П.П. Азбелев
Погребальные памятники типа минусинских чаатасов
на Иртыше
В последние годы археологические исследования в зоне затопления Шульбинской ГЭС значительно расширили представления об археологии Прииртышья. Среди раскопанных памятников большое место занимают раннесредневековые комплексы. Подробное издание этих памятников [1] позволяет сравнивать их с одновременными комплексами из сопредельных территорий.
Наземные сооружения некоторых опубликованных объектов [2] напоминают ограды минусинских чаатасов. Представляется возможным провести прямое сопоставление, чему и посвящена данная статья. Рассматриваемые комплексы исследованы в соответствии с методикой раскопок развалов каменных надмогильных конструкций, разработанной М.П. Грязновым и впервые примененной на чаатасах Л.П. Зяблиным. [3]
Тщательная расчистка и продуманная разборка развалов при должном уровне фиксации позволяет достоверно реконструировать памятник. В 1960-1980-х гг. раскопки на чаатасах велись по этой методике, и сейчас имеется серия минусинских памятников, демонстрирующих многообразие вариантов наземных сооружений кыргызских чаатасов. [4] При раскопках в Гришкином логу Л.П. Зяблиным установлена зависимость между формой ограды и ориентацией окружающих её стел, [5] благодаря чему возможна реконструкция сооружений Копёнского и Сырского чаатасов, исследованных без расчистки развалов. Шульбинские средневековые комплексы исследованы по той же методике, что и чаатасы, что позволяет соотнести эти группы памятников не только по признаках обряда или морфологии предметного комплекса, но и по конструкции сооружений. Ниже сопоставляются наземные сооружения, погребальный обряд и сопровождение шульбинских и минусинских памятников.
Сходство наземных сооружений устанавливается по следующим признакам.
1. Сооружения в плане подпрямоугольны и представляют собой ограды.
2. Их стены построены в технике многорядной горизонтальной кладки из плит или плоских камней с соблюдением правила перевязки швов.
3. В основание стен иногда уложены массивные камни, плиты, блоки.
4. Внутренние стороны стен сложены небрежно, внешние — выровнены.
5. Внутренние углы часто скруглены путём увеличения мощности кладки. [6]
(129/130)
6. Внешние углы иногда акцентированы вертикальными стелами, высотой первоначально превышавшими стены.
7. Могила обычно ориентирована широтно. Часто ограда не сориентирована с могилой и стоит на валике выброса, то есть сооружена после погребения.
8. Размеры минусинских и шульбинских оград колеблются в одних и тех же пределах.
Ни на Иртыше, ни даже на Енисее, где ограды более разнообразны и многочисленны, памятники, содержащие полный набор этих признаков, не преобладают. Шульбинские ограды сопоставимы не со всеми вариантами минусинских: далеко не все ограды окружены стелами, но если на Енисее такие ограды преобладают, то на Иртыше их очень мало. Минусинские ограды часто имеют так или иначе оформленный «вход», на Иртыше этот элемент конструкции не встречен. Словом, наряду со сходством имеются и существенные различия, но главное, что все основные элементы, определяющие облик шульбинских оград, имеют прямые аналоги на Енисее.
Рассматриваемые иртышские сооружения отличаются от местных памятников прежде всего техникой горизонтальной многорядной кладки; более ранние сооружения построены иначе и не могут быть названы прототипами шульбинских оград. Следовательно, идея ограды такого типа и техника её воплощения принесены извне.
Общность специфических элементов конструкции чаатасов и шульбинских оград явно не случайна. Шульбинские ограды — единственная пока аналогия чаатасам, уникальность которых часто подчеркивается специалистами. Независимое сложение столь схожих традиций на Саяно-Алтае вряд ли возможно, и исходным пунктом предполагаемой миграции следует считать Средний Енисей, где традиция горизонтальной многорядной кладки развивалась с древности. Авторы публикации по вещам датируют Шульбинские ограды IX-X вв., [7] и оснований для пересмотра этой хронологии нет, хотя ниже предлагается уточненная дата. В IX-X вв. связи между населением Минусинской котловины и Прииртышья существовали, о чем свидетельствуют разнородные источники, [8] так что предположение о прямой миграции не противоречит известным фактам.
Все шульбинские погребения совершены по обряду трупоположения. Принято полагать, что у кыргызов «трупосожжение было обязательным обрядом для взрослых обоего пола», [9] однако новейшие материалы свидетельствуют о биритуальности минусинских чаатасов. [10] На Среднем Енисее существует группа погребений по обряду ингумации под прямоугольными оградами, причем чаще всего эти ограды не обставлены стелами, в отличие от оград над могилами с кремированными останками. Отсутствие стел и обряд ингумации обычно коррелируют в обоих регионах, что является
(130/131)
ещё одной чертой сходства сопоставляемых памятников. Судя по тому, что на поздних этапах таштыкской культуры преобладал обряд кремации, [11] обычай трупоположения под оградами был занесен в Минусинскую котловину в период сложения кыргызской культуры.
Следует остановиться на сопоставлении минусинских и шульбинских комплексов по соотношению погребальных обрядов. В обоих случаях центральные погребения резко отличаются от периферийных: на Копёнском и Уйбатском чаатасах центральные погребения обычно совершены по обряду трупоположения, иногда со шкурой коня, боковые — по обряду кремации; на Иртыше центральные погребения совершены по обряду трупоположения в простых грунтовых ямах, второстепенные — по тому же обряду, но в подбойных могилах. В настоящее время предположение А.А. Гавриловой о том, что такая дифференциация отражает социальную структуру, подтверждается, [12] и единство принципа размещения разнотипных погребений в сопоставляемых комплексах может рассматриваться как свидетельство единства социальной структуры Кыргызского каганата и общества, представленного мигрантами на Иртыше.
В связи с вопросом о размещении разнотипных погребений особое значение приобретает копёнский «курган» № 5. Судя по опубликованному разрезу, могила 2 в центральной части этого комплекса была подбойной; боковые могилы (№№ 1 и 3) представляли собой простые грунтовые ямы, сильно поврежденные грабителями. Ориентация стел в северной и центральной частях комплекса не оставляет сомнений в том, что первоначально сооружение было прямоугольным (рис., 5), но ориентация южной стелы показывает, что с этой стороны ограда была округлой. Угол отклонения этой стелы от линии, заданной тремя северными стелами, составляет около 30°; учитывая тщательность установки и ориентации стел, такая ошибка совершенно нереальна. Далее, если северная часть развала сохранила первоначальные прямоугольные очертания, то южная, во-первых, заметно уже, а во-вторых, была в плане округлой. Следовательно, копёнский «курган» № 5 первоначально представлял собой сложный комплекс, последовательность формирования которого представляется следующей. Первоначально была сооружена квадратная северная ограда с обычной прямоугольной могилой (№ 3); затем центральная стела у южной стены была выкопана и оставлена здесь же, а на её месте устроена могила (№ 2), уходившая подбоем под стену ограды. Наконец, к южной стене была пристроена округлая ограда с могилой № 1; у ограды с юго-востока была установлена одна стела.
Такая реконструкция в известной мере гипотетична; достоверность её подтверждается существованием шульбинской аналогии. Объект (2) могильника Акчий II дал пример точно такого же размещения грунтовых и подбойных ям в комплексе, образованном аналогичными оградами (правда,
(131/132)
без стел), сооружавшимися в той же последовательности. Этот комплекс имеет не только южную, но и северную пристройку [13] (рис., 3 и 4). Все погребения этого комплекса совершены по обряду трупоположения; во всех ямах Копёнского комплекса найдены несожженные кости людей, хотя присутствие оплавленных металлических изделий позволяет полагать, что в составе комплекса были и второстепенные погребения по обряду кремации, полностью разрушенные грабителями. [14] Столь близкая аналогия весьма сложных комплексов служит ещё одним веским аргументом в пользу предположения о миграции с Енисея на Иртыш.
Сопоставление наборов сопровождения показывает как сходство, так и различие (инвентарь из минусинских могил, не содержавших несожжённых останков, к сопоставлению не привлекается). Сходство заключается прежде всего в том, что в обоих случаях представлен так называемый «всаднический» набор вещей. В шульбинских комплексах нет характерных для чаатасов ваз, однако вазы во всаднических минусинских могилах встречаются редко. Отличие морфологического облика предметов имеет прежде всего хронологическое значение. Представленные в шульбинских комплексах вещи распространялись в IX-X вв. на территории кимако-кыпчакского союза; такие предметы характерны для весьма несхожих комплексов и могут поэтому считаться элементами государственной культуры кимако-кыпчакского объединения, неизбежно воспринимавшегося всеми этническими группами, обитавшими на его землях. [15] Более существенна находка заведомо кыргызского стремени с прорезной подножкой в кург. 2 могильника Акчий III, [16] независимо от прочих обстоятельств указывающая на связь этого комплекса с кыргызской культурой.
Для принятия гипотезы о прямой миграции с Енисея на Иртыш необходимо рассмотреть вопрос о хронологическом соотношении сопоставляемых памятников. Как уже сказано, шульбинские ограды датируются IX-X вв. Хронология минусинских чаатасов — более сложный вопрос. С.В. Киселев и Л.А. Евтюхова не датировали чаатасы выше VIII в. [17] Л.Р. Кызласов предположил, что чаатасы сооружались вплоть до X в., [18] но степень изученности материала тогда ещё не позволяла аргументировать эту дату. Решающее значение имело исследование восточной торевтики, опубликованное Б.И. Маршаком, показавшим, что драгоценные копёнские сосуды датируются серединой или второй половиной IX в., [19] что позволило Д.Г. Савинову связать появление богатых кыргызских комплексов с победой над уйгурами. [20] Исследованиями Г.В. Длужневской показано, что формирование копенско-тюхтятского стиля связано с влиянием киданей; [21] это позволяет сузить дату Копёнского чаатаса до X в., начиная со второй четверти. Следует отметить, что появление богатейших копёнских погребений стало возможным лишь после переноса ставки
(132/133)
кыргызского кагана из Тувы в Минусинскую котловину в середине X в. [22] Этой датой, по-видимому, и следует ограничить (снизу) копёнские сооружения западного ряда (меньшие по размерам и не столь богатые погребения восточного ряда могильника, вероятно, датируются ниже). Таким образом, между чаатасами и шульбинскими оградами нет хронологического разрыва.
Находки в шульбинских могилах предметов государственной культуры кимако-кыпчакского объединения не позволяют датировать миграцию выше конца X в.; аналогия между сложносоставными комплексами позволяет ограничить дату миграции временем копёнских погребений. Таким образом, миграция и пребывание мигрантов на Иртыше датируются второй половиной Х в. Необходимо рассмотреть эту миграцию в контексте истории культуры минусинских племен на рубеже тысячелетий.
После короткого периода так называемого «великодержавия» кыргызы прекратили походы в Центральную Азию; воинские контингенты сосредоточились в Туве, где оставили множество погребальных и других памятников. [23] В X-XI вв. формируется новый кыргызский культурный комплекс с двумя центрами — в Туве и в Минусинской котловине. [24] Сущность изменений состоит в следующем.
1. Прекращение строительства чаатасов и появление новой формы погребальных сооружений, восходящих к тувинским дружинным погребениям.
2. Исчезновение погребений по обряду трупоположения в сопровождении туши или шкуры жертвенного коня и всаднического набора.
3. Формирование нового стиля оформления и орнаментации престижных изделий.
Очевидно, что кыргызская культура утрачивает именно те черты, которые присущи шульбинским памятникам, и развивает не представленные на Иртыше традиции. Способ размещения останков в минусинских «сууктэрах» предмонгольского времени — на древней дневной поверхности или в яме-«ячейке» — восходит к дружинным погребениям Копёнского и Уйбатского чаатасов, а равно и к упомянутым тувинским комплексам. Кыргызские памятники предмонгольского времени оставлены той частью населения, которая ранее выставила воинов для осуществления антиуйгурской кампании, [25] в то время как шульбинские представляют группу, не участвовавшую в экспансии, и не имеют тувинских аналогий.
Помимо названных трансформаций, существенно, что после свёртывания экспансии кыргызский правитель титуловался уже не «каган», а «инал». [26] Хронологическая близость этих перемен и миграции вряд ли случайна. Размещение погребений дружинного типа не на периферийной, а в центральной части памятников нового типа показывает, что дружинная прослойка, ранее обеспечившая своему кагану господство в центральноази-
(133/134)
атских степях, теперь вышла на высший уровень социальной иерархии. Этим, очевидно, объясняются такие перемены, как выработка нового стиля, смена титулатуры и другие. Начало борьбы за власть относится, по-видимому, к середине X в., когда каган перенёс свою ставку на север, а в Туве по археологическим данным прослеживается переход власти от наместника к другой аристократической семье, [27] Итогом этих событий, по-видимому, стал раскол этнически гетерогенной знати по признаку этнической принадлежности, пресёкший долгий процесс развития этносоциальной структуры кыргызского общества, прослеживаемый по материалам более ранних чаатасов. [28] Ранее господствовавшая группа, этнически отличная от аборигенного населения, вынуждена была искать убежища за пределами кыргызской метрополии. Рассмотренные выше материалы позволяют предполагать, что беженцы, носители обряда трупоположения и традиции сооружения оград типа чаатасов, осели на Иртыше, в землях соседнего кимако-кыпчакского союза.
В заключение необходимо рассмотреть вопрос о судьбе группы, переселившейся на Иртыш. Всесторонний анализ этой проблемы требует специального исследования, а здесь достаточно некоторых наблюдений и замечаний.
Шульбинские ограды [29] отличаются одна от другой особенностями конструкции, позволяющими проследить на примере этих памятников финал долгого типологического развития наземных сооружений чаатасов. [30] Уже упомянутый объект 2 могильника Акчий II имеет интересную конструктивную особенность: внутренние стороны стен как основной ограды, так и пристроек перекрывают края валиков выброса из ям так, что площадка, на которой стоят стены, имеет наклон наружу [31] (рис., 3). По сходству с копёнским сооружением этот объект следует считать наиболее ранним из шульбинских комплексов. Перекрывание стенами ограды края выброса из могилы прослежено при раскопках чаатаса в Гришкином логу. [32] Объекты 1 и 2 могильника Акчий III показывают, что со временем наклон основания стал считаться необходимым конструктивным элементом: если ранее наклон площадки был следствием «наползания» ограды на выброс, то теперь выкапывалась траншея, обозначавшая периметр будущей ограды, и её внутренняя стенка скашивалась, так что возводимое на этом скосе каменное сооружение представляло собой не столько ограду, сколько каменную облицовку усечённой земляной пирамиды. [33] Эти сооружения сопоставимы с некоторыми памятниками Новосибирского Приобья и Прииртышья. [34] Вероятно, сходство сооружений, выполненных в различной технике, [35] развивающих совершенно разные традиции, свидетельствует о влиянии на мигрантов местных традиций погребальной архитектуры.
(134/135)
Рис. 1:
1 — Схематическая реконструкция шульбинской ограды. Выполнена автором по материалам публикации Ю.И. Трифонова.
2 — Схематическая реконструкция ограды минусинского чаатаса. Выполнена автором по материалам отчётов и публикации Л.П. Зяблина.
3 — Разрез объекта 2 могильника Акчий II. По Ю.И. Трифонову.
4, 5 — Разрез и план "кургана" № 5 Копёнского чаатаса. По Л.А. Евтюховой и С.В. Киселёву.
[Прим.: здесь рисунок отредактирован; см. оригинальную версию.]
(135/136)
Другие сооружения демонстрируют тенденцию к снижению высоты оград вплоть до одного-двух рядов, к изменению формы ограды, к преимущественному употреблению рваного камня вместо плитняка и так далее. Вместе с восприятием местных традиций оформления престижных предметов всё это говорит об утрате мигрантами этнического своеобразия, то есть об их ассимиляции с местным населением. Отдельные предметы, имеющие минусинское происхождение, как можно полагать, долго сохранялись в быту — например, упоминавшееся стремя из типологически позднего сооружения.
Вопрос о самоназвании группы, переселившейся на Иртыш, на привлечённых в статье материалах не решается. Применение к мигрантам названия «кыргыз» возможно лишь в политическом смысле этого слова, как обозначение принадлежности к высшей аристократии Кыргызского каганата. Прослеженная миграция служит ещё одним свидетельством енисейско-иртышских связей, но не может быть названа этапом проникновения енисейских кыргызов на Тянь-Шань, поскольку, во-первых, неясно, были ли мигранты носителями названия «кыргыз», а во-вторых, рассмотренные выше комплексы показывают, что после переселения группа была сравнительно быстро ассимилирована, и политическая активность и, возможно, даже всякая самостоятельность мигрантов прекратились.
В заключение следует ещё раз отметить, что предпринятое здесь сопоставление минусинских и шульбинских комплексов оказалось возможным исключительно благодаря высокому качеству полевых исследований; это ещё раз показывает необходимость тщательной расчистки, поэтапной разборки и фиксации развалов, невзирая на трудоёмкость и сложность такой работы. В методическом своем аспекте настоящая статья призвана показать, что конструкция сооружений является полноценным археологическим источником, требующим максимального внимания при раскопках и точного отражения в публикациях материала.
[Примечания] ^
[1] Трифонов Ю.И. и др. Памятники средневековых кочевников. // Археологические памятники в зоне затопления Шулъбинской ГЭС. Алма-Ата, 1987 С. 115-246. Джартас (6, 7, 80). Темир-Канка II (2), Акчий I (1), Акчий II (1, 2), Акчий III (1, 2), Карашат I (13, 14, 21, 22, 23, 26), Карашат II (2-5), Когалы I (8-10).
[2] Грязнов М.П. Курган как архитектурный памятник. // Тезисы докладов на заседаниях, посвящённых итогам полевых исследований в 1961 г. М., 1961. С. 22-25.
[3] Зяблин Л. П. Архитектура курганов чаатаса Гришкин лог. // Новое в советской археологии. Памяти Сергея Владимировича Киселева. К 60-летию со дня рождения (МИА, № 130). М., 1965. С. 282-286.
[4] Азбелев П.П. Значение архивных материалов для изучения культуры енисейских кыргызов. // Проблемы изучения Сибири в научно-исследовательской
(136/137)
работе музеев: Тезисы докладов научно-практической конференции. Красноярск, 1989. С. 131-133.
[5] Зяблин Л.П. Указ. соч. С. 284.
[6] Пользуюсь случаем поблагодарить Ю.И. Трифонова, обратившего моё внимание на эту подробность.
[7] Трифонов Ю.И. Указ. соч. С. 115.
[8] Савинов Д.Г. Формирование и развитие раннесредневековых археологических культур Южной Сибири. Автореф. дисс... д-ра ист. наук. Новосибирск, 1987. С. 33-36-37. Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984. С. 74-76.
[9] Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаатас VI-IX вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья (Археология СССР. Т. XIX). М., 1981. С. 47.
[10] Азбелев П.П. Ингумации в минусинских чаатасах (к реконструкции социальных отношений по археологическим данным) // Актуальные проблемы методики западносибирской археологии: Тезисы докладов региональной научной конференции. Новосибирск, 1989. С. 154-156.
[11] Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л., 1986. С. 135. Савинов Д.Г. Указ. соч. С. 13.
[12] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М., 1965. С. 66. Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. С. 82-83. Азбелев П.П. Ингумации в минусинских чаатасах. С. 156. Он же. Опыт археологической реконструкции социальной структуры населения Кыргызского каганата (VII-X вв.). // Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. Томск, 1990. С. 74-76.
[13] Трифонов Ю.И. Указ. соч. С. 157. Рис. 82.
[14] Евтюхова Л.А., Киселёв С.В. Чаа-тас у села Копёны. // Труды ГИМ. Вып. XI. Сборник статей по археологии СССР. М., 1940. С. 28-29.
[15] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 118. Аз6елев П.П. К интерпретации заимствования ремесленных традиций в среде центральноазиатских кочевников (I тыс. н.э.). // Древнее производство, ремесло и торговля по археологическим данным: Тезисы докладов IV конференции молодых учёных ИА АН СССР. М., 1988. С. 75-76 .
[16] Трифонов Ю.И. Указ. соч. С. 175. Рис. 91,4.
[17] Евтюхова Л.А., Киселев С.В. Указ. соч. Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948. С. 14-53.
[18] Кызласов Л.Р. Сырский чаа-тас // СА. 1955. XXIV.
[19] Маршак Б.И. Согдийское серебро. М., 1971. С. 55-56.
[20] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 83.
[21] Длужневская Г.В. Памятники енисейских кыргызов в Туве (IX-XII вв.) Автореф. дисс... канд. ист. наук. Л., 1985. С. 9, 15.
[22] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 102.
[23] Длужневская Г.В. Памятники енисейских кыргызов за Саянами. // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 122-131.
[24] Кызласов Л.Р. Курганы средневековых хакасов (аскизская культура). // Первобытная археология Сибири. Л., 1975. Кызласов И.Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. САИ. 1983. Вып. E 3-18. С. 6-7.
(137/138)
[25] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 91.
[26] С.Е. Яхонтов не исключает, что сообщаемое «Таншу» имя кыргызского правителя «Ажо» может быть китайской передачей титула «инал». См.: Яхонтов С.Е. Древнейшие упоминания названия «киргиз». СЭ. 1970. № 2.
[27] Длужневская Г.В. Памятники енисейских кыргызов в Туве. С. 14.
[28] Азбелев П.П. Опыт археологической реконструкции... С. 75-76.
[29] Следует отметить, что называть шульбинские комплексы чаатасами было бы неверно. Это название, переводимое как «камень войны», дано кыргызским некрополям по обилию накренившихся в разные стороны стел; на Иртыше представлены равным образом ограды без стел. Это различие иллюстрируется графическими реконструкциями оград (рис. 1, 2).
[30] Азбелев П.П. Опыт археологической реконструкции... С. 74-75. См. также: Он же. Конструкции оград минусинских чаатасов как источник по истории енисейских кыргызов (в печати). [напечатано: Азбелев П.П. 1990]
[31] Трифонов Ю.И. Указ. соч. С. 156.
[32] Грязнов М.П., Зяблин Л.П. Отчёт о раскопках в Гришкином логу около с. Сарагаш Боградского района Хакасской АО, произведённых отрядом Красноярской экспедиции. Архив ИА, Р-1, 2358.
[33] Трифонов Ю.И. Указ. соч. С. 168-170.
[34] Савинов. Д.Г., Формирование и развитие... С. 44. Бараба в тюркское время. Новосибирск, 1988. С. 105, рис. 52.
[35] Усечённо-пирамидальные сооружения возводились из сырцового кирпича или нарезанного дёрна. Обратное влияние исключено, так как другие аналогичные памятники венгеровской культуры имеют и более ранние даты, а сама форма таких сооружений восходит к древним местным и среднеазиатским традициям (Бараба в тюркское время. С. 107-108).
|