Ю.С. Худяков
К вопросу о хозяйственно-культурном типе енисейских кыргызов
в эпоху средневековья.
С начала историко-археологического изучения культуры енисейских кыргызов эпохи средневековья необходимым элементом аналитической части большинства исследований является характеристика культурно-хозяйственного типа. На первых порах, во второй половине XIX — начале XX в., когда идентификация средневековых археологических материалов с известными данными письменных источников о кыргызах была приблизительной, недостаточно обоснованной и вызывала сомнения, основой для оценки хозяйственной деятельности кыргызов были сведения письменных источников и этнографические наблюдения. При всей фрагментарности подобных характеристик они весьма показательны для анализа формирования определённой научной традиции.
В. Радлов, оценивая материалы, полученные из раскопок в Минусинской котловине в 1863 г., отмечал: «Мы имеем, очевидно, здесь дело с чисто кочующим народом, как описывают нам китайцы тукиу, хакасов и уйгуров». [1] В противоположность «миролюбивым» племенам эпохи бронзы кыргызы — «народ воинственный, который своими дикими набегами беспокоил всех своих соседей и приводил их в ужас». [2] Вслед за В. Радловым Д.А. Клеменц утверждал, что в лице кыргызов на историческую «сцену выступил воинственный наезднический народ». [3] В свою очередь И.П. Кузнецов-Красноярский, оценивая естественно-географические условия и возможности кочевого скотоводческого хозяйства, предположил, что кыргызы-кочевники могли обитать «...гораздо южнее Енисейской губернии, может быть между хребтами Танну-Ола и Южным Алтаем». [4] Устоявшееся в дореволюционной историографии мнение о кочевом образе жизни кыргызов в известной степени игнорировало весьма противоречивые сведения письменных источников о наличии у кыргызов наряду со скотоводством и зачатков земледелия. Эти данные получили различное объяснение в трудах историков и археологов в 20-е гг.
H.H. Козьмин предложил оригинальную точку зрения, согласно которой в рассматриваемое время на Енисее «можно наметить три группы турецких племён: 1) тубинскую (уйгурскую) — охотников, людей черни (Йыш-кизи), 2) хакасскую (собств. турки) — полуохотничью, полуземледельческую и 3) кыргызскую — степняков, скотоводов». [5]
Иначе решил эту дилемму Г.Е. Грумм-Гржимайло. По его мнению, «кыргызы вели полуосёдлый образ жизни и зимой жили в избах (срубах), крытых берёстой, летом — в палатках (юртах)». [6] Опираясь на тувинские материалы, Г.Е. Грумм-Гржимайло определил значение земледелия в кыргызском хозяйстве, в том числе искусственного орошения. [7]
(18/19)
Аналогичные сведения со ссылками на китайские и арабо-персидские источники изложил и В.В. Бартольд. [8]
Обобщение археологических материалов, позволившее С.А. Теплоухову в конце 20-х гг. идентифицировать кыргызские памятники VI-XII вв., не дало оснований для характеристики культурно-хозяйственного типа кыргызов. [9]
Значительные по объему материалы, полученные в результате работ Саяно-Алтайской экспедиции в 30-е гг., позволили вернуться к данной проблеме уже на качественно новом уровне. Итоги этих многолетних поисков отразились в ряде работ В.П. Левашовой, Л.А. Евтюховой, С.В. Киселёва. Отмечая в своих публикациях возрастание в кыргызское время роли земледелия и ремесла, В.П. Левашова тем не менее характеризует кыргызский каганат как «варварское государство кочевников». [10] Л.А. Евтюхова, подробно описав земледельческие орудия кыргызского времени, приведя сведения об искусственном орошении, приходит к выводу, что «важнейшую роль в хозяйстве кыргызов играло кочевое скотоводство», и подтверждает его данными письменных и археологических источников. [11] С.В. Киселёв полагал, «...что быт населения в кыргызскую эпоху был своеобразен. В нём очень сильны были черты кочевничества». [12] Он приводит сведения о развитии земледелия и скотоводства, опираясь на данные китайских хронистов и руническую эпиграфику. [13]
По материалам археологов-сибиреведов А.Н. Бернштам оценивал кыргызское общество как кочевое, распадавшееся на зависимых от знати рядовых кочевников — кара-будун и кочевую аристократию — кок-эль. [14]
Таковы основные положения сложившейся в отечественной историографии к середине 50-х гг. традиции оценивать общество енисейских кыргызов VI-XII вв. н.э. как кочевое. При этом уделялось внимание анализу и других видов хозяйства, практикуемых на землях кыргызского государства: зачаточных форм земледелия, ремесла, охоты, рыболовства. Ряд исследователей указывали, что для различных этнических групп, населяющих земли, подвластные кыргызам, характерны специфические формы хозяйства. Сами кыргызы считаются преимущественно кочевниками-скотоводами.
Эти традиционные, устоявшиеся в науке взгляды продолжают пользоваться популярностью и поныне. О кыргызах-кочевниках писали в своих работах А.Д. Грач, О. Караев, М.П. Завитухина. Л.П. Потапов, П.Н. Павлов, Г.А. Фёдоров-Давыдов, С.М. Абрамзон, Н.А. Сердобов [15] и др.
Однако в последние десятилетия в специальной литературе неоднократно высказывалось мнение об осёдло-земледельческом характере кыргызской культуры. Наиболее подробно эта точка зрения отражена в работах Л.Р. Кызласова. [16] В начале 60-х гг. автор писал, что основой хозяйственной деятельности кыргызов «...всегда было занятие земледелием и скотоводством». Благодаря высокому уровню развития земледелия, по мнению Л.Р. Кызла-
(19/20)
сова, кыргызы выделялись среди других народов Центральной Азии и Сибири. Большая часть кыргызского населения занималась земледелием, феодальная верхушка «вела полукочевой образ жизни, кочуя со стадами по лучшим пастбищам своих земель». Позднее Л.Р. Кызласов выделил в составе кыргызского населения «полукочевые хозяйства рядовых крестьян, специализирующихся на разведении верблюдов и мелкого рогатого скота», которые размещались «по малопригодным для земледелия засушливым степным участкам и мелкосопочнику».
О кыргызах как о земледельческом народе пишут и некоторые другие авторы. В частности, Л.Н. Гумилёв склонен объяснять «уход» кыргызов из Центральной Азии в Минусу тем, что там они «могли жить осёдло, заниматься земледелием, а не кочевать». [17] Д.Г. Савинов также считает, что кратковременность кыргызского великодержавия объясняется тем, что кыргызы-земледельцы «не имели экономической базы в степях и плоскогорьях Центральной Азии». [18]
Важно отметить, что исследователи, придерживающиеся мнения о кыргызах как о земледельческом народе, основывались на той же источниковедческой базе, что и учёные, считающие кыргызов кочевниками. Обе точки зрения практически сосуществуют, не вызывая полемики. Лишь в дискуссии с Н.А. Сердобовым по поводу этнонима «кыргыз» Л.Р. Кызласов выразил несогласие с его взглядом на кыргызов как кочевых скотоводов, но без развернутой аргументации. [19]
Мнение об осёдлости кыргызов не встретило сопротивления, его словно не заметили, что дало повод Д.Г. Савинову утверждать, что вывод о кыргызах-земледельцах у современных исследователей находит единодушную поддержку. [20] Однако отсутствие полемики вокруг культурно-хозяйственного типа кыргызов ещё не означает, что все вопросы его изучения решены. От определения культурно-хозяйственного типа зависит не только понимание общих закономерностей исторического развития народов Южной Сибири и сопредельных территорий в эпоху средневековья, но и решение многих частных вопросов: правомерности проведения аналогий при оценке культурных явлений, внешней политики кыргызов по отношению к южным соседям и др.
Источники, освещающие основные хозяйственные занятия кыргызов, достаточно разнообразны. В танских летописях сообщается, что у кыргызов «лошади плотны и рослы. Лучшими считаются, которые сильно дерутся. Есть верблюды и коровы, но более коров и овец. Богатые земледельцы водят их по нескольку тысяч голов». [21] Кыргызы «питаются мясом и кобыльим молоком», а их «страна изобилует водою и пастбищами». [22] Эти сведения подтверждаются мусульманскими авторами: «[Основными статьями] их благосостояния являются хырхызские повозки, овцы, коровы и лошади. Они кочуют [в поисках] воды, сухой травы, [благоприятной] погоды и зелёных лугов». [23] О кыргызских лошадях довольно подробно говорят хронисты империи Тан, ко двору кото-
(20/21)
рой кыргызы неоднократно пригоняли лошадей: «Их лошади чрезвычайно крепки и крупны; тех, которые могут сражаться, называют головными лошадьми». [24] Хроники высоко оценивают боевые качества, чистопородность кыргызских лошадей, характеризуя их «прекрасными скакунами, достойными породы лун-ю». [25] Некоторые исследователи считают возможным предположить, что кыргызы разводили различные породы лошадей. Скот кыргызов неоднократно становился объектом грабежа со стороны центральноазиатских кочевников. Так, в результате удачного похода уйгурского кагана Кутлуга в кыргызские земли в 795 г. в числе захваченной добычи «коровы, лошади, хлеб и оружие были навалены горами». [26] В рунических текстах-эпитафиях, приписываемых кыргызам, говорится о наличии у них большого количества скота, например: табуны из «шести тысяч моих лошадей», «отмеченный клеймом (тамгой) скот был без числа», «мои драгоценные попоны, четыре тысячи моих лошадей». Бойла-Буюрук, убивший Яглакар-хана в уйгурской земле, гордо повествует: «Я был богат. Моих загонов для скота было десять. Скота у меня было без числа». Есть и менее обеспеченные скотоводы, упоминающие о 60, 600, 1000 лошадей. [27]
Археологические материалы также свидетельствуют о важной роли скотоводства в кыргызском хозяйстве. Анализ остеологического материала кыргызского поселения Малые Копёны свидетельствует о преобладании костей мелкого рогатого скота (в разных культурных слоях от 50 до 60 % всех находок). На этом поселении найдены и кости лошади (25 и 18 %). [28] Поэтому можно с уверенностью говорить о подвижном, кочевом скотоводстве населения. У кыргызов было принято класть в могилу мясо овцы. В курганах чаа-тас встречаются обычно лучшие части туши овцы: курдюк, конечности, иногда от десятка и более особей. [29] Даже в погребения детей укладывали мясо от четырёх-семи овец. [30] В погребениях изредка встречаются фигурки овец, обложенные золотой фольгой, [31] — символы обильных стад.
В пользу подвижного, кочевого образа жизни свидетельствует не только многочисленность стад, но и характер кыргызских поселений и форма жилищ.
Как справедливо отмечала в 1948 г. Л.А. Евтюхова, «благодаря кочевому образу жизни основной скотоводческой массы кыргызского населения очень мало известны и мало исследованы места их поселений». [32] С того времени, несмотря на многочисленные исследования, общая картина мало изменилась. Изученные кыргызские поселения носят временный, сезонный характер. На поселениях, найденных в последние десятилетия, не обнаружено следов долговременных сооружений или постоянных жилищ. Раскопки крепостей кыргызского времени также свидетельствуют об отсутствии на их площади мощного культурного слоя и остатков каких-либо строений. [33] Это позволяет считать их временными убежищами, куда стекалось окрестное кочевое население вместе со своим скотом в случае военной опасности. Вероятно, в эпоху
(21/22)
великодержавия кыргызы, аналогично многим другим средневековым кочевникам, предпринимали попытки градостроительства, о чём свидетельствуют как письменные источники, [34] так и раскопки кыргызского глинобитного «замка» в Уйбатской степи. [35] Основным видом жилища кыргызов была разборная войлочная юрта. «Они живут в юртах и шатрах...». — уведомляет Худуд ал-Алам. Это подтверждает и Синь Таншу: «Ажо имеет местопребывание у Чёрных гор. Стойбище его обнесено надолбами. Дом состоит из палатки, обтянутой войлоками, и называется „Мидичжи”. Начальники живут в малых палатках». [36] Описание стойбища кыргызского кагана, известного в мусульманских источниках под названием Кемджикет, заставляет сомневаться, можно ли именовать его городом. Скорее это укреплённая станка, орда. Что касается остальных кыргызов, то у них «нет, конечно, совсем ни деревень, ни городов, и все [они] селятся в шатрах...». [37] Шатры упоминаются и в рунических текстах. [38] Весьма существенным для определения культурно-хозяйственного типа кыргызов является и облик материальной культуры в целом, которая аналогична культурам кочевников Центральной Азии. Близость материальной культуры кыргызов и кочевннков-кимаков степей Казахстана столь нелика, что, по мнению Д.Г. Савинова, «можно говорить о двух вариантах культуры IХ-X вв. в Южной Сибири — кыргызском и сросткинском, развивающихся параллельно и в несомненном взаимодействии < . . . > Варьируют в основном элементы декоративного порядка, при одинаковом или близком конструктивном решении предметов». [39] Примечательно, что автор считает кимаков скотоводами и охотниками при наличии подсобного земледелия, в то время как кыргызов — осёдлыми земледельцами. [40]
Единство материальной культуры при различиях в экономической базе труднообъяснимо. Л.Р. Кызласов, характеризуя инвентарь кыргызских курганов Тувы, также оперирует аналогиями из степных районов Алтая, Монголии, Казахстана, подчеркивает единство в развитии деталей конского снаряжения Сибири и Центральной Азии. [41]
Определение культурно-хозяйственного типа кыргызов как кочевых скотоводов согласуется не только с данными письменных, изобразительных и вещественных источников, но и со сведениями о внешней политике кыргызов, особенностях их военного искусства и др. Трудно согласиться с мнением, что кыргызы оставили степи Центральной Азии из-за невозможности заниматься земледелием, поскольку до их вторжения попытки возделывания земли и строительства городов на этих территориях уже предпринимались уйгурами. Именно вследствие вторжения кыргызов, разрушивших уйгурские города, в том числе Орду-Балык, разграбивших окрестный земледельческий район, [42] ростки осёдло-земледельческой культуры в данном районе были уничтожены. Внешняя политика кыргызов была достаточно традиционна для всех кочевых держав: захват степей Центральной Азии, попытки установления даннических отношений с империей Тан, попытка захвата
(22/23)
Восточного Туркестана для установления контроля над важным участком Великого шёлкового пути. Вполне вероятно, что кыргызская каганская династия делала попытки искусственного расширения земледелия для увеличения своих доходов и строительства городов как центров ремесла и торговли. В этом плане кыргызы не отличаются от других кочевников, создавших свои государственные образования на территории Центральной Азии: уйгуров, киданей, монголов и др. Эти попытки нашли своё отражение в письменных источниках. При этом важно знать, что если китайские и мусульманские авторы сообщают о кыргызском земледелии достаточно подробно, той рунических надписях о нём почти совершенно не упоминается. [43] Вероятнее всего, чужеземные хронисты, писавшие о кыргызах с чужих слов, включили в описания кыргызского земледелия сведения не только о самих кыргызах, но и о подвластных им кыштымах. Известно, что примитивное земледелие на Енисее сохранилось вплоть до прихода русских и было распространено преимущественно у кыштымов на периферии степной Минусинской котловины, в лесостепной и лесной зоне, причём сами кыргызы оставались кочевниками-скотоводами. [44] Поскольку этнография не знает примеров перехода осёдлых земледельцев к кочевому скотоводству, есть все основания считать, что и в эпоху средневековья кыргызы были кочевниками. Подробный анализ сведений о земледелии на Енисее в кыргызское время не входит в нашу задачу, поэтому ограничимся лишь данными замечаниями. Дальнейший анализ, прежде всего определение хронологии случайных находок земледельческих орудий и функционального назначения «оросительных каналов», которые иногда неоправданно целиком приписывают кыргызам, должен уточнить вопрос о роли земледелия в землях, подвластных кыргызам.
Примечания
[1] Радлов В.В. Сибирские древности. Спб., 1896, с. 58.
[2] Там же.
[3] Клеменц Д. Древности Минусинского музея. Томск, 1886, с. 64.
[4] Кузнецов И. Древние могилы Минусинского округа. Томск, 1889, с. 36.
[5] Козьмин Н.И. Хакасы. Иркутск, 1925, с. 7.
[7] Там же, с. 356.
[8] Бартольд В.В. Сочинения, т. 2. М., 1963, с. 489-495.
[9] Теплоухов С.А. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. — МЭ. Л., 1929, т. 4, вып. 2, с. 55.
[10] Левашова В.П. Ремесло в древнехакасском государстве. — Зап. ХакНИИЯЛИ, Абакан, вып. 1, 1948, с. 43.
[11] Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948, с. 85, 86.
[12] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, с. 568.
[13] Там же, с. 573.
[14] История Киргизии, т. 1. Фрунзе, 1956, с. 117.
[15] Грач А.Д. Хронологические и этнокультурные границы древнетюркского времени. — В кн.: Тюркологический сборник. М., 1966, с. 192; Кара-
(23/24)
ев О. Арабские и персидские источники IX-XII веков о киргизах и Киргизии. Фрунзе, 1968, с. 93; Древняя Сибирь. Л., 1976, с. 130; Потапов Л.П. Тюльберы Енисейских рунических надписей. — В кн.: Тюркологический сборник. М., 1972, с. 145; История Красноярского края. Красноярск, 1967, с. 15; Фёдоров-Давыдов Г.А. Искусство кочевников и Золотой Орды. М., 1967, с. 82; Абрамзон С.М. Формы семьи у дотюркских и тюркских племён Южной Сибири, Семиречья и Тянь-Шаня в древности и средневековье. — В кн.: Тюркологический сборник. М., 1972, с. 299; Сердобов Н.А. О некоторых вопросах этнической истории народов Южной Сибири. — СЭ, 1971, № 4, с. 54.
[16] Кызласов Л.Р. О южных границах государства древних хакасов в IX-XII вв. — Учён. зап. ХакНИИЯЛИ. Абакан, 1960, вып. 8, с. 68; Он же. История Тувы в средние века. М., 1969, с. 118.
[17] Гумилёв Л.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970. с. 66.
[18] Савинов Д.Г. О длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии. — Вести. ЛГУ, 1978, вып. 3, № 14, с. 39.
[19] Кызласов Л.Р. Ещё раз о терминах «хакас» и «кыргыз». — СЭ, 1971, № 4, с. 64.
[20] Савинов Д.Г. О длительности пребывания..., с. 38.
[21] Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, ч. 1. Спб.. 1851, с. 444.
[22] Там же, с. 446, 447.
[23] Материалы по истории киргизов и Киргизии, вып. 1. М., 1973, с. 41.
[28] Евтюхова Л.А. Археологические памятники.... с. 79.
[29] Грязнов М.П.. Худяков Ю.С., Боковенко Н.А. Раскопки у горы Тепсей. — В кн.: Археологические открытия 1976 года. М., 1977, с. 109.
[30] Донских О.А., Худяков Ю.С. Раскопки чаа-таса Тепсей XI. — В кн.: Археологические открытия 1977 года. М., 1978, с. 226.
[31] Евтюхова Л.А. Археологические памятники..., рис. 26 [28], 104, 105.
[33] Карцов В.Г. Ладейское и Ермолаевское городища. — Тр. секции археологии РАНИОН, Москва, 1929, т. 4, с. 42.
[34] Материалы по истории киргизов..., с. 42.
[35] Кызласов Л.Р., Кызласов И.Л. Исследование замка в дельте Уйбата. — В кн.: Археологические открытия 1976 года. М., 1977, с. 213-214.
[36] Бичурин Н.Я. Собрание сведений..., с. 352.
[37] Материалы по истории киргизов... с. 42.
[38] Малов С.Е. Енисейская письменность..., с. 83.
[39] Савинов Д.Г. Этнокультурные связи енисейских кыргызов и кимаков в IX-X вв. — В кн.: Тюркологический сборник, 1975, М., 1978, с. 223, 228.
[40] Там же, с. 39, 217.
[42] Киселёв С.В. Древние города Монголии. — СА, 1957, № 2, с. 95.
[43] Выражение «моя земля и моя вода» в рунических текстах означает, по С.Е. Малову, «родина», а не «земельный участок», как полагает Л.Р. Кызласов.
|