главная страница / библиотека / обновления библиотеки
Д.Г. СавиновФормирование и развитие раннесредневековых археологических культур Южной Сибири.// Автореф. дисс. ... д-ра истор. наук: 07.00.06 — археология. Новосибирск: 1987. 54 с.
Общая характеристика работы.
Актуальность темы. Эпоха раннего средневековья — одна из основополагающих в культурогенезе населения Южной Сибири и сопредельных территорий. Во второй половине I тыс. н.э. на территории Центральной Азии и Южной Сибири появились, достигли расцвета и погибли ряд крупных государственных объединений — Древнетюркские и Уйгурский каганаты, государства кыргызов на Енисее и кимако-кыпчаков на Иртыше. В создании этих государственных объединений принимали участие и южносибирские племена, которым принадлежали многочисленные и разнообразные археологические памятники — курганы, каменные изваяния, различного рода оградки, стелы и наскальные изображения. Степень обеспеченности археологическим материалом, сопричастность его к событиям политической истории известных государственных объединений и достижения отечественной тюркологии создали впечатление об уникальном характере этой эпохи в истории народов Центральной Азии и Южной Сибири. Вместе с тем, в работах многих исследователей неоднократно высказывалось мнение о том, что истоки средневековой культуры Южной Сибири уходят своими корнями в предшествующее хуннское и, возможно, более раннее — скифское время. Однако, специальных исследований, показывающих начальные этапы формирования и последующее развитие раннесредневековых археологических культур Южной Сибири, как единый историко-культурный процесс, проведено не было, что определяет актуальность темы реферируемой диссертации.
Цель и задачи исследования. Основная цель диссертации — показать формирование и развитие раннесредневековых археологических памятников Южной Сибири на всём протяжении существования: от начального этапа сложения составляющих их компонентов до того периода, когда они теряют свою культурную целостность. Конкрет- ные задачи исследования: 1) выявить ранние формы основных элементов материальной культуры, представленной в археологических материалах Южной Сибири второй половины I тыс. н.э.; 2) рассмотреть раннесредневековые археологические культуры Южной Сибири на фоне истории известных этносоциальных объединений; 3) представить этапы их развития, преемственность и последовательность распространения на территории Южной Сибири; 4) определить основные закономерности этнокультурного развития, обеспечивавшие непрерывность культурогенеза в северных районах Центральной Азии и Южной Сибири с конца I тыс. до н.э. до начала II тыс. н.э.
Научная новизна исследования. В диссертации рассматривается формирование и развитие трёх археологических культур, выделяемых на территории Южной Сибири во второй половине I тыс. н.э. и названных по имени их создателей: культуры енисейских кыргызов; культуры племён кимако-кыпчакского объединения, в том числе — сросткинской культуры; культуры алтае-телеских тюрков (условное наименование, принятое для обозначения культуры тюркоязычного населения горно-степных районов Южной Сибири, сложившейся в результате процессов аккультурации на северной периферии Древнетюркских каганатов), в том числе — курайской культуры. Выявлены истоки сложения, хронологические этапы развития и локальные варианты каждой из этих культур. По данным письменных источников проведена синхронизация их с событиями политической истории раннесредневековых государственных объединений. Намечены дальнейшие пути расселения носителей раннесредневековых археологических культур в начале II тыс. н.э.
Источники. Главный источник, на основе которого написана диссертация, — опубликованные археологические материалы за весь период изучения средневековых памятников Южной Сибири. Кроме того, в работе использованы коллекции центральных: Государственный Эрмитаж, Музей антропологии и этнографии АН СССР (Ленинград), Государственный Исторический Музей (Москва); и сибирских (г.г. Абакан, Барнаул, Бийск, Горно-Алтайск, Кемерово, Красноярск, Кызыл, Минусинск, Прокопьевск, Томск) музеев; материалы Красноярской, Саяно-Тувинской и Среднеенисейской экспедиций ЛОИА АН СССР; материалы полевых исследовании автора, проводившихся в течение 20 лет в разных районах Южной и Западной Сибири — в Туве, Минусинской котловине, Горном и Степном Алтае, Кемеровской и Новосибирской областях. Краткие сообщения об этих работах публиковались в «Археологических открытиях в СССР», начиная с 1966 года. Из письменных источников в работе отобраны только те, которые имеют непосредственное отношение к этнокультурным процессам, происходившим на территории Южной Сибири в рассматриваемый период.
Методика исследования. Работа представляет собой региональное исследование в широком хронологическом диапазоне (конец I тыс. до н.э. — начало II тыс. н.э.). Основные методы исследования — культурно-исторический и сравнительно-типологический с элементами компонентного, генетического и ретроспективного анализа. В Заключении использован метод ареальных исследований. С теоретической точки зрения диссертация базируется на нескольких положениях (о соотношении политической и этнокультурной истории, о выделении средневековых археологических культур и возможности их этнической идентификации), позволяющих внести определённые коррективы в систематизацию накопленного археологического материала.
Практическое значение диссертации. Результаты исследования могут быть использованы в дальнейших научных разработках, при создании обобщающих трудов по древней и средневековой истории народов Сибири; в университетских лекционных и специальных курсах по истории, археологии и этногенезу народов Центральной Азии и Южной Сибири; а также в интересах музейной и научно-просветительной работы.
Апробация работы. Основные положения диссертации опубликованы в 52 научных работах, в том числе монографии «Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху» (Изд. ЛГУ, 1984, 174 с. с илл.), на которую получены положительные отзывы д.и.н. Я. А. Шера («Народы Азии и Африки», № 6, 1984); д.и.н. В. И. Молодина и к.и.н. Ю. С. Худякова («Изв. СО АН СССР», №1, 1986); д.и.н. С. И. Вайнштейна и к.и.н. Д. Д. Васильева («Советская этнография», №1, 1987). Замечания рецензентов учтены в представленном тексте диссертации. Многие аспекты рассматриваемой проблемы и результаты исследований докладывались на Всесоюзных, региональных и областных конференциях в г.г. Москва (1974 г.), Ленинград (1975, 1983 г.г.). Новосибирск (1973, 1981, 1984 г.г.), Томск (1969, 1973, 1981, 1985, 1887 г.г.), Алма-Ата (1976 г.), Омск (1979, 1984, 1987 г.г.), Барнаул (1972, 1986 г.г.), Кемерово (1984 г.), Иркутск (1982 г.), Якутск (1982 г.). В окончательном виде диссертация обсуждалась на заседаниях отдела Средней Азии и Кавказа ЛОИА АН СССР и отдела археологии и этнографии ИИФиФ СО АН СССР.
Структура диссертации. Цели и задачи исследования определили композицию работы. В соответствии с общепринятой схемой исторической периодизации, когда каждое явление рассматривается в процессе его зарождения, расцвета и угасания, фактический материал и его историко-культурная интерпретация распределены в диссертации по трём частям, охватывающим наиболее крупные исторические периоды: Часть I — конец I тыс. до н.э. — первая половина I тыс. н.э.; Часть II — середина и вторая половина I тыс. н.э.; Часть III — начало II тыс. н.э. Каждая часть подразделяется на главы, разделы и подразделы. В начале глав даются необходимые исторические сведе- ния; в большинстве разделов приводится историография вопроса. В конце каждой части содержатся краткие выводы. В качестве приложений составлены хронологические таблицы; сводные таблицы наиболее показательных типов вещей, характеризующих тот или иной «пласт» в сложении раннесредневековой культуры Южной Сибири, этапы существования культур и их локальные варианты; карты-схемы этнокультурных ареалов на разных хронологических уровнях, отражающие динамику историко-культурного развития населения Южной Сибири в эпоху раннего средневековья.
Содержание диссертации.
Во Введении определяются цель и задачи исследования, методика работы и основные теоретические положения, на которых строится диссертация; даётся характеристика источников; рассматриваются два вопроса: 1) о выделении Южной Сибири в качестве особого историко-культурного региона; 2) об основных направлениях в его изучении, сложившихся в советской археологической науке.
Выделение Южной Сибири в качестве особого историко-культурного региона — от Байкала до Иртыша и от северной границы полупустынь Монголии до южной границы лесостепного пояса Западной Сибири — оправдано с точки зрения единства физико-географической среды обитания, состоящей из горно-степных ландшафтов со сходной высотно-зональной дифференциацией, и серии обширных межгорных котловин. Все районы Южной Сибири связаны единым признаком — они находятся на границе сибирских и центральноазиатских ландшафтов, что способствовало длительному сохранению сложившихся здесь особенностей хозяйства и культуры.
В истории исследования раннесредневековых памятников Южной Сибири можно выделить три основных направления: 1) культурно-типологическое, основанное на выделении последовательных этапов развития одной культурной модели (С. А. Теплоухов, М. П. Грязнов, А. А. Гаврилова, С. И. Вайнштейн и др.); 2) этноисторическое, основанное на этническом определении носителей той или иной культурной традиции в рамках известных государственных объединений (С. В. Киселёв, Л. А. Евтюхова, Л. Р. Кызласов, Ф. Х. Арсланова и др.); 3) историко-культурное, основанное на выделении раннесредневековых археологических культур. Исследования в этом направлении уже проводились на материалах Северного — сросткинская культура (М. П. Грязнов) и Горного — курайская культура (Д. Г. Савинов) Алтая; и Минусинской котловины — культура чаа-тас и тюхтятская культура (Л. Р. Кызласов). На стыке первого и второго направлений появилось широкое, культурно-историческое понятие древнетюркского времени (эпохи) и культуры (А. Д. Грач, С. И. Вайнштейн, Д. Г. Савинов и др.). Дальнейшее развитие культурно-типологического направления с учетом этнической специфики материала представляют исследования Ю. С. Худякова. Ни одно из указанных направлений, как показали обобщающие работы В. А. Могильникова в «Археологии СССР» («Степи Евразии в эпоху средневековья», М., 1981), не существовало изолированно друг от друга и полностью сохраняет свое значение до настоящего времени.
Часть I. Историко-культурные процессы на территории Южной Сибири в конце I тыс. до н.э. — первой половине I тыс.н.э.
Глава 1. «Археологические памятники конца I тыс. до н.э.» посвящена формированию компонентов будущих раннесредневековых археологических культур. Памятники конца I тыс. до н.э. рассматриваются в диссертации в нескольких аспектах: 1) определения верхней хронологической границы существования культур «скифского» типа; 2) характеристики основных видов погребальных сооружений, существовавших в Южной Сибири в конце I тыс. до н.э.; 3) оценки влияния хуннской культуры на культуру населения Южной Сибири; 3) возможной этнической атрибуции рассматриваемых памятников; 4) выявления культурных элементов, продолжающих бытовать в I тыс. н.э. При характеристике основных видов погребальных сооружений конца I тыс. до н.э. с целью абстрагирования от мелких и не существенных для основного содержания работы деталей приняты условные наименования — погребения «в деревянных камерах-срубах» и погребения «с каменными конструкциями».
Погребения «в деревянных камерах-срубах», к которым относятся памятники шибинского этапа пазырыкской культуры на Горном Алтае (М. П. Грязнов, Д. Г. Савинов, В. Д. Кубарев, А. С. Суразаков); позднего этапа уюкской (Л. Р. Кызласов, М. Х. Маннай-оол), озен-ала-белигского этапа казылганской (С. И. Вайнштейн) или саглынской (А. Д. Грач) культуры в Туве; одиночные курганы-склепы тесинского этапа тагарской культуры в Минусинской котловине (М. П. Грязнов, М. Н. Пшеницына), представляет собой заключительный этап развития культур «скифского» типа в Южной Сибири. В рядовых погребениях шибинского этапа (могильники Уландрык, Узунтал и др.) представлен ряд элементов, характерных впоследствии для культуры алтае-телеских тюрков: в погребальном обряде — сопроводительное захоронение коней по числу погребённых, расположение их на специальной приступке, преимущественно восточная ориентировка, обычай установки у курганов камней-балбалов; в наборе предметов сопроводительного инвентаря — роговые двудырчатые псалии, железные однокольчатые удила, орнаментированные накладки от низких седельных лук и др. Особо выделяются погребения с конём на Северном Алтае — бийская группа памятников (М. П. Грязнов, М. П. Завитухина, В. А. Могильников и др.), где впервые появляются такие специфические детали погребального обряда, как расположение коня в южной части могильной ямы, устройство перегородки между местом погребения человека и его коня, захоронение коня в отдельной яме, продолжающие существовать в I тыс. н.э. В одиночных курганах-склепах тесинского этапа встречаются случаи сожжения погребальных камер, возможно, предшествующие обряду трупосожжения в таштыкской культуре и культуре енисейских кыргызов. От тагарской древности до средневековых чаа-тасов продолжает сохраняться в Минусинской котловине обычай установки у погребальных сооружений вертикально вкопанных плит; а также традиция нанесения на них различного рода изображений, представляющих самостоятельный вид петроглифического искусства у населения Среднего Енисея.
Начиная с III в. до н.э. на территории Южной Сибири широко распространяются погребения «с каменными конструкциями» (каменные ящики, склепы, грунтовые ямы с каменным покрытием и др.), наиболее полно представленные в материалах кара-кобинской культуры на Алтае (В. А. Могильников, А. С. Суразаков); кула-жургинской культуры в Восточном Казахстане (С. С. Черников); улуг-хемской культуры в Туве (А. Д. Грач); тесинской культуры в Минусинской котловине, выделяемой в диссертации по материалам «грунтовых могильников», отличие которых от склепов тесинского этапа уже неоднократно отмечалось исследователями (Л. Р. Кызласов, Д. Г. Савинов, Э. Б. Вадецкая). Относительно синхронное появление в различных районах Южной Сибири типологически близких погребальных сооружений нельзя рассматривать изолированно друг от друга. Сохраняя за ними на данном этапе изучения названия региональных культур, имеются основания предполагать, что они относятся к культурной общности более высокого порядка, распространенной в конце I тыс. до н.э. по всей территории Саяно-Алтайского нагорья. По имеющимся материалам предварительно можно выделить только самые общие черты, характеризующие эту общность. В погребальном обряде — преимущественное употребление камня при сооружении внутримогильных конструкций, неустойчивая ориентировка погребённых, отсутствие камней-балбалов, постоянное использование курганов других археологических культур для совершения впускных захоронений. В комплексе предметов сопроводительного инвентаря абсолютно преобладают изделия из железа; целый ряд предметов обнаруживают близкое знакомство с материальной культурой хуннов, хотя сами эти погребения, несомненно, хуннам не принадлежат.
Следы влияния хуннской культуры в материалах южносибирских памятников конца I тыс. до н.э. не только многочисленны, но и разнообразны. Погребальные сооружения, по-видимому, принадлежавшие собственно хуннам, исследованы в Туве на могильнике Бай-Даг II (А. М. Мандельштам). Пребывание хуннов на южном Алтае подтверждается находками здесь хуннской керамики (Д. Г. Савинов) и гончарных печей для её изготовления (В. Д. Кубарев). Влияние хуннской культуры отчетливо отразилось в материалах погребений улуг-хемской и тесинской культур, имеющих ближайшие аналогии в хуннских памятниках Забайкалья (А. В. Давыдова). Уже через среду тесинского населения отдельные элементы хуннской культуры распространялись в лесостепные районы Южной Сибири (А. И. Мартынов, Г. С. Мартынова). Своеобразным индикатором для определения границ влияния хуннов на соседние племена могут служить поясные ажурные пластины с изображениями животных, аналогичные ордосским или забайкальским (М. А. Дэвлет). Как показывает анализ этих предметов, население Южной Сибири не только воспринимало, но и самостоятельно воспроизводило образцы хуннской культуры ( С. С. Миняев). Очевидно, это касалось не только предметов бронзолитейного производства, но и других элементов хуннского культурного комплекса, к которым относятся железные двудырчатые псалии, топоры-тёсла, металлические панцирные пластины, пряжки с подвижным язычком, черешковые ножи, железные трёхпёрые наконечники стрел, лук «хуннского типа» и др.
Проблема этнического определения археологических памятников Южной Сибири конца I тыс. до н.э. представляет наибольшую сложность как из-за ограниченного количества известных для этого времени этнических наименований, так и из-за отдалённости ранних центров письменной традиции от территории распространения рассматриваемых культур. Автор присоединяется к предложенному С. И. Руденко отождествлению населения пазырыкской культуры с юечжами, при условии широкого понимания границ распространения культур «пазырыкского типа». По сумме имеющихся в настоящее время данных носителей погребений «с каменными конструкциями» больше всего оснований связывать с динлинами (или одной из групп общности динлинов), хотя это заключение носит предварительный характер до выяснения этнического состава населения северных окраин государства Хунну. Какая-то часть динлинов на Среднем Енисее (тесинцы?), смешавшись с гяньгунями, могла принять участие в сложении кыргызского этноса. Остаются неясными та этническая среда, с которой связано начало формирования саяно-алтайских погребений с конем; первоначальная локализация гяньгуней; а также многие другие вопросы ранних этапов этнической истории населения южносибирского региона.
Глава 2. «Археологические памятники первой половины I тыс. н.э.» посвящена наиболее важному и наименее исследованному периоду в формировании раннесредневековых археологических культур. Памятники первой половины I тыс. н.э. изучены в Южной Сибири неравномерно. Лучше всего исследована, благодаря усилиям нескольких поколений археологов, таштыкская культура на Среднем Енисее (С. А. Теплоухов, М. П. Грязнов, С. В. Киселёв, Л. Р. Кызласов, Э. Б. Вадецкая и др.). К этому же времени относятся памятники шурмакской (Л. Р. Кызласов), сыын-чурекской (С. И. Вайнштейн) или кокэльской (Д. Г. Савинов, Ю. С. Худяков) культуры в Туве; верхнеобской культуры на Северном Алтае (М. П. Грязнов, Т. Н. Троицкая). На Горном Алтае открыты только отдельные погребения первой половины I тыс. н.э., которые не дают целостного представления о существовавшей здесь археологической культуре — памятники берельского (А. А. Гаврилова) и булан-кобинского (Ю. Т. Мамадаков) типов, а также погребения могильника Балыктыюль (С. С. Сорокин).
Время появления кокэльской культуры, судя по нахождению погребений кокэльского типа на могильнике Аймырлыг (Э. У. Стамбульник) и впускных захоронений в хуннских курганах могильника Бай-Даг II (А. М. Мандельштам), можно определять серединой I в. до н.э. От некоторых курганов кокэльской культуры отходят ряды камней-балбалов; в насыпях встречаются установленные на горизонте стелы (С. И. Вайнштейн, В. П. Дьяконова). По обряду погребения и комплексу предметов сопроводительного инвентаря памятники кокэльской культуры не связаны ни с памятниками скифского времени, ни с улуг-хемской культурой, ни с хуннскими погребениями типа Бай-Даг II. Они появляются сразу и в достаточно большом количестве, что может иметь место в результате миграции группы населения, быстро ассимилировавшей местные племена. Наибольшее сходство погребения кокэльского типа обнаруживают с памятниками Северной Монголии (С. И. Вайнштейн), относимыми исследователями к культуре северных хуннов (В. В. Волков, Ц. Доржсурэн). Особую группу представляют погребения шурмакского типа, совершённые по обряду трупосожжения, характерному впоследствии для тюрков династии Ашина и енисейских кыргызов. Погребения с конём, распространенные в Туве во второй половине I тыс. н.э., генетически не связаны с кокэльскими.
Материалы таштыкской культуры показывают, что в Минусинской котловине в тот или иной период преобладали разные виды погребальных сооружений. К рубежу н.э. исчезают погребения в каменных ящиках и грунтовые захоронения с каменными конструкциями, а также большие курганы-склепы; однако, тагарские традиции сохраняются в памятниках таштыкской культуры как в деталях погребального обряда, так и в некоторых формах предметов сопроводительного инвентаря (Э. Б. Вадецкая). Основным видом погребений в I-II в.в. н.э. становятся захоронения в грунтовых ямах с квадратными или прямоугольными срубами, продолжающие традицию тесинских грунтовых погребений в деревянных срубах (батеневский этап, по периодизации М. П. Грязнова). В погребальном обряде сочетаются трупосожжение и трупоположение. Возможно, в биритуальных погребениях грунтовых таштыкских могильников отразился процесс этнической ассимиляции (динлинов и гяньгуней?), положивший начало этногенезу енисейских кыргызов, как об этом сообщают письменные источники. Начиная с III в. н.э. население с обрядом трупосожжения занимает господствующее положение. Основным видом погребальных сооружений становятся склепы (тепсейский этап, по периодизации М. П. Грязнова). Отдельные конструктивные элементы таштыкских склепов повторяются в ранних чаа-тасах (С. В. Киселёв, Л. А. Евтюхова, Л. Р. Кызласов), а некоторые предметы сопроводительного инвентаря непосредственно переходят в культуру енисейских кыргызов.
Памятники булан-кобинского типа первых веков н.э., очевидно, можно рассматривать как продолжение кара-кобинской культуры. В таком случав население, хоронившее своих покойников в погребениях «с каменными конструкциями» существовало на Горном Алтае дольше, чем в Туве и Минусинской котловине. Памятники берельского типа IV-V в.в. н.э. представляют дальнейшее развитие алтайских захоронений с конём и, по-видимому, каким-то образом генетически связа- ны с бийской группой памятников, хотя хронологический разрыв между ними позволяет высказать это предположение только в порядке гипотезы. С точки зрения этнической ситуации, сложившейся на севере Центральной Азии во второй четверти I тыс. н.э., наиболее вероятна принадлежность памятников берельского типа племенам теле (А. А. Гаврилова). Как по обряду погребения, так и по основным формам предметов сопроводительного инвентаря они непосредственно примыкают к памятникам кудыргинского этапа культуры алтае-телеских тюрков.
Проведенный анализ археологических материалов первой половины I тыс. н.э. показывает, что культурные традиции предшествующего времени в наибольшей степени сохранялись в двух районах Южной Сибири — на Алтае (бийская группа памятников — памятники берельского типа) и в Минусинской котловине (тесинская — таштыкская культуры), На основе этих традиций в эпоху раннего средневековья сложились культуры алтае-телеских тюрков и енисейских кыргызов. В Туве на протяжении длительного времени существовала кокэльская культура, в большей степени связанная с наследием хуннской культуры, чем с последующим культурогенезом эпохи раннего средневековья.
Глава 3. «Формирование культурных традиций по материалам южно-сибирских памятников конца I тыс. до н.э. — первой половины I тыс. н.э.» посвящена рассмотрению культово-поминальных сооружений и основных форм предметов сопроводительного инвентаря в период, предшествующий образованию раннесредневековых археологических культур.
Различного рода оградки, как ограниченное пространство для принесения жертвоприношений и других культовых действий, являются одним из наиболее древних видов археологических памятников Центральной Азии и Южной Сибири. На протяжении длительного времени существовала традиция сооружения смежных оград, размещения их цепочками в направлении С-Ю, ориентировки по странам света и преобладающего значения в ритуале восточной стороны. Уже в скифское время встречаются случаи вынесения «вертикального знака» на место с восточной стороны от оградки, композиционно как бы предваряющие оградки с каменными изваяниями (Д. Г. Савинов, Э. А. Новгородова). Камни-балбалы были установлены с восточной стороны у больших (С. И. Руденко) и малых (С. С. Сорокин, Д. Г. Савинов, В. Д. Кубарев) курганов пазырыкской культуры на Алтае и погребений шурмакского типа в Туве (Л. Р. Кызласов). К памятникам того же круга относятся так называемые «поминальники» таштыкской (И. Л. Кызласов, Э. Б. Вадецкая) и кокэльской (А. М. Мандельштам, Э. У. Стамбульник) культур. В «поминальниках» кокэльской культуры впервые нашло отражение указание письменных источников о раздельном расположении погребальных и культово-поминальных сооружений у тюрков-тугю. Вкопанный на горизонте сосуд, несущий здесь основную семантическую нагрузку, может ассоциироваться с изображением сосуда на древнетюркских каменных изваяниях. Показательно, что в данном случае вертикально вкопанные камни были установлены не у погребальных, а у культово-поминальных сооружений, то есть в той же ситуации, что и камни-балбалы у оградок с древнетюркскими изваяниями.
Непосредственных предшественников древнетюркских каменных изваяний — антропоморфных изображений первой половины I тыс. н.э. — в Центральной Азии и Южной Сибири не найдено, хотя теоретически к ним могут быть отнесены любые статуарные изображения без определенных хронологических признаков. Рассмотренные в диссертации материалы эпохи ранних кочевников и первой половины I тыс. н.э. позволяют утверждать, что древнетюркские каменные изваяния с оградками представляют собой одну из поздних модификаций широко распространенного ритуала, реализуемого в прошлом в разных видах культовых сооружений и в различных материалах, но связанных единой системой иррациональных представлений. В основе этих представлений лежит идея сохранения тела покойного (или облика умершего) в течении определенного промежутка времени для совершения ритуальных действий. С этой целью производились различные операции с телом покойного — мумификация трупа, изготовление кукол и манекенов, погребальных масок, вотивных изображений, установка антропоморфных стел и т.д. В этом плане тесинские «глиняные головы» и таштыкские маски являются типологическими предшественниками древнетюркских каменных изваяний.
Целый ряд предметов материальной культуры, появившись в эпоху ранних кочевников, продолжал существовать без значительных изменений и в более позднее время. Из комплекса предметов сопроводительного инвентаря под этим углом зрения в работе рассмотрены предметы вооружения (луки, наконечники стрел, колчаны, панцирные пластины); поясные наборы; предметы бытового назначения (ножи, топоры-тёсла, приборы для добывания огня, серьги, некоторые виды утвари); предметы снаряжения верхового коня (сёдла, удила, псалии, тройники от перекрестия ремней, блоки от чумбура, некоторые виды сбруйных украшений). В отдельную группу предметов выделены пряжки и застёжки, назначение которых могло быть полифункциональным. Из памятников изобразительного искусства рассмотрены изображения в скифо-сибирском зверином стиле, главным образом, различного рода навершия; реалистические изображения животных и отдельные сюжеты, имевшие длительный период бытования (изображения лежащих баранов, птиц с расправленными крыльями, антиподальные изображения с головками лошадей).
То обстоятельство, что в конце I тыс. до н.э. на территории Южной Сибири одновременно сосуществовали носители различных культурных традиций, обусловило возможность передачи и длительного сохранения разных по происхождению культурных элементов, составивших субстратную основу раннесредневековых археологических культур. В этой основе выделяются два основных пласта — «скифский» и «хуннский». «Скифский» пласт представляет сёдла с низкими округлыми луками, роговые двудырчатые псалии, подвесные бляхи-решмы, блоки от чумбура, приборы для добывания огня, поясные обоймы и накладки с прорезью в нижней части, различного рода навершия и др. Обращает на себя внимание, что большинство этих предметов выполнено из органических материалов и являются бытовыми атрибутами или предметами убранства верхового коня, то есть отражают формы материальной культуры, в наибольшей степени связанные с хозяйственной средой. «Хуннский» пласт представляют в основном предметы вооружения и вещи, сделанные из железа: лук «хуннского типа», трёхпёрые наконечники стрел с костяными насадами-свистунками, железные панцирные пластины, топоры-тёсла, железные двудырчатые псалии с расклепанными петлями, пряжки с подвижным язычком, черешковые ножи и др. К ним следует отнести и наиболее ранние изображения в так называемом «таштыкском» стиле.
Анализ предметов сопроводительного инвентаря из погребений конца I тыс. до н.э. — первой половины I тыс. н.э. показывает следующие закономерности в их диахронном распространении: 1) близкие типы вещей существуют на смежных хронологических этапах без значительных изменений, показывая преемственность в развитии данной культурной традиции (например, «скифские» костяные пряжки с выступающим носиком и подвески в виде копыта — в хуннской культуре; таштыкские круглые тройники и антиподальные изображения с го- ловками лошадей — в культуре енисейских кыргызов; 2) ряд предметов «скифского» пласта (сердцевидные бляхи-решмы, «S»-видные псалии, прямоугольные поясные обоймы и накладки с горизонтальной прорезью и др.) не встречаются в погребениях первой половины I тыс н.э., но затем получают широкое распространение во всех южносибирских культурах, начиная с VII-VIII в.в.; 3) многие вещи, характерные для первой половины I тыс. н.э. (серьги на изогнутом стержне, в виде «знака вопроса», двухсоставные застёжки, удила без перегиба, бляхи-умбоны с полусферическим выступом и др.) неизвестны в памятниках второй половины I тыс. н.э., но вновь появляются в материалах начала II тыс. н.э. Причину подобных перерывов (или цикличности), по-видимому, следует искать в установившейся системе доминирования традиций господствующего этноса и связывать со сменой этносоциальных объединений не севере Центральной Азии в эпоху раннего средневековья.
Часть II. Археологические культуры Южной Сибири второй половины I тыс. н.э.
В Главе 1. «Историко-культурные процессы на территории Южной Сибири в середине I тыс. н.э.» рассматриваются археологические памятники, синхронные алтайскому периоду в истории тюрков-тугю (460-552 г.г. н.э.). Погребений, полностью соответствующих описанию древнетюркского погребального обряда в письменных источниках, ни в Центральной Азии, ни в Южной Сибири пока не обнаружено. Однако, большинство элементов древнетюркской погребальной обрядности встречается в археологических памятниках Южной Сибири предшествующего времени. Поэтому можно предполагать, что формирование погребального обряда тюрков-тугю явилось аккумуляцией ранее существовавших норм в рамках регламентированного ритуала социально-привилегированной группы населения.
Погребения с трупосожжениями и стелами в оградках, скорее всего, относящиеся к V-VI в.в., известны в Туве — Хачы-Хову (А. Д. Грач). Этим же временем датируется и наиболее раннее погребение с конем в кургане Улуг-Хорум (В. А. Грач), отражающее проникновение групп алтайского населения на территорию Тувы в период непосредственно предшествующий образованию Первого Тюркского каганата. Материалы этих памятников, несмотря на свою малочисленность, показывают, что в Туве в середине I тыс. н.э. появляются новые группы населения, столкновение с которыми могло привести к исчезновению или ассимиляции носителей кокэльской культуры.
На территории Горного Алтая одновременна им часть погребений могильника Кудыргэ — «на берегу за северным холмом» и «центральная», отличающаяся вариабельностью погребального обряда, характерной для памятников берельского и булан-кобинского типов. Здесь же были найдены накладки луков «берельского типа» (А. А. Гаврилова) и серьги с лировидной дужкой и литой подвеской-шариком, находящие себе аналогии в материалах таштыкских склепов у г. Тепсей (М. П. Грязнов). Можно предполагать, как отмечал еще раньше С. В. Киселёв, что могильник Кудыргэ частично относится к периоду подчинения алтайского населения жуань-жуаням и падения последних под ударами тюрков-тугю и союзных с ними племён теле (вторая половина V — первая половина VI в.в. н.э.). В это время на Алтае столкнулись разные культурные и этнические традиции, что определило своеобразие материалов могильника Кудыргэ по отношению к другим памятникам «кудыргинского типа» (по периодизации А. А. Гавриловой), известным на широкой территории в пределах Первого тюркского каганата.
Ритуальные сооружения этого времени на Горном Алтае представлены оградками «кудыргинского типа», исследованными на мо- гильниках Кудыргэ (А. А. Гаврилова) и Кок-Паш (А. С. Васютин); сложными сооружениями в ур. Ян-Гоба (В. Д. Кубарев) и Ирбисту (А. С. Суразаков), которые по своему значению сопоставимы с «поминальниками» кокэльской культуры в Туве. С кудыргинскими оградками связан известный «кудыргинский валун», представляющий наиболее ранний образец древнетюркского каменного изваяния. По аналогии с ним, к этому времени на Горном Алтае может быть отнесен ряд памятников с дополнительными сценами (или фигурами) повествовательного характера, в некоторых из которых чувствуется влияние «таштыкского» стиля (В. Д. Кубарев); а также стелы с повествовательными сюжетами в Туве (Г. В. Длужневская) и в Монголии (И. В. Асеев).
На территории Минусинской котловины к середине I тыс. н.э. относится завершение таштыкской культуры и начало культуры енисейских кыргызов. По времени существования (вторая половина V — первая половина VI в.в. н.э.) и месту расположения с концом тепсейского этапа таштыкской культуры может быть синхронизировано владение Цигу древнетюркских генеалогических преданий, локализованное Н. А. Аристовым в междуречье p.p. Енисей и Абакан. Исследователи неоднократно отмечали участие таштыкского населения в сложении культуры енисейских кыргызов (С. В. Киселёв, Л. А. Евтюхова, Л. Р. Кызласов, М. П. Грязнов). Однако, в сложной по компонентному составу таштыкской культуре до определённого периода отсутствуют те характерные элементы, которые вводят культуру енисейских кыргызов в круг раннесредневековых культур Центральной Азии и Южной Сибири. Начало их распространения может быть связано со временем образования владения Цигу, благодаря которому усиливается восточно-центральноазиатский компонент таштыкской культуры, выделенный С. В. Киселёвым и Л. Р. Кызласовым.
Погребальные памятники V-VI в.в. на территории Минусинской котловины, по сути дела, остаются невыявленными: очевидно, они могут быть выделены как среди поздних таштыкских склепов, так и среди ранних чаа-тасов; однако, достоверных критериев для их выделения пока нет. В этой ситуации особое значение приобретают таштыкские стелы с изображениями людей (Кижи-таш, Улу-Кысташ), в также стела с р. Нени, представляющие, как и «кудыргинский валун», ранний тип древнетюркских каменных изваяний с повествовательными сценами. Тесинские «глиняные головы» и таштыкские маски, с одной стороны; каменные стелы с изображениями людей, с другой, очевидно, представляют две разные традиции сохранения облика умершего. Первая, которую можно назвать местной, существовала в Минусинской котловине длительное время; вторая, явно привнесенная, скорее всего, была связана с коротким периодом образования здесь владения Цигу. Позднее, в культуре енисейских кыргызов, изготовление каменной антропоморфной скульптуры не получило дальнейшего развития. Возможно, её заменили здесь вертикально установленные камни чаа-тасов, продолжающие древнюю тагарскую традицию. Как косвенное подтверждение проникновения тюрков на Средний Енисей в середине I тыс. н.э. можно рассматривать изображения рыцарей в панцирных доспехах на деревянных пластинах из таштыкского склепа у г. Тепсей (М. П. Грязнов). Таким образом, имеются основания предполагать, что образование владения Цигу, вызвавшее приток новых групп населения, появление новых традиций, усложнение социально-экономических отношений и т.д., привело к переоформлению таштыкской культуры в культуру енисейских кыргызов.
С алтайским периодом в истории тюрков-тугю связано появление в середине I тыс. н.э. существенных инноваций в культуре южносибирских племён, в том числе — сёдел с широкими арочными луками и металлических стремян с высокой невыделенной пластиной, имеющих да- тированные аналогии в дальневосточных памятниках IV-V в.в. н.э. (А. К. Амброз, И. Л. Кызласов, С. И. Вайнштейн, М. В. Крюков). Широкое распространение этих инноваций привело к окончательному сложению древнетюркского предметного комплекса, дальнейшее развитие которого происходило на территории Южной Сибири в рамках раннесредневековых археологических культур.
Глава 2. «Культура алтае-телеских тюрков» посвящена рассмотрению основных этапов развития культуры алтае-телеских тюрков, представленной тремя основными видами памятников, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конём, ритуальные сооружения (оградки с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов), схематические изображения горных козлов типа Чуруктуг-Кырлан.
Вопросы периодизации саяно-алтайских погребений с конём рассматривались в работах С. В. Киселёва, Л. А. Евтюховой, Л. Р. Кызласова, А. Д. Грача, С. И. Вайнштейна, А. А. Гавриловой, Д. Г. Савинова. В. А. Могильникова, Ю. С. Худякова, Б. Б. Овчинниковой, Ю. И. Трифонова и др.; однако, единого взгляда по вопросу их хронологии и этнокультурной принадлежности не существует. На наш взгляд, к датирующим признакам, по которым они могут быть объединены в хронологические группы погребений, относятся: датированные находки; типовой набор предметов сопроводительного инвентаря, имеющих датированные аналогии; наличие (или отсутствие) элементов, характерных для смежных хронологических этапов развития той же археологической культуры. В диссертации рассматривается четыре последовательных этапа культуры алтае-телеских тюрков: кудыргинский (VI-VII в.в., период Первого тюркского каганата); катандинский (VII-VIII в.в., период Второго тюркского каганата); курайский (VIII-IX в.в., период Уйгурского каганата); кара-чогинский (IX-X в.в., период «кыргызского великодержавия»).
Основанием для выделения погребений с конём VI-VII в.в. (кудыргинский этап) могут служить: монета 575-577 г.г. (Кудыргэ, мог. 15); наличие в сопроводительном инвентаре предметов, непосредственно продолжающих традиции предшествующего времени (длинные концевые накладки лука, однокольчатые удила с роговыми двудырчатыми псалиями, костяные пряжки с округлой верхней частью и др.); отсутствие вещей, характерных для датированных комплексов последующего (катандинского) этапа. Но этим признакам выделяется группа погребений VI-VII в.в. в Южной Сибири (на Алтае, в Туве, в Минусинской котловине), в Средней Азии и Казахстане. На Горном Алтае — это часть погребений могильника Кудыргэ; Катанда II, кург. I; Курота, кург. I; Туэкта, кург. 7 (А. А. Гаврилова); на Западном Алтае — Гилёво VIII (В. А. Могильников); в Туве — МТ-57-ХХVII (А. Д. Грач), Аргалыкты V, кург. 2 (Ю. И. Трифонов); на Тянь-Шане — Аламышик, кург. 69 (А. Н. Бернштам), Кара-Булун и Кара-Куджур (А. К. Кибиров), погребения в долине р. Тон (Б. П. Мокрынин, П. П. Гаврюшенко) и на могильнике Кой-су (Л. П. Зяблин); в Казахстане — Егиз-Койтас, кург. 3 (М. К. Кадырбаев) и погребение в г. Алма-Ата (Ж. Курманкулов); в Узбекистане — погребение с конём около обсерватории Улугбека (В. Н. Спришевский) и др. Значительное сходство территориально разобщённых памятников VI-VII в.в., скорее всего, объясняется сравнительно быстрым распространением населения, обладавшего устойчивой культурной традицией, из одного района. Так как все формы предметов сопроводительного инвентаря, также как и обряд погребения с конём с широтной ориентировкой, были известны на Алтае ещё в первой половине I тыс. н.э., имеются основания помещать место исхода этого населения на территории Алтая, а причину его широкого расселения связывать с образованием Первого тюркского каганата.
Основанием для выделения погребений с конём VII-VIII в.в. (катандинский этап) могут служить: серии предметов (детали поясных наборов, пряжки и серьги), найденные в датированных слоях Пенджикента (В. И. Распопова); овальнорамчатые цельнолитые пряжки (В. Б. Ковалевская); наличие ряда элементов материальной культуры, не встречавшихся в памятниках предшествующего времени (серьги «салтовского типа», бронзовые пряжки со щитком, «S»-видные псалии с петлёй, стремена с выделенной пластиной, поясные бляхи-оправы геометрических форм и др.). Причины появления этих инноваций не вполне ясны. Хронологически они совпадают со сведениями письменных источников о смене погребального обряда у тюрков-тугю, концом Первого тюркского каганата и алтайским походом Чеби-хана.
Ареал распространения погребений катандинского этапа уже, чем кудыргинского. На территории Горного Алтая к нему относятся: Катанда II, кург. 5 (А. А. Гаврилова), Узунтал I, кург. 3, 6 (Д. Г. Савинов), Кара-Коба, кург. 85 (В. А. Могильников); в Юго-Западной Туве — МТ-57-XXXVI и МТ-58-Х (А. Д. Грач); в Центральной Туве — могильник Кокэль (С. И. Вайнштейн), серия погребений на могильниках Аргалыкты и Кара-Тал (Ю. И. Трифонов). За пределами Саяно-Алтая погребений с конём VII-VIII в.в. н.э. известно немного — погребение в Чуйской долине (Я. А. Шер), впускное захоронение в Чиликты, кург. 2 (С. С. Черников) и некоторые другие. К этому же времени, очевидно, относятся ранние «курганы-кенотафы», известные на Алтае (В. Д. Кубарев) и в Туве (М. Х. Маннай-оол). Уменьшение ареала распространения погребений с конём в VII-VIII в.в. может быть объяснено сокращением границ Второго тюркского каганата, по сравнению с Первым. Одновременно оно может рассматриваться и как свидетельство процессов этнической консолидации прежде распылённых групп тюркоязычного населения на территории Саяно-Алтайского нагорья, создающих наиболее благоприятные условия для дальнейшего развития их культуры.
Расцвет культуры алтае-телеских тюрков совпадает с периодом господства Уйгурского каганата в Центральной Азии. К VIII-IX в.в. н.э. относится большинство известных на Алтае, в Туве и в Монголии погребений с конём, занимающих определенную территорию и обладающих рядом признаков, позволяющих рассматривать их как памятники сложившейся археологической культуры. Основанием для выделения погребений с конём VIII-IХ в.в. (курайский этап) могут служить: детали поясных наборов из слоёв середины и третьей четверти VIII в. в Пенджикенте (В. И. Распопова); монеты 713-714 г.г., найденные в одном из тувинских погребений — БТ-59-I (А. Д. Грач) и надпись на серебряном зеркале из так называемого «погребения Цинь вана» в Туве; тюргешская монета, найденная в одной из могил на Горном Алтае — Катанда II, кург. 2 (А. А. Гаврилова); серии вещей, ранее не встречавшихся в Южной Сибири (железные котлы, топоры «салтовского типa», металлические лировидные подвески, поясные бляхи-оправы с портальным оформлением, овально-фестончатые бляшки, пряжки с язычком на вертлюге, серебряные кувшинчики на поддоне, «S»-видные псалии с «сапожком» и др.). В отличие от катандинских серий, вещи VIII-IХ в.в. орнаментированы с широким использованием сердцевидных, крыловидных мотивов, фигурной скобки и т.д. На Горном Алтае к курайскому этапу относятся большая часть погребений Курайского могильника (Л. А. Евтюхова, С. В. Киселёв), Катанда II, большой курган, впускная могила 2 и Яконур, кург. 3 (А. А. Гаврилова), Узунтал V, кург. 2 и VI, кург. 1 (Д. Г. Савинов); в Юго-Западной Туве — МТ-57-XXXVI, БТ-59-I, Саглы-Бажи III, кург. 19, 25, 26 (А. Д. Грач); в Северной Монголии — Джаргаланты, кург. 2 (Л. А. Евтюхова), Наинтэ-сумэ (Г. И. Боровка); и др. В отличие от памят- ников катандинского этапа, погребения с конём VIII-IX в.в. тяготеют к южным районам Сеяно-Алтайского нагорья и распространяются на соседнюю территорию Монголии. Возможно, это было связано с захватом Центральной Тувы уйгурами в середине VIII в. и оттеснением местного населения в сторону Южного Алтая и Монголии.
Конец культуры алтае-телеских тюрков (кара-чогинский этап) совпадает со временем широкого расселения енисейских кыргызов и образованием кимако-кыпчакского объединения. Датирующими материалами для выделения памятников IX-X в.в. могут служить: плоские наконечники стрел — Саглы-Бажи III, кург. 27 (А. Д. Грач), Курай III, кург. I (Л. А. Евтюхова, С. В. Киселёв); отдельные украшения сросткинских типов — впускное захоронение в кургане Аржан (M. Н. Комарова) и др. На территории Горного Алтая к IX-X в.в. относятся Курай III, кург. I, 2; VI, кург. I (Л. А. Евтюхова, С. В. Киселёв), Катанда II, кург. 2, 1925 г. (А. А. Гаврилова), Бажанты (А. С. Суразаков), погребальноритуалъный комплекс на р. Барбургазы (В. Д. Кубарев); в Юго-Западной Туве — Саглы-Бажи III, кург. 22, 27 (А. Д. Грач); в Центральной Туве — Кара-Чога, кург. 4 (С. И. Вайнштейн), впускное захоронение в кургане Аржан (М. Н. Комарова) и др. На кара-чогинском этапе продолжается традиция сооружения «курганов-кенотафов», известных на территории Тувы — МТ-57-IV, МТ-58-IV, МТ-58-V (А. Д. Грач) и Горного Алтая — Узунтал I, кург. 2( Д. Г. Савинов).
В IX-X в.в. территории Горного Алтая и Тувы, где жили алтае-телеские тюрки — потомки в прошлом могущественных тугю и теле — входили в состав государства енисейских кыргызов. Влияние кыргызской культуры на местные племена отразилось как в появлении здесь погребений по обряду трупосожжения (алтайский вариант культуры енисейских кыргызов), так и в предметах сопроводительного инвентаря кыргызского происхождения в погребениях кара-чогинского этапа. Одновременно на алтае-телеских тюрков оказывали влияние соседние племена кимако-кыпчакского объединения. Все это вместе взятое привело к тому, что к концу X в. н.э. культура алтае-телеских тюрков прекратила своё существование. Яркие и своеобразные материалы тувинских и алтайских «кенотафов» позволяют предполагать, что процесс её завершения носил не постепенный, а дискретный характер. Погребений с конём, которые можно было бы датировать временем позже X в. н.э., в Южной Сибири не обнаружено.
Особую группу памятников представляют погребения с конём на территории Минусинской котловины, вопрос о хронологии и культурной принадлежности которых неоднократно обсуждался в литературе (С. А. Теплоухов, С. В. Киселёв, Л. А. Евтюхова, В. П. Левашова, Л. Р. Кызласов, А. Д. Грач, Ю. С. Худяков, А. А. Гаврилова, С. П. Нестеров). В диссертации эти вопросы рассматриваются с учётом признаков выделенных этапов культуры алтае-телеских тюрков, которые показывают, что погребения с конём на территории Минусинской котловины образуют определенный хронологический ряд и относятся к разным периодам существования центральноазиатских государственных объединений.
С этой же точки зрения в работе рассмотрены различные типы оградок и древнетюркских каменных изваяний, и поставлен вопрос об отнесении части их к курайскому и кара-чогинскому этапам культуры алтае-телеских тюрков (кроме автора, об этом писали также А. К. Амброз, В. Д. Кубарев и А. С. Васютин). На основании стилистического анализа прослежено типологическое развитие схематических изображений горных козлов от скифо-сарматского времени до конца I тыс. н.э. включительно.
Вопрос об этнической принадлежности саяно-алтайских погребений с конём — так как он поставлен в литературе: тугю или теле? — по нашему мнению, решается однозначно. Обряд погребения с конём появляется на Алтае задолго до выхода на историческую арену тюрков-тугю; в середине I тыс. н.э. проникает на территорию Тувы; распространяется в пределах Первого и Второго тюркского каганатов; и достигает своего расцвета уже после гибели древнетюркских государственных объединений. Территория распространения погребений с конём входит в предполагаемый ареал расселения телеских племён, хотя какая именно часть теле придерживалась этого обряда — сказать трудно. Это было тюркоязычное население алтайского происхождения, входившее в состав конфедерации теле, обладавшее культурой древнетюркского типа, сложившееся и прошедшее ряд этапов культурного развития на северной периферии центральноазиатских государственных объединений.
Глава 3. «Уйгуры и археологические памятники Южной Сибири VIII-IX в.в.» посвящена проблеме выделения археологических памятников уйгуров (или близких им племён) на территории Южной Сибири.
Уйгурские городища исследованы на территории Центральной Тувы (С. И. Вайнштейн, Л. Р. Кызласов). Уйгурская принадлежность (в узком, этническом значении термина) катакомбных погребений, открытых С. А. Теплоуховым и Л. Р. Кызласовым около тувинских городищ, остается спорной (А. А. Гаврилова, Ю. С. Худяков). Найденные в них предметы не имеют ничего общего ни с изображениями на уйгурских росписях из Турфана, ни с реалиями так называемой «уйгурской» группы каменных изваяний в Туве. Не решая окончательно этого вопроса, следует отметить, что создателями катакомбных погребений в Туве могло быть население кокэльской культуры, сохранившееся здесь до этого времени. В пользу такого предположения, свидетельствуют некоторые параллели в материалах могильника Чааты I (Л. Р. Кызласов) и погребений кокэльской культуры (С. И. Вайнштейн, В. П. Дьяконова): железные котлы с вертикальными ручками, срединные накладки луков с прямыми срезами, налепные шишечки на глиняных сосудах, полые костяные трубочки с отверстиями, наконечники стрел и др. В Кокэле также иногда встречаются захоронения в подбоях; одинакова и неустойчивая ориентировка погребённых. Если это предположение верно, то оно способствует решению трёх важных, пока не решенных вопросов: 1) о судьбе населения кокэльской культуры, ассимилированного сначала алтайскими племенами, а затем уйгурами; 2) о причине столь длительного сохранения хуннской традиции в материалах «уйгурских» погребений в Туве, так как имеются основания считать население кокэльской культуры одной из групп северных хуннов; 3) о причине расположения катакомбных кладбищ около уйгурских городищ — они оставлены местным населением, которому могла быть поручена охрана оборонительных сооружений на северной границе Уйгурского каганата.
О том, что в VIII-IХ в.в. на территории Центральной Тувы проходили интенсивные процессы этнической ассимиляции, свидетельствуют подбойные захоронения с конём, исследованные Б. Б. Овчинниковой. Они должны были привести к образованию здесь смешанного населения, участие которого до сих пор не учитывалось в сложной системе взаимоотношений между алтае-телескими тюрками, чиками, уйгурами и енисейскими кыргызами. Еще до победы кыргызов над уйгурами часть этого населения переселилась в южные и частично центральные районы Минусинской котловины, где в VIII в. н.э. появляются подбойные погребения с конём, типологически близкие тувинским и продолжающие существовать здесь и в более позднее время — Уйбат II (С. В. Киселёв), Перевозинский чаа-тас (Л. П. Зяблин), Ибыргыс-кисте (Ю. С. Худяков), Сабинка I (Е. Д. Паульс), Кирбинский Лог (П. Г. Павлов). В истории Уйгурского каганата известна ситуация, возможно, имеющая отношение к появлению подбойных погребений в Минусинской котлови- не. В 751 г. была создана антиуйгурская коалиция, в которую под эгидой енисейских кыргызов вошли чики, карлуки, остатки тюрков-тугю и, вероятно, другие группы населения Саяно-Алтайского нагорья. Из среды союзных племён в середине VIII в. могли быть созданы военные поселения, охранявшие южные подступы к кыргызскому государству.
Глава 4. «Культура енисейских кыргызов» посвящена основным этапам развития культуры енисейских кыргызов, в том числе периоду так называемого «кыргызского великодержавия». Имеющиеся материалы позволяют выделить два этапа развития культуры енисейских кыргызов, предшествующих периоду «кыргызского великодержавия» — койбальский, VI-VII в.в. (по Л. Р. Кызласову — утинский) и копёнский, VIII-IX в.в.
Памятники койбальского этапа культуры енисейских кыргызов синхронны кудыргинскому этапу культуры алтае-телеских тюрков и характеризуются теми же признаками: отсутствием поясных наборов с бляхами-оправами, двукольчатых удил, «S»-видных псалий и других предметов, характерных для периода Второго тюркского каганата. К Койбальскому этапу относятся Сырский, Койбальский, Абаканский и другие ранние чаа-тасы Хакасии. В материалах этих памятников значительно слабее отразились связи с южными районами Саяно-Алтая, чем в последующее время. Видимо, это объясняется тем, что в VI-VII в.в. население Минусинской котловины, генетически связанное с таштыкцами, ещё сохраняло известную обособленность от других районов Центральной Азии и Южной Сибири. Памятники VII-VIII в.в., синхронные катандинскому этапу, на территории Минусинской котловины пока не выделяются в самостоятельную групп погребений. Можно предполагать, что в это время здесь продолжала развиваться традиционная культура ранних чаа-тасов, мало подверженная различного рода инновациям.
С VIII в. н.э. (копёнский этап) в культуре енисейских кыргызов происходят существенные изменения. Появляются серии вещей, ранее не встречавшихся в Минусинской котловине: поясные бляхи-оправы и ременные наконечники, тройники с вырезными лопастями и овально-фестончатые бляшки, сердцевидные бляхи-решмы и подпружные пряжки о язычком на вертлюге, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двукольчатые улила с «S»-видными псалиями, серебряные сосуды на поддоне и др. Большинство из них прямо сопоставимо с курайскими. К памятникам копёнского этапа относятся могильники Капчалы I (В. П. Левашова), Джесос, чаа-тас за Ташебой, Кызыл-Куль (Л. А. Евтюхова) и др. В материалах этих погребений впервые встречаются приемы оформления предметов, которые могут быть определены как этнически показательные для культуры енисейских кыргызов: удила с витыми стержнями, стремена с петельчатой приплюснутой дужкой, стремена с прорезной подножкой, тройники с вырезными лопастями, псалии с фигурными петлями и др. Наиболее яркий памятник копёнского этапа — Копёнский чаа-тас, основная часть которого относится к периоду господства Уйгурского каганата, а для кургана 2 установлена дата «около середины или даже второй половины IX века» (Б. И. Маршак). Материалы Копёнского чаа-таса отчетливо показывают высокую степень социальной дифференциации кыргызского общества во время подготовки и прохождения кыргызско-уйгурских войн.
В истории взаимоотношений между енисейскими кыргызами и уйгурами во второй половине VIII — первой половине IX вв. можно выделить три периода. Первый — утверждение господства уйгуров на севере Центральной Азии; второй — стабилизация отношений, вызванная равновесием сил; третий — утверждение господства енисейских кыргызов, кыргызско-уйгурские войны и победа енисейских кыргызов над уйгурами. В результате военных походов енисейских кыргызов после
840 года границы юс владений охватили огромную территорию — от верховий Амура на востоке до восточных склонов Тянь-Шаня на западе. В состав их владений вошли Тува, Алтай, Монголия, Восточный Туркестан. Родина енисейских кыргызов — Минусинская котловина, становится самой северной окраиной обширного государства. Широкое расселение кыргызов во второй половине IX в. вызвало распространение созданной ими культуры, представленной рядом локальных вариантов — минусинским, тувинским, алтайским, восточно-казахстанским, прибайкальским и красноярско-канским.
В месте исхода енисейских кыргызов — Минусинской котловине — в IX-X в.в. продолжает развиваться культура чаа-тас (минусинский вариант или уйбатский этап культуры енисейских кыргызов). К памятникам этого этапа относятся Уйбатский чаа-тас (Л. А. Евтюхова), погребения с трупосожжениями могильника Капчалы II (В. П. Левашова), курганы около г. Минусинска (Р. В. Николаев), могила «Над поляной» (А. А. Гаврилова), часть вещей Тюхтятского клада (Л. А. Евтюхова, С. В. Киселёв). Количество памятников этого времени в Минусинской котловине, по сравнению с копёнским этапом, меньше, что, видимо, объясняется переселением значительных масс кыргызского населения на территорию южных районов Саяно-Алтая и Центральной Азии.
Наибольшее количество кыргызских погребений IX-X в.в. исследовано в Туве (тувинский вариант). К ним относятся могильники Шанчиг (Л. Р. Кызласов); Тора-Тал-Арты (Л. Г. Нечаева); Хемчик-Бом II (Г. В. Длужневская); Дагылганныг и Кускуннуг (М. Х. Маннай-оол); Саглы-Бажи I и Кюзленги II (А. Д. Грач) и др. Точных повторений минусинских чаа-тасов в Туве неизвестно. Объясняться это может по-разному: нарушением этнической традиции, вызванным сменой политической ситуации в Центральной Азии; специфическим характером тувинских захоронений, представляющих, главным образом, погребения воинов; от- сутствием подходящего строительного материала; этнокультурными процессами, происходившими в инокультурном окружении в среде самих енисейских кыргызов на местах их нового расселения. Предметный комплекс из погребений с обрядом трупосожжения в Туве может считаться опорным при определении памятников енисейских кыргызов и в других районах их расселения в IX-X в.в.
На Горном Алтае памятников енисейских кыргызов известно немного (алтайский вариант), причем они датируются временем не ранее второй половины X в.: погребения по обряду трупосожжения в Яконуре (М. П. Грязнов) и в Узунтале (Д. Г. Савинов); а также отдельные случайные находки. Погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае — подкурганные, без каких-либо конструктивных элементов, напоминающих сооружения типа чаа-тас. В отличие от Тувы, они не образуют культурной целостности, что, вероятно, объясняется немногочисленностью находившегося здесь населения, вступившего в близкие контакты с алтае-телескими тюрками. На Западном Алтае погребения с трупосожжениями открыты на могильниках Карболиха VIII, Кара-Коба (В. А. Могильников, Э. М. Медникова, А. П. Уманский и др.), Новофирсово (Ю. А. Алехин). В Восточном Казахстане (восточноказахстанский вариант) близкие к кыргызским как по обряду погребения, так и по комплексу предметов сопроводительного инвентаря захоронения открыты в составе Зевакинского могильника (Ф. Х. Арсланова). В это же время отдельные кыргызские погребения появляются севернее Минусинской котловины (красноярско-канский вариант). К ним относятся часть Ладейского комплекса (В. Г. Карцов), погребения в Большемуртинском районе (Р. В. Николаев) и на Средней Ангаре (Н. П. Макаров, Н. Н. Дроздов, Н. Н. Идатчиков). В восточных районах расселения к культуре енисейских кыргызов (прибайкальский вариант) можно отнести одно из погребений Хойцегорского могильника (Ю. Д. Талько-Грынцевич) и погребение с обрядом трупосожжения (Е. В. Ковычев) около г. Чита, также как и алтайские, относящиеся ко времени не ранее второй половины X в. Помимо выделенных локальных вариантов, отдельные элементы культуры енисейских кыргызов (или влияние ах культуры) прослеживаются в Западной Сибири (Т. Н. Троицкая, В. А. Могильников, Ю. С. Худяков) и в Приамурье (Е. И. Деревянко, В. Е. Медведев).
Таким образом, археологические материалы фиксируют более сложную картину этнокультурных процессов, происходивших в IX-X в.в., чем это представлено в письменных источниках. Распространение енисейских кыргызов происходило не только в южном и юго-западном, но и в восточном и северном направлениях. Вслед за военными походами, часть кыргызского этноса расселялась на завоёванных землях и ассимилировалась в местной среде. Это привело к образованию ряда кыргызских субэтносов, обладавших как общими чертами культуры с культурой кыргызов Енисея, так и отличавшихся от неё и друг от друга специфическими деталями за счет адаптации к культурным особенностям местного населения. Представляющие эти субэтносы локальные варианты культуры енисейских кыргызов продолжали существовать и после завершения кыргызской экспансии, являясь основным источником распространения кыргызского влияния на южносибирские племена.
В этом контексте должен решаться и вопрос о «переселении» енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Археологические материалы (А. Н. Бернштам) показывают, что отдельные военные отряды енисейских кыргызов в IX-X в.в. могли проникать на Тянь-Шань и явиться здесь первыми носителями этнонима «кыргыз», что не снимает вопроса о формировании восточного субстрата в этногенезе тянь-шаньских киргизов, которое могло происходить в более позднее время и на более широкой территории.
Глава 5. «Культура племён кимако-кыпчакского объединения» посвящена самому позднему по времени образования государственному объединению на севере Центральной Азии — федерации кимако-кыпчакских племён с центром на Иртыше. Сложный характер кимако-кыпчакского объединения отразился в генеалогическом предании кимаков, записанном Гардизи (В. В. Бартольд). Пользуясь материалами этой легенды, можно выделить три этапа формирования кимако-кыпчакского объединения (Б. Е. Кумеков): первый этап связан со сложением основы кимако-кыпчакского объединения, происходившим в среде западных телеских племён; второй — с падением Уйгурского каганата, в результате которого какая-то часть уйгуров (или входивших в состав их государства племён) продвинулась на Иртыш; третий — с широким расселением кимако-кыпчакских племён и образованием государства кимаков, включившим в свой состав население сопредельных областей.
Ранний этап формирования археологической культуры кимаков, предшествующий падению Уйгурского каганата, известен очень мало, что является существенным препятствием в исследовании культурогенеза кимако-кыпчакских племён в целом. Памятники VII-VIII в.в. в Восточном Казахстане (Чиликты, Подстепное и некоторые другие) аналогичны катандинским. К VIII-IX в.в. относится курган 1 Орловского могильника (Ф. Х. Арсланова), по многим признакам сопоставимый с погребениями курайского этапа культуры алтае-телеских тюрков. К IX-X в.в. относится подавляющее большинство погребений прииртышских кимаков, которые образуют два локальных варианта — верхнеиртышский и павлодарский, и перспективе можно говорить о выделении омского варианта, смыкающегося с новосибирским вариантом сросткинской культуры.
Памятники IX-X в.в. на территории Восточного Казахстана (верхнеиртышский варианта) отражают культуру кимаков (йемеков) в центральном районе созданного ими этносоциального объединении. К ним относятся могильники Славянка, Юпитер, Кызыл-ту, Пчела (С. С. Черников); Зевакинский могильник (Ф. Х. Арсланова); и др. Наиболее крупный могильник на территории Павлодарского Прииртышья (павлодарский вариант) — Бобровский могильник (Ф. Х. Арсланова). Отдельные погребения, близкие кимакским, известны в более северных районах — Романтеевка к Изыбаш (В. П. Левашова); а также в Семиречье — Кызыл-Кайнар и Айпа-Булак (А. Г. Максимова), что соответствует сведениям письменных источников о продвижении сюда кимаков во второй половине — начале IX в.в. (Б. Е. Кумеков).
На востоке культура племён кимако-кыпчакского объединения включает в себя сросткинскую культуру, представленную рядом локальных вариантов (северо-алтайский, западно-алтайский, кемеровский, новосибирский). К северо-алтайскому варианту относятся Сросткинский могильник (М. Д. Копытов, М. Н. Комарова, С. М. Сергеев); Устъ-Большая Речка (М. Д. Копытов); Ближние Елбаны (М. П. Грязнов); Нечунаево и Мало-Панюшево (А. П. Уманский) и др. К западно-алтайскому варианту — Гилёво I, II, III, XI, ХII, ХIII; Карболиха VIII, IX (В. А. Могильников). К кемеровскому варианту — Новокамышенка и Камысла (А. К. Кузнецова); Ур-Бедари (М. Г. Елькин); Тарасово (Ю. М. Бородкин) и др. К новосибирскому варианту — поздние погребения Усть-Тартасского могильника (С. М. Чугунов); Ордынское и Старый Шарап (М. П. Грязнов); Олтарь (В. И. Соболев); ряд погребений на могильнике Сопка II (В. И. Молодин) и др.
Формирование локальных вариантов культуры прииртышских кимаков и сросткинской культуры происходило близким путем и явилось, результатом синтеза местных и пришлых компонентов: в верхнеиртышском варианте — алтае-телеского и уйгурского; в павлодарском — алтае-телеского, кыргызского и в меньшей степени уйгурского; в северо-алтайском — алтае-телеского и, возможно, уйгурского; в западно-алтайском — алтае-телеского и кыргызского; в кемеровском — алтае-телеского с преобладанием кыргызского; в новосибирском — алтае-телеского с преобладанием местных элементов. Устойчивое сочетание в различных комбинациях одних и тех же этнокультурных компонентов позволяет проследить последовательность образования локальных вариантов сросткинской культуры по всей территории её распространения. Общим для них был катандинский (алтае-телеский) компонент, на стадии оформления кимако-кыпчакского объединения трансформировавшийся (при участии уйгуров, а затем — енисейских кыргызов) в сросткинский. Сложение культуры племён кимако-кыпчакского объединения происходило в двух основных центрах — на Верхнем Иртыше и на Северном Алтае, причем северо-алтайское население испытало несомненное влияние со стороны верхнеиртышских кимаков. Отсюда, по бассейнам p.p. Оби и Иртыша, происходило распространение новых культурных традиций, которое привело к последовательному образованию локальных вариантов сросткинской культуры: павлодарского и омского (?) на Иртыше; кемеровского и новосибирского на Оби. По мере удаления к северу, исчезает уйгурский компонент, один из ведущих в культуре верхнеиртышских кимаков; и постепенно усиливаются проявления культурных традиций местных племён. В районах, соседних с территорией расселения енисейских кыргызов в IX-X в.в. (западно-алтайский и кемеровский варианты) несомненно участие кыргызского компонента.
Приведённые материалы позволяют ответить на вопрос о соотношении археологической культуры кимаков и сросткинской культуры. Культура собственно кимаков (йемеков) представлена погребениями Восточного Казахстана. Территория расселения племён, входивших в государственное объединение кимаков, охватывала области Западного и Северного Алтая, а также прилегающие районы юга Западной Сибири в пределах распространения сросткинской культуры. Поэтому имеются все основания говорить о кимакской (в широком, этнокультурном значении термина) принадлежности сросткинской культуры и о Сростках, как археологической культуре кимаков.
Глава 6. «Развитие культурных традиций по материалам южно-сибирских памятников второй половины I тыс. н.э.» посвящена типологическому анализу основных видов предметов сопроводительного инвентаря и выделению среди них этнически показательных комплексов. В диссертации рассматривается развитие предметов, связанных с человеком (серебряные сосуды, поясные наборы, лук и стрелы) и убранством верхового коня (сёдла, стремена, удила и псалии, уздечные наборы, подпружные пряжки). Общими исходными формами для южносибирского региона явились предметные серии катандинского этапа, продолжающие развиваться, начиная с VII-VIII в.в. до конца I тыс.н.э. Основной принцип их изменчивости во времени отражает процесс многолинейной эволюции, в ходе которой сложились культурно-дифференцирующие признаки выделенных археологических культур. Так, для культуры алтае-телеских тюрков были характерны серебряные сосуды «низких» пропорций, короткие щитовидные наконечники, лук «тюркского типа», трёхпёрые наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях, «S»-видные псалии с окончанием в виде «сапожка», гладкие бляхи-решмы, овально-фестончатые бляшки, «Т»-видные тройники с вырезными лопастями, подпрямоугольные пряжки с язычком на вертлюге и т.д. Для культуры енисейских кыргызов — серебряные сосуды «вытянутых» пропорций, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, трёхпёрые наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и серповидными прорезями в лопастях, стремена с приплюснутой петельчатой дужкой, стремена с прорезной подножкой, «8»-образные удила с окончанием звеньев в перпендикулярных плоскостях, бляхи-решмы с растительным орнаментом и петелькой для подвешивания, круглые тройники, пряжки с язычком на вертлюге вытянутых пропорций и т.д. Для культуры племён кимако-кыпчакского объе- динения — длинные ременные наконечники, лировидные подвески с круглой прорезью, лук «кимакского типа», трёхпёрые наконечники стрел без прорезей в лопастях, стремена с низкой невыделенной пластиной, «8»-образные удила с окончанием звеньев в одной плоскости, роговые псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста», бляхи-решмы с антропоморфными изображениями без петельки, «Т»-видные плоские тройники, пряжки с острым носиком, различного рода ажурные украшения и т.д. Наибольшее сходство в VIII-IХ в.в. прослеживается между материалами культуры алтае-телеских тюрков и енисейских кыргызов; в IX-X в.в. — культуры енисейских кыргызов и племён кимако-кыпчакского объединения, что объясняется основными направлениями этнокультурных связей между ведущими группами населения южносибирского региона в последней четверти I тыс. н.э.
Таким образом, каждая из раннесредневековых археологических культур Южной Сибири прошла свой путь формирования и развития, отражающий историю их носителей. Самая древняя из них — культура алтае-телеских тюрков — заканчивает своё существование к концу I тыс. н.э. На катандинском этапе алтае-телеские тюрки сыграли определённую роль в развитии культуры енисейских кыргызов и начальном этапе формирования культуры племён кимако-кыпчакского объединения. Енисейские кыргызы, последовательно развивавшие свою культуру с таштыкского времени и воспринявшие ряд культурных элементов от тюрков-тугю и алтае-телеских тюрков, достигли своего могущества, когда только завершилось формирование культуры племён кимако-кыпчакского объединения, большую роль в создании которого сыграли как уйгуры, так и племена, входившие в состав Уйгурского каганата. Относительная последовательность сложения раннесредневековых археологических культур и тесные этнокультурные связи между их носителями обеспечили общую преемственность культурогенеза и передачу различного рода культурных традиций в южносибирской среде на протяжении всего I тыс. н.э.
Часть III. Южная Сибирь в начале II тыс. н.э.
Глава 1. «Археологические памятники начала II тыс. н.э.» посвящена дальнейшему развитию культурных традиций, сложившихся в рамках археологических культур енисейских кыргызов и племён кимако-кыпчакского объединения.
Опорным памятником для оценки хронологического и территориального аспектов развития культуры енисейских кыргызов в начале II тыс. н.э. является могильник Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (А. Д. Грач), датировка которого определяется концом X — началом XI в.в. (Д. Г. Савинов, И. Л. Кызласов, Г. В. Длужневская). Принципиальное значение имеет вопрос о происхождении эйлиг-хемского комплекса, в котором сочетаются традиционные кыргызские элементы, представляющие дальнейшее развитие тувинского варианта культуры енисейских кыргызов, и новые виды железных изделий с геометрической системой орнаментации. Вопрос об истоках этих инноваций в культуре енисейских кыргызов, на наш взгляд, остаётся открытым. Геометрическая система орнаментации в предшествующее время встречается как в более западных, так и в более восточных, по отношению к территории расселения енисейских кыргызов, районах. Некоторые аналогии указывают на происхождение отдельных элементов кыргызской культуры начала II тыс. н.э. из сросткинской культуры IX-X в.в. (пряжки на длинных щитках, двухсоставные застёжки, крюки на подвижных кольцах, удила с большими внешними кольцами и др.). Но они не исчерпывают всего круга инноваций: остаётся целый ряд вещей (удила с «упором»; круглые пластинчатые псалии, крюки на пластинах, многочисленные железные предметы конской упряжи и др.), которые не имеют себе аналогий в памятниках предшествующего времени. Именно этот компонент, вытеснив традиционную основу, становится господствующим в культуре енисейских кыргызов XI-ХII в.в. По времени рас- пространения его можно было бы соотнести с найманами; однако, никаких других данных, кроме хронологического совпадения, для такого сопоставления пока нет. Археологическая культура найманов неизвестна. В целом, сложный характер эйлиг-хемского комплекса соответствует тому облику, который должна была приобрести культура енисейских кыргызов к концу X в., когда в результате широкой экспансии кыргызы столкнулись с разными культурными традициями, отдельные элементы которых были восприняты ими и нашли отражение в материалах могильника Эйлиг-Хем III.
Памятники эйлиг-хемского типа распространены в Южной Сибири неравномерно. Подавляющее количество их находится на территории Тувы (Уюк-Тарлык, Дагылганныг, Аймырлыг II, гр. III, Алды-Бель I, Кара-Тал VI и др.) и образуют здесь определённый культурный пласт. Поэтому можно предполагать, что формирование памятников эйлиг-хемского типа происходило на территории Тувы, где в процессе сужения государственных границ сконцентрировались все элементы кыргызского комплекса, как традиционные, так и приобретённые во время военных походов в период «кыргызского великодержавия». В других районах Саяно-Алтая находки памятников или материалов эйлиг-хемского типа единичны. Больше всего их обнаружено в красноярско-канском районе (погребение на р. Кане, Миндерла и др.).
В конце X в. происходит разделение кыргызского этноса: основная масса енисейских кыргызов вернулась в Минусинскую котловину, а какая-то их часть осталась в Туве (Л. Г. Нечаева, Н. А. Сердобов, Д. Г. Савинов). Судя по археологическим материалам, возвращение кыргызов на Средний Енисей происходило двумя волнами. Первая волна была связана с продвижением эйлиг-хемцев на север Минусинской котловины и по времени совпадает с перенесением столицы государства енисейских кыргызов в верховья р. Чулым, как об этом сообщает Гардизи, середина XI в. (В. В. Бартольд). Вторая волна переселения охватила всю Минусинскую котловину и привела к сложению вариантов культуры енисейских кыргызов XI-XII в.в. — тувинского и минусинского. К минусинскому варианту относятся такие памятники, как Кизек-Тигей, Хара-Хая, Све-тах, Оглахты, Самохвал и др.; к тувинскому — Малиновка, кург. I; Демир-Суг, кург. I; Ортаа-Хем II, кург. 3; Кокэль, кург. 17; Улуг-Бюк, кург. I и др. Выделение двух вариантов культуры енисейских кыргызов XI-ХII в.в. соответствует указанию письменных источников о существовании самостоятельных владений в составе государства енисейских кыргызов. Не исключено, что и в конце ХII — начале ХIII в.в. это нашло отражение в сложном наименовании «Кэм-Кэмджиут», под которым подразумевались группы енисейских кыргызов, жившие в Туве и в Минусинской котловине.
Дальнейшее развитие культуры енисейских кыргызов происходило на территории Минусинской котловины, где находится большинство памятников, выделяемых И. Л. Кызласовым под наименованием каменского этапа аскизской культуры (Каменка V, кург. 3; Быстрая, кург. I; Самохвал II, кург. I, 5 и др.), а также могильник Тербен-Хол (Ю. С. Худяков). Ограниченное количество погребений каменского этапа на Верхнем Енисее, по сравнению с Минусинской котловиной, вероятно, объясняется тем, что Тува, самый северный форпост Центральной Азии, раньше других районов вошла в сферу влияния зарождающейся монгольской государственности. После похода Джучи в 1207 г. культура енисейских кыргызов теряет своё значение и, очевидно, к концу ХIII в. прекращает существование.
В это же время на территории Восточного Казахстана, Северного Алтая и прилегающих районов юга Западной Сибири происходили сложные этнокультурные процессы, связанные с распадением кимако-кыпчакского объединения. Изучение этих процессов только начинается, поэтому пока можно фиксировать лишь отдельные формы их проявления в территориально разобщённых памятниках лесостепной полосы Южной и Западной Сибири. Количество погребений XI-ХII в.в. в Восточном Казахстане, по сравнению с IX-X в.в., резко сокращается; оформление найденных в них вещей отлично от предшествующих и близко к типовым формам предметов, получивших широкое распространение в начале II тыс. н.э. Отдельные реминисценции сросткинской культуры в это время прослеживаются в материалах памятников, расположенных севернее (усть-ишимская культура) и западнее бывшего кимако-кыпчакского объединения, о чём, например, свидетельствуют находки изделий, выполненных в ажурном стиле, на территории Приуралья и Нижнего Поволжья. Следует отметить, что в этих случаях речь идёт о распространении отдельных типов предметов, сигнализирующих о каких-то формах контактов, а не о сложении на их основе новых историко-культурных комплексов.
Перемещение отдельных групп населения по северной периферии кимако-кыпчакского объединения, а также появление здесь новых культурных традиций, прослеживается на материалах Северного Алтая, Томского и Новосибирского Приобья, где монографически исследовано несколько могильников начала II тыс. н.э. В Томском Приобье к ним относятся могильники Басандайка (К. Э. Гриневич, А. П. Дульзон, З. Я. Бояршинова) и Еловка I (В. И. Матющенко, Л. М. Старцева), выделенные в басандайскую культуру (В. А. Могильников). Один из ведущих компонентов басандайской культуры несомненно связан со Сростками.
На территории Северного Алтая памятников начала II тыс. н.э., связанных со сросткинскими, не обнаружено, что, скорее всего, следует объяснять уходом с этой территории племён, входивших в состав кимако-кыпчакского объединения. Материалы Осинкинского могильника XI-ХII в.в. говорят о существовании на Верхней Оби в это время достаточно многочисленной группы населения, обладавшего устойчивой, отличной от сросткинской, культурной традицией (Д. Г. Савинов). Наборы украшений из погребений Осинкинского могильника, и том числе ромбические лазуритовые подвески, находят себе наиболее близкие параллели в материалах могильника городского населения X-XI в.в. в Саркеле — Белой Вежи (О. А. Артамонова), связанного, по мнению исследователей, с гузо-печенежской средой. Каков был характер отношений между населением Северного Алтая и Дона в конце I — начале II тыс. н.э. — пока сказать трудно.
Сложная этнокультурная ситуация складывается в начале II тыс. н.э. в Новосибирском Приобье, где известны надмогильные сооружения усечённо-пирамидальной формы, сделанные из кусков дёрна и окружённые валом и рвом (Осинцево IV, Венгерово VII). Форма насыпи курганов венгеровского типа воспроизводит сырцовую кладку намогильных склепов типа кургана Олтарь (В. И. Соболев). Истоки традиции их сооружения, скорее всего, уходят на территорию Казахстана, где подобные памятники были известны в культуре прииртышских кимаков — совхоз № 499, кург. 9 (Е. И. Агеева, А. Г. Максимова). Можно предполагать, что в конце I тыс. н.э. практика изготовления подобных сооружений вместе с кимаками проникает на территорию Барабы, где трансформируется в кладку из нарезанных кусков дёрна, чем объясняется правильная усечённо-пирамидальная форма курганов венгеровского типа, воспроизводящая облик сырцовых сооружений. Указанные конструктивные особенности курганов венгеровского типа являются первым археологически зафиксированным свидетельством перемещения родственных групп населения в период распадения кимако-кыпчакского объединения.
Начиная с ХIII в. на территории всего Саяно-Алтайского нагорья появляются новые типы погребений, генетически не связанные с предшествующими. Они были выделены А. А. Гавриловой под наименованием могил «часовенногорского типа». Однако, как было установлено впоследствии, погребения могильника Часовенная гора входят в круг памятников позднего этапа культуры енисейских кыргызов, а все погребения «часовенногорского типа», несмотря на общее сходство, отличаются специфическими особенностями (Д. Г. Савинов). Поэтому пока наиболее приемлемым для этих памятников представляется обобщённое наименование «памятники кочевников начала II тыс. н.э.», изучение которых (классификация, типология, определение культурно-дифференцирующих признаков, выделение локальных вариантов и т.д.) должны составить тему самостоятельного исследования, как это сделано для памятников кочевников восточно-европейских степей (С. А. Плетнёва, Г. А. Фёдоров-Давыдов) и Приуралья (В. А. Кригер).
Таким образом, начало II тыс. н.э. — время распадения в Южной Сибири раннесредневековых археологических культур. Степень изученности каждой из них в этот период и, соответственно, возможности, проследить связанные с этим историко-культурные процессы, различны. Дальнейшая судьба алтае-телеских тюрков остается неясной. Культура енисейских кыргызов в Х-ХIII в.в. прошла длительный поэтапный путь развития, в наибольшей степени сохранив свои традиционные черты. Завершение культуры племён кимако-кыпчакского объединения, в отличие от енисейских кыргызов, носило относительно единовременный характер. Явно «центробежные» тенденции распространения элементов сросткинской культуры говорят о продвижении ее носителей в разном направлении; в том числе — и в более западные районы евразийских степей. В настоящее время трудно сказать, насколько сходство отдельных элементов культуры показательно в этногенетическом отношении, но сопричастность их носителей к событиям начала II тыс. н.э. (типа «цепной миграции» племён начала XI в.) сомнения не вызывает.
Глава 2. «Развитие некоторых форм предметов сопроводительного инвентаря в начале II тыс. н.э.» посвящена анализу тех изменений, которые претерпели традиционные элементы материальной культуры в начале II тыс. н.э. Основные сложности изучения культурогенеза в этот период заключаются в том, что: 1) интенсивный характер перемещения различных групп населения в это время привел к значительному усложнению этнической карты по всей территории степной Евразии; 2) распадение раннесредневековых археологических культур повлекло за собой потерю сложившихся культурно-дифференцирующих признаков и этнических параметров для их определения; 3) появление новых типов памятников и культурных традиций было связано с культурогенезом областей, находившихся за пределами Южной Сибири и весьма слабо изученными в археологическом отношении. Объективный характер этих трудностей в изучении культуры населения Южной Сибири в начале II тыс. н.э. позволяет отметить только основные тенденции её развития: 1) появление новых культурных традиций — инновации (рассмотрение их выходит за рамки настоящей работы); 2) развитие на новом качественном уровне традиционных элементов, существовавших в Южной Сибири во второй половине I тыс. н.э. — новации; 3) воспроизведение культурных элементов, бытовавших в Южной Сибири в первой половине I тыс. н.э. — реминисценции.
В качестве примера развития традиционных элементов в диссертации проведён типологический анализ эволюции седла, стержневых псалий и сложносоставного лука. В числе реминисценций отмечены серьги на изогнутом стержне и в виде «знака вопроса»; поясные бляхи с петлей и гривны с петлеобразными изгибами; удила без перегиба и круглые полусферические бляхи-умбоны; ярусные наконечники стрел; колчанные крюки с крыловидно оформленной верхней частью и др. Рассмотрение этих материалов показывает, что в культуре населения Южной Сибири начала II тыс. н.э. воспроизводились формы предметов, характерные для первой половины I тыс. н.э. Подобная «цикличность» появления, впервые отмеченная для некоторых таштыкских материалов А. А. Гавриловой, может объясняться тем, что во вре- мя развития раннесредневековых археологических культур где-то на «втором плане» продолжали существовать и более ранние культурные традиции, возродившиеся к жизни с выходом на историческую арену их носителей.
Проведенный анализ предметов сопроводительного инвентаря показывает, что развитие их в Южной Сибири в начале II тыс. н.э. носило сложный и многолинейный характер, где тесно переплетались различные культурные традиции, начало формирования которых относится к разным историко-генетическим пластам. Поэтому вряд ли целесообразно оценивать изменения во внешнем облике материальной культуры населения Южной Сибири на рубеже I и II тыс. н.э. однозначно: как смену одной культурной традиции («древнетюркской») — другой («монгольской»). Очевидно, эти процессы, как и любые процессы аккультурации, были более сложными и взаимопроникающими. Система доминирования новых культурных традиций сложилась но ранее ХШ-ХIV в.в., хотя и она была пронизана элементами прежних археологических культур, многие из которых сохранились вплоть до этнографической современности.
В Заключении, как итог проведённого исследования, на территории Южной Сибири выделяются этнокультурные ареалы на пяти хронологических уровнях: VI-VII в.в. (период Первого тюркского каганата); VII-VIII в.в. (период Второго тюркского каганата); VIII-IX в.в. (период Уйгурского каганата); IX-X в.в. (период так называемого «кыргызского великодержавия»); XI-ХII в.в. (период распадения раннесредневековых этносоциальных объединений). Последовательное наложение выделенных этнокультурных ареалов (древнетюркского, алтае-телеского, кыргызского, уйгурского, кимако-кыпчакского, курыканского, найманского) показывает динамику исторического развития этих народов на протяжении второй половины I — начала II тыс. н.э.
В пределах каждого из этнокультурных ареалов (ЭКА) концентрировались определённые культурные и этнические традиции; и в этом отношении выделение их имеет важное этногенетическое значение. Уже сейчас можно говорить о том, что этногенез многих народов Сибири был не только ассимиляцией местных и южных компонентов в результате процессов «тюркизации», а исторически связан с конкретными ЭКА эпохи раннего средневековья, которые сыграли большую роль в становлении, а в ряде случаев явились «колыбелью» будущих сибирских народностей. Так, с ЭКА алтае-телеских тюрков связываются ранние этапы этнической истории южных алтайцев и западных тувинцев; с ЭКА кимако-кыпчакских племён — северных алтайцев, барабинских татар, частично южных хантов, и, по-видимому, якутов; с ЭКА енисейских кыргызов — хакасов, киргизов, западных тувинцев и якутов; с ЭКА уйгуров — тувинцев и чулымских тюрков; с ЭКА курыкан — якутов и западных бурят; с ЭКА найманов — алтайцев и ряда групп населения Казахстана и т.д. Изучение этих процессов выходит за рамки настоящей работы и составляет одну из наиболее актуальных задач будущих этногенетических и историко-культурных исследований.
Основные положения диссертации изложены в следующих работах:
1. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Изд. ЛГУ, Л., 1984, 176 с. с илл.2. Наскальные изображения Центральной Азии и Южной Сибири (Некоторые общие вопросы изучения) — Вест. ЛГУ, № 20, сер. истории, языка и литературы, вып. 4. Л., 1964, с. 139-145.3. Вопросы изучения петроглифов древнетюркского времени Центральной и Средней Азии — В кн.: «Филология и история тюркских народов (Тезисы докладов)». Л., 1967, с. 69-70.(48/49)4. Основные этапы этногенеза народов Саяно-Алтая по археологический данным. — В кн.: «Происхождение аборигенов Сибири и их языков (материалы межвузовской конференции)». Томск, 1969, с. 138-141.5. Погребение с бронзовой бляхой в Центральной Туве. — КСИА, вып. 119. М., 1969, с. 104-108.6. Осинковский могильник XI-ХII в.в. на Северном Алтае. — В кн.: «Тезисы докладов, посвященных итогам полевых археологических исследований в 1970 году в СССР». Тбилиси, 1971, с. 304-306.7. К археологии Восточного Алтая. — В кн.: «Археология и краеведение Алтая (Тезисы докладов конференции)». Барнаул, 1972, с. 43-46.8. Об изменении этнического состава населения Южной Сибири по данным археологических памятников предмонгольского времени. — В кн.: «Этническая история народов Азии». М., 1972, с. 255-266.9. Погребение с серебряным кубком . — УЗ ТНИИЯЛИ, вып. ХVI. Кызыл, 1973, с. 218-222.10. К вопросу этногеографии севера Центральной Азии в предмонгольское время. — В кн.: «Проблемы отечественной и всеобщей истории», вып. 2. Л., 1973, с. 23-28.11. К этнической принадлежности сросткинской культуры. — В кн.: «Происхождение аборигенов Сибири и их языков (Материалы Всесоюзной конференции)». Томск, 1973, с. 189-192.12. Этнокультурные связи населения Саяно-Алтая в древнетюркское время. — В кн.: «Тюркологический сборник 1972 года». М., 1973, с. 339-350.18. О границах государства енисейских кыргызов в IX-X в.в. — В кн.: «Проблемы этногенеза народов Сибири и дальнего Востока (Тезисы докладов Всесоюзной конференции)». Новосибирск, 1973, с. 91-92.(49/50)14. Караванные пути Южной Сибири. — В кн.: «Бартольдовские чтения». М., 1974, с. 49-51.15. К выделению ранних и поздних элементов в культуре Пазырыкского времени. — В кн.: «Ранние кочевники Средней Азии и Казахстана (Тезисы докладов конференции)». Л., 1973, с. 49-52.16. Кыргызско-кимакские связи в IX-X вв. — В кн.: «Этнические и историко-культурные связи тюркских народов СССР (Всесоюзная тюркологическая конференция)». Алма-Ата, 1976, с. 92-95.17. К вопросу о хронологии и семантике изображений на плитах оград тагарских курганов (по материалам могильников у горы Туран). — В кн.: «Южная Сибирь в скифо-сарматскую эпоху». Кемерово, 1976, с. 57-72.18. Расселение кимаков в IX-X вв. по данным археологических источников. — В кн.: «Прошлое Казахстана по археологическим источникам». Алма-Ата, 1976, с. 94-104.19. Из истории убранства верхового коня у народов Южной Сибири (II тыс. н.э.). — СЭ, № 1, 1977, с. 31-48.20. О памятниках «часовенногорского типа» в Южной Сибири. — В кн.: «Проблемы археологии и этнографии», вып. I. Л., 1977, с.90-99.21. Южная Сибирь. — В кн.: «Первобытная периферия классовых обществ до начала Великих географических открытий». М., 1978, с. 128-145.22. Этнокультурные связи енисейских кыргызов и кимаков в IX-Х вв. — В кн.: «Тюркологический сборник 1975 года». М., 1978, с. 209-225.23. О длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии. — Вестн. ЛГУ, № 14, сер. истории, языка и литературы, вып. 3. Л., 1978, с. 35-40.24. О завершающем этапе культуры ранних кочевников Горного Алтая. — КСИА, вып. 154. М., 1978, с. 48-55.(50/51)25. Об этническом аспекте образования раннеклассовых государств Центральной Азии в эпоху раннего средневековья. — В кн.: «Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий (Тезисы докладов областной конференции)». Омск, 1979, с. 41-45.26. Тюркские погребения Барабинской степи. — В кн.: «Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий (Тезисы докладов областной конференции)». Омск, 1979, с. 62-66 (соавт. В. И. Молодин).27. Об основных этапах развития этнокультурной общности кыпчаков на юге Западной Сибири. — В кн.: «История, археология и этнография Сибири». Томск, 1979, с. 53-72.28. Памятники енисейских кыргызов на Горном Алтае. — В кн.: «Вопросы истории Горного Алтая». Горно-Алтайск, 1960, с. 161-169.29. Могильник Урбюн III и некоторые вопросы археологии Тувы скифского времени. — В кн.: «Археология Южной Сибири». Кемерово, 1960, с. 107-109.30. Новые материалы по истории сложного лука и некоторые вопросы его эволюции в Южной Сибири. — В кн.: «Военное дело древних племён Сибири и Центральной Азии». Новосибирск, 1981, с. 146-162.31. Об этническом определении археологических памятников эпохи средневековья. — В кн.: «Методологические аспекты археологических и этнографических исследований в Западной Сибири». Томск, 1981, с. 96-99.32. Погребения тюркского времени из могильника Преображенка-3 (Центральная Бараба). — В кн.: «Проблемы Западносибирской археологии. Эпоха железа». Новосибирск, 1981, с. 123-137 (соавт. В. И. Молодин, В. С. Елагин).33. Древнетюркская эпоха в истории Южной Сибири (основа периодизации). — В кн.: «Сибирь в прошлом, настоящем и будущем», вып.(51/52)III, Новосибирск, 1981, с. 24-27.34. Антропоморфные изваяния и вопрос о ранних тюрко-кыргызских связях. — В кн.: «Тюркологический сборник 1977 года». М., 1981, с. 232-248.35. Историко-культурные связи енисейских кыргызов с племенами Прибайкалья. — В кн.: «Проблемы археологии и этнографии Сибири (Тезисы докладов к региональной конференции)». Иркутск , 1982, с. 121-123.36. Локализация алатов в древнетюркское и предмонгольское время. — В кн.: «Проблемы археологии и перспективы изучения древних культур Сибири и Дальнего Востока (Тезисы докладов)». Якутск, 1982, с. I2I-I22.37. Древнетюркские курганы Узунтала (к вопросу о выделении курайской культуры). — В кн.: «Археология Северной Азии», Новосибирск, 1982, с. 102-122.38. Древнетюркские изваяния Узунтальской степи. — В кн.: «Историческая этнография. Традиции и современность» («Проблемы археологии и этнографии», вып. II). Л., 1983, с. 155-163.39. К вопросу о связях енисейских и тянь-шаньских киргизов. — В кн.: «Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции “Культура и искусство Киргизии”». Л., 1983, с. 28-29.40. Погребальные сооружения южносибирских племён в конце I тыс. до н.э. — В кн.: «Археологические памятники лесостепной полосы Западной Сибири». Новосибирск, 1983, с. 21-30.41. Об одной традиции в искусстве звериного стиля (к вопросу о местном компоненте). — В кн.: «Скифо-сибирский мир (Тезисы докладов второй археологической конференции)». Кемерово, 1984, с. 135-137.42. К этнической истории уйгуров на территории Южной Сибири. —(52/53)В кн.: «Этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий (Тезисы докладов областной научной конференции)». Омск, 1984, с. 90-93.43. Сибирские реалии подовецких каменных изваяний. — В кн.: «Древние культуры юга Сибири и Дальнего Востока». Новосибирск, 1984, с. 115-145. (Статья опубликована также: «Central Asiatic journal», 1986, № 3-4, vol. 30, s. 115-122).44. Енисейские кыргызы и курыканы (к вопросу об историко-культурных связях). — В кн.: «Проблемы реконструкции в этнографии (Сборник научных статей)». Новосибирск, 1984, с. 55-62.45. Этнокультурные ареалы Южной Сибири в эпоху раннего средневековья (вторая половина I тыс. н.э.). — В кн.: «Проблемы археологии степей Евразии (Советско-венгерский сборник)». Кемерово, 1984, с. 46-54.46. Новые материалы по эпохам бронзы и раннего железа в Центральной Барабе. — В кн.: «Археологические исследования в районах новостроек Сибири». Новосибирск, 1985, с. 75-103 (соавт. Н. В. Полосьмак).47. Основные этапы этнической истории алатов. — В кн.: «Историческая этнография» («Проблемы археологии и этнографии», вып. 3). Л., 1985, с. 30-39.48. Скифские курганы Узунтала. — В кн.: «Скифская эпоха Алтая (Тезисы докладов к конференции)». Барнаул, 1986, с. 10-13.49. Первые этнонимы в этнической истории Южной Сибири и вопросы их археологической идентификации. — В кн.: «Проблемы этногенеза и этнической истории аборигенов Сибири». Кемерово, 1986, с. 18-28.50. Погребения в каменных ящиках Южной Сибири конца I тыс. до н.э. — возрождение традиции или миграция? — В кн.: «Смены(53/54)культур и миграции в Западной Сибири». Томск, 1987, с. 37-40.51. Бийская группа памятников. — В кн.: «Исторические чтения памяти М. П. Грязнова (Тезисы докладов областной научной конференции)». Омск, 1987, с. 119-122.52. О социальном аспекте исследования некоторых погребений Минусинской котловины (по материалам Среднеенисейской экспедиции 1985 г.). — В кн.: «Задачи советской археологии в свете решений XXVII съезда КПСС (тезисы докладов Всесоюзной конференции)». М., 1987, с. 220-222.
|