С.Г. Кляшторный
Древнетюркская надпись на каменном изваянии из Чойрэна.
В 1928 г. в Академию наук СССР из Учёного комитета МНР поступили четыре фотографических снимка с общим видом кургана в каменистой пустыне и «каменной бабы» на его вершине. На передней части фигуры с трудом просматривались знаки древнетюркского рунического письма. Фотографии были переданы С.Е. Малову, а в 1933 г. он получил от Ц.Ж. Жамцарано рисунок надписи. В 1936 г. С.Е. Малов опубликовал её предварительное чтение и перевод [20, с. 251-259]. К сожалению, изображения оказались совершенно неудовлетворительны. Различимы были далеко не все знаки, но даже заметные кое-где «полустёртые буквы» исследователь не стал приводить в публикации. [1] Естественно, это не могло не отразиться на чтении. Надпись казалась слишком фрагментарной, чтобы привлечь чей-либо интерес, а сам С.Е. Малов уже не возвращался к ней в своих сводных работах. Справедливость общего забвения предстояло проверить, и в августе 1968 г., во время командировки в Монголию, автор получил такую возможность.
Памятник. ^
Курганы на южном склоне горы Сансар-Ула, в 180 км на юго-восток от Улан-Батора и в 15 км на северо-восток от нынешней железнодорожной станции Чойрэн, являются, по замечанию В.А. Обручева, «последней колонией» древних могил, выдвинутых с севера в Гоби [27, с. 76]. На одном из них и стояло изваяние с надписью, хранящейся с 1929 г. в Центральном государственном музее МНР (Улан-Батор) (рис. 1).
Изваяние высечено из буровато-серого гранита. Его общая длина — 132 см, ширина — 41 см, ширина лица — 37 см, наиболь-
(90/91)
Рис. 1.
Каменное изваяние из Чойрэна на месте первоначального нахождения.
шая толщина камня (на уровне рта) — 22 см. По своим иконографическим особенностям изваяние не выходит из круга древнетюркских каменных скульптур и относится к тому их типу, для которого характерно изображение только головы или лица человека при полном отсутствии каких-либо иных деталей [8, с. 54; 41, с. 26]. Голова выделена из монолита и смоделирована объёмно, показаны шея и плечи. Лицо мужское, монголоидное, с чётко намеченными линиями ушей, бровей, носа, рта и усов с загнутыми вверх концами, слабо показана небольшая клиновидная борода, причёска не обозначена. Перед нанесением надписи передняя часть тулова была грубо подтёсана. Обычно этот тип древнетюркских изваяний датируется VI-VIII (VI-VII) вв. [41, с. 45].
Судя по фотографиям 1928 г., опубликованным С.Е. Маловым, курган с изваянием был довольно велик и сооружен наброской крупных каменных обломков. Сооружение каменных курганов подобных масштабов завершилось в гунно-сарматское время, за несколько столетий до появления здесь древнетюркских памятников, и потому очевидно, что изваяние с надписью найдено не in situ. Перемещение тяжёлого гранитного монолита на древний курган, расположенный над старым путём караванов и перекочёвок из Гоби в Хангай (в по-
(91/92)
следние столетия здесь проходил Ургинско-Калганский тележный тракт), никак не связано с первоначальным назначением намогильного памятника и само по себе представляется загадочным.
Тамги. ^
Начальная строка Чойрэнской надписи обозначена двумя тамгами. Тамга в начале надписи обычна для рунических памятников Монголии и Енисея, она как бы входит в состав надписи [33, с. 65] (рис. 2, 1).
Возникновение и семантическая эволюция тамги у кочевых племён Центральной Азии, прежде всего тюркских и монгольских, связаны с зарождением и развитием института собственности на скот. Основное значение этого слова в большинстве тюркских языков — «тавро, знак собственности, которым клеймится скот» [31, стб. 1003-1004; 6, с. 729]. Только в этом значении зарегистрирован термин и в наиболее древних памятниках — енисейских надписях: tamqaly jylqy ‘скот, отмеченный клеймом’, tamqa at ‘клеймёная лошадь’ [21, с, 49, 73-74].
Все известные источники, в той или иной мере сохранившие древнетюркскую традицию, засвидетельствовали употребление тамг как родовых или племенных знаков собственности. Так, Махмуд Кашгарский (XI в.) пишет о тамгах огузских племён: «Все эти знаки являются клеймами их скота и лошадей, и при смешении животных каждый род (батн) по этим приметам узнаёт при осмотре свою скотину и лошадей» [24, с. 310]. [2] Вместе с тем тамга превращается в родо-племенной символ [24, с. 309; 42, с. 32; 32, с. 88-89; 17, с. 53-54; 29, с. 301-303]. Обе эти функции тамги сохранили у тюркских и монгольских племён и народов вплоть до недавнего времени [3, с. 408-421; 35; 13, с. 43-49; 7, с. 39-40; 37].
В созданных тюркскими племенами государствах Центральной Азии и Южной Сибири (VI-IX вв.), а вслед затем и в тюркских государствах Средней Азии наряду с родо-племенными тамгами появились новые категории знаков. Так, Л.Р. Кызласов рассматривает тамги, известные по енисейским руническим памятникам, как лично-семейные эмблемы крупных феодалов, наследственных владетелей шести феодальных уделов [18, с. 104-118; 19, с. 38-49].
Больше отвечает современному состоянию знаний о древнетюркской геральдике мнение А. фон Габэн: «Остаётся неясным, была ли тамга общей для всего племени, или этим знаком метила свою собственность отдельная семья, причём у близкородственных семей она модифицировалась внесением небольших изменений» [49, с. 542]. Здесь же исследовательница отмечает, что, как следует из текстов (в частности, Огуз-наме), в социальной практике роль термина вышла за пределы обозначения «простого знака собственности» и тамга
(92/93)
Рис. 2.
1 — чойрэнские тамги; 2 — тамга по памятникам Бильге-кагана и Кюль-тегина; 3 — тамга ашидэ в «Танском обозрении» (два варианта).
превратилась в непременный и всеобщий атрибут семьи или племени. Появились знаки должностных лиц, официальные знаки государственной власти, а вместе с ними и соответствующие термины: tamγačy ‘хранитель [государственной] печати’ [22, с. 426], beg tamgasy ‘печать бега, правителя’ [43, с. 241-268].
Позднее различались al tamγa ‘красная печать должностного лица’ и altun tamγa ‘золотая печать хана’ [31, стб. 1004]. Встречаются упоминания сакральных или магических тамг [46, с. 323-356].
Вероятно, термин «тамга» перестал удовлетворительно определять функционально различные категории знаков. Во всяком случае, в надписи уйгурского кагана Баян-чора (747-759) три отдельных знака в навершии памятника названы иначе (belgüm ‘мои знаки’ [57, с. 23; 50, табл. 63]. Позднее появляется термин nišan [10, с. 359].
Особый интерес для изучения этой группы терминов представляет руническая надпись на обломке скалы, обнаруженная в 1949 г. А.П. Окладниковым и Н. Сэр-оджавом на горе Тэвш-уул (хребет Арц-Богдо, Гобийский Алтай) [4; 36; 26].
В 1968 г. я имел возможность ознакомиться с памятником, хранящимся ныне в Институте истории АН МНР (Улан-Батор). Знаки процарапаны достаточно чётко и двумя строками обрамляют вырезанное в центре камня изображение тамги. Палеографически надпись может быть датирована VIII в. В тексте упомянута «личная печать Йагыз-чора» (jaγyz čor tuγraγy). Предполагалось, что слово «тугра», часто упоминаемое в сельджукских и османских текстах в значении «монограмма султана», впервые засвидетельствовано Махмудом Кашгарским (XI в.): «Тугра — печать или монограмма хана по-огузски; тюрки не знают этого слова, и я не знаю его происхождения» [54, с. 462]. В контексте надписи термин связан с изображённым ниже знаком, который может рассматриваться как личный знак (герб, монограмма?) названного в надписи знатного лица. Следует оговорить, что тугра, как это следует из всех позднейших текстов и комментариев к ним, всегда личный, а несемейный или родовой знак хана. Теперь очевидно, что в древнетюркской геральдике и сфрагистике наличествовало несколько категорий личных, лично-семейных, родовых и племенных знаков, различие в значении и употреблении которых ещё далеко не прояснено.
Одна из двух тамг Чойрэнского памятника — схематическое изображение горного козла — достаточно хорошо известна. Этот
(93/94)
знак высечен в навершиях памятников Кюль-тегина (рис. 2, 2), на Асхетской плите, в навершии Онгинского памятника (в сочетании с тамгами его героя). [3] Еще В.В. Радлов назвал его «ханской тамгой» [30, табл. 9], но определение знака как родовой тамги второй тюркской династии (682-744) является более полным.
Вторая тамга Чойрэнской надписи среди известных нам изображений тамг тюркского времени не встречена, хотя её основные элементы — полукружие на «ножке» и зигзаг с закругленными изломами — отнюдь не уникальны [40, с. 239]. Впрочем, отсутствие петроглифических свидетельств вполне окупается свидетельством единственного аутентичного источника, который воспроизвёл очертания древнетюркских тамг.
В 804 г. один из историографов танской династии составил краткое «обозрение» всех документов, включённых в династийные анналы танской эпохи. В 852 и 961 гг. это сочинение было пополнено новыми разделами, охватывающими документы более позднего времени, и получило известность под названием «Танское обозрение» (см. [12, с. 98, 132; 53, с. 453]).
Одним из самых ранних документов, сохраненных «Обозрением», оказался интендантский реестр VIII в., составленный имперскими ремонтёрами, которые скупали лошадей у тюркских племён Центральной Азии. Реестр, использовавшийся как практическое руководство при покупке лошадей, содержит список и несколько стилизованные рисунки тамг 36 племён. Девятнадцатым в списке названо племя ашидэ, пасшее своих лошадей к северу от Иньшаньских гор.
Конские пастбища на север от Иньшаня начинались у южных отрогов Хангая, где-то невдалеке от Чойрэна, так как в Южной Гоби пасут не лошадей, а верблюдов. Само по себе это обстоятельство не представляло бы интереса для нашей темы, если бы не помещённый здесь же, в «Обозрении», рисунок тамги ашидэ (два варианта) — зигзаг с закруглёнными изломами и полукружие с двумя диакритическими черточками внутри изгиба [4] (рис. 2, 3).
Идентификация второй чойрэнской тамги и тамги ашидэ по основным элементам не вызывает сомнений. Зеркальный поворот зигзага особого значения не имеет: на лошадином крупе тамга ориентирована в зависимости от того, каким клеймом она прижигается — «прямым» или «зеркальным». Очевидна также некоторая стилизация книжного воспроизведения тамги: в одном из вариантов наполовину «сокращён» зигзаг, в другом исчезла соединительная черта между зигзагом и полукружием.
Более существенно разнится книжный рисунок от лапидарного изображения двумя диакритическими чертами внутри полукружия. Это отличие связано с закономерностями изменения основной тамги (прототипа), которой в данном случае является чойрэнская тамга. Лично-семейные тамги изменяются при переходе к следующему
(94/95)
поколению наследников, исключая наследника, имеющего правовое преимущество: к нему тамга переходит без изменений [35, с. 18; 34, с. 4]. Но из текста цитированного источника следует, что здесь речь идёт о родовой или племенной тамге. В таком случае различия возникают либо при воспроизведении одной из родовых тамг, которая является вариацией общеплеменной тамги, либо при воспроизведении тамги одного из колен рода, также варьирующей общеродовой знак [7, с. 39; 13, с. 43].
Было бы трудно с достаточной уверенностью определить ашидэ как род или как племя. Вместе с ашина это родовое объединение было знатнейшим в Тюркском каганате; своим предком ашидэ считали одного из «древних каганов» [56, с. 332]. Весьма вероятно, что первоначально ашина и ашидэ вместе составляли дуальную эндогамную систему, столь хорошо известную у тюркских и монгольских народов [11, с. 77-95; 1, с. 143-144]. Отношения свойства между ними фиксируются и в интересующую нас эпоху.
Вожди ашидэ носили титул иркин (эркин), обычный для племенных вождей в Тюркском каганате [53, с. 139, 350]. Вместе с тем их особое положение определялось родством с династией; не случайно один из иркинов ашидэ носил титул тегин ‘князь из царского рода, принц’ [53, с. 136]. Известна и далеко зашедшая сегментация родовой группы ашидэ: в «Танском обозрении» упомянуты да ашидэ и баянь ашидэ; их тамги отличаются от тамги ашидэ [53, с. 453].
Для конца VII-VIII вв., вероятно, было бы правильнее говорить об ашидэ как об одном из племён каганата, которое вместе с ашина было основной военно-политической опорой тюркской династии. Именно вожди ашидэ стали инициаторами освободительного восстания тюрков (679-682) [53, с. 157]. После трёх лет жестокой и трагической борьбы тюркские племена покончили с пятидесятилетним господством Танской империи.
Надпись. ^
Надпись врезана в переднюю часть изваяния. Многие знаки не сохранились, но, по мнению польского тюрколога Э. Триярского, обследовавшего памятник в 1962 г., 10 из них могут быть восстановлены, что, впрочем, не снимает значительных трудностей дешифровки [59, с. 169-170]. В 1968 г. акад. Б. Ринчен издал фотографию надписи, которой, однако, невозможно воспользоваться из-за плохого качества изображения и исказившей некоторые знаки ретуши [58, с. 39]. Практически более или менее полное чтение стало возможно только после тщательного визуального изучения подлинника под разными углами освещения; результаты такого изучения представлены на рис. 3.
Надпись состоит из 72 зарегистрированных знаков в шести строках, расположенных не всегда последовательным бустрофедоном. Не оказалось возможным чтение нескольких знаков в начале первой строки, в начале и конце шестой строки, совершенно стёртых или
(95/96)
Рис. 3.
Чойрэнская надпись (рисунок).
повреждённых. Хотя палеографически надпись не отличается от больших орхонских памятников тюркского времени, однако выполнена она значительно менее тщательно; отсутствует и орфографическая унифицированность. Надпись сделана явно без предварительной подготовки текста и разметки стелы, столь характерных для больших памятников (рис. 4). Она как бы записана со слов автора на первой подходящей для письма крупной каменной плоскости, найденной исполнителем.
Транскрипция:
[1] ...ilig yt(t)y säbin baryn,
[2] älteris qaγanqa
[3] tun bilga
[4] tun jägän irkin
[5] jäti qa adyrylmaz tutunuz da
[6] toň [uquq] ... [i]tdim yrqučun [?] äb aγyl bana...
Перевод:
[1] ...государь [меня] послал: «Радуйся и иди!» — [он сказал]
(96/97)
[2] От Эльтериш-кагана
[3] [вы] Тун-бильге,
[4] Тун-йеген-иркин
[5] вы, семь сородичей, смотрите не отделяйтесь же!
[6] Я, Тонь[юкук], [государство?] привёл в порядок (создал). Ради предсказания (? ради моего предвидения? за мои советы?) дома и загоны для скота мне...
Рис. 4. Чойрэнская надпись (фото).
Замечания: стк. 1. Первые знаки можно читать и как окончание предыдущего слова — -lig. Тогда следует переводить «...он послал»; стк. 2. Как и в енисейских памятниках, глагол adyryl- употреблён здесь при дательном падеже объекта (qaγanqa) [21, с. 12]; стк. 5. Сочетание adyrylmaz tutunuz — скорее разговорная, чем литературная, форма и в древних памятниках ещё не отмечалось. Однако другое чтение практически исключено. В более буквальном переводе: «Не поддавайтесь на отделение; старайтесь удержаться от отделения». Вообще же эта форма типична для тюркских языков [16, § 842]. Прочтение второго слова в строке как aqa ‘старший брат’ здесь маловероятно, так как это монгольское слово проникло в тюркский и вытеснило там общеупотребительное eči ~ ečü несколько позднее [48, т. 1, с. 137-138]. Скорее здесь следует видеть известное по древнетюркским и древнеуйгурским памятникам qa ‘родственник, родич’, обычно употребляемое в парном словосочетании qa qadaš [10, с. 399]. Изолированное употребление qa здесь, возможно, обусловлено отсутствием места; стк. 6. Сочетание yrqučun с фонетической ассимиляцией послелога (učun вместо üčün) не вполне понятно. Слово yrq ‘предсказание, пророчество, гадание’ здесь, быть может, означает «совет» или «план действий». Глагол it- в древнетюркских надписях обычно употребляется в сочетании со словами äl или bodun в значении «устраивать, приводить в порядок государство или народ, создавать государство, управлять государством, народом» [25, с. 82-83].
(97/98)
События. ^
С.Е. Малову принадлежат две оправдавшие себя догадки о характере надписи: а) надпись не имеет отношения к изваянию, которое было использовано лишь как материал для письма; б) надпись не является эпитафией [20, с. 252-255]. Анализ обеих тамг показал, что надпись относится к эпохе второго Тюркского каганата (682-744) и принадлежит вождю из племени ашидэ. Текст называет имя автора надписи и имя кагана, которому он служил в момент создания памятника.
Вождь восставших против китайского гнёта тюрок тудун Кутлуг-чор, принадлежавший к боковой ветви каганской династии, провозгласил себя каганом возрожденного «эля тюркского народа» и принял тронное имя Эльтериш-каган в 682 г. Командующим его войском, ближайшим советником и сподвижником кагана стал один из влиятельных вождей ашидэ — Тоньюкук [14, с. 202-205]. Через несколько десятилетий, напоминая наследникам Эльтериш-кагана о своих заслугах, Тоньюкук рассказывал об этих первых, самых трудных годах войны за независимость на юге Гобийской пустыни: «[6] Так как Небо даровало мне мудрость, то сам я и принудил (упросил) его стать каганом. „С мудрым Тоньюкуком в качестве бойла бага таркана [7] да буду я Эльтериш-каганом!” — [сказал он]. Много [каган] тогда сразил китайцев на юге, киданей на востоке, огузов на севере. А я был его товарищем по знанию, его товарищем по славе» [22, с. 61].
После 687 г. война на юге Гоби прекратилась. Военные действия были перенесены на север — началась война за Отюкенскую чернь (совр. Хангай), старый центр тюркских земель в Монголии, занятый после падения первого Тюркского каганата (630 г.) племенами токуз-огузов. Разгромленные Тоньюкуком в битве на р. Толе, огузы признали власть тюркского кагана и уступили ему господство в Отюкенской черни.
Стратегическое положение этого района было исключительно выгодным. От линии китайских пограничных укреплений он был отделён пустыней, труднопроходимой для китайской пехоты, но легко преодолеваемой тюркской конницей в осенние и зимние месяцы. Непосредственная близость к землям азов, чиков, кыргызов, киданей, татабы, не обладавших тогда столь же сильным и хорошо организованным войском, как тюрки, ставила под контроль «кагана Отюкенской черни» не только всю Монголию, но и прилегающие области Южной Сибири и Юго-Западной Маньчжурии. Обильные травой и водой пастбища Орхона, Толы и Селенги благоприятствовали развитию скотоводческого хозяйства. Поэтому Тоньюкук в числе своих главных заслуг перед каганской династией и тюркским народом упоминает и то, что именно он, «мудрый Тоньюкук, избрал местом жительства землю Отюкен» [22, с. 61].
Война за независимость и возрождение тюркского эля кончилась в 687-688 гг. занятием Отюкена, а в ноябре 691 г. умер основатель государства — Эльтериш-каган. Чойрэнская надпись, установленная
(98/99)
на южной границе Хангая еще при жизни Эльтериша, относится, следовательно, к периоду 688-691 гг. и может считаться самой ранней датируемой древнетюркской надписью, первым письменным памятником второго Тюркского каганата.
Как и большая надпись Тоньюкука из Баян Цогта, Чойрэнская надпись начинается и завершается apologia pro vita sua, хотя и несравненно более скромной. Тоньюкук здесь лишь подчёркивает особое доверие к нему кагана в деле и щедрость в наградах. Основное же содержание надписи — политическая прокламация, обращённая к новым вассалам кагана, с настоятельным призывом сохранить верность своему сюзерену.
Среди них — «семь сородичей», упоминание которых позволяет установить коррелятивную связь Чойрэнского памятника с тем разделом Онгинской надписи, где описаны синхронные события (стк. 4-5). Оценивая военную ситуацию накануне перехода тюрок из Гоби в Хангай, т.е. до 687 г., Онгинская надпись называет главным врагом тюрок на севере «среди бегов огузов семь мужей», которые благодаря действиям отца автора надписи, Элетмиша-ябгу, «пошли за Его священным Величеством», т.е. стали вассалами Эльтериш-нагана [23, с. 10; 46, с. 188].
В именах двух других вождей, названных в надписи, прежде всего привлекает внимание общий элемент — слово tun ‘первый, первенец’, довольно часто встречающееся в гонорофорных именах наиболее знатных представителей тюркской и уйгурской аристократии VII-IX вв. [14, с. 204]. Однако больше возможностей для идентификации открывает имя и титул Йеген-иркин. Титул иркин носили все вожди огузских племён [5, с. 254]. Лишь в известиях об одном из этих племён, политически наиболее значительном, уйгурах, встречаются два наименования их вождей — иркин и эльтебер [5, с. 301-302; 23, с. 18].
В перечне имен некоторых племенных вождей второго Тюркского каганата назван Йеген-эльтебер, вождь уйгуров; не исключено и другое чтение — «Йеген и эльтебер» [53, с. 259]. [5] А в описании событий 714 г. упомянут вождь уйгуров эльтебер Йеген-чор (эльтебер и Йеген-чор?), который отделился от Капаган-кагана [5, с. 365].
Надпись Кули-чора, повествуя о событиях той же эпохи, сообщает: (стк. 21) «Эльтебир сам пришёл (подчинился), пришёл (подчинился) и его товарищ по делам и мужеству, сын эркина (иркина) Йеген-чор» [23, с. 28-29]. В следующей строке названо имя иркина: «Йеген-чор, сын Шир-иркина, пришёл (подчинился)» [47, с. 10]. Упоминание имени отца оправдано здесь тем, что немного ниже названо другое лицо с тем же именем — «Йеген-чор, сын Кули-чора Тардушского» [47, с. 10]. Однако фрагментарный характер надписи не позволяет уверенно отнести эпизод из 21-й строки к уйгурам, так как в той же строке упомянуто подчинение карлуков.
(99/100)
В то же самое время (716-717) Бильге-каган называет уйгуров eki elteberlig bodun — «народом, имеющим двух эльтеберов (правителей)» [23, с. 18].
Имеется достаточно оснований предположить, что Тун Бильге и Тун Йеген-иркин Чойрэнской надписи — вожди уйгуров. Сын одного из них — возможно, «сын иркина Йеген-чор» — вместе с эльтебером, унаследовав главенство над уйгурами, играл немаловажную роль в событиях второго десятилетия VIII в.
Подчинение племенного союза токуз-огузов и включение его в военно-политическую систему второго каганата было той важнейшей задачей Эльтериш-кагана и Тоньюкука, без решения которой тюркское государство не могло быть создано. Огузские племена, более многочисленные, но менее сплочённые, чем тюрки, стали в рамках тюркского эля едва ли не главной опорой каганата в тяжёлых войнах с Танской империей, агрессивные устремления которой в течение нескольких столетий определяли политическую ситуацию в Центральной Азии.
Чойрэнская надпись — один из немногих письменных документов, относящихся к острейшему моменту борьбы тюркских племен за создание своего независимого государства, такого государства, которое смогло бы противостоять постоянной угрозе с юга.
Цитированная литература. ^
1. Абрамзон С.М. Формы родоплеменной организации у кочевников Средней Азии. — ТИЭ. Н. сер. Т. 14. М., 1951.
3. Аристов Н. Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков. — ЖС. Вып. III-IV. 1894.
4. Бернштам А.Н. Новые древнетюркские и китайские эпиграфические находки. — ЭВ. Т. 12, 1957.
6. Будагов Л. Сравнительный словарь турецко-татарских наречий. СПб., 1868.
7. Востров В.В., Муканов М.С. Родоплеменной состав и расселение казахов (конец XIX — начало XX в.). А.-А., 1968.
9. Грач А.Д. Вопросы датировки и семантики древнетюркских тамгообразных изображений горного козла. — Тюркологический сборник. 1972. М., 1973.
11. Жданко Т.А. Очерки исторической этнографии каракалпаков. М.-Л., 1950 (ТИЭ, н. сер., т. 9).
12. Зуев Ю.А. Тамги лошадей из вассальных княжеств. — ТИИАЭ. Т. 8, 1960.
13. Карпов Г.И. Родовые тамги у туркмен. — ИТФАН. 1945, №3-4.
14. Кляшторный С.Г., Тоньюкук-Ашидэ Юань-чжэнь. — Тюркологический сборник. Л., 1966.
15. Кляшторный С.Г., Самбу И.У. Новая находка рунической надписи в Улугхемском районе. — УЗТНИИЯЛИ. Т. 15, 1971.
16. Кононов А.Н. Грамматика современного турецкого литературного языка. М.-Л., 1956.
(100/101)
20. Mалов С.Е. Новые памятники с турецкими рунами. — ЯМ [Язык и мышление], Т. 6-7. Л., 1936.
24. Махмуд Кашгарский. Диван лугат ат-тюрк. — МИТТ. Т. 1. М.-Л., 1939.
25. Мелиоранский П.М. Памятник в честь Кюль-тегина. СПб., 1899.
26. Наделяев В.М. Древнетюркская надпись из Ховд-сомона, МНР. — Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974.
27. Обручев В.А. Список древних могил, замеченных на пути из Кяхты в Ургу и Калган. — СТОЭ. Т. 11. СПб., 1895.
28. Окладников А.П. Конь и знамя на ленских писаницах. — Тюркологический сборник. М.-Л., 1951.
30. Радлов В.В. Атлас древностей Монголии. СПб., 1892.
31. Pадлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. 3. СПб., 1905.
33. Pыгдылон Э.Р. О знаках на плитах с руническими надписями. — ЭВ. Т. 9, 1954.
34. Симченко Ю.Б. Тамги народов Сибири XVII века. М., 1965.
35. Соколов Д. Н. О башкирских тамгах. — ТОУАК. Т. 13, 1904.
36. Сэр-оджав Н. Эртний турэгуцд. Улаан баатар, 1970.
37. Сухэбатор Г. О тамгах и имах табунов Дариганги. Улан-Батор, 1967.
38. Табари. Тарих ар-русул ва-л-мулук. — МИТТ. Т. 1. М.-Л., 1939.
40. Флуг К.К. История китайской печатной книги Сунской эпохи X-XIII вв. М.-Л., 1959.
43. Bang W., v. Gabain A. Türkische Turfan-Texte. 1. Bruchstücke eines Wahrsagebuches. — SPAW. Bd 15, 1929.
44. Bang W., v. Gabain A. Türkische Turfan-Texte. 5. Aus buddhistischen Schriften. — SPAW. Bd 24, 1931.
45. Chavannes E. Documents sur les Tou-Kiue (Turks) Occidentaux. Recueillis et commentés par Ed. Chavannes. St.-Pbg., 1903 (Сб. трудов Орхонской экспедиции, 6).
46. Сlauson G. The Ongin Inscription. — JRAS. 1957, ч. 3-4.
47. Glauson G., Tryjarskie E. The Inscription at Ikhe Khushotu. — RO. T. 34, 1971.
48. Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen. Bd 1. Wiesbaden, 1963; Bd 2, 1965; Bd 3, 1967.
49. Gabain A. v. Inhalt und magische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. — «Anthropos». Bd 48, 1953.
50. Granö J.G. Ueber die geographische Verbreitung und die Formen der Altertümer in der Nord-westmongolei. Helsingfors, 1910.
51. Hamilton J.R. Les Ouïghours à l’époque des Cinq dynasties. P., 1955.
52. Kutadgu bilig. Tipkibasim. C. 2. Istanbul, 1943.
53. Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-Türken. 1-2. Weisbaden, 1958.
(101/102)
54. Mahmud al-Kaşgarî. Divanü lûgat-it-türk tercümesi. Çev. B. Atalay. C. 1. Ankara, 1939.
55. Orkun H.N. Eski türk yazitlari. C. 2. Istanbul, 1939.
56. Pulleyblank E.A Sogdian Colony in Inner Mongolia. — ТР. Vol. 41, 1952.
57. Ramstedt G. Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord-Mongolei. — JSFOu. T. 30, 1913.
58. Rintсhen. Les dessigns pictographiques et les inscriptions sur les rochers et sur les stèles en Mongolie. Oulan-Bator, 1968.
59. Tryjarski E. The Présent State of Preservation of Old Turkic Relics in Mongolia and the Need for their Conservation. — UAJ. Bd 38, 1966.
[1] Публикация С.Е. Малова с попыткой некоторых лексических поправок была повторена X.Н. Оркуном [55, с. 164-168].
[2] Следует подчеркнуть, что родо-племенными тамгами метился скот, находившийся и в частной собственности огузских семейств [2, с. 106].
[3] Наиболее полная сводка встречающихся изображений этой тамги составлена А.Д. Грачом [9].
[4] Ср. также хорезмийскую «тамгу Сиявушидов», датируемую кушанской эпохой, совершенно аналогичную по очертаниям [39, с. 182].
[5] О титуле эльтебер и его транскрипциях см. [51, е. 97].
|