В.Я. Бутанаев, Ю.С. Худяков
История енисейских кыргызов.
// Абакан: ХГУ им. Н.Ф. Катанова, 2000. 272 с. ISBN 5-7810-0119-0
Часть II. Кыргызское государство (VI-XII вв.).
[ 8 ] Культурно-хозяйственный тип енисейских кыргызов.
С начала историко-археологического изучения культуры енисейских кыргызов необходимым элементом аналитической части большинства исследований являлась характеристика их хозяйства и быта, отнесение к определённому культурно-хозяйственному типу. Во второй половине ХIХ — начале XX веков, когда идентификация средневековых памятников с кыргызской культурой была приблизительной, недостаточно обоснованной и вызывала сомнения, основой для оценки хозяйственной деятельности кыргызов были сведения письменных источников и этнографические наблюдения. При всей фрагментарности этих данных, они весьма показательны для формирования определённой научной традиции.
В. Радлов, оценивая результаты своих раскопок в Минусинской котловине, писал: «Мы имеем, очевидно, здесь дело с чисто кочующим народом, как описывают нам китайцы тукиу, хакасов и уйгуров». [1] В противоположность «миролюбивым» племенам эпохи бронзы, кыргызы — «народ воинственный, который своими дикими набегами беспокоил всех своих соседей и приводил их в ужас». [2] Вслед за В. Радловым, Д.А. Клеменц утверждал, что в лице кыргызов на историческую «сцену выступил воинственный наезднический народ». [3] В свою очередь, И.П. Кузнецов-Красноярский, оценивая естественно-географические условия и возможности кочевого скотоводческого хозяйства, предположил, что кыргызы-кочевники могли обитать «...гораздо южнее Енисейской губернии, может быть между хребтами Танну-Ола и Южным Алтаем». [4] Устоявшееся в дореволюционной историографии мнение о кочевом скотоводческом хозяйстве и подвижном образе жизни кыргызов в известной степени игнорировало весьма противоречивые сведения письменных источников о наличии у кыргызов наряду со скотоводством и зачатков земледелия. Эти данные получили различное объяснение в трудах учёных, писавших в 20-е годы XX века.
Н.Н. Козьмин предложил оригинальную точку зрения, согласно которой в рассматриваемое время на Енисее «можно наметить три группы турецких племён: 1) тубинскую (уйгурскую) — охотников, людей черни (йыш-кизи), 2) хакасскую (собств. турки) — полуохотничью, полуземледельческую, и 3) кыргызскую — степняков, скотоводов». [5]
(114/115)
Иначе предлагал решать эту дилемму Г.Е. Грумм-Гржимайло. По его мнению, «кыргызы вели полуосёдлый образ жизни и зимой жили в избах (срубах), крытых берёстой, летом — в палатках (юртах)». [6] При оценке роли земледелия и искусственного орошения в кыргызском хозяйстве он опирался на материалы Тувы. [7]
Близкой точки зрения придерживался В.В. Бартольд, излагая по данному вопросу сведения из китайских и арабо-персидских письменных источников. [8] Выделение кыргызских памятников из общего массива археологических материалов Минусинской котловины, осуществленное в 20-е годы С.А. Теплоуховым, открыло возможность для привлечения при анализе культурно- хозяйственного типа кыргызов данных археологии. Сам автор, однако, не касался данной проблемы. [9]
Впервые опыт решения вопроса о культурно-хозяйственном типе кыргызов на базе письменных и археологических источников предпринят в 30-40-е годы в работах С.В. Киселёва, Л.А. Евтюховой, В.П. Левашовой. Интерес к данной проблематике отражал новые методологические установки, активно осваиваемые археологами в предвоенное десятилетие. В работах авторов широко привлечены результаты собственных полевых исследований. Отмечая возрастание в кыргызское время роли земледелия и ремесла, В.П. Левашова, тем не менее, охарактеризовала Кыргызский каганат, как «варварское государство кочевников». [10] Л.А. Евтюхова при оценке различных направлений хозяйственной деятельности у кыргызов, отметив роль земледелия, ремесел, охоты, пришла к выводу, что «важнейшую роль в хозяйстве кыргызов играло кочевое скотоводство», ссылаясь при этом на данные танских хронистов и археологические материалы. [11] С.В. Киселёв полагал, «...что быт населения в кыргызскую эпоху был своеобразен. В нем очень сильны были черты кочевничества». [12] Автор опирался на письменные источники и анализ археологических находок. [13] По материалам археологов-сибиреведов А.Н. Бернштам также оценивал кыргызское общество, как кочевое. [14]
Таким образом, к середине 50-х годов в отечественной историографии сложилась определённая научная традиция, оценивать средневековую кыргызскую культуру, как принадлежавшую скотоводам-кочевникам. При этом определённое внимание уделялось анализу других видов хозяйственной деятельности, практикуемых в землях кыргызского каганата: зачаточных форм земледелия, ремёсел, охоты и рыболовства. Ряд исследователей указывали, что для различных этнических групп, населяющих земли, подвластные кыргызам, характерны специфические формы хозяйства. Сами кыргызы традиционно считаются скотоводами-кочевниками. Эти взгляды продолжали сохранять своё значение в работах большинства исследователей, касавшихся вопроса о культурно-хозяйственном типе кыргызов в 1960-80-е годы. О кыр-
(115/116)
гызах-кочевниках упоминали в своих трудах А.Д. Грач, О. Караев, М.П. Завитухина, Л.П. Потапов, П.Н. Павлов, Г.А. Фёдоров-Давыдов, С.М. Абрамзон, Н.А. Сердобов [15] и др.
Однако в последние десятилетия, наряду с общепринятым, возникло мнение об осёдло-земледельческом характере кыргызской культуры. Наиболее подробно эта точка зрения отражена в работах Л.Р. Кызласова. [16] В начале 1960-х годов автор писал, что основой хозяйственной деятельности кыргызов «...всегда было занятие земледелием и скотоводством». [17] Благодаря высокому уровню развития земледелия, по мнению Л.Р. Кызласова, кыргызы выделялись среди других народов Центральной Азии и Сибири. Большая часть кыргызского населения занималась земледелием, феодальная верхушка «вела полукочевой образ жизни, кочуя со стадами по лучшим пастбищам своих земель». [18] Позднее Л.Р. Кызласов выделил в составе кыргызского населения «полукочевые хозяйства рядовых крестьян, специализирующихся на разведении верблюдов и мелкого рогатого скота», которые размещались «по малопригодным для земледелия засушливым степным участкам и мелкосопочнику». [19]
По мнению Л.Р. Кызласова, у кыргызов «земледелие было высокоразвитым, плужным и в значительной мере основанным на искусственном орошении», [20] а «крестьяне, занимавшиеся земледелием, жили деревнями». Что касается скотоводства, то оно «...было пастушеским, с применением стойлового содержания скота», [21] и «...в некоторой степени уже интенсивным». Имелись, правда, ещё и «полукочевые хозяйства рядовых крестьян» и жившие в «горнотаёжной зоне даннические племена» охотников и рыболовов. [22] Автор предполагает даже, что на Енисее «существовало товарное производство хлеба на продажу, что являлось монополией государства», [23] поскольку «существовало государственное и частное землепользование». [24]
О кыргызах как о земледельческом народе пишут Л.Н. Гумилёв и Д.Г. Савинов. В частности, этим, по мнению авторов, объясняется «уход» кыргызов из Центральной Азии на Енисей [25] и кратковременность кыргызского великодержавия, т.к. кыргызы-земледельцы «не имели экономической базы в степях и плоскогорьях Центральной Азии». [26]
«Соображения относительно принадлежности кыргызов к культурно-хозяйственному типу кочевых скотоводов неоднократно излагались автором настоящей работы». [27]
Источники, освещающие основные хозяйственные занятия кыргызов, достаточно разнообразны. Весьма обширны сведения о скотоводстве у кыргызов. В танских летописях сообщается, что у кыргызов «лошади плотны и рослы. Лучшими считаются, которые сильно дерутся. Есть верблюды и коровы, но более коров и овец. Богатые земледельцы водят их по несколько тысяч голов». [28] Кыргызы питаются «мясом и кобыльим молоком», а их страна «изо-
(116/117)
билует водою и пастбищами». [29] Эти сведения подтверждаются мусульманскими авторами: «(Основными статьями) их благосостояния являются хырхызские повозки, овцы, коровы и лошади. Они кочуют (в поисках) воды, сухой травы, (благоприятной) погоды и зелёных лугов». [30] О кыргызских лошадях довольно подробно говорят хронисты империи Тан, ко двору которой кыргызы неоднократно пригоняли лошадей: «Их лошади чрезвычайно крепки и крупны; тех, которые могут сражаться, называют головными лошадьми». [31] Хроники высоко оценивают боевые качества, чистопородность кыргызских лошадей, характеризуя их «прекрасными скакунами, достойными породы Лун-ю». [32] Некоторые исследователи считают возможным предполагать, что кыргызы разводили различные породы лошадей. Скот кыргызов неоднократно становился объектом грабежа со стороны центральноазиатских кочевников. Так, в результате удачного похода уйгурского кагана Кутлуга в кыргызские земли в 795 г. в числе захваченной добычи «коровы, лошади, хлеб и оружие были навалены горами». [33] В рунических текстах-эпитафиях, принадлежащих кыргызам, говорится о наличии у них большого количества скота, например: табуны из «шести тысяч моих лошадей», «отмеченный клеймом (тамгой) скот был без числа», «мои драгоценные попоны, четыре тысячи моих лошадей». Бойла-Буюрук в уйгурской земле гордо повествует: «Я был богат. Моих загонов для скота было десять. Скота у меня было без числа». Есть и менее обеспеченные скотоводы, упоминающие о 60, 600, 1000 лошадей. [34]
Археологические материалы также свидетельствуют о важной роли скотоводства в кыргызском хозяйстве. Анализ остеологического материала кыргызского поселения Малые Копёны свидетельствует о преобладании костей мелкого рогатого скота (в разных культурных слоях от 50% до 60% всех находок). На этом поселении найдены и кости лошади (25% и 18%). [35] Поэтому можно с уверенностью говорить о подвижном кочевом скотоводстве населения. У кыргызов было принято класть в могилу мясо овцы: курдюк, конечности, рёбра, иногда от десятка и более особей. [36] Даже в погребения детей клали мясо от четырёх-семи овец. [37] В погребениях изредка встречаются фигурки овец, обложенные золотой и серебряной фольгой [38] — символы обильных стад.
В пользу подвижного, кочевого образа жизни свидетельствует не только многочисленность стад, но и характер кыргызских поселений и форма жилищ.
Как справедливо отмечала в 1948 г. Л.А. Евтюхова, «благодаря кочевому образу жизни основной скотоводческой массы кыргызского населения очень мало известны и мало исследованы места их поселений». [39] С того времени, несмотря на многочисленные исследования кыргызских древностей, положение мало изменилось. Изученные кыргызские поселения носят временный сезонный характер. Это летние кочевья и зимники кыргызов-скотоводов.
(117/118)
На дюнных стоянках не обнаружено каких-либо долговременных сооружений или постоянных жилищ. На таких сезонных поселениях осуществлялась выплавка металла и кустарное производство металлических изделий, изготовление других предметов домашнего ремесла в рамках натурального хозяйства. [40] Нет оснований называть кустарные железоплавильни и кузнечные горны «средневековыми заводами» [41] и предполагать товарность производства. Исследование крепостей и фортификационных сооружений кыргызского времени свидетельствует об отсутствии на их площади мощного культурного слоя и остатков каких-либо строений. [42] Это позволяет считать их временными убежищами, куда стекалось окрестное кочевое население со своим скотом в случае военной опасности. Некоторые из этих «крепостей» явно не приспособлены для целей долговременной обороны и служили в качестве укрытий. Вполне возможно, что в эпоху великодержавия кыргызские каганы, аналогично правителям других кочевых государств, предпринимали попытки градостроительства, о чём свидетельствуют как письменные источники, [43] так и раскопки глинобитного «замка» в Уйбатской степи. [44] Впрочем, судить в полной мере о времени сооружения и назначения «замка» можно будет только после полной публикации материалов его раскопок.
Основным видом жилища кыргызов была разборная войлочная юрта. «Они живут в юртах и шатрах...» — утверждает Худуд ал-Алад [Алам]. Это подтверждает и Синь Таншу: «Ажо имеет местопребывание у Чёрных гор. Стойбище его обнесено надолбами. Дом состоит из палатки, обтянутой войлоками, и называется “мидичжи”. Начальники живут в малых палатках». [45] Описание стойбища кыргызского кагана, известного в мусульманских источниках под названием Кемджикет, заставляет сомневаться, можно ли именовать его городом. Скорее, это укреплённая ставка, орда. Что касается остальных кыргызов, то у них «нет, конечно, совсем ни деревень, ни городов, и все они селятся в шатрах...». [46] Шатры упоминаются и в рунических текстах. [47] На зимниках сооружались деревянные, вероятно, многоугольные жилища, крытые «древесной корою». [48] Поэтому трудно согласиться с заключением Л.Р. Кызласова, что «крестьяне, занимавшиеся земледелием, жили деревнями». [49]
Принадлежность кыргызов к культурно-хозяйственному типу кочевых скотоводов подтверждается обликом их материальной культуры, аналогичным культурам других кочевников Центральной Азии, в частности древних тюрок и кимаков. Все специалисты, включая Л.Р. Кызласова, характеризуя комплексы, постоянно оперируют аналогиями из памятников степных районов Азии. [50] Такое единство материальной, а также и духовной культуры, при различиях в экономической базе, было бы необъяснимо.
Не выдерживает критики предположение, согласно которому кыргызы были вынуждены покинуть Монголию из-за невозможности заниматься земледелием, поскольку до их вторжения такие попытки предпринимались уйгу-
(118/119)
рами. Именно в результате вторжения кыргызов, уничтоживших Орду-Балык и окрестный земледельческий район, местное земледелие было уничтожено. [51]
Внешняя политика кыргызов была традиционной для всех кочевых держав региона и включала захват Центральной Азии, установление даннических отношений с империей Тан, подчинение Восточного Туркестана для контроля над участком Великого шёлкового пути.
Всё сказанное выше позволяет считать кыргызов кочевыми скотоводами. Таковыми застали кыргызов русские в XVII веке. [52] И только с угоном кыргызов в начале XVIII века в Джунгарию и распространением русского пашенного земледелия началось постепенное вытеснение культурно-хозяйственного типа кочевых скотоводов со Среднего Енисея.
В то же время в подвластных кыргызам землях обитали племена с иной направленностью хозяйственной деятельности.
В частности, письменные источники содержат разноречивые сведения о примитивных формах земледелия. В научной литературе эти данные иногда неоправданно связываются с серией случайно найденных земледельческих орудий, так называемыми «оросительными каналами», и делается вывод о «высоком уровне развития» земледелия у кыргызов, основанном будто бы на «искусственном орошении». [53]
Внимательный анализ источников не даёт оснований для подобных заключений. Характерно, что если чужеземные хронисты пишут о кыргызском земледелии достаточно подробно, то в рунических текстах о нем упоминается очень редко. [54] В этой связи напрасно Л.Р. Кызласовым к числу таких упоминаний отнесено словосочетание «Йер Суу» (земля и вода) [55] в значении «Родина» или по другим данным — божество древнетюркского пантеона. Исследователю, считающему себя тюркологом, не следовало бы отождествлять и путать понятия «родина» и «мой земельный участок». Скорее всего, восточные летописцы, нередко писавшие о кыргызах с чужих слов, включили в сведения о земледелии, также как и охоте, данные не только о кыргызах, но и о кыргызских киштымах. Известно, что земледелие на Енисее сохранилось вплоть до прихода русских именно у киштымов на периферии Минусинской котловины. В самом кочевом обществе, в ходе седентаризационных явлений, беднейшая часть населения, потеряв скот, вытесняется из ведения кочевого скотоводческого хозяйства, оседает, начинает возделывать землю. Мобильность кочевого общества, участие в войнах позволяли таким бывшим кочевникам при удачном стечении обстоятельств вновь обрести скот и вернуться к привычной жизни. Именно этим может объясняться то обстоятельство, что земледелие у кыргызов, просуществовав многие сотни лет, не оставило следов долговременных постоянных поселений.
(119/120)
По мнению К. Ураи-Кехальми, кочевая государственность возникает в пограничных районах степи и тайги, объединяя типы кочевых скотоводов, подчиняя подсобное земледелие и тяжёлую охоту в единый экономический организм. Характерной чертой таких районов первичного зарождения кочевых государств являются «небольшие укрепления», лишённые культурного слоя, которые «служили только складами и местами обороны во время военных столкновений». [56] Подобная ситуация характерна для кыргызов в эпоху чаа-тас: зарождение государственности, распространение крепостей-убежищ, господство скотоводства, подсобная роль земледелия у обедневших кыргызов и киштымов. В эпоху великодержавия положение изменилось. Кыргызские каганы по образу других кочевых владык, вероятно, пытались расширить земледелие для увеличения налоговых поступлений, ввозили из других стран земледельческие орудия. Однако эти попытки потерпели неудачу. В дальнейшем кыргызы сохраняли свой культурно-хозяйственный тип вплоть до XVIII века. Анализ искусственного орошения привёл В.Н. Фёдорова к выводу, что земледелие в экономике средневекового населения Минусинской котловины, «кочевого или полукочевого», никогда не играло «такой большой роли, как скотоводство или охотничий промысел», а оросительные каналы использовались для увлажнения пастбищ и водопоев. [57] Даже в XVIII веке, после угона кыргызов и присоединения Хонгорая к России только четверть коренного населения занималась земледелием.
Важную роль в хозяйственной жизни кыргызов-кочевников играла облавная охота на крупных копытных: изюбра, аргали, косулю и др. Об этом есть упоминания в письменных источниках, дополняемые изображениями на петроглифах. Загонная охота велась верхом, с использованием собак, лука и стрел.
Таёжные киштымы занимались также пушной охотой, платили дань кыргызам «соболями и белкою». [58] Пушнина служила важным предметом экспорта, наряду с мускусом, рогом хуту и лошадьми. В кыргызские земли за счёт караванной торговли и грабежа попадали иноземные предметы роскоши: богато украшенное оружие, дорогая посуда, украшения, ткани, монеты. Караванная торговля в период существования кыргызского государства в Центральной Азии находилась в руках согдийских купцов. По сведениям источников, торговый караван из двадцати — двадцати четырёх верблюдов снаряжался для путешествия на Енисей один раз в три года и затрачивал на дорогу два месяца. [59] С ещё меньшей регулярностью осуществлялись торговые связи, пригон кыргызских лошадей в империю Тан. [60] Несколько оживился обмен с земледельческими странами после захвата кыргызами Центральной Азии. Не случайно именно к этому периоду относится большинство чужеземных вещей и монет на Енисее. Высказывалось мнение, что дальневосточные монеты имели обращение в пределах кыргызского каганата, о чём свидетельствуют редкие надписи руническим алфавитом на некоторых из них. [61]
(120/121)
Анализ приведённых выше сведений письменных источников и археологических материалов позволяет отнести кыргызов к культурно-хозяйственному типу кочевых скотоводов.
(/214)
[1] Радлов В.В. Сибирские древности. — СПб., 1896. — С. 58.
[2] Там же. С. 58.
[4] Кузнецов И. Древние могилы Минусинского округа. — Томск, 1889. — С. 36.
[5] Козьмин Н.Н. Хакасы. — Иркутск, 1925. — С. 7.
[7] Там же. С. 356.
[8] Бартольд В В. Киргизы. — Сочинения. — М., 1963. — Т. 2, Ч. 1 — С. 489-495.
[9] Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. // МЭ, 1929. — Т. 4. — Вып. 2. — С. 55.
[10] Левашова В.П. Ремесло в древнехакасском государстве. // Уч.зап. ХакНИИЯЛИ. — Абакан, 1948. — Вып. 1. — С. 43.
[11] Евтюхова Л.A. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). — Абакан, 1948. — С. 85, 86.
[14] История Киргизии. — Фрунзе, 1956. — Т. 1. — С. 117.
(214/215)
источники IX-XII веков о киргизах и Киргизии. — Фрунзе, 1968. — С. 93. — Древняя Сибирь. Л., 1976. — С. 130; Потапов Л.П. Тюльберы енисейских рунических надписей. // Тюркологический сборник. — М., 1972. — С. 145; История Красноярского края. — Красноярск, 1967. — С. 15; Фёдоров-Давыдов Г.А. Искусство кочевников и Золотой Орды. — М, 1967. — С. 82; Абрамзон С.М. Формы семьи у дотюркских и тюркских племён Южной Сибири, Семиречья и Тянь-Шаня в древности и средневековье. // Тюркологический сборник. — М., 1972. — С. 299; Сердобов Н.А. О некоторых вопросах этнической истории народов Южной Сибири. // СЭ. 1971. — №4. — С. 54.
[16] Кызласов Л.Р. О южных границах государства древних хакасов в IX-XII вв. // Учён.зап. ХакНИИЯЛИ. — Абакан, 1960. — Вып. 8. — С. 68; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. — М., 1969. — С. 118.
[26] Савинов Д.Г. О длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии. — Вестн. ЛГУ, 1978. — Вып. 3. — №14. — С. 39.
[35] Евтюхова Л.А. Археологические памятники. — С. 78.
[37] Худяков Ю.С. Раскопки чаа-таса Тепсей XI в 1977 году. // Западная Сибирь в эпоху средневековья. — Томск, 1984. — С. 55.
[38] Евтюхова Л.А. Археологические памятники. — Рис. 26 [28], 104, 105.
[39] Там же. С. 73.
[42] Карцев В.Г. Ладейское и Ермолаевское городища. // Тр.Секции археологии РАНИОН. — М., 1929. — Т. 4. — С. 92.
(215/216)
[51] Киселёв С.В. Древние города Монголии. // СА, 1957. — №2. — С.95.
[57] Фёдоров В.И. Древнее искусственное орошение в районе Минусинского понижения. // МИА. — М., 1952. — №24. — С. 142.
[61] Кызласов И.Л. Монеты с тюркоязычными енисейскими надписями. Нумизматика и эпиграфика. — М., 1984. — Вып. XIV. — С. 96-99.
|