П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.
назад | оглавление | далее
Глава IV. Сложение и развитие кыргызской культуры:
минусинские чаатасы как историко-культурный источник.
IV.7. [ Феномен чаатаса. Отражение историко-культурных процессов в ритуальной практике. ]
Подумай - это всего лишь маленький археологический штрих:
местные жители хоронят своих мёртвых в общих могилах.
А культура Боевого Топора предоставляет каждому отдельную.
Это тебе что-нибудь говорит?
Пол Андерсон, “Коридоры времени”.
Своеобразие чаатасов отражено уже в самом их названии: в переводе оно означает “ЛУК+КАМЕНЬ”, то есть
описывает один из отличительных признаков кыргызских некрополей — покосившиеся
или просто кривые каменные стелы, столь несхожие со стоящими надёжно и прямо (и
вдвое дольше) стелами тагарских оград. Тагарцы строили памятники на века:
ставили каменные столбы в глубокие ямы, надёжно забутовывали их — и достигали
цели. Кыргызским строителям было важно построить ограду, окружённую стелами, и
совершить над ней какие-то ритуальные действия — а долго ли простоит памятник,
их уже не интересовало; поэтому стелы на чаатасах вкопаны неглубоко и укреплены
кое-как, так что сегодня лишь единицы стоят вертикально, остальные завалились.
Народная этимология трактует слово “чаатас” как “камень войны” и связывает с
этим значением легенду о неких древних богатырях-алыпах, которые, сражаясь,
бросали друг в друга огромные камни, вонзавшиеся в землю как попало. Это
легенда, но и с точки зрения археолога чаатасы на первый взгляд производят
впечатление чего-то совершенно беспорядочного.
Если могильники многих иных культур обыкновенно однородны, то чаатасы чаще всего многосоставны.
Здесь и таштыкские склепы, часто приуроченные к более ранним грунтовым
могильникам и порою — к тесинским курганам-склепам, и кыргызские ограды (со
стелами и без стел), и платформы — ограды, забутованные камнем, и курганы, и
разнообразные выкладки, и выстроившиеся в длинные ряды таштыкские поминальные
стелы; иногда здесь же расположены и позднейшие курганы аскизской культуры. Под
разнообразными наземными сооружениями кыргызского времени обнаруживаются могилы
самого различного устройства с погребениями, совершёнными разными способами: к
сложному переплетению ритуалов таштыкских склепов добавляется обязательная
биритуальность кыргызских памятников, где каждое третье захоронение, вопреки
расхожему мнению, совершено по обряду трупоположения, изредка даже с конём или
со шкурой коня (Азбелев 1989а).
На поздних чаатасах ингумации обнаруживаются в
центральных могилах, а кремированные останки размещены на второстепенных
позициях. Соотношение погребений, совершённых по различным обрядам, на разных
этапах истории енисейских кыргызов было различным; несомненно, эти изменения
отражают сложную динамику общественного развития, которая может и должна быть
выяснена.
За кажущейся беспорядочностью древних некрополей всегда стоит разработанная система
ритуалов, каждый элемент которой, как и способ соединения этих элементов, был
обусловлен насущной (с точки зрения устроителей погребений) необходимостью
делать всё именно так, а не иначе. За отказом от возведения памятников “на
века” и переходом к строительству сооружений, расчитанных лишь на некий ритуальный
цикл, стоит коренная перемена в мировоззрении — ведь культура, как известно,
сосредотачивается в отношении к смерти. Столь же значительна и главная
погребальная инновация кыргызской культуры: переход от массовых погребений в
склепах к индивидуальным погребениям в отдельных могилах (строго говоря, это не
совсем так, в чаатасовских могилах нередко похоронены два-три человека, но
здесь важен контраст между единицами и многими десятками, а то и сотнями
погребённых). Как уже было показано на примере могильников Кудыргэ и Чааты
I-II, кажущаяся бессистемность есть всего лишь незамеченная система;
несомненно, феномен разнообразия погребений на чаатасах тоже может и должен
быть разъяснён.
Первый период (I и II этапы). Как было показано выше, на
ранних этапах истории кыргызской культуры сосуществовали две основные
погребальные традиции: ограды со стелами и одиночные (парные) погребения под
ними — и склепы таштыкского типа с их массовыми захоронениями; ограды
(памятники кыргызской знати) строили на старых таштыкских кладбищах, а поздние
склепы (памятники рядового населения), видимо — в других местах.
Аристократические некрополи зафиксировали ещё одно сосуществование — здесь
встречаются как ингумации, так и кремации. Как правило, над погребениями по
обряду кремации стоят ограды со стелами, а над ингумациями — ограды без стел.
Надо полагать, существовали две аристократические группы разного этнического
происхождения, осознававшие (и поддерживавшие) свои различия. Ограды над
погребениями по обряду ингумации бывают как подквадратными, так и округлыми в
плане; видимо, в этом тоже зафиксировано какое-то отличие, но недостаток
материала не даёт выяснить это подробно, однако вряд ли эти различия были
глубоки; во всяком случае, на Арбанском чаатасе погребение этой группы имело
округлую ограду (соор.4), а на чаатасе Новая Чёрная — подквадратную, тем не
менее инвентарь их вполне сопоставим как по набору, так и по способу размещения
— так, в обоих погребениях представлена чаатинская традиция класть под голову
погребённого кинжал с ножом. В это же время появляются и курганы со
всадническими погребениями вне чаатасов, как правило, не образующие
могильников. Набор инвентаря в этих комплексах стандартен для всаднических
могил, и лишь единичные находки круговых ваз и их лепных имитаций указывают на
то, что погребённые здесь люди имели какое-то отношение к кыргызскому обществу.
Говорить об их общественном статусе пока преждевременно, но вряд ли это элита
кыргызского государства. Таким образом, очевидно существование двухуровневой
системы:
1. Погребённые
в центральных могилах оград чаатасов: ингумации и кремации; соотношение
погребений по разным обрядам неясно.
2. Погребённые
в склепах таштыкского типа (расположенных, вероятно, главным образом вне
чаатасов); возможно, сюда же относятся и одиночные подкурганные ингумации, в
т.ч. всаднические.
В начале IX в., после уйгурских карательных экспедиций Кутлуга и массового истребления жителей
Минусинской котловины, приведшего, вероятно, к прекращению строительства
склепов, положение заметно изменилось. На III — IV этапах система ритуалов
отражает несколько более сложную общественную организацию, чем прежде. Её
разбор приводит к весьма интересным выводам.
Второй период (III и IV этапы). Погребения в центральных
ямах больших оград III и IV этапов, как и прежде, совершались по обоим основным
обрядам: надо полагать, на высшем уровне общественной иерархии особых изменений
не произошло. Однако, если с полным доверием отнестись к рассказу бугровщика
Селенги, промышлявшего на Копёнском чаатасе в XVIII в., то придётся внести
интересное и важное дополнение. По словам Селенги, некоторые могилы были
обложены каменными плитами, а погребённых сопровождали конские черепа. Селенга
был единственным человеком, видевшим копёнские погребения непотревоженными (он
же сам их и ограбил), у него не было никаких причин приврать заезжим академикам
из Санкт-Петербурга — отчего ж и нам теперь ему не поверить? Рассказы
бугровщика Селенги выглядят вполне достоверными, тем более что сходный обряд
недавно был зафиксирован на частично разрушенном могильнике Ник-Хая, по
найденным вещам синхронного большим оградам Копёнского чаатаса (не говоря уже
об алтайских аналогиях), так что рассказы Селенги уже не кажутся
недостоверными. Можно заключить, что в Х в. (о хронологии Копёнского чаатаса
см. ниже, в разделе V. 5.) в кыргызское общество уже была инкорпорирована некая
новая этническая группа, представители которой поселились на Среднем Енисее до
Х в. и теперь занимали весьма высокое положение в этносоциальной иерархии, о
чём ниже ещё пойдёт особый разговор.
Если погребения по обряду трупосожжения в целом устроены по традиционным схемам (подкурганные
ингумации появились ещё в VII-VIII в.), то ингумации весьма разнообразны.
Погребения бывают как простыми, так и всадническими; всаднические захоронения бывают
всех видов — и с конём, и со шкурой коня, и с бараном, и просто с уздечным
комплектом; могильные ямы бывают и простыми, и подбойными, и катакомбными, с
плоским или ступенчатым дном, стены могут быть укреплены плитами;
сопроводительный инвентарь также разнообразен и по составу, и по морфологии
изделий. Налицо крайняя смешанность населения, не практиковавшего
трупосожжение, но инкорпорированного во все слои кыргызского общества.
Иной статус — по сравнению с погребёнными на чаатасах — имели люди, похороненные на
разновременных, но во многом однотипных могильниках Капчалы I-II, Haд Поляной,
у ж/д станции Минусинск, Ник-Хая и др. Эти памятники представляют новый для
кыргызской культуры обычай: компактная курганная группа, однородная по
конструкции сооружений, способу погребения и сопроводительному инвентарю. По
ряду черт все эти памятники сопоставимы с “дружинными” кладбищами — основным
типом памятников енисейских кыргызов в Туве. Особенно интересны погребальные
комплексы Над Поляной и Капчалы: каждый состоит из двух могильников, один из
которых — с кремациями, а другой — с ингумациями. Социальный ранг погребённых
здесь несомненно ниже, чем на чаатасах, и представляется возможным, учитывая
многочисленность этих комплексов, отнести их к числу рядовых могильников,
стоящих в иерархии памятников в той же позиции, что прежде склепы.
Ещё одна группа погребений также биритуальна и выделяется по единственному общему признаку: это
— подхоронения. Они делятся, как и другие типы могил, на ингумации и кремации,
причём в данном случае обряд похорон коррелирует с размещением могилы. Если
кремированные погребения этой группы известны весьма широко (это, к примеру,
так называемые “тайники”), то подхоронения по обряду трупоположения мало
привлекали внимание исследователей.
Подхоронения по обряду кремации практиковались на чаатасах изначально, причём на раннем
Арбанском чаатасе (огр. 5, погр. 2) в сосуде-урне были обнаружены пережжённые
детские кости; считалось, что умерших детей не сжигали, однако здесь среди
пепла найден кальцинированный фрагмент нижней челюсти с молочными зубами,
принадлежавший ребёнку в возрасте около пяти лет — следовательно, в
определённых случаях трупосожжение применялось и к умершим детям. На поздних же
чаатасах (Копёнском и Уйбатском) подхоронения по обряду кремации сопровождаются
изделиями всаднического набора, часто выполненными из драгоценных металлов или
украшенных ими. Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв называли эти погребения “тайниками”,
однако позднее А.А. Гаврилова предложила более подходящий термин — “дружинные
погребения” (Гаврилова 1965: 105-106),
позволяющий не путать эти захоронения с жертвенниками.
Следует заметить, что на поздних чаатасах
детских подхоронений нет; поздние детские погребения образуют особые небольшие
могильники, размещаемые в южной части более ранних кладбищ, как на Арбанском и
Тепсейском чаатасах; датировка в данном случае определяется по планировке —
выкладки примыкают одна к другой, а это поздний признак, ср. мог-к Сарыг-Хая
(Длужневская 1990). Весьма интересно, что ритуал подхоронения, первоначально
применявшийся к умершим детям, на поздней стадии использовался уже для
погребения взрослых: вероятно, это указывает на сниженный по сравнению с
погребёнными в основных могилах статус. Но вместе с тем эти погребения
приурочены к аристократическим некрополям, и можно полагать, что статус людей,
погребённых по обряду сожжения во впускных могилах чаатасов, ниже, чем у
похороненных в основных могилах, но выше, чем у тех, чьи могилы группируются в
вышеописанные могильники.
Подхоронения несожжённых покойников на чаатасах при оградах (в отличие от ингумаций в
центральных могилах) практически не встречаются; они чаще обнаруживаются при
раскопках тагарских курганов и таштыкских склепов. Именно к этому типу
относится могила, впущенная в склеп Арбанского чаатаса (Табл. ...); это —
всадническая могила, где жертвенный конь заменён бараном; по инвентарю она
надёжно датируется IX-X вв. Другое погребение такого типа обнаружено в западине
перекрытия центральной могилы кургана подгорновского этапа в улусе Полтаков
(раск. И.П.Лазаретова,199 ). Здесь на северном борту могилы, целиком засыпанной
камнями, найдены ложновитые удила с 8-образными окончаниями и с дополнительными
кольцами и стремена в стандартном комплекте (одно с выделенной пластиной,
другое — с 8-образной петлёй); комплекс уверенно датируется IX-Х вв. Дважды в
Бейском р-не Хакасии встречены целые комплексы впускных погребений: Сабинка II
(IX-X вв.) и Кирбинский Лог (Х в.), подробно опубликованные и
прокомментированные (Савинов, Павлов,
Паульс 1988).
Таким образом, кыргызские погребения IX-X вв. образуют более сложную иерархическую систему,
чем в VII-VIII вв.; отчётливо выявляются три уровня, соответствующие, по-видимому, трём социальным рангам:
1) Центральные могилы оград на чаатасах:
а. — ингумации (в том числе всаднические) и
б. — кремации.
2) Подхоронения:
а. — кремации на чаатасах,
б. — ингумации (в том числе всаднические) на старых курганах.
3) Отдельные могильники, однородные по обряду:
а. — ингумации (в том числе всаднические) и
б. — кремации.
Иерархическое соотношение погребений по разным обрядам в рамках каждого из уровней на имеющемся материале не устанавливается
(Азбелев 1992а).
Не исключено, что определённые ранговые различия определялись и этнической принадлежностью, в
ритуалах — способом погребения; вероятно, такое расслоение может быть выявлено
на материалах подхоронений, слишком уж они разные и слишком уж вероятно, что
размещение на чаатасе или вне его имело не только этнический, но и определённый
ранговый смысл. Однако вряд ли внечаатасовские подхоронения можно поставить
ниже третьего уровня — в Кирбинском логе погребены явно не простолюдины, это
воины и члены их семей.
Таким образом, произошло радикальное и весьма необычное обновление кыргызского общества:
наиболее существенные изменения произошли не в высших, как это чаще всего случается,
а в низших слоях, и археологически это отразилось в том, что в иерархии
погребальных сооружений место склепов таштыкского типа с их массовыми
захоронениями заняли одиночные погребения с инокультурными признаками. Поиск
аналогий и возможных прототипов для всех этих новшеств приводит иногда к
возможности указать источники инноваций, о чём пойдёт речь в следующем разделе.
Таким образом, беспорядочное скопление памятников, смешение веков и культур, чем кажется на
первый взгляд любой крупный чаатас, оказывается (даже при беглом разборе)
несомненной, хотя и не всегда во всём понятной системой. Несомненно, после
полной публикации таких памятников, как Койбальский, Абаканский, Абакано-Перевозинский
чаатасы, раскопанных на приемлемом методическом уровне, откроется возможность
детально проработать вопросы пространственной организации и систематики
ритуалов кыргызских некрополей. Но и сейчас, оценивая общий процесс развития
похоронных обычаев енисейских кыргызов, можно сказать, что стержнем его был
переход от групповых, даже массовых погребений к одиночным. Одиночные
захоронения практиковались минусинскими племенами и в предшествующие времена,
но переход от массовых погребений к индивидуальным происходил впервые; кроме
того, переход от массовых таштыкских погребений к индивидуальным кыргызским
происходил во времена летописей, когда собственно археологические наблюдения
могут быть поставлены в событийный контекст и интерпретированы подробнее и надёжнее.
Появление индивидуальных могил знаменует разложение родового общества, его
коллективистской идеологии, на смену которой приходит и новое отношение к
личности. Его суть — в росте роли персонального героизма, богатства и
общественного авторитета, в самой возможности признания значимости личности
человека. Архаическое миропонимание всегда расценивало личную жизнь индивида
лишь как период подготовки к посмертному инобытию (что и приводило к
неумеренному акцентированию мемориальной функции памятников), но с появлением
государственности возросли возможности личной самореализации. Эта общая
закономерность нашла своё отражение в небрежности строителей чаатасов: им было
важно не столько увековечить память для потомков, сколько утвердить статус
погребаемых — для современников. Естественным образом традиционалистские,
этнические ценности оказываются противопоставлены ценностям государственным и
личностным; в отличие от поздних этапов развития государства, ранние его формы
не подавляли личность, но опирались на неё. В названии “героическая эпоха”
больше исторического смысла, нежели поэтической романтики.
На ранних этапах развития кыргызского общества, когда его практическую идеологию во
многом определяла таштыкская родовая община, эти тенденции существовали в
латентной форме. Но когда уйгурские набеги обрели черты настоящего геноцида,
когда демографическая катастрофа заставила кыргызскую знать принять
некие смешанные группы переселенцев, —
вот тогда и сложились условия для полного раскрытия этих тенденций. Пока сложно
проследить этот процесс иначе, чем по устройству погребений; но и смены
групповых могил индивидуальными, рудиментации таштыкских традиций устройства
могил, появления множества инокультурных погребений — довольно, чтобы
зафиксировать соответствующие сдвиги в общественном сознании. Иерархия
кыргызских ритуалов показывает, что чем выше был социальный статус человека,
тем меньшую роль играла его этническая принадлежность и происхождение — хотя о
них помнили и вносили в ритуал похорон соответствующие поправки, порою весьма
значительные.
Скорее всего, мигранты жили отдельными группами (устраивая обособленные могильники) в
постоянном контакте и взаимодействии с соседями. Процесс интеграции нового
общества был бы весьма долог, кабы не сверхзадача, под которую это общество и
создавалось — противостояние с уйгурами. Именно это противостояние сплотило
“новых кыргызов”, но оно же привело и к совершенно неожиданным последствиям, о
которых в начале IX в. никто, конечно же, не задумывался. История и культура
енисейских кыргызов в IX-X вв. была предопределена именно тогда; её перипетии
достаточно сложны, причём чаатасы Минусинской котловины вскоре перестают быть
главным её зеркалом для археолога. Рассматривать развитие кыргызского общества
и его культуры следует особо, по несколько иной схеме построения исследования,
определяемой особенностями источников.
Чтобы завершить этот очерк, нужно остановиться на вопросе об идентификации населения, пополнившего ряды кыргызских дружин после предполагаемой
демографической катастрофы VIII в. Комментируя упоминавшиеся материалы впускных погребений на могильниках Сабинка I и Кирбинский лог,
публикаторы отметили наличие в инвентаре вещей восточноказахстанских (западноалтайских), семиреченских типов. Можно ли считать, что именно
переселенцы с запада (возможно, выдавленные исламизацией Среднего Востока или просто призванные на помощь кыргызскими владетелями) стали новой
ударной силой кыргызского государства?
назад | оглавление | наверх | далее
|