвестно. В литературе с давних пор принято отождествлять их с динлинами китайских летописей. Эта традиция восходит ещё к Г.Е. Грум-Гржимайло, который сопоставил сведения о «белокурых» динлинах китайских летописей с различными археологическими памятниками, и к В.В. Радлову, сопоставившему эти же памятники с билами и гелочами — также «белокурыми народами» китайских источников. [25] В то время археология Сибири не была ещё разработана, и Г.Е. Грум-Гржимайло связывал с динлинами памятники самых различных эпох. Однако В.В. Радлов уже в 1895 г. связывал с билами и гелочами памятники «бронзового периода» Минусинской котловины; вслед за ним и В.А. Городцов в 1910 г. в книге «Бытовая археология», описывая подробно тагарские бронзы, приписывает их также «билам и гелочам». [26] Затем создатель первой хронологической классификации памятников Минусинской котловины С.А. Теплоухов сопоставил носителей тагарской культуры с динлинами исходя из того, что они были европеоидами. [27] То же сопоставление проводится и в
(220/221)
работе Г.Ф. Дебеца о тагарской культуре. [28] С тех пор во всех археологических работах, так или иначе касающихся тагарской культуры, носители её неизменно называются динлинами. [29]
В недавнее время Л.Н. Гумилёв, пересматривая гипотезу Г.Е. Грум-Гржимайло в свете новых археологических и антропологических материалов и исходя из того, что, по данным палеоантропологии, носители тагарской культуры были потомками носителей афанасьевской культуры, даже распространил имя «динлины» на носителей афанасьевской культуры. [30]
Однако О. Мэнчен-Хэлфен вслед за Ван И-Вэем показал ещё в 1939 г., что, если собрать все сведения о динлинах Южной Сибири в китайских летописях, то выяснится, что они охватывают период с конца III в. до н.э. до III в. н.э. Территория же их простиралась примерно от Байкала до Оби или даже до Иртыша. [31] Источники рисуют их кочевым народом с многочисленными стадами овец и крупного рогатого скота. [32] Таким образом, хронологически летописные сведения о динлинах совпадают не с тагарской, а с таштыкской эпохой; географическая локализация их неопределённа, а в тех случаях, когда есть указания на какие-то точные географические районы, то эти районы лежат за пределами распространения тагарской культуры (так, во II в. до н.э. динлины упоминаются у Байкала — «Северного моря»). [33] Наконец, характеристика динлинов как кочевого народа также не соответствует тагарской культуре. Если даже попытаться отождествить динлинов с людьми таштыкской культуры, то было бы неправомерно проецировать это имя на людей тагарской культуры, так как таштыкская лишь в очень малой степени связывается с тагарской, имея ярко выраженный пришлый характер. [34] То же можно сказать относительно физического типа носителей этих культур: как раз в таштыкское время физический тип населения Минусинской котловины довольно резко меняется. [35]
В свете всего сказанного автору представляется необоснованным отождествление динлинов с носителями тагарской культуры. В VII-VI вв. до н.э. территория Минусинской котловины была очень далёкой, чуждой областью для Китая; если между этими двумя областями и существовали какие-то связи, то очень слабые, эпизодические и, скорее всего, не непосредственные (показательно полное отсутствие китайского импорта в Минусинской котловине и тагарского в Китае в эту эпоху). Поэтому вряд ли удастся найти какие-то точные сведения в китайских источниках об этой стране и её жителях. Они, по-видимому, были для китайцев одними из неопределённых «северных варваров». Автор в связи с этим вполне разделяет мнение Л.Н. Гумилёва о том, что слово «динлин», вероятно, было полисемантично и имело нарицательное значение вместе с этнонимическим. [36] Подобная мысль высказана уже С.В. Киселёвым. Связы-
(221/222)
вая с динлинами носителей карасукской культуры, он замечает, что в послекарасукское время «на огромном пространстве, отводимом китайской традицией области расселения дин-лин, мы уже не встретим того поразительного культурного единства, какое можно наблюдать там в карасукскую эпоху» и что это единство было, по-видимому, разрушено «местными силами». «Затем уже вторичный признак сходства по культуре обусловил объединение под названием „дин-лин” самых различных народов». [37] Однако далее в той же работе С.В. Киселёв продолжает по традиции называть носителей тагарской культуры динлинами. [38]
Столь же далека была Минусинская котловина и от другого круга источников о народах древности: от классических авторов. «Торговый путь» Геродота, даже по самым расширительным толкованиям, не проходил через эту область. Однако некоторые авторы, основываясь на сведениях Аристея об его путешествии к исседонам и об аримаспах и стерегущих золото грифах, помещали этих аримаспов на Енисее, отождествляя его «с золотоносным потоком Плутона» Эсхила (Л. Бек, Р. Хенниг, Э. Филлипс). [39] М.П. Алексеев сообщает, что ещё в 1931 г. профессор Б.В. Варнеке в докладе на заседании секции археологии ВСО РГО в Иркутске подверг критике это предположение. [40] Работа Б.Н. Варнеке осталась мне неизвестной. Однако предположение, что Аристей мог что-то слышать о Енисее, столь необоснованно, что вряд ли нуждается в серьёзной критике. Золотоносных рек и золота много в самых разных местах азиатской части нашей страны, и нет никакой необходимости помещать аримаспов именно на Енисее.
Неясен вопрос о том, на каком языке говорили люди тагарской культуры, и при настоящем уровне наших знаний он может быть только поставлен. Можно в какой-то мере исходить из дорусской топонимики Минусинской котловины. Здесь тюркские, кетские и индоевропейские названия. Тюркские топонимы почти наверняка не могли быть оставлены людьми тагарской культуры, так как она не имеет ничего общего с так называемой культурой енисейских кыргызов VI-VIII вв. н.э., носители которой оставили надписи на тюркском языке; несходны люди тагарской культуры с «енисейскими кыргызами» и по физическому типу. Л.Р. Кызласов считал носителей тагарской культуры угроязычными и выводил угров Западной Сибири из Минусинской котловины. [41] Это предположение в настоящее время совершенно опровергнуто исследованиями А.П. Дульзона, показавшими, что угорской топонимики (которая служила главным аргументом Л.Р. Кызласова) в Минусинской котловине никогда не существовало. [42]
Кетские топонимы в Минусинской котловине очень многочисленны. [43] Вполне вероятно, что они могли быть оставлены носителями тагарской культуры. Однако в настоящее время большинство исследователей (А.П. Дульзон, В.Н. Чернецов, Б.О. Долгих) [44] считает кетоязычными носителей карасукской культуры. В настоящей работе было показано, что тагарская культура имеет определённые связи с карасукской, хотя эти связи и не этнические. Поэтому исключить тагарскую принадлежность некоторых кетских топонимов нельзя. Все же автору представляется более вероятным связывать с носителями тагарской культуры топони-
(222/223)
мы индоевропейского (точнее — иранского) происхождения, недавно исследованные А.П. Дульзоном на территории Кемеровской области, Хакассии и соседней части Красноярского края. Это названия рек, включающие -об и -дон. Оба эти названия переводятся с иранских языков как «вода», «река». [45] Эти топонимы оставлены предшественниками тюрков и кетов [46] и приобретают для нас особый интерес потому, что названия рек с -об или -аб особенно характерны для территории Средней Азии, с культурами которой тагарская, как было показано выше, имеет ярко выраженную генетическую связь. Это позволяет думать, что носители тагарской культуры могли быть ираноязычны, как саки, савроматы, скифы Причерноморья — создатели того круга скифских культур, в который входит и тагарская культура.
[1] В.П. Алексеев, 1963, стр. 159-160.
[2] В.П. Алексеев, 1961, стр. 253, 258.
[3] А.И. Тереножкин, 1961, стр. 136, рис. 90, 3, стр. 137.
[4] В.П. Алексеев, 1961, стр. 253.
[5] Там же, стр. 253, 258.
[6] Подробнее см.: Н.Л. Членова, 1961.
[7] Г.Ф. Дебец, 1948, стр. 137, 145; В.В. Гинзбург, 1956, стр. 245, 264-265; В.П. Алексеев, 1955, стр. 104; он же, 1956, стр. 378-383.
[8] Г.Ф. Дебец, 1948, стр. 124, 126; В.П. Алексеев, 1961, стр. 251, 259, а также личиые сообщения Г.Ф. Дебеца и В.П. Алексеева.
[9] Салбык, оградка 1 (илышский этап, около VIII в. до н.э.).
[10] М.С. Тюнин, 1920, лл. 9, 12, 20 (курганы 29, 45, 93. Размеры их: 29 — 8,5х9,2 м; 45 — 2,9x9,9 м; 93 — 7,1х8,5 м).
[11] Л.Р. Кызласов, А.X. Маргулан, 1950, стр. 127, рис. 38, 3; стр. 129, рис. 39; стр. 130, рис. 40; К.А. Акишев, 1953, альбом; АКА, табл. VI, вверху слева.
[12] Подобные же сооружения с «двором» и «входом» встречаются и среди плиточных могил Забайкалья, причём особенно характерны для восточного (Н.Н. Диков, 1958, стр. 31); но это говорит лишь о сходстве плиточных могил Забайкалья и Центрального Казахстана. Инвентарь плиточных могил Забайкалья, в особенности керамика, достаточно далёк от тагарских.
[13] Г.П. Сосновский. Минусинское олово (архив ЛОИА, ф. 42, д. 128, лл. 83-84); А.А. Иессен, Г.П. Сосновский, 1940, стр. 45-47.
[14] К.А. Акишев, 1963, стр. 126.
[15] Там же, стр. 127-131.
[16] М.П. Грязнов, 1952, стр. 156-158; К.А. Акишев, 1963, стр. 117-118, 134.
[17] Там же, стр. 134.
[18] С.В. Киселёв, 1956, стр. 58.
[19] Раскопки С.С. Черникова, 1960-1961 гг. (архив ИА, р-1, №2395, лл. 3-4; р-1, №2395а, л. 9, рис. 9; л. 8, рис. 18; р-1, д. 2594, л. 3 и след.).
[20] К.А. Акишев, 1963, стр. 25-87.
[21] Э.А. Грантовский, 1963, стр. 8-30; он же, 1963а, стр. 68-96.
[22] См. об этом: W. Hinz, 1939, S. 363-380; R. Кеnt, 1938, р. 133; J. Jungе, 1939; S. 62, ff.; А.А. Фрейман, 1940, стр. 127; В.В. Струве, 1946; М.А. Дандамаев, 1963, стр. 175-187.
[23] В.В. Григорьев, 1871, стр. 50-52; Е.Е. Herzfeld, 1935 («Map of Achaemenian empire»); J. Junge, 1939, S. 84; С.П. Толстов, 1948, стр. 243; К.В. Тревер, 1947, стр. 307; она же, 1950, стр. 47; И.И. Копылов, 1953, стр. 17, 27-28, 31. Точка зрения А. Германна и А.Н. Бернштама об отождествлении саков-тиграхауда с массагетами и локализации их в области среднеазиатского междуречья в настоящее время никем не разделяется (A. Hermann. Massagetae. R.E. Bd. XXVIII; А.Н. Бернштам, 1952, стр. 210 и карта на стр. 209).
[24] И.И. Копылов, 1963, стр. 17, 31; К.А. Акишев, 1963.
[25] Г.Е. Грум-Гржимайло, 1926, гл. VIII; В.В. Радлов, 1895, стр. 177-179.
[26] В.А. Городцов, 1910, стр. 209.
[27] С.А. Теплоухов, 1929, стр. 46.
[28] Г.Ф.Дебец, 1931.
[29] В.Г. Карцов, 1929, стр. 21; он же, 1961, стр. 61; С.В. Киселёв, 1949, стр. 108, 176, 216; Л.Р. Кызласов, I960, стр. 162, 165-166; Н.Л. Членова, 1961, стр. 279.
[30] Л.Н. Гумилёв, 1959, стр. 19.
[31] О. Maenchen-Helfen, 1939, pp. 77-78, 80. Ср. Н.Я. Бичурин, 1950, стр. 50, 214 и схема китайской исторической карты времени старшей династии Хань (там же, т. III, приложение). Н.Я. Бичурин пишет: «Хуннуское поколение динлин занимало земли от Енисея на восток до Байкала, по левую сторону Ангары» (там же, стр. 50, примечание 5).
[32] О. Maenchen-Helfen, 1939, pp. 78-79.
[33] Там же, стр. 78.
[34] Этому вопросу посвящена обстоятельная работа С.В. Зотовой «Конец тагарской культуры», защищённая в качестве дипломной на историческом факультете МГУ в 1953 г., но до сих пор не опубликованная.
[35] Г.Ф. Дебец, 1948, стр. 129-130; В.П. Алексеев, 1961, стр. 259, 262-269; он же, 1963, стр. 160-161.
[36] Л.Н. Гумилёв, 1959, стр. 19.
[38] Там же, стр. 176.
[39] L. Beck, 1884, S. 275-280; Р. Хенниг, 1961, стр. 99; R. Hennig, 1935, S. 247-251; Е. Рhillips, 1955, pp. 170-171.
[40] М.П. Алексеев, 1932, стр. LII, примечание 6.
[42] А.П. Дульзон, 1960, стр. 7-9.
[43] А.П. Дульзон, 1962, стр. 69.
[44] См., например, Б.О. Долгих, 1961, стр. 109-112 и работы А.П. Дульзона о кетской топонимике Западной Сибири.
[45] Доклад А.П. Дульзона об индоевропейских топонимах Сибири в Топонимической комиссии ВГО весной 1963 г.; он же, 1964.
|