С.В. Панкова
К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими.
Изваяния, о которых пойдёт речь, — происходящие из Минусинской котловины Улу-Кыс-Таш, Кижи-Таш и ненинская стела (рис. 1; 2, 1). Улу-Кыс-Таш и Кижи-Таш до сегодняшнего дня не сохранились. По сведениям П.С. Палласа и Г.И. Спасского ещё в середине XVIII в. они стояли рядом (возможно, на кургане) в районе деревни Аскиз на юге Хакасии, а в первой половине XIX в. их видели лежащими на земле (Паллас, 1778, с. 501; Спасский 1857, с. 124). Й.Р. Аспелин познакомился с этими памятниками в 1887 г. уже в самом Аскизе, где одно изваяние использовалось в качестве ступени у входа местной церкви, а другое лежало на школьном дворе. По воспоминаниям стариков, как пишет Й.Р. Аспелин, камни раньше стояли перед церковью (Appelgren-Kivalo, 1931, р. 17).
В 20-х гг. XX в. М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер, собиравшие сведения об изваяниях Минусинской котловины, уже не обнаружили аскизские стелы (Грязнов, Шнейдер 1929, с. 90). С тех пор судить о каждой из них можно лишь по описаниям П.С. Палласа, а также по прорисовкам и комментариям Г.И. Спасского и Й.Р. Аспелина. Рисунки Г.И. Спасского выглядят более подробными, но они, вероятно, менее достоверны (рис. 1, 1б, 2б) (Спасский, 1857, табл. I). Прорисовки Й.Р. Аспелина, изданные X. Аппельгрен-Кивало, отражают памятники уже сильно разрушенные, и часть изображений на них не читается (рис. 1, 1а, 2а) (Appelgren-Kivalo 1931, abb. 211, 212).
Таким образом, Улу-Кыс-Таш и Кижи-Таш утрачены, их прорисовки очень неясны, первоначальное положение стел неизвестно. В такой ситуации объективно судить об этих памятниках довольно сложно. Ясно, что они значительно отличаются от других изваяний и не характерны для Минусинской котловины.
Ненинская стела впервые была упомянута М.П. Грязновым в статье 1950 г. в качестве аналогии к аскизским. По его сведениям она происходила из деревни Синявино в Туве. Впоследствии выяснилось, что это сообщение ошибочно: на самом деле изваяние привезли в Минусинский музей из пещеры, расположенной на левом берегу р. Нени в верховьях р. Уйбат (Кызласов, 1960, с. 159).
Стела представляет собой уплощённый каменный блок размером 0,7×0,3×0,13 м с рельефными изображениями на двух соседних гра-
(86/87)
нях. На широкой стороне расположена фигура человека с сосудом в двух руках и ногами, сложенными «калачиком»; верхняя часть стелы с изображением лица отломана. На центральной грани внизу представлена сцена охоты, а на узкой боковой стороне изваяния — изображения птицы, «булавообразного» предмета, лука с колчаном и едва намеченной человеческой фигурки. Верхняя часть этой грани также обломана (рис. 2, 1).
Изваяния из Аскиза выполнены на четырёхгранных блоках и с трёх сторон покрыты изображениями. Описания исследователей, видевших аскизские стелы, дают дополнительные сведения об изображениях, неразличимых на прорисовках. Свидетельство П.С. Палласа о двугорбых верблюдах на правой грани Улу-Кыс-Таш убеждает, что на полустёртом рельефе изображены именно эти животные, а не лошади или олени, как можно предположить по неясным рисункам (Паллас, 1778, с. 501).
Г.И. Спасский прежде всего называет породу камня — красный песчаник. Центральная фигура Кижи-Таш описана как «грудное (погрудное — С.П.) изображение... человека, держащего в правой руке нечто кругловатое, а в левой, у самой груди, цилиндрический сосуд». В числе изображений на правой грани стелы названы «птичка над треугольником, пересечённым двумя поперечными чертами» и «обращенное вправо какое-то животное», не отмеченные другими авторами. При дальнейшем описании этого изваяния Г.И. Спасский упоминает «стоящего человека с огромным луком» перед животным, изображенным внизу левой грани. При характеристике Улу-Кыс-Таш говорится о молодой женщине, на голове у которой «небольшая шапочка», а в левой руке «может быть, чашка, не вполне изсеченная или от времени потерявшая первоначальный вид». Наверху левого бока «головка с неясным изображением рук и прочих частей тела; ниже конь...» (Спасский, 1857, с. 24,125) (рис. 1, 1).
Упомянутые Г.И. Спасским изображения птицы и лучника на Кижи-Таш, возможно, свидетельствуют, что это изваяние и ненинская стела — памятники одного рода. Сообщение о породе камня — красном песчанике — объясняет плохую сохранность изображений.
X. Аппельгрен-Кивало в комментариях к тексту Й.Р. Аспелина упоминает о технике изображений: в основном они на 4-5 мм возвышаются над поверхностью стел, однако во многих местах «излишняя поверхность вокруг изображений... углублена так сильно, что они очень выступают над общим фоном». Автор отмечает, что оба изваяния производят впечатление незавершенных, «полуготовых» («halbfertigen») и что они сильно разрушены (Appelgren-Kivalo, 1931, р. 17-18).
(87/88)
Культурная принадлежность рассматриваемых изваяний впервые была предложена Л.Р. Кызласовым, который отнес их к таштыкской культуре (Кызласов, 1960). Это мнение осталось в литературе и до последнего времени никем не оспаривалось. Только в 1999 г. А.Ю. Борисенко и Ю.С. Худяков отметили, что нет оснований считать минусинские стелы таштыкскими (Борисенко, Худяков, 1999, с. 13).
Очевидно, что проблема появления этих памятников в Минусинской котловине ещё не решена. Внимание к ним сегодня усилено серьезными изменениями во взглядах на таштыкскую культуру — её существенным омоложением и иным соотношением с культурой енисейских кыргызов, чем представлялось ранее (Амброз, 1971; Вадецкая, 1999>). Как показывают последние исследования, «таштыкское» время отчасти совпадает с «кыргызским»: поздние склепы сосуществуют с кыргызскими захоронениями, а возможно и тюркскими погребениями с конем (Вадецкая, 1995, с. 170-171; 1999, с. 198, 200; Панкова — в печати).
Очевидное сходство минусинских стел с рядом древнетюркских изваяний, а также их единичное появление в Минусинской котловине ставит под сомнение отнесение рассматриваемых памятников к таштыкской культуре. К сожалению, А.Ю. Борисенко и Ю.С. Худяков, отвергая таштыкскую принадлежность изваяний, не привели более развёрнутой аргументации. Они присоединяются к мнению Л.А. Евтюховой, включившей стелы в число тюркских изваяний Минусинской котловины (Борисенко, Худяков, 1999, с. 13; Евтюхова, 1952, с. 96).
Основное отличие минусинских изваяний от древнетюркских — обилие дополнительных изображений. С другой стороны, плохая сохранность аскизских песчаниковых стел, на которых в конце XIX в. изображения практически не читались, позволяет предполагать, что подобные памятники существовали и в районах обычного распространения тюркской скульптуры — в Монголии, Туве, на Алтае и т.п., однако не были отмечены в период, когда на них ещё можно было что-нибудь разобрать. Известно, что в XVIII-XIX вв. Минусинская котловина исследовалась значительно активнее, чем соседние территории.
Утрата аскизских изваяний — двух из трёх интересующих нас стел — естественно, затрудняет их понимание. Однако на мой взгляд необходимо ещё раз обратиться к этим памятникам и рассмотреть их более подробно.
Первая попытка интерпретации аскизских изваяний была предпринята Г.И. Спасским, который назвал Кижи-Таш изображением «мёртвого человека» (Спасский, 1857, с. 124). Й.-Р. Аспелин видел в образах
(88/89)
Рис 1. 1 — Улу-Кыс-Таш; 2 — Кижи-Таш (а — прорисовки Й.Р. Аспелина; б — прорисовки Г.И. Спасского).
(89/90)
на боковых гранях изваяний изображения занятий покойных («Beschaftigungen der Verstorbenen»). Он впервые сравнил флаг всадника на Кижи-Таш с Сулекскими изображениями (Appelgren-Kivalo, 1931, p. 17).
М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер в своде минусинских изваяний 1929 г. отметили, что аскизские стелы не характерны для этой территории и отнесли их приблизительно к началу эры (Грязнов, Шнейдер, 1929, с. 90). В работе 1950 года М.П. Грязнов, впервые привлекая ненинскую стелу в качестве аналогии аскизским, особо отметил технику изображений, «не встреченную более ни на одном другом памятнике в Сибири», и сравнил её с техникой изображений оленных камней. По М.П. Грязнову, сосуд в руках человека и положение ног «калачиком» на Улу-Хыс-Таш и ненинской стеле сближает эти памятники с тюркскими изваяниями. Флаг на Кижи-Таш аналогичен флагам «енисейских писаниц тюркского времени». Котлы, подобные изображённому на ненинской стеле, известны в памятниках Минусинской курганной и таштыкской культур. В результате М.П. Грязнов предположительно относит изваяния «ко времени около нашей эры или несколько позднее» и предлагает считать их «ранней формой каменных баб тюркского типа» (Грязнов, 1950, с. 148).
Вскоре минусинские изваяния привлекли внимание Л.Р. Кызласова, который рассмотрел возможность появления каменной скульптуры в таштыкском искусстве. Он особо отметил изваяние с реки Малая Есь с изображением лица, подобным таштыкским гипсовым маскам (рис. 2, 4-5).
Л.Р. Кызласов указал на минусинское, а не тувинское происхождение ненинской стелы, исправив ошибку М.П. Грязнова. Осмотрев это изваяние лично, он убедился в одновременности «дополнительных» мелких образов изображению основной человеческой фигуры. Связав изображения котла и кубка ненинской стелы с таштыкскими сосудами на поддонах, Л.Р. Кызласов предположил, что и этот памятник относится к таштыкской культуре. В результате им был выстроен генетический ряд от гипсовых масок к малоесинской маскоподобной каменной личине и далее к ненинской стеле. Аскизские изваяния по аналогии с последней (техника и бюстовое, погрудное изображение) также были включены в круг таштыкских.
Нельзя не отметить, что если малоесинская личина действительно очень похожа на некоторые маски из склепов (рис. 2, 4-5), то ненинская стела не является продолжением этого «ряда». Расположение изображений на стелах, техника исполнения и сами представленные на них
(90/91)
образы показывают, насколько различны эти памятники (рис. 2, 1, 4).
Каменные изваяния, по Л.Р. Кызласову, выполняли ту же функцию сохранения облика умершего для участия в «церемонии его почитания», как и маски. Однако в отличие от масок изваяния не укладывались в склепы, а устанавливались в каком-то «святилище» на длительный срок, что говорит о них как о памятниках, посвящённых «особо отличившимся» или знатным лицам (Кызласов, 1960, с. 157-160). Вероятно поэтому они не встречаются возле склепов или на поминальниках.
По наличию изображений, находящих аналогии с «кыргызскими» рисунками Сулекской писаницы и древнетюркской скульптурой, изваяния отнесены Л.Р. Кызласовым к последнему, камешковскому этапу таштыкской культуры, согласно его периодизации. На этом этапе, по Л.Р. Кызласову, происходило переоформление таштыкской культуры в кыргызскую, а захоронения производились не в склепах, а в индивидуальных камерах. Не рассматривая вопрос о справедливости выделения Л.Р. Кызласовым камешковского этапа, отметим, что он не связывал изваяния непосредственно со склепами, а включил их в число переходных, более поздних памятников. Таким образом понятие «таштыкских» изваяний было условным и не совсем точным с самого его появления в литературе.
Идея о происхождении древнетюркской скульптуры от таштыкских масок вызвала справедливые сомнения Я.А. Шера (Шер, 1966, с. 32). Отмеченные Я.А. Шером сходство древнетюркских изваяний со скифскими и «глубокая древность образа воина с сосудом... и оружием...» не позволили ему согласиться с предположением Л.Р. Кызласова (Шер, 1966, с. 32-33).
Мнение Л.Р. Кызласова о таштыкской принадлежности изваяний поддержал Д.Г. Савинов, однако предложил иной метод их датировки и интерпретации.
По Д.Г. Савинову, минусинские стелы занимают как-бы промежуточное положение между оленными камнями и древнетюркскими изваяниями, сочетая признаки тех и других «примерно в равной степени». Такие аналогии позволяют говорить о центральноазиатских истоках образов минусинских изваяний (Савинов, 1981, с. 238; 1984, с. 45).
«Дополнительные» изображения минусинских стел Д.Г. Савинов сопоставил с т.н. «повествовательными» сценами древнетюркских изваяний. По его предположению «повествовательные сцены» (понятие, сформулированное Д.Г. Савиновым) могли выполнять роль текстов-эпитафий в период до появления руники, и поэтому имеющие их изваяния могут считаться наиболее ранними, относящимися к периоду Первого
(91/92)
Каганата. «Поздние» признаки минусинских стел «ещё повествовательны и не сложились окончательно в древнетюркский изобразительный канон» (Савинов, 1984, с. 45; Кляшторный, Савинов, 1994, с. 100).
Появление изваяний, близких древнетюркским, в Минусинской котловине объясняется «общей субстратной основой раннекыргызской и раннетюркской культур» (Савинов, 1984, с. 47) и соотнесением таштыкской культуры склепов с раннетюркским владением Цигу (Савинов, 1981, с. 248). Таким образом, по мнению Д.Г. Савинова, таштыкские стелы являются важным источником для представления о ранних тюркских изваяниях, возможно, не сохранившихся или пока не известных нам на основных территориях их распространения.
Можно сказать, что отнесение минусинских изваяний к таштыкской культуре было предположительным и в некоторой степени условным. Оно не столько определяло их культурную принадлежность, сколько являлось попыткой как-то объяснить эти необычные памятники. Очевидные же аналогии среди петроглифов и изваяний тюркского времени не позволяли говорить о характере минусинских стел, т.к. точная датировка древнетюркской скульптуры и наскальных изображений и сегодня вызывает много вопросов. В этой ситуации минусинские изваяния, а вернее одно из них — ненинская стела с сосудами таштыкского облика, сама стала отправной точкой при выделении ранней группы тюркских изваяний.
Изображения кубка и котла на ненинской стеле послужили единственным прямым основанием для отнесения изваяний к таштыкской культуре.
Кубковидные сосуды традиционны для Минусинской котловины с сарагашенского этапа. Позднее они представлены в таштыкских памятниках на всем протяжении культуры. Среди керамики из кыргызских захоронений кубки также известны, но их находки единичны (Евтюхова, 1948, рис. 12; Кызласов, 1981, рис. 28, 24). В погребениях с конём древнетюркского времени такая посуда не встречается, хотя керамика в них вообще редка (Овчинникова, 1990, с. 61). Металлические, в частности серебряные, кубки известны в тюркское время и бывают изображены на изваяниях (Кызласов, 1969, рис. 3; Шер, 1966, рис. 40-41, 43, 46 и др.).
Что касается котлов на поддонах с вертикальными ручками, то такие сосуды (в основном керамические, редко — железные) лучше всего представлены в таштыкских склепах, среди которых есть и поздние, уже современные «кыргызским» могилам (Арбан, Тепсей, с. 2; Соколовский, с. 3). Керамические котловидные сосуды распространены и в кокэльских памятниках Тувы (Вайнштейн, 1970, табл. III).
(92/93)
рис. 2. 1 — Ненинская стела (по Кызласову, 1960); 2 — Восточный Казахстан (по Appelgren-Kivalo, 1931); 3 — Курай IV (по Овчинниковой, 1990); 4 — изваяние с р. Малая Есь (по Кызласову, 1960); 5 — таштыкская маска, Барсучиха IV с. 4 (по Вадецкой, 1999).
(93/94)
Отметим, что на ненинской стеле изображен котёл с безусловно прорезным поддоном (рис. 2, 1), что характерно в первую очередь для металлических сосудов. Бронзовые котлы на прорезных поддонах известны в хуннских погребениях и одной из могил Кокэльского могильника (Руденко, 1962, рис. 29б; Боковенко, Засецкая, 1993, рис. 4, 5; Давыдова, 1996, табл. 72, 35; Вайнштейн, Дьяконова, 1966, рис. 80). Железные котлы на поддонах, в том числе прорезных, встречаются в тюркских захоронениях Тувы и Алтая (Киселёв, 1949, табл. L, 23; Овчинникова, 1990, с. 62; рис. 32: 7-9, табл. 11) (рис. 2,3). В публикации С.В. Киселёва такой сосуд показан без прорезей, однако при его описании говорится о котле «на коническом прорезном поддоне» (Киселёв 1949: 303), так же он зарисован А.А. Гавриловой. [1]
Таким образом, на ненинской стеле могли быть изображены сосуды как таштыкские, так и тюркские металлические. Только из-за нахождения памятника в Минусинской котловине первый вариант казался предпочтительнее.
Рассмотрим другие изображения ненинского изваяния. Сложенные «калачиком» ноги основной фигуры точно повторяют известные семиреченские варианты (рис. 2, 2), а также находят аналогии в Туве и Монголии, как уже было отмечено (Грязнов 1950: 158; Шер 1966: рис. 120). Подобный приём ни разу не встречен в безусловно таштыкских памятниках, что позволяет говорить о заимствовании образа. Подобные ненинской профильные фигуры птиц, преобладающие в Семиречье, свидетельствуют о том же (рис. 2,2; Шер 1966: рис. 106, 107, 109). Дополнительным сходством ненинского и семиреченских изваяний является отсутствие изображений пояса и оружия, что не позволяет датировать их более конкретно.
«Булавообразные» предметы, аналогичные ненинскому, изображены на тувинских изваяниях с берегов Торгалыка и Ак-Чааты (рис. 3, 1, 3). Они показаны заткнутыми за пояса, имеющие характерные бляхи катандинского типа. Оба тувинских изваяния выполнены на четырёхгранных блоках плоским рельефом, как и минусинские стелы. Отметим, что изображения поясных наборов катандинского типа позволяет относить эти памятники уже к периоду II Тюркского каганата (Гаврилова 1965: 65; 105).
Булавовидный предмет может быть трактован как изображение рукояти плети или стека с шаровидным навершием. По сообщению
(94/95)
А.П. Бородовского, подобные предметы встречаются в средневековых захоронениях Сибири (Бородовский 1993, с. 180-181). По мнению П.П. Азбелева «булавообразный» предмет представляет собой неверно отражённую композицию типа «мусат+каптаргак» тюркских изваяний. [2] Действительно, на ряде изваяний каптаргак — один или в сочетании с оселком — располагается также на правом боку фигуры (рис. 3,2; Евтюхова, 1952, рис. 12, 17, 31; Кубарев В.Д., 1984, рис. 48, 121, 151 и др.).
Таким образом аналогии изображений ненинской стелы с древнетюркской каменной скульптурой очевидны.
Сцена охоты на центральной грани изваяния напоминает петроглифические изображения. Сюжет охоты пешего лучника на оленя был распространён с эпохи бронзы до средневековья. Стиль изображения также не позволяет отнести композицию к конкретному промежутку времени. Однако крупные, почти в человеческий рост, луки М-образной формы, один из которых изображен в рассматриваемой сцене, распространяются только с хуннского времени, существуя до позднего средневековья (Худяков, 1993). Конкретные изображения летящих и «впившихся» стрел также характерны для рисунков, относимых к началу — первой половине I тысячелетия н.э., таштыкских и более поздних средневековых гравировок (Дэвлет, 1995, с. 11-15, рис. 1-3; Appelgren-Kivalo, 1931, abb. 77-79; 97; Грязнов, 1979, рис. 59-61; Вадецкая, 1986, табл. XI, 2; Марьяшев, Горячев, 1998, рис. 219, 221).
Изображение собаки-«жучки» с закрученным вверх хвостом, очень близкое ненинскому, известно на безусловно средневековом рисунке Сулекской писаницы (Appelgren-Kivalo, 1931, abb.76).
Следует особо отметить гравировки тюркского времени на Алтае (рис. 3, 4-6), а также профильный рисунок оленя на одном из древнетюркских изваяний Юстыда (рис. 3, 7), во многом аналогичные ненинскому изображению. Исходя из последних можно предполагать, что и сцена охоты на ненинской стеле относится к этому периоду.
Таким образом, большинство образов ненинской стелы позволяют относить её к тюркскому времени. Если считать изображённый на стеле кубок таштыкским, то можно уточнить, что это изваяние появилась в период, когда на Енисее ещё возводились таштыкские склепы. В таком случае ненинская стела дополнительно подтверждает наличие периода сосуществования таштыкских и «классически кыргызских» памятников. О том, насколько длительным был этот период, пока сказать невозможно.
(95/96)
На аскизских стелах какие-либо таштыкские признаки отсутствуют. Представленные на них образы связаны с древнетюркскими изваяниями и петроглифами тюркского времени, в том числе Сулекскими (рис. 4, 1-3).
На левой грани Кижи-Таш изображен всадник с трёхлопастным флагом, на правой — такое же знамя. Отнесение к тюркскому времени фигур всадников с флагами обычно не вызывает сомнений. По мнению Э.С. Самашева знамя является «основным диагностическим элементом, позволяющим выделить древнетюркский пласт наскальных изображений» (Самашев, 1992, с. 174). Подобные изображения известны достаточно широко — на берегах Лены, в Монголии, на Алтае, в Восточном Казахстане и Киргизии (Семиречье) и связаны с распространением тюркских элементов культуры. Отличие Минусинских изображений в том, что всадники держат флаги и копья наперевес, а не вертикально (рис. 4, 1, 3).
На правой грани Улу-Кыс-Таш показаны копытные — верблюды, как утверждали видевшие памятник исследователи. Изображения верблюдов также принято относить к тюркскому времени или «кыргызскому» периоду на Енисее. Э.Б. Вадецкая называет их в ряду новых, отличных от таштыкских сюжетов петроглифов (Вадецкая, 1986, с. 159). Изображёния верблюдов часто располагаются рядом с рисунками всадников с флагами и распространены на тех же территориях.
Вереница верблюдов с Улу-Кыс-Таш находит ближайшую аналогию в Ортаа-Сарголе (Тува), где изображён караван груженых вьюками и связанных поводом животных (рис. 4, 4). М.А. Дэвлет предположительно отнесла эту композицию к монгольскому времени, однако отметила, что её точная датировка затруднительна (Дэвлет, 1982, с. 102, табл. 30). Фрагмент подобной сцены представлен на Сулекской писанице (рис. 4, 2). Изображение верблюда известно на берестяном туеске из кургана 9 Уйбатского чаатаса (Евтюхова, 1948, с. 171, рис. 24).
Сулекские средневековые изображения как принадлежащие кыргызам обычно датируются VII-IX вв. (Евтюхова, 1948, с. 103), VI-X вв. (Кызласов, 1960, с. 91) и даже VII-ХII вв. (Самашев, 1992, с. 179). Начальные даты в предложенных датировках зависят от времени, к которому тот или иной автор относит начало кыргызской культуры по археологическим материалам. В таштыкских памятниках никак не представлены ни верблюды, ни копья, ни трёхлопастные флаги. Таким образом, на сегодняшний день, судя по «петроглифическим» сценам аскизских изваяний, их корректнее относить к «кыргызскому» времени.
(96/97)
Рис. 3. 1, 3 — по Кызласову, 1969; 2 — по Евтюховой, 1952; 4 — по Сперанскому, 1974; 5 — по Кубареву, 1999; 6 — по Марьяшеву и Горячеву, 1998; 7 — по Кубареву, 1984.
(97/98)
Сочетание разных сюжетов на Улу-Кыс-Таш и Кижи-Таш делает эти памятники уникальными. Однако некоторые из представленных на них изображений по отдельности встречаются на тюркских изваяниях. Так лук и колчан на боковых гранях Кижи-Таш находят близкие аналогии на древнетюркском изваянии с р. Хемчик (рис. 4, 5). Выразительные «чёлки» на прорисовках Г.И. Спасского могут отражать причёски или головные уборы с фигурным передним краем, характерные для многих тувинских изваяний (рис. 4, 5, 7; Кызласов, 1969, рис. 26-27; Евтюхова, 1952, рис. 20, 21, 24-26 и др.).
Показанные на аспелинских рисунках аскизских стел изображения ушей, «перешедших» на боковые грани изваяний, также встречаются на тюркских памятниках Тувы (рис. 3, 3, Кызласов, 1969, рис. 2, 1), как и характерные складки вокруг рта с прорисовки Кижи-Таш Г.И. Спасского (рис. 4, 6; 3, 7; Евтюхова, 1952, рис. 3, 5, 7 и др.; Кубарев, 1984, с. 25, 48, 122 и др.)
Фигурки «младенцев» с сосудами в руках на боковых гранях аскизских стел действительно напоминают некоторые «дополнительные» сцены на тюркских изваяниях, особенно на памятнике из Мунгу-Хайрхан-Ула, которое по изображениям сабли и кинжала датируется VII-VIII вв. (Грач, 1958, с. 155; рис. 2). Д.Г. Савинов считает его наиболее поздним из известных тюркских изваяний с «дополнительными» сценами (Савинов, 1984, с. 58).
Судя по приведённым аналогиям, рассматриваемые минусинские изваяния были изготовлены не раньше ряда древнетюркских. Неопределённость, связанная с датировками последних, и обобщённое отнесение «кыргызских» петроглифов к широкому временному промежутку пока не дают возможности говорить о возрасте минусинских стел конкретнее. Вместе с тем приведённый обзор аналогий не позволяет считать их таштыкскими. Кроме того, индивидуализированный характер древнетюркских изваяний, посвящавшихся, согласно письменным источникам, конкретным знатным лицам, предполагает, что и минусинские стелы связаны скорее с погребёнными в индивидуальных могилах, нежели с кем-то из захороненных в «общем» склепе.
В вопросе интерпретации минусинских памятников интересно мнение С.Г. Кляшторного об изваяниях как дарах покойному «своих» балбалов, символизирующих души убитых врагов. Комментируя надпись Третьего Уйбатского памятника, в которой упомянут «балбал тюркского хана», он предлагает перевод этого отрывка как «балбал, пожалованный тюркским ханом». При этом изготовить памятник могли уже на месте. Вместе с тем С.Г. Кляшторный не исключает, что «тре-
(98/99)
Рис. 4. 1-3 — Сулек (по Appelgren-Kivalo, 1931); 4 — Ортаа-Саргол (по Дэвлет, 1982); 5 — Тува (по Кызласову, 1969); 6 — по Кубареву, 1984; 7 — по Евтюховой, 1952.
(99/100)
тий Уйбатский памятник, самый крупный из известных в Хакасии, принадлежал не кыргызу, а знатному тюрку (наместнику?), так как погребения с изваяниями и балбалами не были свойственны древнекыргызскому погребальному обряду» (Кляшторный, 1978, с. 252-253).
Учитывая нехарактерность рассматриваемых изваяний для Минусинской котловины, возможно также считать их «погребальными дарами» знатным кыргызам или тюркам, проживающим в Минусинской котловине, где хорошо представлены памятники типа погребений с конём (Евтюхова, 1948; Левашова, 1952, с. 129-135; Худяков, 1979; Нестеров, 1999; Скобелев, 1999; Тетерин, 1999).
Улу-Кыс-Таш и Кижи-Таш находят больше аналогий на территории Тувы, а ненинская стела — в Семиречье. Можно предположить происхождение заказчика-тюрка (или мастера?) этих изваяний из указанных областей.
Таким образом, рассмотренные изваяния современны ряду тюркских памятников. Они относятся к периоду существования в Минусинской котловине культуры Енисейских кыргызов. Ненинская стела, возможно, несколько старше аскизских. Одновременность некоторых склепов «кыргызским» памятникам допускает появление изваяний, подобных тюркским, в позднеташтыкское время, однако нет оснований считать их таштыкскими. Вместе с тем культурная принадлежность изваяний не может быть названа и кыргызской из-за их уникальности в Минусинской котловине и распространения большинства аналогий за пределами этой территории. В целом корректнее считать минусинские изваяния «формами каменных баб тюркского типа», периферийными по отношению к большинству памятников.
[1] Благодарю Э.Б. Вадецкую, познакомившую меня с карандашной зарисовкой котла из архива А.А. Гавриловой.
[2] Устное сообщение П.П. Азбелева.
Литература. ^
(100/101)
Вадецкая Э.Б. Писаницы. // Памятники археологии [Археологические памятники] в степях Среднего Енисея. Л., 1986.
(101/102)
Паллас П.-С. Путешествие по разным провинциям Российского государства. Том III, пол. 1. 1772 и 1773 гг. Перев. В. Зуева. СПб.
(102/103)
Список сокращений. ^
ЗРГО — Записки Русского Географического Общества
ИЛАИ — Известия Лаборатории археологических исследований. Кемерово
КСИЭ — Краткие сообщения Института этнографии
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР
МЭ — Материалы по этнографии, Л.
СА — Советская археология
ТС — Тюркологический сборник, Л.
ТТКАЭЭ — Труды Тувинской Комплексной Археолого-Этнографической экспедиции
|