П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

Глава IV. Сложение и развитие кыргызской культуры:
минусинские чаатасы как историко-культурный источник.

IV.8. [  Сулекские всадники.  ]

Уже говорилось о том, что ящичные погребения могильника Ник-Хая и, если верить Селенге, Копёнского чаатаса имеют аналоги на Алтае (Киселёв 1949: 289 - Табл. XLVIII, 1). Некоторые находки из впускных катакомб Бейского района Д.Г.Савинов квалифицировал как кимакские (Савинов, Павлов, Паульс 1988: 100-102). Появляющийся с IX в. обычай погребения на древней дневной поверхности под небольшим курганом (или другим сооружением) местных источников не имеет, но подобные ритуалы отмечались в западносибирских культурах. [...] Необычные погребения по обряду кремации, но в длинных ямах (по замечанию Л.А. Евтюховой, как бы расчитанных на трупоположение) имеют прототипы в Западной Сибири и в Кузнецкой котловине. [...] Таким образом, можно говорить о том, что общее направление поиска определяется достаточно ясно.

В письменных источниках имеются прямые указания на прочные и регулярные связи енисейских кыргызов с народами Семиречья и Восточного Казахстана/Западного Алтая ещё до событий 840 года. Сопоставляя археологически выявляемые культурные связи со сведениями письменных источников и учитывая систему погребальных ритуалов на Среднем Енисее, можно предполагать, что в первой половине IX в. в Минусинскую котловину переселились группы с запада — с Северного и Западного Алтая, из Семиречья, с территории нынешнего Казахстана. Переселенцы инкорпорировались в кыргызское общество, постепенно восполняя потери, понесённые минусинским народом от уйгуров. Вероятно, это были довольно значительные группы — во всяком случае, кыргызы очень быстро восстановили силы настолько, что около 820 года осмелились бросить вызов уйгурам.

Несколько отступая от основной темы настоящего раздела, приведу один из наиболее показательных примеров проникновения на Средний Енисей элементов культур западных соседей кыргызов. Этот пример никак не связан с чаатасами, но отражает те же процессы, какие определили характер перемен и на могильниках. Речь идёт о нескольких так называемых “таштыкских” изваяниях, обнаруженных в Минусинской котловине и толкнувших самых разных исследователей на довольно странные построения. [...]

Считая эти изваяния таштыкскими и датируя их в согласии с концепцией Киселёва — Кызласова, получают совершенно искажённую картину развития традиции изваяний. Авторы рассуждают о возможности эволюции от тесинских “глиняных голов” через таштыкские бюстовые маски к “таштыкским” изваяниям и далее — к изваяниям древнетюркской традиции (Кызласов 1960: 157-160). Таким образом оказывается, что таштыкская культура оказала мощнейшее влияние на развитие древнетюркских ритуалов и их материальное воплощение. Появляются попытки выстраивать эволюционные ряды вроде того, что предложил Д.Г.Савинов (Савинов 1984: 44-47) — считать изваяния “с повествовательными сценами” более древними, чем остальные, или что изваяния с сосудом в обеих руках не то древнее, не то моложе, чем изваяния с сосудом в одной руке.

В кочевнических культурах эпохи поздней древности и раннего средневековья существовали две сильные, развитые традиции изготовления каменных изваяний, в целом именуемые скифской и древнетюркской. По многим признакам изваяния обеих традиций сближаются. Совпадает набор поз и аксессуаров: руки согнуты, в руках сосуд, одна рука иногда опущена на пояс; к поясу подвешены предметы вооружения и снаряжения, а на шее часто изображены гривны. Порой совпадают даже специфические приёмы, например, такой: плечи плавной линией соединены с ключицами и с линией воротника. Совпадают и варианты степени абстрагирования: обе традиции включают и круглую скульптуру, и “обёрнутые” плоским изображением столбы, и гермообразные изваяния, и личины на неоформленных стелах. Различия же сводятся к морфологии реалий и к антропологическим особенностям изображённых лиц — и всё. Нет и не может быть ни малейших сомнений в том, что здесь перед нами — два этапа единой линии развития, и думать нужно не о том, как вывести тюркские изваяния из вываренных и обмазанных глиной черепов в погребениях тесинского этапа, а о том, что стоит за столь масштабной преемственностью и как она была осуществлена физически. Последнее, впрочем, постепенно проясняется — не так давно обнаружены и опубликованы чрезвычайно поздние, первых веков н.э., изваяния (по морфологии реалий — скифской традиции) в урочище Байте на плато Устюрт в Приаралье (Степная полоса 1992: вклейка), а также интереснейшие изваяния в Джунгарии (Ковалёв 19...), которые по некоторым признакам можно считать прототюркскими. Две стадиальные группы изваяний — скифская и древнетюркская — сближаются, таким образом, и территориально, и хронологически.

Поэтому нет никакой нужды “выводить” древнетюркские изваяния из таштыкских масок и тесинских “глиняных голов”. Уникальные минусинские находки должны рассматриваться как часть общей традиции — тогда их можно должным образом атрибутировать. Следует обратить внимание на то, что ряд “непонятных” элементов минусинских изваяний (особенно на Ненинской стеле) очень напоминает вырванные из изобразительного контекста канонические элементы древнетюркских изваяний. Так, фигурная дуга в верхней части — вовсе не шляпа с полями (подобные сравнения вообще из области фантазий) [1], а перевёрнутое изображение гривны. Загадочный “булавообразный предмет” — лишь изображённая вне области пояса разновидность стандартного сочетания “каптаргак+мусат”. (Рис. 41, 1-3,7). Изображения скрещённых ног и птицы указывают, что образцом послужили каменные изваяния Семиречья, где и то, и другое зафиксировано неоднократно (Шер 1966:).

Минусинские стелы при таком взгляде на них вовсе не загадочны. Это — не очень умелые попытки воспроизвести круглую скульптуру семиреченской традиции в совершенно ином культурном контексте, не знавшем ранее каменных изваяний, но включающем петроглифику. При воспроизведении было утрачено понимание композиции, и она рассыпалась на составные части и обогатилась элементами, несвойственными изваяниям-прототипам, зато привычными минусинским петрогифистам. (Рис.41, 5-7). Знакомые же реалии изваяний-прототипов (например, колчан) распозначались и воспроизводились адекватно (Рис. 41, 4,7). Т.н. "повествовательные сцены" при таком подходе выступают не как датирующий и тем более не как группообразующий признак, а лишь как дань петроглифистов привычной им манере изображения.

Если отдельные элементы изображений на минусинских "изваяниях" находят соответствия в местном петроглифическом материале, то применённая на стелах техника нанесения рисунка в поддающихся проверке случаях с петроглифической несопоставима: требовалось сымитировать объём, что стимулировало своего рода технологический поиск и появление такого необычного приёма, как, скажем, углубление фона.

Рис.41. Минусинские изваяния: источники непонятных элементов изображений и некоторые анлогии.

Прямых оснований для датировки минусинских изваяний нет, однако можно определить предельную нижнюю дату: прототипы указанных элементов достаточно надёжно (по реалиям) могут быть отнесены к VIII веку — не ранее этого времени появились и минусинские изваяния (ср.: Панкова 2000). Учитывая то, что было уже сказано о притоке западного населения после опустошения на рубеже VIII/IX вв., можно полагать, что тогда же на Среднем Енисее делались попытки воспроизвести некоторые традиционные ритуалы (и соответствующие этим ритуалам атрибуты) переселенцев, называть которых кыргызами можно было лишь в социополитическом смысле, хотя со временем мигранты, скорее всего, полностью интегрировались с аборигенами.

Эти обстоятельства и указанные в предыдущем разделе изменения системы похоронных обрядов нужно рассматривать в связи с более широкими культурными процессами, которые удобнее охарактеризовать в другом разделе. Здесь же, коль скоро был затронут вопрос об изобразительной традиции IX в., следует коротко остановиться на вопросах, связанных с ещё одним памятником — знаменитой Сулекской писаницей. [ . . . ]

Перемены в системе погребальных ритуалов, подражания изваяниям и вещам западных типов, инокультурные погребения и вещи, случайные находки вещей западных типов, изобразительные материалы, летописные и эпиграфические данные — всё это свидетельствует о том, что возрождение кыргызского государства шло при деятельном участии переселенцев из ближних западных областей — кимаков, карлуков, тюргешей, кыпчаков (не следует забывать, что кыпчаки — это поздняя ветвь сиров). Уйгуры, как и остальные центральноазиатские гегемоны, воевали со всеми западными и северными соседями, так что создание различных коалиций, направленных на борьбу с гегемонами, было не то что естественно — это было неизбежно. Несомненно, кыргызы, имевшие все причины ненавидеть уйгуров, нашли в лице своих западных соседей хороших союзников. Формирование новой структуры кыргызского общества, отражённой в системе погребальных ритуалов, было лишь частью глубокой культурной трансформации, связанной и с заметным обновлением этнического состава. Таштыкские традиции, ослабленные уйгурскими набегами, выжить в этой ситуации уже не могли.

[1] Впрочем, теоретически здесь возможно довольно умозрительное сравнение со знаменитым Збручским идолом, также “работающее” на предлагаемую здесь трактовку, хотя и слишком общо.

назад | оглавление | наверх | далее