В.И. Распопова

Раннесредневековый согдийский город

(по материалам Пенджикента).

// Дисс. ... д-ра ист. наук в форме научного доклада. (07.00.06. — археология) СПб: 1993. 70 с.

[ Введение. ]

История археологического изучения и задачи работы.

Апробация и практическая значимость.

Городские жилища.

Лавки и мастерские.

Города и селения. Проблема преемственности.

Города и селения. Социальные различия.

К характеристике товарно-денежных отношений.

Городская культура.

[ Основные итоги. ]

[ Публикации автора. ]

[ Введение. ]   ^

Согдийская проблематика имеет решающее значение для понимания исторического процесса по всей Средней Азии, поскольку Согд — это центральная область, а в VI-VIII вв. и наиболее развитая часть этого обширного региона, в котором согдийцы были в наибольшей степени народом горожан.

Самым исследованным городом в пределах Согда является Пенджикент и по полученным там материалам возможно изучение согдийского города раннего средневековья как социального и культурного феномена, в чём и состоит задача настоящей работы. Однако, прежде чем перейти к пенджикентской теме, необходимо дать краткую характеристику исторической обстановки.

О согдийском культурном преобладании на протяжении раннего средневековья говорится в ряде обобщающих работ (см., например, В.М. Массон, 1977; 1979). Экономическая и культурная деятельность согдийцев распространилась далеко за пределы собственно Согда, основными землями которого были территории по р. Зеравшан с центром в Самарканде. В более широком смысле слова в Согд включались и владения Кеш и Нахшеб в долине Кашка-Дарьи. Наряду с Самаркандским Согдом источники упоминают Бухарский, который, видимо, зависел от Самаркандского в начале VII в. (Мандельштам, 1954, с. 83). Влияние согдийского языка, письменности и культуры не ограничивалось этой территорией. В первой половине VII в. китайский путешественник Сюань-Цзян отметил, что вся территория от города Суяба на р. Чу до Кеша именовалась Согдом и там говорили на согдийском языке (Beal, 1884). Здесь безусловно речь идёт не о государстве Согд, а о границах массового расселения согдийцев в Средней Азии. Начавшийся ещё в древности процесс согдийской колонизации земель на северо-востоке от Самаркандского Согда наиболее

(1/2)

интенсивно проходил в раннем средневековье.

Территориально близкие к Согду Уструшана и Чач особенно тесно были с ним связаны. Обширные согдийские колонии были в долинах р. Чу и Таласа, где ещё в XI в. сохранялся согдийский язык. Во всех этих регионах происходило взаимодействие согдийской культуры с местными. Согдийская письменность в эпоху раннего средневековья имела широкое распространение как в тех землях, где говорили по-согдийски, так и там, где господствовали другие языки (Лившиц, Кляшторный, 1969). Известны согдоязычные легенды на монетах Хорезма, Тохаристана, Ферганы, не говоря уже о Чаче, Уструшане и Семиречье. Согдийский язык был языком международного общения, что объясняется как широкой торговой и колонизационной деятельностью согдийцев, так и важной ролью согдийцев в административном аппарате тюркских каганатов (Бернштам, 1940; Кызласов, 1959; Кожемяко, 1959; Кляшторный, 1964; Распопова, 1973; Лившиц, 1981; Маршак, Распопова, 1983). Согдийские колонии известны на территории Восточного Туркестана, Центральной Азии и Западного Китая. Они различны по своему характеру — от целых владений до отдельных деревень. Много согдийцев было в городах Восточного Туркестана и Китая (Henning, 1948; Чугуевский, 1971).

Сведения об истории раннесредневекового Согда содержатся в письменных источниках на нескольких языках. Китайское посольство, посетившее Среднюю Азию в середине V в., упоминает государство со столицей в Самарканде. В китайских источниках речь идёт также о том, что во второй половине IV в. в некоем государстве Судэ, по-видимому, Согде, захватили власть кочевники, причём можно думать, что речь идёт о хионитах (Enoki, 1955). Правление основанной ими династии, видимо, продолжа-

(2/3)

лось в первой половине V в. Из государства Судэ, а затем после 479 г. из государства Самарканд, регулярно направлялись в Китай посольства. После 510 г. посольства шли уже из государства эфталитов. Вероятно, все эти посольства представляли собой прежде всего торговые караваны согдийских купцов, а разница в их наименовании связана с изменениями в политическом статусе Согда. К 510 г. можно отнести окончательное подчинение Согда эфталитам, ядро государства которых находилось южнее (Enoki, 1959; Маршак, 1971).

В 60-х гг. VI в. эфталиты были разгромлены тюрками и Ираном. Согд вошёл в состав первого тюркского каганата, сохраняя однако внутреннюю автономию. Создание тюркского каганата сыграло большую роль в развитии согдийской торговли. Тюрки проникали в согдийскую среду. Известны династийные браки между тюрками и согдийцами, правители согдийских княжеств тюркского происхождения (Лившиц, 1960; 1979). Имеются археологические свидетельства пребывания тюрок на территории Согда (Спришевский, 1951).

В середине VII в. согдийские княжества стали фактически независимыми, номинально признавая суверенитет танской империи. Согд делился на несколько владений. В письменных источниках упоминаются в Самаркандском Согде, кроме Самарканда, Кабудан, Иштихан и Маймург, в долине Кашка-Дарьи — Кеш и Нахшеб. Все эти владения в какой-то мере зависели от Самаркандского Согда. В Бухарском Согде кроме самой Бухары отмечаются ещё Пайкенд, Вардана (Бартольд, т. II, с. 281-282).

Во второй половине VII в. после завоевания Ирана арабы начали наступление на Среднюю Азию и, в том числе на Согд (Большаков, 1973, с. 143-162; Гоибов, 1989). В начале VIII в. арабы

(3/4)

подчинили согдийские княжества. Но власть арабов была непрочной. Происходили восстания, которые арабам было трудно подавить (Джалилов, 1961; 1964). В результате почти непрерывных войн с 719 по 739 гг. страна пришла в глубокий упадок. Новый подъём начался в 740-е гг. в результате компромисса между арабами и согдийцами. В середине VIII в. после новой полосы восстаний начинается массовая исламизация знати и городского населения и включение местной знати в систему государственного аппарата халифата.

В 70-е гг. VIII в. Мавераннахр снова поднялся под предводительством Муканны. После подавления этого движения ислам окончательно утвердился в Мавераннахре.

Канва исторических событий, которая здесь намечена, показывает какое решающее значение имела для Средней Азии эпоха раннего средневековья, к которой обычно относят V-VIII вв. Конец периода — вторая половина VIII в. определяется завершением арабского завоевания Средней Азии, с которым связаны существенные перемены в социальной, политической и духовной жизни. Начало периода связывают со сложением новой феодальной формации (Гафуров, 1972, с. 299). Такие особенности согдийского общества времени перед арабским завоеванием, как власть землевладельческой аристократии над крестьянами, членение страны на мелкие полунезависимые владения действительно сходны с классическим феодализмом Западной Европы, но мы не знаем в Согде преобладания деревни над городом и иерархической условной земельной собственности. Кроме того, нет достаточно надёжных источников для определения достоверных хронологических пределов начала сложения такого рода феодализма в Согде. Речь идёт о длительном процессе и поэтому многие явления, характерные

(4/5)

для раннего средневековья, появляются задолго до V в. Однако V в. является важной гранью, так как тогда началось интенсивное демографическое, экономическое и культурное развитие Согда, продолжавшееся до первых десятилетий VIII в. Об этих процессах можно судить, главным образом, по археологическим данным, и поэтому они остаются основным материалом для исследователя раннесредневекового Согда.

История археологического изучения и задачи работы.   ^

Археологическое изучение Согда началось ещё в 70-е гг. XIX в., когда были проведены первые раскопки на городище Афрасиаб в Самарканде (История археологического изучения Самарканда и в известной степени всего Согда подробно изложена в статьях А.Ю. Якубовского /1940/ и ВА. Шишкина /1969/, см. также: Кадырова Д., 1975). Работы дореволюционных исследователей, как и раскопки двадцатых годов, не выделили слоёв раннего средневековья из мощных доисламских наслоений. Однако были собраны богатые коллекции раннесредневековой керамики, терракотовых статуэток и оссуариев (Веселовский, 1900; 1917; Кастальский, 1919). Терракоты и особенно оссуарии стали предметом специального интереса (Trever, 1934; Бартольд, 1966, т. IV; Иностранцев, 1907а, 1907б).

Вторым направлением исследования было изучение исторической топографии, которое основывалось, прежде всего, на данных письменных источников (Tomaschek, 1877). В этой области особенно велики заслуги В.В. Бартольда, который показал, где располагались княжества, города и селения, каналы, торговые пути эпохи раннего средневековья (Бартольд, 1963, с. 114-237; 1965, с. 185-209).

(5/6)

Интерес к археологии Согда резко возрос после 1933 г., когда в замке на горе Муг в верховьях Зеравшана были найдены согдийские документы начала VIII в., большая часть которых принадлежала к архиву пенджикентского государя Деваштича («Согдийский сборник»). В 1934 г. была осуществлена экспедиция во главе с А.Ю. Якубовским, которая провела большие разведочные работы в Бухарской области (Якубовский, 1940).

В 1936 г. Г.В. Григорьев и И.А. Сухарев обследовали окрестности Самарканда и начали раскопки на городище Тали-Барзу в 6 км от Самарканда. Многолетние раскопки Тали-Барзу заложили фундамент относительной хронологии Согда, а для периода раннего средневековья отчасти и абсолютной (Григорьев, 1940). Из выделенной Г.В. Григорьевым свиты слоёв нас интересуют три последних — ТБ IV-VI. Одновременно с раскопками Тали-Барзу И.А. Сухаревым исследовалось городище Кафыр-кала, где были обнаружены погребальные постройки — наусы и гончарные печи, синхронные слою ТБ (Григорьев, 1946). Слои датировались Г.В. Григорьевым следующим образом: ТБ IV — I в. до н.э. — II в.н.э.; ТБ V — V-VI — VII вв.н.э.; ТБ VI — конец VII — начало VIII вв.н.э. В своих работах, особенно в кандидатской диссертации, Г.В. Григорьев на основе чёткой стратиграфии выделил археологические комплексы, которым он дал подробную характеристику (Григорьев, 1941). Для центральной части Самаркандского Согда эти комплексы до сих пор остаются эталонными. Однако абсолютная хронология, предложенная Г.В. Григорьевым, сразу же после её опубликования была подвергнута критике (Тереножкин, 1939, 1947; Толстов, 1946, 1948). Раскопки А.И. Тереножкина на Афрасиабе, в Пенджикенте, в Каунчи-тепе и на Ак-тепе близ Ташкента позволили ему пересмотреть абсолютные даты слоёв Тали-Барзу. Слой ТБ IV был от-

(6/7)

несён к V-VI вв., ТБ V — к VI — началу VIII вв. (Тереножкин, 1950).

А.И. Тереножкин впервые выделил комплекс второй половины VIII в. на Афрасиабе (Тереножкин, 1950, рис. 69, XI). Работы С.К. Кабанова в Кашкадарьинской области, охватившие целый ряд памятников, подтвердили новую датировку ТБ IV. Следует отметить, что памятники долины Кашкадарьи, относящиеся к поздней древности и раннему средневековью, неоднородны. Наиболее близок к Самаркандскому Согду по архитектуре и материальной культуре замок Аул-тепе, где хронология А.И. Тереножкина была подтверждена нумизматическим материалом (Кабанов, 1958). Другие памятники долины Кашка-Дарьи, хронологически близкие Аул-тепе, значительно отличаются от самаркандских (Кабанов, 1977, 1981). Верхние слои древнего городища Еркурган относятся к V-VII вв. (Исамиддинов, Сулейманов, 1984, с. 91 и сл.).

В Бухарском Согде эталонным памятником является городище Варахша, раскопки которого начаты В.А. Шишкиным в 1937 г. и продолжались с перерывами до 1954 г. (Шишкин, 1963). Здесь впервые были найдены памятники согдийского монументального искусства. На городище Варахша исследованы дворец и цитадель, городская стена, относящиеся к раннему средневековью. На Варахше удалось выделить постройки конца V в. или начала VI в.; VII — начала VIII вв.; второй половины VIII в. Эти периоды приблизительно синхронизируются с тремя верхними слоями на городище Тали-Барзу.

В 1936-1940 гг. небольшие раскопки на городище древнего Пенджикента были проведены В.Р. Чейлытко. Но no-настоящему работы здесь, начиная с 1946 г., развернула Согдийско-Таджикская экспедиция, а затем Таджикская археологическая экспедиция под руководством А.Ю. Якубовского. Многолетние раскопки Пенджи-

(7/8)

кента, продолжающиеся и по сей день (с 1954 г. под руководством А.М. Беленицкого, с 1988 г. — Б.И. Маршака и В.И. Распоповой), охватили около трети территории древнего города. Особую известность Пенджикенту принесли памятники монументального искусства (настенная живопись, резное дерево, глиняная скульптура), но значение работ на этом городище гораздо шире. Здесь получены обширные материалы по социальной топографии города, ремеслу, торговле и денежному обращению.

В Пенджикенте разработана детальная хронология, в частности, керамическая шкала для периода от V в. до третьей четверти VIII в. По стратиграфии и находкам выделены следующие периоды: V в., рубеж V-VI вв., VI в., VI — начало VII вв., середина VII в., рубеж VII-VIII вв., первая четверть VIII в., 40-50-е гг. VIII в., 60-70-е гг. VIII в. (Маршак, 1964, 1965; Большаков, 1964; Ставиский, 1964; Зеймаль Е., 1964; Распопова, 1969).

Пенджикент является наиболее изученным городом эпохи раннего средневековья на территории Средней Азии. Сопоставление с Пенджикентом позволяет понять значение разрозненных частных данных, полученных на других городищах.

Работы А.И. Тереножкина 1945-1948 гг. на Афрасиабе, которые сыграли важную роль в развитии среднеазиатской археологии, но были небольшими по масштабу (Тереножкин, 1947, 1950, 1951), продолжила специальная экспедиция по изучению Афрасиаба (В.А. Шишкин, Я.Г. Гулямов, Ш.С. Ташходжаев, Г.В. Шишкина возглавляли экспедицию в разные годы, сейчас изучение раннесредневековых слоёв на этом городище ведут Х. Ахунбабаев и Ф. Грене), результаты работ отражены в четырёх выпусках «Афрасиаб», книге «К исторической топографии древнего Самарканда» и ряде статей. Раннесредневековые слои, главным образом VII-VIII вв.,

(8/9)

были открыты на разных участках городища. Наибольший интерес представляет жилой квартал, расположенный в центре городища. В нескольких домах этого квартала обнаружены стенные росписи VI и VII вв. В одном из залов живопись замечательно хорошо сохранилась, она сопровождается надписями, имеющими важное историческое значение (Шишкин, 1966; Альбаум, 1975; Лившиц, 1965, 1975). История зданий с росписями подробно исследована Х. Ахунбабаевым (1989).

В небольших городках Самаркандского Согда, городища которых известны под названием Кульдор-тепе и Чилек, были произведены раскопки на отдельных участках (Ставиский, Урманова, 1958; Ставиский, 1960; Маршак, Крикис, 1969).

В Бухарском Согде раскопки Пайкенда показали как росла территория этого древнего укрепленного поселения, ставшего городом в V в. («Городище Пайкенд», 1988).

В Согде значительные части городской территории раскопаны лишь на двух памятниках; Пенджикент и Афрасиаб. Результаты работ по изучению города изложены в монографии А.М. Беленицкого, И.Б. Бентович, О.Г. Большакова «Средневековый город Средней Азии» (1973). Важное значение имела докторская диссертация А.М. Беленицкого «Древний Пенджикент — раннефеодальный город Средней Азии» (1967), основные положения которой отражены как в «Средневековом городе Средней Азии», так и в его книгах, посвящённых искусству Пенджикента. А.М. Беленицкий показал, что Пенджикент был подлинным городом со сплошной застройкой, со значительным слоем торгово-ремесленного населения. Он отметил также, что «живопись и деревянная скульптура обнаружены главным образом в частных домах пенджикентцев и отражают широкий круг культурных запросов, вкусы и интересы городского

(9/10)

населения» (1967, с. 29).

В сельской местности в той или иной степени исследовано несколько замков: Ак-тепе близ Пенджикента (Исаков, 1982), Батур-тепе к востоку от Пенджикента (Мандельштам, 1956), Фильмандар (Исаков, 1979), Калаи-Мирон (Исаков, 1977), Куджраха (Исаков, 1977, 1980), замок на горе Муг (Васильев, 1934; Якубовский, 1950; Воронина, 1950), Кафыр-кала близ Самарканда (Шишкина, 1961, 1977), Бад-Асие (Шишкина, 1963), Заргартепе (Бурякова, 1991) и др.

Интересны новые находки оссуариев в Мианкале (Пугаченкова, 1989; Грене, 1987). Между Самаркандом и Пенджикентом в Джар-тепе раскапывается согдийский храм (Бердимурадов, Самибаев, 1992).

Работу по обследованию сельских памятников Самаркандской области провёл О.М. Ростовцев (1975), изучается округа Самарканда (Бурякова, 1979).

В Калаи-Муг на р. Магиан Б.Я. Стависким раскопан крестьянский дом (1961). Большие работы по изучению согдийской деревни проводятся Ю. Якубовым, которым раскопана резиденция знатного землевладельца с примыкающим к нему поселением крестьян (Якубов, 1979, 1988).

Именно раннесредневековые памятники определяют археологический ландшафт земель, некогда входивших в состав Согда. Хотя на многих памятниках имеются ранние и более поздние слои, но заметнее всего остатки мощных крепостных стен и цитаделей городов, селений и замков раннесредневековой эпохи. Поэтому часто можно судить о размерах даже тех городов и селений, которые не раскопаны или почти не раскопаны. Основываясь на этом, О.Г. Большаков составил таблицы размеров городов и при-

(10/11)

вёл планы шахристанов и цитаделей доисламских городов и нескольких крупных селений (1973, с. 182-190).

Вопросами социально-экономической истории города занимался также О.Г. Большаков. По данным исторической топографии, письменным источникам и археологическим материалам он дал картину исторического процесса с VII в. по ХIII в., показав преемственность и различие согдийского города (прежде всего, по данным Пенджикента) и города исламского периода. В своей более поздней работе по ближневосточному городу (1984) О.Г. Большаков выявил общие основы экономики города и деревни всего исламского мира. Конкретно по Пенджикенту он поставил вопрос о значении землевладельческой знати и свободного мелкого ремесла, занимался демографическими проблемами, однако культурной проблематики касался не в связи с Пенджикентом, а применительно к исламскому времени.

Таким образом, в той или иной степени изучен весь спектр поселений от города до деревни, что даёт возможность поставить вопрос о городской культуре Согда как историческом феномене, тогда как ранее рассматривались лишь те или иные её аспекты.

За два десятилетия после выхода «Средневекового города Средней Азии» в Пенджикенте накоплен огромный новый материал по жилищам, по лавкам и мастерским, по монетам и монетному делу. Полевые и кабинетные исследования по этой тематике и интерпретация их результатов выполнены мною, что нашло отражение в двух опубликованных монографиях и 43 статьях. Этот материал дал не только значительное количественное приращение знаний, но и возможность для новых обобщений:

1. Теперь с большей степенью достоверности можно судить о социальной стратификации и демографии.

(11/12)

2. После больших раскопок сельских поселений стало возможным сопоставление города и деревни в Согде VII-VIII вв., сравнивая их структуру и морфологию, отражающие функциональные различия.

3. Вопрос социальной и культурной преемственности теперь может быть поставлен не только по отношению к более позднему времени, но и к более раннему. В связи с этим намечаются основные черты особого пути развития согдийского города.

4. Планомерное исследование Пенджикента как единого целого позволяет осветить материальные и духовные элементы городской жизни в их взаимодействии.

В работе рассматриваются данные документов с горы Муг и нумизматический материал с целью выявить особенности товарно-денежного хозяйства и определить его место в экономике Согда;

городские жилища, ставшие массовым материалом, служат основой для изучения стратификации общества и того образа жизни, который объединял все самодеятельное население города в противоположность зависимому крестьянству;

и, наконец, после рассмотрения всех этих вопросов станет возможным показать, в чём городская культура Согда была обусловлена общественной жизнью согдийского города.

В этом состоит актуальность и новизна предлагаемого исследования.

Апробация и практическая значимость.   ^

 

Результаты исследования опубликованы в виде книг и статей. С докладами о новых археологических материалах и научных разработках по названной теме я выступала на заседаниях Отдела Средней Азии и Кавказа ИИМК, Учёного Совета Института ис-

(12/13)

тории, археологии и этнографии им. А. Дониша АН Таджикистана, на Всесоюзных отчётных археологических сессиях в Москве (1971), Самарканде (1973), Киеве (1975), Баку (1985), Суздале (1987), на отчётных археологических сессиях ИИМК (1991) и Эрмитажа (1992, 1993); на Бартольдовских чтениях (1976, 1978, 1984, 1987); на Всесоюзных конференциях и совещаниях по археологии и проблемам культуры Средней Азии: Ленинград (1967, 1977, 1983), Москва (1981, 1986), Ереван (1988), Ташкент (1989), Душанбе (1990); на Советско-французских симпозиумах (Самарканд — 1986, 1990, Алма-Ата — 1987, Париж — 1988); на международных коллоквиумах — «Проблемы архитектуры Востока» в Галле (1983); «Новые результаты в археологии Таджикистана» в Майнце (1992).

 

Результаты исследования легли в основу соответствующего раздела в многотомном издании «Археология СССР». Публикации по жилищам и мастерским будут важны при создании музея-заповедника на городище Пенджикент.

 

Городские жилища.   ^

 

Исследование раннесредневекового согдийского города основывается, прежде всего, на обширном материале, полученном в результате раскопок жилой застройки Пенджикента. Только в этом городе жилища исследованы на большой территории и точно датированы.

 

Наиболее ранние жилища относятся к концу V — началу VI вв., но ни одно из них не раскопано полностью (Маршак, 1964, с. 184-191). Насколько можно судить по двум жилищам на ХII объекте, в то время не было сплошной застройки. Расстояние между двумя исследованными домами 14 м. Отдельные дома имели массивные фасадные стены (около 2 м толщиной), и тонкие

(13/14)

внутренние перегородки. Помещения были площадью от 3 до 10 м².

 

В первой половине VI в. начинает складываться сплошная застройка в виде блоков из примыкающих друг к другу отдельных жилищ. Целиком исследовано одно жилище и частично раскопками затронуты ещё 6. Первоначально все они были одноэтажными, но ещё на протяжении VI в. над ними были возведены вторые этажи и в одном из домов устроены сводчатые помещения. В жилище, исследованном полностью, было 6 комнат, площадью от 7 до 15 м² (Маршак, 1964, с. 192-196). Участок, на котором находился этот дом, занимал 90 м². В двух жилищах небольшие комнаты площадью 8 и 9,5 м² имели перекрытия на четырёх колоннах. Высота помещений первого этажа была 1,8-2 м. К VI в. относится самое раннее жилище с росписью. Оно находится на объекте VI на территории, вошедшей в состав города около рубежа V-VI вв. Отдельные стены этого дома сохранились включёнными в толщу стен более позднего помещения. В отличие от более поздних высоких комнат с живописью здесь высота стен от пола до потолка около 2 м. В этом жилище имеются следы росписи и на остатке стены второго этажа.

 

К первой половине и середине VII в. относятся отдельные помещения, раскопанные на XII и VII объектах. В двух из этих помещений прослежены деревянные колонны с профилированными базами. Следует отметить, что к этому же времени относится ювелирная мастерская, представляющая собой изолированное от жилых комнат помещение.

 

На объектах XXIII и XXIV целиком исследованы жилища второй половины и конца VII века. Это двухэтажные дома, входившие в квартал сплошной застройки. Они принадлежали лицам разного

(14/15)

социального статуса. Это как небольшие дома из трёх комнат, так и обширные постройки с залами, украшенными росписями, на первом и втором этажах.

 

Таким образом, пенджикентское жилище с V по VII вв. претерпело значительные изменения. Ранние городские дома по своим масштабам и по простоте конструкций были гораздо скромнее домов второй половины VII и VIII вв. Самые ранние из исследованных домов сохраняли черты отдельных усадеб. В VI в. уже были кварталы из пристроенных друг к другу домов. Наблюдается и рост города в высоту — появляются и верхние этажи. Это показывает, что земельная собственность к этому времени была уже прочно распределена и для увеличения площади домов в связи с ростом семей местами приходилось строить вторые этажи. Первоначально Пенджикент не был плотно заселён. Город возник на новом месте и для достижения уровня урбанизации античных городов Средней Азии ему понадобилось не менее 100 лет.

 

На протяжении VI-VII вв. складываются те элементы жилой застройки, которые мы наблюдаем в их совокупности в городе первой четверти VIII в. Это поквартальная застройка, увеличение этажности, о чём уже упоминалось, а также выделение парадных залов, аналоги которых в рядовых жилищах служили, очевидно, и просто жилыми помещениями, украшение частных домов росписью и выделение специализированных лавок-мастерских.

 

Статистическая характеристика возможна для периода со второй половины VII в. по 60-70-е гг. VIII в.

 

Исследования жилищ VII в. затруднено тем, что при интенсивном строительстве в первой четверти VIII в. большинство из них было перестроено с частичным сохранением старых стен. Однако в некоторых случаях, несмотря на перестройку, удается вычленить

(15/16)

план жилища VII в. Кроме того исследованы отдельные дома, которые были возведены в VII в. и функционировали без больших перестроек в VIII в.

 

К VII в. относятся 20 домовладений с 22 жилищами. Это выборка небольшая, и поэтому заключения статистического характера сделать по ней трудно. Однако можно составить представление обо всех разновидностях жилищ и домовладений, которые лучше выявлены на материале первой четверти VIII в. Под самое малое домовладение VII в. была занята площадь 55 м², а полезная площадь его по первому этажу была 28 м². Надо учесть, конечно, что этот дом был двухэтажным, что обычно для Пенджикента. Затем идёт компактная группа жилищ, занимавших площадь от 67 до 78 м². Следует отметить, что в застройке Пенджикента всех периодов около 45% площади уходит под стены. В этой группе различия в площади между жилищами невелики. Следующая группа даёт ровный рост площади, занятой домовладениями, — примерно от 100 до 235 м². Именно к этой группе относятся два домовладения, в состав которых входило по два жилища. К третьей группе можно отнести два домовладения, которые сильно различаются между собой. Сближает их то, что оба они гораздо больше остальных. Одно из них занимает площадь 330 м², а кроме того, к нему примыкает двор площадью 400 м². Другое площадью 439 м², причем к нему относится торгово-ремесленное заведение площадью около 35 м².

 

Площадь, занятая домовладением, очень важный для систематизации признак. Однако другие признаки не были полностью детерминированы размером жилища, хотя наблюдается известная корреляционная зависимость. Во всех домовладениях площадью более 175 м² зафиксированы парадные залы с росписью или резным

(16/17)

деревом, но росписи были и в некоторых небольших домах. Так, в домовладении площадью 67 м² на втором этаже сохранились остатки комнаты с очагом-алтарём, где обнаружены следы росписи. Следует отметить, что вторые этажи часто не сохраняются, но они были во всех домах с лестницами или пандусами. В другом домовладении площадью 75 м² в главном жилом помещении имелась ниша с росписью. Вероятно, в некоторых случаях в домах без парадных помещений на первом этаже они могли быть на втором. Дома с росписями в основном принадлежали знати.

 

Дважды в самих жилищах зафиксированы торгово-ремесленные заведения (в одном случае кузница, в другом — лавка). Они входили в небольшие дома, принадлежавшие скорее всего ремесленнику или мелкому торговцу. В двух других случаях торгово-ремесленные заведения находились вне жилищ и относились к двум большим домовладениям.

 

Для VII в. чётко выделяются три группы жилищ. Попробуем их интерпретировать. Первая группа наиболее компактна, так как в неё входят схожие между собой, очевидно, рядовые жилища. Бесспорно аристократическими являются два огромных дома, составляющие третью группу. Вторая группа наиболее вариабельна. В неё входят как более крупные жилища рядовых горожан, видимо, более зажиточных, чем хозяева малых домов, так и дома знати. Чёткость деления на группы обусловлена тем, что мы имеем дело с домами, выстроенными в соответствии с потребностями и возможностями их хозяев, в большинстве случаев без использования стен более ранних построек.

 

Для первой четверти VIII в. учтено 78 домовладений и 85 жилищ. Здесь выделяется группа из трёх домовладений. У двух из них относительно небольшие жилища с редкими в Пенджикенте

(17/18)

дворами. Это домовладения объекта VI (пом. 5, 8, 14, 15, 19, 22, двор) и объекта XII (пом. 31, 32, 36, 38). Третий дом построен вместе с обширным комплексом торгово-ремесленных построек, но само жилище относительно невелико (объект XVII, пом. 14-18, 6-13). Эти три дома объединены в одну группу с теми жилищами, которые близки к площади их жилища. Наблюдается плавное нарастание площадей домовладений и размеров жилищ без резких перепадов, что отражает реальность первой четверти VIII в., когда строительство в Пенджикенте велось в условиях земельной тесноты с использованием старых построек. Поэтому не все горожане могли занять участок по своим потребностям. Если для VII в. видна чёткая граница между первой и второй группами, то теперь она оказалась размытой, а в первой группе появилось несколько домов площадью менее 67 м². В первой четверти VIII в. только группа очень больших домовладений (свыше 300 м²) сильно отличается от соседней группы. Но и между собой эти большие домовладения очень различаются по размеру.

 

Отсутствие чётких границ по размерам площадей жилищ представителей разных социальных слоев не означает однако, что социальная стратификация вообще не может быть прослежена. Эта задача становится лишь более сложной, что видно уже при исследовании жилищ рядовых горожан. Некоторый нижний предел площади таких жилищ ставили элементарные бытовые нужды рядовой городской семьи. В первой четверти VIII в. самое маленькое жилище имело полезную площадь 16,4 м², но это третье жилище обширного домовладения. Имеются ещё два подобных минимальных жилища с собственным вестибюлем и комнатой с антресолями, напоминающих по устройству худжры позднейших медресе. Одно из них площадью 17,5 м², хотя и имело самосто-

(18/19)

ятельный выход на улицу, но одновременно было соединено низким проходом с другим (основным) жилищем того же домовладения. Как правило, рядовые жилища имели не менее 20 м² суммарной площади помещений первого этажа, а одноэтажные отдельные дома (их для этого времени зафиксировано не более трёх) — больше 30 м². О верхнем пределе для группы рядовых жилищ и о минимальных размерах жилищ «зажиточных горожан», которые в быту подражали знати, судить труднее.

 

Площадь дома отнюдь не единственный признак при выявлении социальной принадлежности его владельца. Вторым существенным признаком является наличие специально выделенной парадной части. Парадные помещения, предназначенные для представительства, имеются далеко не во всех домах. Наиболее общей и легко определимой чертой этих помещений является наличие живописи и резного дерева. Главный парадный зал дома с живописью и резным деревом имел площадь не менее 25 м². Как правило, к нему вёл парадный коридор, стены которого также нередко были расписаны. Иногда был парадный айван и вестибюль. Входящий в такой дом весь путь от улицы до зала проходил по парадным помещениям. Это создавало единство парадной части дома. Из вестибюля или парадного коридора по пандусу поднимались в парадные комнаты второго этажа. По большей части на втором этаже располагались так называемые святилища с пристенным архитектурно оформленным очагом, нередко фланкированным колонками, тогда как стены часто покрывались росписью, а иногда окрашивались в чёрный или красный цвет.

 

К парадным можно отнести небольшие по площади комнаты первого и второго этажей, стены которых были украшены живописью. Распределение парадной части по первому и второму этажам

(19/20)

сильно варьирует. Иногда основная парадная часть располагалась в первом этаже, но это, как правило, в домовладениях, занимающих большую площадь. В тех случаях, где земельный участок был небольшим или был неудобно расположен, парадная часть переносилась на второй этаж, а первый был занят серией сводчатых помещений, преимущественно складского характера. Поэтому отсутствие парадной части в первом этаже в домах с несколькими сводчатыми помещениями ещё не говорит о том, что в этих домах её вообще не было. Парадные залы, расположенные на вторых этажах, по архитектуре и декору не отличались от залов первого этажа. Но в этом случае весь дом был двухэтажным, а если залы были в первом этаже, второго этажа над ним не строили, зато высота зала была равна двум этажам. Раскопки последних лет объектов XXIII-XXIV показали, что помещения пенджикентского дома обычно подводились под единую крышу, образуя цельный блок.

 

В жилищах, под которыми было занято свыше 170 м², парадная часть, за одним исключением, располагалась в первом этаже или на двух этажах. Очевидно, это не случайно. Домовладения с площадью свыше 170 м² и с декорированной парадной частью не могут принадлежать рядовым горожанам. Но, как и в VII в., были дома площадью менее 170 м² с парадными помещениями. С другой стороны, в рядовых жилищах нередко выделяются жилые комнаты с теми или иными элементами архитектурного убранства: колоннами, орнаментальной раскраской отдельных участков стен, нишами, пристенными очагами. Такие жилые комнаты-гостиные встречаются в домах площадью до 140 м².

 

Таким образом, по сочетанию двух признаков — площади домовладения и наличию парадной части — мы находим приблизитель-

(20/21)

ную границу между группами домовладений, принадлежавших представителям разных социальных слоёв.

 

Размытость границы отражает сложность жизненных ситуаций в городских условиях. Тут вступают в силу имущественные, сословные, семейные, культурные и другие факторы. Здесь мы подходим к пределу наших возможностей судить о древнем обществе по чисто археологическим материалам. Так выделяется группа жилищ с площадью до 140 м², в которой отсутствуют специально выделенная парадная часть. Эти жилища можно было бы считать принадлежавшими рядовым горожанам. Однако иногда в этих пределах встречаются жилища, первый этаж которых состоит только из сводчатых помещений и имеется пандус или лестница, ведущие на второй этаж. Уверенно относить их к рядовым было бы неосторожно, так как встречаются дома с площадью не менее 140 м², имеющие помещения с живописью на втором этаже. Эти дома мы не всегда можем выделить. Поэтому многочисленные жилища без зафиксированной парадной части площадью от 36 до 170 м² приходится делить на группу бесспорно рядовых и группу, включающую как крупные рядовые, так и малые жилища знати. Некоторым основанием для такого деления может послужить распределение домовладений первой четверти VIII в. по площади. На интервал от 100 до 120 м² приходится только три, а с учётом домовладения с не точно определённой площадью — четыре, тогда как на соседние — от 80 до 100 м² — приходится 6 (или 8), а от 120 до 140 м² — 7 домовладений. Видимо, около 100-110 м² намечается какое-то деление. С определённой долей условности будем считать, что все дома с площадью до 100 м² можно включить в группу рядовых, а дома с площадью от 100 до 170 м² — в смешанную группу, из которой в группу рядовых безусловно можно включить

(21/22)

жилища, заведомо не имеющие выделенной парадной части. Это деление совпадает с делением для VII в. Если мы возьмём только домовладения с площадью до 100 м² (их 27), то средняя суммарная площадь помещений таких жилищ будет около 37 м² по первому этажу. Средняя площадь жилищ, когда в домовладении их два или три, — 26,3 м². У меньших из этих жилищ нет вторых этажей.

 

Выборка жилищ первой четверти VIII в. более представительна, чем выборка по VII в. Уже для VII в. наметилось деление на две части второй группы, которое, однако, в малой выборке проверить было невозможно. В первой четверти VIII в. это расчленение прослеживается достаточно определённо. Только одно полностью изученное домовладение из 16 в диапазоне от 100 до 168 м² имело парадные помещения с живописью на первом этаже. Его площадь 120 м². В то же время нет ни одного домовладения с площадью более 175 м² без парадных помещений (в одном из этих жилищ они были только на втором этаже). В первой подгруппе средняя полезная площадь помещений жилищ по первому этажу около 61 м², а во второй — 113 м² (площадь выводилась по 15 лучше изученным из 18 жилищ этой группы).

 

Представляется естественным считать дома первой подгруппы жилищами зажиточных рядовых горожан, а второй — жилищами низших слоёв знати. Эта интерпретация для VII в. была менее очевидной из-за малочисленности домов. Надо отметить однако, что в первую подгруппу входят два домовладения (уже упоминавшиеся — площадью 120 м² с помещениями, украшенными живописью, и площадью 156 м² со святилищем, алтарь которого фланкирован колонками), по убранству относящееся, скорее, к домам знати.

 

Не останавливаясь подробно на особенностях жилищ низших

(22/23)

слоёв городской знати, перейдём к следующей группе. Наименьшее из домовладений этой группы занимало площадь около 330 м², а с двором — 730  м² (объект VI). Мы наблюдаем прекращение постепенного нарастания площадей, отмечаемого в предыдущих группах. Это не случайно. По-видимому, здесь проходит грань между домовладениями низших слоёв знати и городских богачей.

 

Следующее по площади домовладение занимает более 350 м², но его полная величина пока ещё не установлена, так как объект (XXII) не докопан. Также неточно установлены размеры двух домовладений площадью около 400 м² (оба на объекте III). Полностью исследованное домовладение занимало 419 м² (объект XXV), немного больше него другое размером 445 м² (объект III). Затем идут два недоследованных домовладения площадью около 500 м² (объекты III и XVII), домовладения площадью 575 м² (объект VII) и 685 м² (объект XVI). Не совсем ясна площадь самого большого домовладения на объекте III: она могла быть от 675 до 800 м². Наибольшее домовладение на объектах XXIII/XXV занимает 862 м².

 

Отчетливо выделяются два грандиозных домовладения, которые по размеру и составу помещений приближаются к дворцу правителя Пенджикента. Одно из них (площадью 2100 м²) занимает северо-западную часть объекта XVI, а другое (1142 м²) — почти весь объект XXI.

 

Каждое из жилищ богачей настолько индивидуально, что не имеет смысл вычислять средние размеры.

 

При 16 домовладениях зафиксированы торгово-ремесленные постройки, которые в двух случаях непосредственно связаны с жилищами. По группам они распределяются следующим образом: рядовые жилища — 2, жилища низших слоёв знати — 7, дома богачей

(23/24)

— 5. Большие скопления лавок и мастерских относятся к крупным домовладениям. Только один базарчик примыкает к стенам дома площадью 195 м² (объект XVII). В первой четверти VIII в. по сравнению с VII в. резко усиливается торгово-ремесленная деятельность.

 

В этот же период сильно возрастает диапазон размеров домовладений — от самого маленького, занимавшего 36 м², до грандиозного площадью 2100 м², т.е. минимальное почти в 60 раз меньше самого большого.

 

Если обобщить выводы о социальной атрибуции, то на общее число жилищ 85 (в 78 домовладениях) первой четверти VIII в. приходится 36 жилищ (42% от всех исследованных), которые мы можем отнести с достаточным основанием к жилищам той или иной категории знати.

 

После запустения, связанного с разгромом города в 720-х гг., около 740-х гг. происходит восстановление старых жилищ и строительство новых. Исследовано 70 домовладений, включающих 75 жилищ, относящихся к 740-750-м гг.

 

Для этого периода социальная характеристика жилищ по размерам не всегда оправдана в связи с тем, что в городе произошло перераспределение жилищ, так как, видимо, не все хозяева или их наследники вернулись. 17 домов, как больших, так и средних размеров, имели парадные залы, украшенные росписью и, вероятно, резным деревом. Дворец богача на объекте VII был восстановлен, его зал подготовлен под роспись, но не расписан. Один богатый дом площадью 360 м² (объект VI) скорее всего был возведён в это время. Доля жилищ знати сократилась по сравнению с первой четвертью VIII в. с 42 до 24%. В связи с присоединением частей запустевшего дома к соседним появляются крупные

(24/25)

жилища без специально выделенной парадной части, а раздел ряда старых домов привёл к появлению маленьких жилищ площадью около 20 м². Было построено несколько добротных домов рядовых горожан (объекты XII, XX). Наблюдаются новые явления и в распределении ремесла и торговли: базары при богатых домовладениях не восстанавливаются, а лавки и мастерские становятся достаточно обычным явлением при рядовых жилищах (отмечено 10 таких случаев).

 

Для 60 — 70-х гг. VIII в. зафиксировано 49 домовладений, включающих 53 жилища. Встречаются жилища, выделенные из старых домовладений. Меняется весь характер застройки. Даже в обширных домах, как правило, исчезает парадная часть. Полуразрушенные залы используют как дворики, иногда в залах устраивают мастерские. Только в одном жилище функционировал парадный зал, украшенный резьбой по дереву, в двух других — архитектура зала имела парадный облик, но декора не было. Строительство новых домов в этот период не производилось. Отмечаются только небольшие перестройки и обживание развалин. Торгово-ремесленные заведения обнаружены при 15 жилищах, причем, как правило, рядовых.

 

Таким образом, выявляется, что переменился образ жизни. Люди более низкого социального статуса теперь часто селились в старых постройках знати, в той или иной степени приспосабливая их для своих нужд. Поэтому площадь домовладения для этого периода перестала быть важным социально-диагностическим признаком. Многие дома стали одноэтажными.

 

Угасание Пенджикента в 760-х гг. близко по времени к началу бурного роста крупных городов, подобных Самарканду. Малые гражданские миры тогда хирели. Знатность и богатство переходи-

(25/26)

ли в центры новой арабской власти. В VIII в. запустели и многие замки Согда. Ремесло и торговля в Пенджикенте полностью не исчезли, т.к. существовал спрос рядового населения и сохранившейся части сельской знати, а также арабского гарнизона, стоявшего в цитадели.

 

Аналогичные явления отметил Л.Г. Курбатов, исследуя судьбы ближневосточных византийских городов, вошедших в состав арабского халифата. Он писал, что для античной традиции «была характерна не просто „концентрация”, а концентрация землевладельцев, земельная собственность которых и они сами были неразрывно связаны с городом, городской общиной.» Арабы же «превратили город в совокупность полностью независимых друг от друга земельных собственников, т.е. полностью разрушили основы античной городской общины». (1984, с. 50).

 

Сравнение четырёх периодов показывает, как изменился характер жилой застройки Пенджикента приблизительно за сто лет, как нарастал, можно сказать, до предела, а затем был полностью утрачен аристократический блеск этого города.

 

Лавки и мастерские.   ^

 

Большая часть торгово-ремесленных заведений в первой четверти VIII в. — времени высшего расцвета города примыкала к богатым жилищам, но не была связана с ними проходами. В отдельных случаях удается проследить, что эти мастерские и лавки были предусмотрены при планировке богатых домов.

 

Особенно характерен в этом отношении базарчик, выходивший на улицу, ведущую от южных ворот города к площади перед храмами. Он примыкал к глухому фасаду самого большого из раскопанных в Пенджикенте жилищ. Северная и южная стены

(26/27)

базара являются продолжением стен этого дома. Базар и дом выстроены по общему плану на земле, видимо, принадлежавшей одному владельцу. Помещения лавок и мастерских базарчика, скорее всего, сдавались в аренду ремесленникам и торговцам. Владельцы этих лавок и мастерских были людьми состоятельными: их обширные жилища имели стены, покрытые росписями. Доходы от арендной платы были немалые, как об этом можно судить по «Истории Бухары» Наршахи. О.Г. Большаков и А.М. Беленицкий показали, что у Наршахи речь идёт о доходах, получаемых от сдачи в аренду земельных участков под постройки мастерских или торговых помещений.

 

О том, что в Пенджикентском владении существовала практика сдачи в аренду производственных построек, мы знаем из согдийских документов (Лившиц, 1962, с. 57-61).

 

Большинство торговых и производственных помещений площадью в среднем 9 м² имели широкие дверные проёмы, выходившие на улицу. Прослежены и ямки от столбов перед входами в мастерские, имевшие навесы (айваны). Торгово-ремесленные постройки, как правило, были одноэтажными. Можно предположить, что торговля велась при открытых дверях, часто под навесами. Для многих мастерских, в отличие от жилых помещений, характерно обилие монетных находок.

 

Таким образом, в Пенджикенте ремесленник и торговец сочетались в одном лице, что характерно для мелкого товарного производства. Здесь уместно ещё раз отметить, что зависимость ремесленников от городских землевладельцев была прежде всего экономической, поскольку торгово-ремесленные заведения располагались на арендованной земле.

 

Согдийские мастерские представляют интерес не только с точки

(27/28)

зрения социальной истории, но и для изучения истории техники. Лучше всего опознаются те ремёсла, которые связаны с использованием огня. Это прежде всего железоплавильни, кузнецы, ювелирные, стеклоделательные, гончарные мастерские. В Пенджикенте исследован ряд мастерских, связанных с производством и обработкой железа. В одной из железоплавилен расчищена домница (остатки пода в виде подквадратного углубления), яма, где находился мастер со своими мехами и небольшой горн, стоявший на краю ямы. В горне, вероятно, производился нагрев губчатого железа перед проковкой для освобождения его от шлаков. Кузницы были оборудованы горнами, состоявшими из хумов, поставленных на венчик и охваченных футляром из сырцового кирпича с поддувалом. В некоторых кузницах при горнах обнаружены глиняные двухканальные сопла, обеспечивавшие непрерывную подачу воздуха от двойных мехов. В полах зафиксированы ямы от колод наковален и вкопанные в пол сосуды для воды, необходимой при закаливании железа. Часто наряду с основным были и дополнительные горны.

 

Выделяются мастерские, связанные с литьём бронзы. В небольших ямках в полу (часто они ошлакованы до стекловидного состояния) раздували сильный жар, в который и опускали тигель со сплавом. Здесь же могли размягчать металл, изготовляя мелкие поковки. Найдены матрицы для тиснения тонких листов металла. Литейных форм не найдено, но судя по бракованным изделиям, они были двухсоставными. Златокузнецы работали, скорее всего, на дому у заказчика, судя по тому, что все тигли со следами золота найдены в жилых домах. Остатки мастерской ювелира зафиксированы на Афрасиабе.

 

Стеклодельная мастерская VIII в. обнаружена в пригороде Пен-

(28/29)

джикента (Большаков, Негматов, 1958).

 

Гончарных мастерских в Пенджикенте пока не найдено, хотя в слое VI в. имеются бракованные изделия.

 

От таких очень важных видов ремёсел, как ткацкое, кожевенное, деревообрабатывающее и т.д. обычно не сохраняется никаких следов. Можно лишь отметить грузики от ткацких станков. Что касается прядения, оно было, видимо, широко распространённым домашним промыслом, поскольку почти во всех домах находили керамические пряслица от веретён.

 

Структура застройки пенджикентского городища отражает как процветание ремесла и торговли, так и развитую общественную жизнь. Контраст между плотностью размещения зданий, высокой этажностью, отсутствием дворов в огромном большинстве домов, теснотой лавок и мастерских, узостью улиц, часть которых даже перекрывали сводами, чтобы возвести над ними вторые и третьи этажи, и простором парадных залов сразу обращает на себя внимание. Зажиточные пенджикентцы, выделявшие часть своего участка под лавки и мастерские для получения дохода, гораздо большую часть несомненно дорогой городской земли отводили под парадные помещения с богатым убранством живописью и скульптурой, поскольку от пышности происходивших в залах приёмов зависело общественное лицо владельцев дома.

 

Города и селения. Проблема преемственности.   ^

 

Особенности города выявляются в результате сравнительного исследования всех типов поселений. При этом надо учесть, что город или селение — это не просто сумма отдельных жилищ, но социальный организм, обладавший своей особой структурой, которая давно уже стала предметом изучения.

(29/30)

 

Структура плана согдийского города с его цитаделью, шахристаном, пригородным поселением из разрозненных усадеб и некрополем из наусов была описана уже в работах А.Ю. Якубовского, а структура остатков согдийских селений с башней на стилобате («вышкой» или «тепе») с «площадкой», окружённой стеной, была зафиксирована ещё ранее Г.В. Григорьевым. Однако лишь обширные раскопки дали детальную морфологию поселений. Регулярность плана была свойственна всем вновь основанным на равнине городам и селениям, тогда как неправильности плана являлись результатом постепенного развития или возникали в связи с рельефом местности. «Вышка» сельского поселения оказалась жилищем землевладельца или своего рода казармой его рядовых дружинников (в этом случае рядом с ней был не столь высокий бугор с дворцом), а на «площадках» выявлены скромные дома зависимых крестьян, а иногда (в крепостях правителей значительных районов) жилища каких-то придворных с парадными залами.

 

В городе морфология оказалась много более разнообразной в связи с полифункциональностью, являющейся одним из основных признаков урбанистических структур. Функция сосредоточения прибавочного продукта в городе прослеживается по товарным амбарам и складам домов, а функция его перераспределения — по базарам и торговым улицам. С социально-интегрирующей функцией связаны храмы, вмещавшие всех свободных мужчин города, а также парадные залы дворцов и домов. Функция обороны сосредотачивалась в цитадели и на городских укреплениях. Однако археология даже при больших раскопках даёт лишь очень неполные данные о ряде важных функций города и о занятиях горожан. Так мы очень мало знаем об организации управления, о внешней торговле, о ремесле (ткачество почти не выявлено).

(30/31)

 

Легче всего судить о размерах городов.

 

Столица Согда — Самарканд занимал территорию в 218 га, шахристан Бухары — около 34  га, цитадель Бухары — 3,5 га. Сравнительно небольшой город Пенджикент имел шахристан площадью 13,5 га. Города и многие селения Согда были укреплены, имели цитадели. Около городов известны отдельно стоящие усадьбы. Долины и предгорья буквально усеяны укреплёнными замками. Такое развитие частной фортификации, как не раз отмечалось, было связано с политической раздробленностью.

 

Отсутствие централизации нашей наукой объяснялось феодальной раздробленностью, но это явление имело, вероятно, гораздо более глубокие корни, восходящие к доимперскому этапу развития древневосточных обществ, эпохе номовых государств, по терминологии И.М. Дьяконова. Центром каждого нома было селение, где размещались номовые святилища и номовое управление. К великому сожалению, у нас по существу нет никаких материалов, позволяющих судить о социальной истории древнего Согда. Однако тот факт, что имперского периода здесь за более чем тысячу лет развития цивилизации не было, позволяет думать, что эволюция шла на основе старой номовой традиции. Развитие городов-государств древней Греции, претерпевших многочисленные изменения, но сохранивших характер гражданской общины на протяжении всей своей истории, может служить примером такой неимперской эволюции. Отмечавшееся рядом авторов сходство согдийской политической системы VII-VIII вв. с полисной, вероятно, связано не с прямым греческим влиянием; а с некоторым сходством путей исторического развития, о котором относительно Согда очень мало данных.

 

В этой связи важен вопрос о преемственности в общественной

(31/32)

жизни и культуре древности и раннего средневековья. Он должен рассматриваться в двух аспектах: с точки зрения прямой преемственности (в градостроительстве, ремесле, искусстве и т.д.) и принципиального сходства или различия того, что возникло в раннем средневековье, с тем, что было характерно для древности.

 

В раннесредневековом согдийском городе появляется много нового по сравнению с древним: в архитектуре, керамике, иконографии и стиле искусства и т.д. Если сравнивать культуру конца VII — начала VIII вв. с культурой первых веков нашей эры, то между ними обнаружится довольно мало общего. Поэтому пока V, VI — первая половина VII вв. в Согде были мало изучены, создавалось впечатление одновременной смены старого новым во всех сферах. Однако теперь мы знаем, что в монетной системе, например, в V в. ещё целиком сохранялись старые традиции (Е. Зеймаль), что керамика кардинально меняется только во второй половине VII в. (Маршак, 1964, 1965), а костюм, судя по изображениям, претерпел серьёзные изменения не ранее конца VI в. Такого рода перемены обусловлены естественным процессом развития общества. Но при этом не наблюдается одновременного разрыва с древней традицией. Казалось бы, наиболее резкое обновление должно было произойти во вновь возникших городах. Однако, как показывает Пенджикент, здесь наблюдается сохранение традиций: планы храмов, структура укреплений, живопись и скульптура ранних периодов обнаруживают прямую преемственность с эллинистическим Востоком. Оба компонента культуры эллинистического Востока — греческий и древневосточный находят своё продолжение в раннесредневековом Согде, где наблюдается целый спектр вариантов преемственности — от прямого заимствования до глубокой переработки. Отдельные детали, ставшие характерными для

(32/33)

согдийского искусства, в конечном счёте восходят к эллинизму. Например, своеобразные угловатые, как бы гневно нахмуренные брови коней и львов живописи Пенджикента находят прямые аналогии в скульптуре Ай-Ханум и Нисы. Древневосточные элементы, известные в эллинистическом мире, проявляются прежде всего в архитектуре. Достаточно сравнить планы храмов Пенджикента и Тахти Сангина (Литвинский, Пичикян, 1981, 1985; Пичикян, 1991). Характерные пандусы и своды, сложенные поперечными отрезками, бойницы, расположенные в шахматном порядке, — всё это в конечном счёте древневосточное наследие. Надо отметить, что укреплённые сельские усадьбы-замки существовали в Согде уже в древности и мало отличались от замков V-VI вв.

 

Город V-VIII вв. был принципиально сходен с древним, хотя его внешний облик сильно изменился. Сходство с древностью проявляется в городской структуре: это наличие цитадели, храмов, обширных аристократических домов со скульптурным и живописным убранством. Сравнение можно провести только на материале Бактрии — Тохаристана (Ай-Ханум, Дальверзинтепе), т.к. древний согдийский город ещё недостаточно исследован, хотя имеется материал по отдельным вопросам из раскопок на городище Еркурган, подтверждающий допустимость такого сопоставления.

 

Письменные источники, освещающие жизнь согдийского города, малочисленны. Из них особое значение имеют документальные согдийские тексты: старые согдийские письма (IV в.), документы с горы Муг (начало VIII в.), договор о продаже рабыни (Турфан, 639 г.). Во всех этих документах виден деятельный, самоутверждающийся характер согдийцев, ставивших право выше воли правителя. В старых согдийских письмах торговцы-колонисты торжественно называются сыновьями азатов. В известном документе с го-

(33/34)

ры Муг с перечнем сословий (А-9) торговцы помещены между знатью и «работниками». В сасанидском Иране сословное деление было иным: жрецы, воины, писцы и последняя группа — земледельцы и ремесленники, сюда же в качестве третьей подгруппы вошли торговцы (Периханян, 1988, с. 18). Ещё В.В. Бартольд, основываясь на арабо-персидской исторической традиции, отмечал, что положение купца в Согде было близко к положению аристократа.

 

В мугском документе А-13 упоминается «пенджикентский народ» и его магистрат, собирающий в пользу народа пошлину за пользование мостом (Боголюбов, 1981).

 

О правовом характере согдийского общества свидетельствуют юридические документы. Согдийский царь, самаркандский государь Деваштич заключает договор с неким Махйаном, арендующим три водяные мельницы, причём оба они являются равноправными участниками сделки, т.е. царь выступает как законопослушный член общества. По нормам согдийского права был заключён договор о продаже рабыни между согдийцем-продавцом и китайцем-покупателем в государстве Турфан, возглавляемом правителем китайского происхождения. В этом документе указывается, что он обязателен для всего народа, как живущего постоянно, так и приходящего, для государя и для чиновников. Договор заключён с согласия продаваемой рабыни (Yoshida, 1991).

 

Воспоминание о справедливом общественном устройстве доисламской поры сохранилось в средневековом Самарканде. В «Малой Кандии» сказано: «Все цари были огнепоклонниками, оказывали справедливость людям Божиим и справедливо судили народ, потому что знали, что основание этого города Самарканда заложено было на праве и справедливости. Жители Самарканда горды. С ними можно ладить только мягкостью, ласкою, нежными слова-

(34/35)

ми. В книге „Маариф-аль-баян” повествуется, что каждый царь, который оказал мягкость жителям Самарканда, находил устойчивое существование, а каждый царь, который им чинил насилие, терял царство» (Кандия Малая. Перевод В. Вяткина // Справочная книжка Самаркандской области. Вып. VIII, Самарканд, 1906, с. 241).

 

Города и селения. Социальные различия.   ^

 

В согдийском языке нет специального термина, обозначающего понятие «город». Слово «kanδ» в одних текстах означает «город», а в других «селение». Это, вероятно, отражало реальную ситуацию того времени, когда территориальные общины города и селения принципиально не отличались друг от друга. Вероятно, самым важным было другое различие: между общиной и имением, в котором крестьяне жили на земле владельца. Археологически мы знаем именно последний вид сельского поселения — замок владельца, к которому примыкали жилища крестьян, обнесённые внешней крепостной стеной. В Средней Азии деление сельских поселений на общинные и владельческие, как и в Иране, сохраняется до позднего средневековья (Петрушевский, 1958). Письменные источники, повествующие о городах и селениях IX-X вв., показывают, что в то время на статус города не претендовали бывшие владельческие селения, даже если они были большого размера, как, например, Варахша — некогда домен бухархудатов, тогда как городская община купеческого Пайкенда всячески стремилась подтвердить свой статус города.

 

Таким образом, в согдийском обществе существовало два вида социальных отношений — господства и подчинения или партнерства, причем в городах преобладал второй вид. (Мы сейчас не

(35/36)

касаемся вопроса о рабах, т.к. они в основном входили в «фамилии» знати в качестве домашних слуг и не имели своей особой роли в производстве и общественной жизни.) Это накладывало отпечаток на культуру Согда.

 

В Согде на каждое владение приходился один город, являвшийся его столицей. В городах проживала землевладельческая знать. Наблюдается связь между величиной города и округи. В центральном Согде столичный Самарканд был велик, и поэтому в подчинённых непосредственно ему землях не было других городских центров. В западном Согде Бухара была сравнительно мала, и там зона орошения каждого канала была отдельным владением со своим городом. В городе сосредотачивалась знать со всей округи.

 

Городская знать являлась градообразующим населением и задавала тон городской культуре. Поэтому после первых открытий в Пенджикенте его культуру исследователи называли феодально-рыцарской. Дальнейшие многолетние исследования Пенджикента показали, что это далеко не полная характеристика его культуры и выявили её специфические городские аспекты.

 

Городская жизнь в Согде сильно менялась на протяжении V-VIII вв. Наблюдается экономический рост, развитие товарно-денежных отношений. Одним из ярких проявлений этого был обильный выпуск, начиная с VII в., медной монеты правителями разных княжеств. Показателем развития товарно-денежных отношений является соотношение числа лавок к числу жителей города. В Пенджикенте, если судить по раскопанной части городища, в первой четверти VIII в. одна лавка приходится никак не более, чем на 20 человек, что соответствует положению в развитых средневековых городах Ближнего Востока (Большаков, 1984, с. 132-133).

(36/37)

 

При археологических раскопках фиксируется рост городской территории, увеличение плотности застройки, рост числа богатых домов. Повышение благосостояния горожан привело к расцвету искусства и ремёсел.

 

Экономической основой, на которой выросло благосостояние, была рента, взимаемая с земледельцев. Видимо, к VIII в. освоение земель в Зеравшанской долине достигло того уровня, на котором оно сохранилось вплоть до конца XIX в. Практически у каждого современного селения находится тепе с остатками мощных построек раннего средневековья.

 

Попробуем оценить приблизительную численность крестьянского населения Пенджикентского владения. Здесь надо отметить, что, как следует из документов мугского архива, домен Деваштича находился в области Паргар, вне традиционного Пенджикентского рустака. Для первой четверти VIII в. мы знаем только одно раскопанное сельское поселение Мадм, находящееся в Паргаре и упомянутое в мугских документах, где число крестьянских дворов было 30-35. По данным этнографов, сельские поселения на рубеже XIX — XX вв. в Средней Азии были невелики. Например, в районе Денау в пригородных селениях имелось от 5 до 30 дворов (Кармышева, 1976, с. 41).

 

Сколько было сельских поселений в VIII в. мы не знаем. У нас есть данные только для конца XIX в. В «Справочной книжке Самаркандской области» указывается, что в 1900 г. в Пенджикентской волости было 1724 земельных и 363 безземельных, в Магиано-Фарабской — 1234 земельных хозяйств. В городе Пенджикенте в 1897 г. проживало 3658 человек, в том числе 519 временно прибывших, и было 559 хозяйств. В VIII в. долина Кштута была отдельным княжеством. В 1900 г. в Кштутской волости было 945

(37/38)

земельных хозяйств и 216 безземельных.

 

Таким образом, соотношение городских пенджикентских и сельских хозяйств Пенджикентской и Магиано-Фарабской волостей было приблизительно 1:6 (3321:559≈5,94). Соотношение городского и сельского населения по Самаркандскому уезду было 1:4,82. По данным Б.Х. Кармышевой, в Восточной Бухаре соотношение городского и сельского населения было 1:6,45 (Кармышева, 1976, с. 39-44). Всё это цифры одного порядка. Приблизительный расчёт числа семей в Пенджикенте начала VIII в., проведённый по раскопанным жилищам, даёт цифру около 500, из них 150 приходится на различные категории городской знати. Число семей 500 начала VIII в. близко к 559 хозяйствам 1897 г. Допустимо, что число крестьянских дворов также мало изменилось. Тогда получается, что на одну знатную семью приходилось около 20 крестьянских дворов (3321:150≈21,5). Речь здесь должна идти только о порядке величин, а не о точных числах. Но количественные расчёты, пусть даже сугубо приблизительные, необходимы, чтобы как-то представить себе согдийское общество.

 

Жилище горожан даже среднего достатка по архитектуре, размещению и составу помещений похожи на замки. Во многих городских домах имеются амбары для зерна, причём только в некоторых из них это зерно предназначалось для продажи. Таким образом, многие зажиточные горожане по источнику доходов — натуральная рента — и образу жизни принадлежали к тому же социальному слою, что и владельцы замков. Вполне возможно, что некоторые землевладельцы имели замок и жилище в городе, подобно Деваштичу, который имел дворец на цитадели Пенджикента и замки в горах.

 

Необязательно все знатные семьи Пенджикента имели земель-

(38/39)

ную собственность, среди них несомненно были торговцы. Часть крестьян не зависела от пенджикентской городской знати, часть землевладельцев жила в замках и могла не иметь домов в Пенджикенте. Если учесть все эти разнонаправленные поправки, то среднее число (20 крестьянских дворов на одну семью пенджикентского землевладельца) вряд ли существенно изменится.

 

У нас нет данных о норме эксплуатации крестьян в Согде, но судя по материалам Ближнего Востока, исследованным О.Г. Большаковым, она была не меньше 25%, и часто достигала половины. В таком случае, доход с земли одного среднего землевладельца равнялся доходу 5-10 крестьянских семей. Средний объём зернохранилища в крестьянском доме Мадма составляет 4,74 м³. Объём зернохранилищ в доме с товарными амбарами достигает 70 м³. Были амбары и поменьше, например 18 м³. При среднем объёме крестьянского амбара в 4,74 м³ получается, что размер ренты со среднего хозяйства при 1/4 был равен 1,58 м³, при 1/2 — 4,74 м³. Исходя из этого надо считать, что в эти городские амбары объемом 70 м³ должна была поступать рента от 44 или 15 крестьянских хозяйств; в амбар 18 м³ — от 11 или 4 крестьянских хозяйств. У нас нет данных о цене хлеба в Согде. О.Г. Большаков показал, что на Ближнем Востоке от Египта до Ирана и Ирака цены с VIII по XIII вв. колебались около стабильного среднего значения. Оптовая цена составляла в золотом исчислении 2-3 грамма золота за 100 кг пшеницы (Большаков, 1984, с. 186). В VIII в. соотношение золота к серебру было 1 к 10. Содержание серебра в согдийской драхме, по О.Г. Большакову, 2,4 г. Тонна зерна могла стоить от 83 до 125 драхм. Владелец дома с большим зернохранилищем мог получать от продажи 50 тонн зерна от 4150 до 6250 драхм, а 16 тонн можно было продать за 1328-2000 драхм.

(39/40)

 

Торговля хлебом не являлась единственным источником доходов, но она даёт представление об их масштабах. В долине Зеравшана было развито скотоводство, садоводство, виноградарство. Существовали сельские доходные ремесла такие, как помол муки, выделка кож, виноделие, обработка дерева и т.д. Документы с горы Муг показывают, что были мельницы и кожеобрабатывающие мастерские, принадлежавшие Деваштичу, который в данном контексте выступает в роли собственника, а не государя.

 

Письменные источники содержат некоторые данные по зарплате и ценам Средней Азии VIII в., которые позволяют оценить в какой-то мере доходы городской знати. Известно, что наёмный воин тюргешского кагана получил за месяц службы кусок шёлка ценой 25 драхм. Имеются данные о стоимости вооружения воина. В 709 г. после заключения мира с согдийцами на распродаже оружия в арабском лагере меч продавался за 50 драхм, щит за 50-60, а кольчуга за 700 драхм. Это особо низкие цены, когда оружия было много. В документе с горы Муг указано, что конь стоил 200 драхм, а корова 11. Таким образом, полное снаряжение конного воина стоило много дороже 1000 драхм.

 

В письменных источниках упоминаются чакиры — наёмные воины на службе у знати и купцов, которым требовались воинское снаряжение и выплата жалования. У всех зажиточных людей были слуги и служанки, рабы и рабыни, которые требовали затрат и почти не приносили доходов. Дома горожан были выстроены профессиональными строителями под руководством архитекторов. При строительстве применяли чертежи, о чём свидетельствуют сохранившиеся на стенах графические построения, служившие, очевидно, для пропорционирования (Абдуллоев, Гуревич, 1979). Убранство домов, состоявшее из росписей и резного дерева, требо-

(40/41)

вало больших затрат высококвалифицированного труда и, вероятно, стоило не дешёво. Какой-то портик или навес обошёлся Деваштичу (?) в 100 драхм. Зажиточные люди носили дорого стоившие одежды из шёлковых тканей, костюм обязательно дополнялся украшениями из серебра и золота с драгоценными камнями.

 

Благодаря доходам, получаемым из деревни, знать обеспечивала высокий уровень платежеспособного спроса на городскую ремесленную продукцию.

 

Для понимания специфики города с его гражданской общиной необходимо сопоставление города с синхронной ему владельческой деревней. Такими синхронными памятниками являются Пенджикент и горное селение Мадм, о котором уже шла речь выше.

 

В Пенджикенте раскопаны два храма, десятки жилых домов, принадлежавших разным слоям населения, улицы с лавками и мастерскими, каналы, башни и стены оборонительных сооружений. К востоку и югу от города открыты пригородные усадьбы. Южнее города располагался некрополь, состоявший из наземных склепов-наусов. На цитадели, имевшей сложную оборонительную систему, обнаружен дворец правителя.

 

Мадм упоминается в документе Б-12 с горы Муг (Лившиц, 1962, с. 155-156). Мадмское поселение «по своей структуре было двухчастным и состояло из дворца правителя и собственно поселения. Они были разделены улицей. Поселение с двух сторон окружено обрывами, а с юга и запада — оборонительной стеной с внутренним коридором» (Якубов, 1975). В поселении раскопано 22 дома, но учитывая, что часть селения не сохранилась из-за обвала, автор этих раскопок Ю. Якубов предполагает, что в поселении проживало 30-35 семей. Это число и было учтено выше при расчёте численности сельского населения. Так же, как и в Пенджикенте, на

(41/42)

мадмском поселении, как во дворце правителя, так и в собственно селении, прослежены слои пожаров, связанных с событиями 722 года — времени последней войны арабов с Деваштичем. Здесь мы имеем очень редкий случай точной синхронности сравниваемых нами поселений. Общим для города и сельского поселения было: 1. Наличие оборонительных стен; 2. Сплошная застройка примыкающими друг к другу домами с выходами на улицу (и в городе, и в деревне строительным материалом служила необожжённая глина); 3. Наличие цитадели, где находился дворцовый комплекс; 4. Ни в городе, ни в деревне нет места для садов и огородов, места для содержания скота (Ср., Сухарева, 1979).

 

Но в то же время между городом и селом выявляется больше различий, чем сходства. В селе на цитадель приходится значительная часть площади. В Мадме дворец занимает примерно треть площади поселения. Сельское поселение в полном смысле слова находится у подножья замка, а в городах цитадель занимает незначительную часть городской территории или стоит отдельно. Этот формальный признак, видимо, отражает существенное социальное различие между городом и селом. Мадм был владельческим селом. Документы с горы Муг содержат ясные свидетельства зависимости сельских жителей от знати. Сохранилось письмо от мадрушкатского государя к кштутскому: «И, господин, (у меня) с паргарцами... распря, ибо, господин, они сюда прибыли («спустились») и, господин, ни днём, ни ночью не прекращали работы и (исполнения) приказа. Но (затем) многие из них убежали, — ты их так прикажи задержать, чтобы они тебя боялись, чтобы, господин, твоего (государя) приказа слушались. Ибо, господин, из них (почти) все убежали и, господин, здесь (сейчас) нет более, чем 7 человек» (Документ Б-7, Лившиц, 1962, с. 172-173). От Мадрушката до

(42/43)

Кштута расстояние около 150 км. Из Кштута в Мадрушкат посылались люди, подчинённые государю Кштута, для выполнения каких-то явно принудительных работ на мадрушкатского государя. В одном из документов с горы Муг содержатся данные о наборе людей по 2-3 человека от селения для отправки их на какие-то работы (Документ Б-6, Лившиц, 1962, с. 149).

 

В документе Б-9 (Лившиц, 1962, с. 157-159) содержатся определённые указания на посылку одним владетелем другому работников для выполнения повинностных работ. «И так сделай: тех людей быстро сюда пришли, а (также) и работников», — пишет рустский государь Афарун некоему Зкатчу. В.А. Лившиц считает, что в этом документе термин, которым обозначено слово работники, «обозначает, по-видимому, не „работников” вообще, а крестьян, посылаемых на повинностные работы». В других документах мугского собрания, содержащих упоминания о посылке крестьян из определённых селений или районов для выполнения каких-либо работ, крестьяне именуются обычно ’rk (или n’β «люди») (Лившиц, 1962, с. 159).

 

Из мугских документов, как будто, следует, что крестьяне горных селений платили оброки скотом, зерном, фруктами, изделиями домашних промыслов.

 

Следует отметить, что владения Афаруна находились неподалёку от Самарканда. Его резиденция была в 2 фарсахах от Самарканда (Лившиц, 1962, с. 116-119), т.е. в равнинном Согде. Здесь также зафиксированы многочисленные поселения эпохи раннего средневековья с чётко выделяющейся обширной цитаделью, т.н. тепе с площадкой. К сожалению, ни одно из них в Центральном Согде в достаточной мере не раскопано.

 

Наряду с владельческими селениями в Согде были небольшие

(43/44)

селения без цитадели. Одно из них Таш-тепе V-VI вв., расположенное в долине Кашка-Дарьи раскопано приблизительно на треть. Площадь, занятая под поселение — 625 м². Она была застроена небольшими домами. В центре поселения был двор, который служил загоном для скота (Кабанов, 1966, с. 59-62). Но не такие селения характерны для Согда. Его территория буквально усеяна тепе с площадкой (Ростовцев, 1975).

 

Иначе обстоит дело в городе этого времени. Цитадель Пенджикента отделена от городища глубоким оврагом, в Бухаре цитадель также находится вне раннесредневекового города. Она занимает весьма незначительную часть городской территории в обоих случаях. Всё это свидетельствует, вероятно, о большой самостоятельности горожан.

 

Другим серьёзным различием между согдийским городом и селом, зафиксированным при археологических раскопках, является натуральность хозяйства деревни и развитость товарно-денежных отношений в городе. В Мадме нет ни одной специально оборудованной мастерской или лавки. И во дворце, и на поселении найдены всего лишь 5 монет (Давутов, 1979). Улицы Пенджикента первой четверти VIII в. были окаймлены десятками лавок и мастерских, в которых велась мелкая розничная торговля.

 

Экономическая структура согдийского города определялась взаимоотношениями производительного и непроизводительного населения. Городские ремесленники свободно реализовали на рынке продукт своего труда, но они зависели от городских землевладельцев, сдававших в аренду лавки и мастерские. Таким образом, рядовое торгово-ремесленное население всецело зависело от городской знати, часть которой получала основной доход от эксплуатации деревни. И в городе, и в деревне господствовала знать, но

(44/45)

господство это осуществлялось по-разному. Если в городе существовала экономическая зависимость, то в деревне, по-видимому, большую роль играло внеэкономическое принуждение.

 

К характеристике товарно-денежных отношений.   ^

 

В Пенджикенте получены разнообразные данные по товарно-денежным отношениям, позволившие рассмотреть несколько существенных проблем, в частности, по обращению разменной монеты в первой четверти VIII в. Наиболее ценны в этом отношении комплекс монет с базара (объект XVI) и клады. Поверх остатков лавок-мастерских, которые погибли от пожара 722 г., на отдельных участках проходят горизонты с монетами Тургара (после 738 г.). На полах мастерских и лавок базара, а также мастерских, находившихся к югу от базара, было найдено 106 бронзовых монет, кроме тех, которые не могут быть определены из-за плохой сохранности. Состав их следующий: 1 монета деградировавшего типа у-шу; 4 — Вархумана (около 650-675 гг.); 1 — Урка; 19 — Бильге (Бидйана); 27 — пенджикентской царицы; 43 — Гурака (711-738 гг.) II типа; 1 — анэпиграфная типа №741 (№ по: Смирнова, 1963); 1 — с изображением коня на л.ст. типа №734; 1 — Сатачари; 1 — вариант типа №777-781; 1 — нового типа с согдийскими надписями на обеих сторонах.

 

Монет, имеющих твёрдую дату VII в., всего 6, т.е. 5,5% общего числа. Это свидетельствует о том, что в первой четверти VIII в. основу денежного обращения составляли монеты недавних выпусков, среди которых примерно поровну пенджикентских и самаркандских монет. Интересно отметить, что монеты одного правителя Гурака составляют 40% общего числа всех определимых, причём все они только одного типа — с изображением квадратного отверстия.

(45/46)

 

Аналогичное хронологическое распределение пенджикентских и самаркандских монет прослеживается и по кладам. В районе базарчика и прилегавших к нему мастерских было найдено три клада бронзовых монет. Два из них под полом мастерской (пом. 41 объекта XVI), неподалеку один от другого. Они, вероятно, были спрятаны кузнецом, который работал в этой мастерской. Оба клада состоят в основном из монет пенджикентских правителей.

 

Напротив базарчика, на другой стороне улицы (пом. 62 объекта XVI, видимо, мастерская) найдено 20 монет Гурака II типа и 1 монета Тархуна. Вероятно, эти монеты входили в один клад. Пол, на котором найдены монеты, стратиграфически соответствует полу базара и прилегавших к нему мастерских. В мастерской, остатки которой перекрыты поверхностью, соответствующей поверхности пола базарной площади и полам помещений, прилегавших к базару с юга, обнаружены два клада бронзовых монет (пом. 72 объекта XVI). Клады, найденные в мастерских, скорее всего, являются дневной выручкой ремесленника.

 

Клады серебряных и медных монет в хронологическом отношении распределяются неравномерно. К V-VI вв. относится только один клад серебряных монет; к VII в. — три клада медных монет; к первой четверти VIII в. — семь кладов медных монет и два клада медных монет с небольшой примесью серебра; к 40-м гг. VIII в. — один клад серебряных монет; к 60-70-м гг. VIII в. — два клада фельсов и два клада серебряных монет.

 

По составу клады медных согдийских монет делятся на пенджикентские — пять кладов, самаркандские — три и смешанные — четыре клада. При этом почти во все клады входят в небольшом количестве монеты редких типов. В Самарканде пенджикентские монеты вообще не обращались. Необходимо отметить, что клады

(46/47)

фельсов — без примеси согдийских монет. Состав кладов, как будто, свидетельствует о том, что монеты в них специально подбирались. Это заставляет предполагать, что существовали какие-то различия в обращении этих групп медных монет, хотя все они, как показывают находки с полов помещений, имели хождение в Пенджикенте.

 

В кладах первой четверти VIII в. монеты ранних самаркандских правителей (до Тукаспадака) и пенджикентского правителя Гамаукйана (Амогйана) очень редки. Таких монет в кладах не более 17, тогда как монет Бильге (Бидйана), пенджикентской царицы, Тукаспадака и Гурака 565. Монет Вархумана в слоях городища довольно много, но в кладах первой четверти VIII в. их почти нет (всего семь штук). Это, как и монеты базара, показывает, что пенджикентские и самаркандские монеты, которые составляли основу розничного обращения в Пенджикенте, почти полностью выходили из обращения через несколько десятилетий после их выпуска. Поэтому представляется маловероятным, чтобы сравнительно редкие монеты каких-то более отдалённых центров сохранялись в обращении дольше, чем местные — пенджикентские и самаркандские. Из этого следует, что монеты Рамчитака, самитанские и другие, скорее всего, были выпущены во второй половине VII — начале VIII вв.

 

Надо отметить, что в шести кладах согдийских монет из 12 наблюдается небольшая примесь самитанских монет. Видимо, эти монеты территориально имели широкое хождение, так как пять таких монет найдено в Вахшской долине (Зеймаль Т.И., 1969), а две — в Чилеке.

 

Быстрое выпадение из обращения монет старых выпусков, возможно, связано с какими-то правительственными мерами по регу-

(47/48)

лированию хождения старой и новой монеты.

 

Серебро в кладах медных монет было только в двух случаях. В большом кладе пенджикентских монет (пом. 11, объект XVII) встретилась одна монета типа «бухархудатов» (типа №7-8). В другом большом по численности монет и очень разнообразном по составу кладе (пом. 11, объект XX) найдены три серебряные драхмы: Пероза последнего периода его правления, Хосрова 1 и монета, относящаяся к эмиссии 295, по Р. Гёблю (1967).

 

Заметно, что в VII — начале VIII вв. существовал дефицит серебряной монеты. Это как будто подтверждается и сведениями, содержащимися в документах с горы Муг.

 

При обилии монет Гурака (типа II) на городище (40% на базаре), их нет в больших смешанных кладах (только одна находка на 173 монеты четырёх кладов). Возможно, в Пенджикенте их невыгодно было накапливать. Есть лишь один клад, состоящий из самаркандской меди с 20 монетами Гурака (типа 11) и одной монетой Тарахуна, но это, возможно, сумма денег, привезённая из Самарканда и спрятанная в Пенджикенте. В кладах первой четверти VIII в. 77% монет (530 штук) — пенджикентская медь.

 

Особенно многочисленны монеты Тургара (738-750?), но как будто вообще нет кладов монет этого правителя. Всего лишь две клада фельсов (в обоих вместе — 23 монеты), хотя вообще медь этого времени на городище много. Эти монеты, видимо, были девальвированы, а прятать в клады тогда стали именно серебро, чего не делали в первой четверти VIII в.

 

Приведённые данные показывают, что археологические наблюдения позволяют в значительной степени детализировать картину денежного обращения путём сопоставления материалов из кладов и из надёжно выделенных слоёв. Таким путём впервые удаётся

(48/49)

заметить признаки государственного регулирования обращения медной разменной монеты в условиях мелких княжеств раннесредневекового Согда.

 

Сведения о хозяйственной жизни Пенджикентского владения, содержащиеся в документах с горы Муг, были проанализированы Б.Я. Стависким (1957), В.А. Лившицем (1962), О.И. Смирновой и М.Н. Боголюбовым (1963). Позднее к ним обратились в совместной работе А.М. Беленицкий, Б.И. Маршак и автор настоящего доклада (1980). Хотя данные мугских документов очень отрывочны и неполны, едва ли случайно, что селения, упомянутые в них, локализуются в горном районе Паргар. Позднее арабские географы отнесли Фальгар (Паргар) к Уструшане, а Пенджикент и прилегающие к нему равнинные земли к Самаркандскому Согду. Хозяйственные тексты, связанные с Деваштичем и его управляющим-фрамандаром Уттом, относятся именно к Паргару, где и находился домен Деваштича. Возможно, конечно, найденные в одном из паргарских замков тексты отражают экономику близлежащего района, а домен Деваштича охватывал и другие территории. Однако, более вероятным представляется, что земли в окрестностях Пенджикента принадлежали не Деваштичу, а городской знати, о многочисленности которой позволяет судить пенджикентская городская застройка. По этнографическим данным, хозяйственные связи Фальгара с Ура-тюбе были более тесными, чем связи с Пенджикентом. Раскопки Ю. Якубова в Мадме и Куме показали, что привозная станковая керамика из этих паргарских памятников делится на две группы — пенджикентскую и, вероятно, уструшанскую, причём последняя преобладает.

 

Собственно пенджикентские земли на востоке, вероятно, доходили до местности Дахана-и-Фальгар между устьями рек Магиан

(49/50)

и Кштут. Отдельное кштутское княжество упомянуто в документах. На севере границей, скорее всего, был Зеравшан. Около современного моста Дупули через эту реку находится единственное удобное место, где при тогдашней строительной технике мог быть построен мост. Между тем, в одном из документов упоминается сборщик баджа, т.е. пограничной пошлины, который собирал её у моста для пенджикентского народа. На юге естественной границей был Зеравшанский хребет. На западе пенджикентский рустак граничил с Варагсаром, который Пенджикенту не принадлежал. Скорее всего, рубеж проходил по водоразделу к западу от Саразма.

 

Объединение Паргара с Пенджикентом, возможно, было осуществлено только при Деваштиче, когда установилась личная уния. Предшественник Деваштича тюрок Чакин Чур Бильге не был его отцом, но потомки Деваштича считали царя Чура своим предком, принимая его за отца Деваштича (Лившиц, 1977). Возможно, Чур действительно был их предком, но не как отец, а как тесть Деваштича. При Деваштиче монета выпускалась не от его собственного имени, а от имени некой Наны, госпожи Панча. В.Б. Хеннинг и О.И. Смирнова предположили, что на монетах названа богиня — покровительница Пенджикента. Богиня Нана действительно особо почиталась в Пенджикенте, но в формуле монетной легенды всегда содержится имя реального правителя. Может быть, Нана пенджикентских монет была дочерью Чура и женой Деваштича.

 

Доменом самого Чура был, вероятно, не Пенджикент, а земли к северу от Зеравшана. Как показал В.А. Лившиц, титул Чура — «Бахтский царь, пенджикентский господин» означал, что Чур был царём в небольшом округе севернее Пенджикента, на границе Согда с Уструшаной, там где и в XIX в. преобладало полукочевое

(50/51)

тюркоязычное население (Кармышева, 1979, с. 222). Формула «Бахтский царь, пенджикентский господин» соответствует хорошо известной титулатуре согдийских государей: «царь Согда, господин [MR’Y] Самарканда». По мнению О.И. Смирновой, эта титулатура означала, что царь большой страны был одновременно господином своего домена — Самарканда (Смирнова, 1970, с. 24, 49-66). Однако, ситуация с Чуром не соответствует такому объяснению. Допустимо иное толкование. Города с гражданской общиной (n’β) — Пенджикент и Самарканд подчинялись своим государям на особых условиях, не как полновластным царям. В документах и на монетах упомянуто много владетелей (γωβ), но гетерограмма MR’Y применена именно по отношению к правителям согдийских городов Пенджикента и Самарканда.

 

В документах, относящихся к горному домену Деваштича, зафиксированы поступления и выдачи. В тех случаях, когда говорится о поступлении зерна, фруктов и овец из того или иного селения, можно думать, что речь шла о натуральной ренте.

 

Люди из окружения Деваштича получали провиант с его складов, причём вёлся подневный учёт израсходованных продуктов (Боголюбов, Смирнова, 1963, с. 29-31, 31-32, 36). В Пенджикенте его люди, видимо, жившие в цитадели, съедали, в среднем, немногим менее, чем полторы туши овцы в день, а на новогоднем празднике — целую корову (там же, с. 36; Лившиц, 1962, с. 182-185). По документу из Дуньхуана известно, что тюркский отряд из 30 человек ежедневно получал овцу (Кляшторный, 1992, с. 346). В горном домене Деваштича овец собирали в селениях присланные туда чиновники (Лившиц, 1962, с. 144-151). Характерно, что фрамандар, управляющий имениями Деваштича в горах, ни разу не упомянут в денежных документах (Лившиц, 1962, с. 135). Очень малочислен-

(51/52)

ны и монетные находки в горных селениях. Через фрамандара шли натуральные поступления. Муку он получал наряду с зерном. Мукой выплачивали и арендную плату за мельницы. В селениях для Деваштича собирали изделия домашних промыслов (например, деревянные сёдла, верёвки). Много раз в документах упомянуты шкуры и кожевенное производство, но не в связи с поступлениями из т ого или иного селения, в которых, как было отмечено выше, собирали живых овец. После забоя скота шкуры попадали в специальное кожевенное предприятие, видимо, принадлежавшее Деваштичу. Там обрабатывались также шкуры, поступавшие от отдельных лиц, в том числе и от фрамандара, который контролировал все операции со шкурами. В результате у Деваштича скапливались большие запасы кож, т.е. необходимого городским ремесленникам сырья.

 

В документах сообщается о денежных расходах Деваштича, но нет никаких сведений о его денежных доходах. Скорее всего, он получал деньги от продажи на городском рынке продовольствия и сырья. Прямой обмен между городом и деревней также существовал, но не имел больших масштабов. Горожане, видимо, приобретали непосредственно у крестьян изделия домашних промыслов, из которых мы находим только хорошо сохраняющуюся в земле керамику ручной лепки, составляющую до одной пятой всей керамики. В горном селении Мадм, входившем в домен Деваштича, найдена в некотором количестве станковая керамика и другие изделия городского ремесла (Якубов, 1988).

 

Не все селения были прочно освоены феодалами. Сельские общины как раз упомянуты в тех селениях, о которых ничего не говорится в связи с поставками зерна и продукции домашних промыслов (Боголюбов, Смирнова, 1963, с. 83-84).

(52/53)

 

В пригородной, зоне товарно-денежные отношения были, видимо, более развиты. Деваштич платил деньгами не только за постройку навеса, но и за полив, за корову, за лошадь (Лившиц, 1962, с. 181-185, 221). Если покупки он Мог сделать и у других представителей знати, то за полив и постройку навеса он платил трудовым людям. Покупал он и ремесленные изделия. За мельницы Деваштич получал арендную плату мукой, за городские лавки и мастерские феодалы взимали арендную плату, видимо, деньгами.

 

Среди документов с горы Муг имеется сводная запись денежных доходов какого-то частного лица за 34 месяца. Всего он получил 41 драхму, из них 5 драхм за пшеницу или вместо пшеницы (Лившиц, 1962, с. 186-187). Один или двое из лиц, плативших ему деньги, судя по другим документам, служили Деваштичу. За что они платили, не сообщается. Было бы странным, если бы все доходы данного лица почти за три года состояли только из этих небольших платежей нескольких случайных людей. Возможно, в документе фиксируются поступления реальных серебряных монет, которых во времена Деваштича не хватало, о чём явно свидетельствуют пенджикентские нумизматические находки. Другие доходы автора записи могли поступать в товарах. При малом количестве серебра, находившегося в обращении, были развиты своего рода банковские операции.

 

Как показал В.Б. Хеннинг, налоговые суммы от пошлины, взимавшиеся за переход по мосту городской общиной Пенджикента, хранились у двух банкиров-компаньонов (1965, с. 249). Если налоги брали не только серебром, но и медью и товарами, то без таких банкиров городские власти не могли бы в нужный момент получить значительную сумму именно серебряными драхмами. Есть в одном из документов и распоряжение частного лица относитель-

(53/54)

но совсем небольшой суммы (4 драхмы), которая хранилась у двух поименно названных людей в другом городе (Лившиц, 1962, с. 165-168). Это, скорее всего, тоже банкиры-компаньоны. Денежные доходы (или расходы?) какого-то мелкого торговца или ремесленника за несколько дней подряд зафиксированы в сводные записи. Только в этом документе речь идёт о медной монете — 26, 40, 30 и т.д. медных монет в день, до 130 в самый удачный (если это доход) день (Лившиц, 1962, с. 181-183; Боголюбов, Смирнова, 1963, с. 55-56). Это величина того же порядка, что и размеры кладов в пенджикентских лавках-мастерских.

 

Сложно разобраться в сводных ведомостях на выдачу денег или вещей. Выделяется плата за службу и труд, оплата некоторых покупок Деваштича. Со складов Деваштича отпускались кольчуги и единичные предметы воинского снаряжения каким-то мелким владетелям и такому значительному лицу, как царь Тохаристана, который получил четыре «нагрудника» или плащ. Есть упоминание о каких-то «наёмниках» отдельных владетелей, которые получали вещи у Деваштича. Видимо, это приказчики, заменявшие своих господ в деловых отношениях с другими владетелями. О сделках между отдельными правителями мелких княжеств свидетельствует также документ об отправке работников из Кштута в Мадрушкат.

 

Таким образом, документы и археологические материалы дают возможность в какой-то мере представить себе как распределялась ремесленная продукция, изделия домашних промыслов, продукты сельского хозяйства и деньги. Деревня, в основном, обеспечивала сама себя. Однако, прослеживается сбыт в город деревенских изделий домашних промыслов и поступление в деревню ремесленных товаров, хотя в целом прямой обмен между ними был не

(54/55)

развит. Снабжение городского населения продовольствием и сырьём шло не столько за счёт этого обмена, сколько в ходе реализации запасов знати, пополнявшихся за счёт натуральной ренты. Знать получала также доходы с ремесла в виде денежной арендной платы. В основном, снабжение ремесленников и сбыт их изделий шли через городской рынок, но необходимые для них товары и свободные деньги, обеспечившие платёжеспособный спрос, были, главным образом, у знати и крупных купцов.

 

Городская культура.   ^

 

Свободное население городов объединял особый городской образ жизни: горожане вступали друг с другом в договорные отношения, свободно заключали сделки, при этом сословные барьеры оказывались не столь высокими как в деревне, а стремление к богатству и к тем благам, которое оно даёт, захватывало широкие круги населения. Творцами художественной культуры были здесь профессиональные ремесленники. Всё это привело к тому, что в городе не обосабливалась элитарная субкультура аристократии и в нём сложилась общегородская культура, которая противостояла традиционной культуре крестьянства.

 

В согдийском обществе, каким оно предстаёт перед нами в результате исследования Пенджикента, царил дух соревновательности, каждый горожанин хотел подчеркнуть своё значение в гражданской общине. Влиятельности и независимости в своих действиях стремился достичь любой состоятельный домовладелец. С этим связаны, в частности, сложнейшие программы росписей сравнительно небольших домов (Маршак, 1986).

 

Соревновательность ремесленников привела к чрезвычайно высокому уровню профессионализма, причем в их продукции сочета-

(55/56)

ются технические и художественные совершенства. Дошедшие до нас образцы согдийского искусства показывают большое разнообразие художественных концепций и решений в рамках единого стиля. Единый стиль не мог бы возникнуть, если бы не было художественной среды, контролирующей и поощряющей отдельных соревнующихся между собой мастеров (Маршак, 1986; 1987). Таким образом, существовал как высокий уровень спроса, так и высокий уровень предложения. Согдийские художники обслуживали не только верхушку общества. Более трети домов Пенджикента начала VIII в. имеют прекрасно исполненные росписи. До нас не дошли живописные произведения, выполненные на органических материалах. Судя по находкам на соседних территориях Восточного Туркестана, это могли быть иконы на дереве и шелку, книги с иллюстрациями, свитки, которыми пользовались на представлениях актёры-декламаторы. Мы имеем косвенные свидетельства существования предметов такого рода в Согде. Щит с горы Муг показывает, что согдийцы профессионально владели живописью по пергамену. Сцены нижних ярусов росписей явно воспроизводят книжную миниатюру. Басни Эзопа и «Панчатантры», сюжеты из которых обнаружены на росписи Пенджикента, многократно иллюстрировали в книгах с миниатюрами. Это делали в разных странах на протяжении многих веков. В слоях VI в. на согдийских городищах найдено значительное количество терракотовых образков, часто раскрашенных, с изображением божеств. Позднее они исчезают, хотя те же образы встречаются в росписях и храмовой скульптуре VII-VIII вв. Вероятно, с ростом благосостояния горожан дешёвые глиняные иконы были заменены более дорогими, выполненными живописцами. Подобные иконы хорошо известны в Хотане.

(56/57)

 

Декламация эпоса перед картиной или свитком, иллюстрирующим этот эпос, с глубокой древности была популярна в Индии. Такой бумажный свиток с местной буддийской легендой происходит, вероятно, из Турфана (хранится в Берлине). Фризовая композиция пенджикентских росписей, иллюстрирующих эпос, с их раскадровкой по отдельным эпизодам, внезапно появилась в VII-VIII вв., и, скорее всего, восходит к подобным свиткам.

 

Декламация — особый вид профессионального искусства, популярного у простого народа. Всенародными были и театрализованные обряды, исполнявшиеся в храмах. В храмах Пенджикента в росписях VI в. зафиксированы актёры с разнообразными бутафорскими атрибутами, некоторые из них в специальных актёрских костюмах изображали богов, другие полуобнажённые в масках связаны с какими-то оргаистическими действами. Б.И. Маршак реконструировал особую театральную машину для храмовых чудес по её остаткам, сохранившимся в храме II. Высокопрофессиональное городское искусство охватывало всё слои общества. Бытовая утварь, о которой мы можем судить лучше всего, имела не только практическую, но и художественную ценность. В обиходе все слои общества пользовались одинаковой керамической посудой. В VII-VIII вв. в Согде особенно любили керамику, подражающую серебряной посуде. Городская культура в Согде была единой при всём различии материальных возможностей её носителей.

 

Демократизм согдийской культуры заключался не в отрицании аристократических ценностей, характерном для сектантских плебейских движений в обществах, где интересы знати и народа были сугубо антагонистическими, а в освоении горожанами этих ценностей, приобщении к ним. Этот путь прошли многие европейские страны. Рыцарский эпос и, позднее, рыцарский роман, воспева-

(57/58)

вшие подвиги благородных аристократов, были любимы в городской среде.

 

В Согде городская культура в деревне охватывала лишь владельцев замков и селений. В крестьянскую среду она почти не проникала. В деревне, видимо, существовал социальный и культурный антагонизм между зависимыми крестьянами и господами.

 

Сюань Цзян, проехавший в 630 г. через Согд, отметил, что «сильные телом возделывают землю, остальные заняты деятельностью, дающей деньги.» Из этого следует между прочим, что земледельческий труд не приносил денег. В рассказе Табари о попытке переселения согдийских дикхан в Фергану в 722 г. упоминаются дикхане, купцы и земледельцы. Последние следовали за своими господами, но не жили и не сражались вместе с ними (Табари, перевод В.И. Беляева, с. 188). Купцы находились вместе со знатью.

 

По образу жизни крестьяне и простые горожане резко различались: в деревне господствовало натуральное хозяйство, в городе процветали товарно-денежные отношения; крестьяне строили дома себе сами, дом простого горожанина возводили профессиональные строители, стараясь выделить место для особого парадного помещения, которого не было в крестьянском доме с его сугубо утилитарной планировкой. Современное сельское жилище в долине Зеравшана во многом сохранило черты раннесредневекового, в то время как в городе согдийская традиция прервана арабским завоеванием.

 

Иноземные источники отмечают корыстолюбие согдийцев, их стремление к обогащению. Достижение богатства воспринималось в Согде как результат праведной жизни. Идеалам согдийцев хорошо соответствует согдийский манихейский текст, хотя он, возможно, и переводной:

(58/59)

 

«Если человек приложит старание и ему удастся после больших трудов собрать казну и стать богатым, он поставит как должно свой дом, создаст большую семью, возьмёт много жён, получит от своих жён много сыновей и дочерей, устроит им свадебное пиршество, то много народу принесёт ему поздравление с богатой и радостной жизнью, поздравит его с большим богатством, многочисленными сыновьями и дочерьми, зятьями и внуками, рабынями и рабами и скотом, преуспеянием ... и будет его превозносить по всему городу ...» (Смирнова, 1970, с. 85). Целью жизни считалось одобрение сограждан.

 

Городская жизнь открывала активному, предприимчивому человеку возможность преуспеть. Исследование пенджикентской жилой застройки показало рост одних домовладений за счёт соседей и расчленение других.

 

Обладание богатством налагало на человека определённые обязанности перед гражданской общиной. Тяжеловооружённые воины были основой армии, а это были знатные люди и их чакиры. Самые богатые горожане, как главы сельских общин позднее во времена Бируни, должны были по праздникам устраивать всеобщие угощения. Раскопки Афрасиаба и Пенджикента показали, что кроме обычной парадной гостиной в самых больших домах были выделены огромные залы, вмещавшие сотни людей. При этих домах в Пенджикенте строили целые базары с лавками и мастерскими, сдававшимися в аренду. Устройство базаров, вероятно, в какой-то степени было актом благотворительности. Как отметила А.Г. Периханян, по праву сасанидского Ирана сооружения общественного назначения, «создание которых зачитывалось учредителю как акт общественной благотворительности, не были сами по себе бездоходными благодаря сборам, поступавшим за пользова-

(59/60)

ние ими» (1983, с. 162).

 

Деловая активность и сложная общественная жизнь требовали, чтобы люди были грамотны, знали законы, владели языками. Поэтому обучение начиналось рано. Прибывший в Самарканд в самом начале VII в. китайский посол Вэй Цзе отмечает, что здесь принято обучать мальчиков грамоте с пяти лет и после того, как он научился читать, его начинают учить торговле. А.М. Мандельштам считал, что обучение заканчивалось в 20 лет (1964, с. 83), поскольку согласно Тан-шу «мужчина, достигший двадцати лет, уезжает в соседние владения и везде побывает, где только предвидит выгоды» (Бичурин, т. II, с. 310).

 

В Пенджикенте на цитадели и в храме 1 найдены тесты, связанные с обучением согдийской грамоте. В цитадели обнаружен также черепок с многократным написанием арабской буквы «алиф». В одном из жилых домов Пенджикента обнаружен черепок с цитатами из «Псалтыри» на сирийском языке. Именно по «Псалтыри» велось обучение грамоте во всём христианском мире в средние века.

 

Согдийцы, благодаря международной торговле и колонизационной деятельности, были связаны со всем культурным миром того времени. Согдийская колония в V в. существовала даже на Цейлоне (Daffina, 1985). Согдийский текст найден в Японии (Yoshida, 1991).

 

Росписи Афрасиаба второй половины VII в. показывают, как воспринимали себя согдийцы среди других народов. В это время Согд находился под верховным суверенитетом Китая. Целая стена отведена китайским сюжетам, а на стене напротив входа среди посольств первое место отведено китайской делегации. На этой же стене имеется надпись, в которой содержится речь чаганианского

(60/61)

посла, заверявшего самаркандского царя, что его можно не опасаться и что он хорошо осведомлён о самаркандских богах, а также о самаркандской письменности. Этот короткий и, казалось бы, малосодержательный текст имеет большое значение. По памятникам искусства мы знаем, что самаркандцы молились тем же богам, что и другие согдийцы. В этой надписи боги названы, как патроны Самаркандского государства. Упоминание о письменности в связи с богами заставляет вспомнить о храме, в котором хранилась книга законов. Таким образом, послы заверяли царя в своём уважении к Самаркандскому государству, его богам и законам. В согдийской метрополии, несмотря на то, что туда рано проникли иноземные мировые религии — буддизм, манихейство, христианство — граждане поклонялись божественным покровителям своего государства. На более низком уровне каждая семья молилась своим божествам, также входившим в общесогдийский пантеон.

 

Совокупность письменных источников и изображения на оссуариях привели исследователей к выводу о зороастризме согдийцев. Однако в этом зороастризме культ богов как авестийских, так и неавестийских играл особо важную роль.

 

Если в зороастрийской религии централизованного монархического Ирана боги-язаты занимали довольно скромное место в небесной иерархии, возглавляемой Ахурамаздой, то в Согде религиозная практика гражданских общин и отдельных самостоятельных семей отодвинула верховное божество на второй план. Земной сепаратизм привёл к сепаратизму духовному. Пышное развитие согдийского культового искусства произошло в V-VII вв., причём та скромная местная основа, которая известна по терракотам первых веков н.э., была почти полностью отброшена. В V-VII вв.

(61/62)

на основе эллинистических, сасанидских, а затем и индийских образцов вырабатываются десятки дифференцированных образов богов. Заимствуются отдельные элементы, которые перерабатываются в соответствии с согдийскими религиозными представлениями и художественным стилем. Так обстояло дело в метрополии. В согдийских колониях в Семиречье, в Восточном Туркестане влияние иноземных религий было гораздо сильнее. Часто согдийцы становились адептами мировых религий. Произведения согдийской литературы, обнаруженные в Восточном Туркестане и Дуньхуане, включают немало христианских, манихейских и буддийских сочинений, в то время, как возможно зороастрийский текст только один. Смена религии давала поддержку разноплеменных адептов той или иной религии, участвовавших в торговле по Шёлковому пути.

 

Если распространение чужеземных религий в Согде сдерживалось идеологией местных гражданских общин, то светская переводная литература широко распространялась. Пенджикентские художники VIII в. часто иллюстрировали те же сборники притч и басен, из которых брали притчи для проповедей манихейские проповедники, о чём позволяют судить сохранившиеся отрывки согдийских манихейских сочинений. Как уже неоднократно отмечалось, пенджикентские художники иллюстрировали как согдийские, так и переводные эпические произведения.

 

Следует отметить, что в пределах одного дома удаётся выявить характерные приёмы того или иного мастера, но невозможно назвать росписи в разных домах, выполненные одной и той же рукой. Даже один и тот же сюжет решается всегда по-разному. Это показывает, как много первоклассных художников было в Пенджикенте в VIII в.

(62/63)

 

Росписи и резное дерево, украшавшие пенджикентские залы, дошли до нас в более или менее фрагментированном виде. В двенадцати домах живопись сохранилась настолько, что можно судить о программе, по которой выполнены росписи. В каждом зале она своя. На подборе сюжетов сказывался как вкус хозяина дома, так и художника. Программа росписей отражала этические идеалы заказчика, его представление о своём месте в мире.

 

Совершенно обязательна была сцена поклонения божеству, иногда в одном зале изображали несколько божеств, но одно или два из них выделялись как наиболее почитаемые. Это свидетельство благочестия владельца и его преданности семейному культу. Почти обязательными были росписи, представляющие образцы доблести и благородного образа жизни. К ним относятся иллюстрации к эпическим произведениям. В нескольких залах на скромном месте над самой суфой были мелкомасштабные сцены, иллюстрирующие сказки, басни, притчи. В одном зале обнаружены изображения исполнителей, вероятно, любовного дуэта. Часто над суфой помещали просто орнамент. Расположение росписей на стене и их масштабы отражают иерархию моральных ценностей в согдийской культуре. Выше всего ставится благочестие, затем доблесть и благородство и на последнем месте стоят практическая мудрость повседневной жизни и развлечения (Маршак, 1987).

 

Поражает обилие информации и широта охвата мира, сочетавшаяся с точностью деталей в согдийской живописи. Не менее поражает насыщенность города произведениями искусства. Недаром в китайской хронике отмечено, что из Согда происходят «превосходные художественные вещи» (Бичурин, 1950). Ярко выраженная повествовательность согдийского искусства показывает, что вся культура была пронизана словом.

(63/64)

 

Другое важное свойство согдийской городской культуры — публичность. Произведения искусства были рассчитаны на показ, они находились в приёмных залах, открытых на улицу айванах, во дворах и залах храмов. Культовые и повествовательные композиции в храмах сходны с соответствующими росписями домов.

 

Такая культура могла развиться только в свободных условиях города-государства при достаточно высокоразвитой экономике.

 

[ Основные итоги. ]   ^

 

Подведём основные итоги.

 

Городская культура Согда — это культура городов-государств. Она создавалась лично свободными людьми, входившими в гражданское общество и вступавшими друг с другом в отношения партнёрства. Зависимое крестьянство оставалось, в основном, вне её.

 

Центры этой культуры возникли во всех землях расселения согдийцев: самом Согде, Уструшане, Чаче, Фергане, Семиречье.

 

Экономическая основа культуры — сосредоточение в городе прибавочного продукта сельского хозяйства в виде получаемой землевладельцами ренты и прибыли от караванной торговли.

 

Аристократическая окраска культуры связана с тем, что коллектив землевладельцев округа (наряду с купцами) был градообразующим элементом. Однако, носителями этой культуры были все слои самодеятельного, прежде всего, городского населения.

 

В городе господствовали товарно-денежные отношения, что способствовало развитию права, по которому закон признавали стоящим выше воли правителя.

 

Высокий профессионализм ремесла и искусства был связан со сложением художественно-ремесленной среды, которая создала свой неповторимый стиль. Индивидуализированный соревновательный характер свойственен как художественному творчеству,

(64/65)

так и всей культуре города.

 

Городская культура широко использовала чужеземные элементы, однако она решала собственную задачу — давала возможность самовыражения своеобразному согдийскому обществу и поэтому всегда была оригинальной.

 

Открытость, публичность характерны для согдийского образа жизни. Перед искусством и литературой, о которой позволяют судить сохранившиеся иллюстрации, ставились задачи воспитания благочестивых, доблестных и обладающих практической мудростью граждан.

 

Такая культура развивалась на протяжении V — начала VIII вв. Её расцвет был приостановлен арабским завоеванием. Над согдийским обществом появился чужой господствующий слой арабов-мусульман. Малые города лишились своей знати и превратились в скромные ремесленно-земледельческие поселения.

 

Большие города, как Самарканд и Бухара, вскоре сильно выросли, но селившиеся в них под покровительством арабских властей люди отказывались от веры предков и, в значительной мере, от своего культурного наследия.

 

Экономический, общественно-политический и культурные аспекты согдийской цивилизации, о взаимодействии которых шла речь в докладе, в своей совокупности обусловили её целостность и неповторимость. Поэтому она была обречена, когда согдийские города-государства были поглощены могущественной империей халифов. Согдийцы сменили веру, а затем и язык, только отдельные элементы их культурной традиции унаследовала новая исламская цивилизация, утвердившаяся в Мавераннахре и Хорасане в конце VIII — IX вв.

(65/66)

 

[ Публикации автора. ]   ^

 

По теме представленного доклада опубликованы следующие работы:

 

Монографии   ^

 

1. Металлические изделия раннесредневекового Согда. Л., 1980, 139 с., илл.

2. Жилища Пенджикента (опыт историко-социальной интерпретации). Л., 1990, 206 с., 2 отд. л. илл.; илл.

Статьи   ^

3. Гончарные изделия согдийцев Чуйской долины. По материалам раскопок на Ак-Бешиме в 1953-1954 гг. // Тр. Киргизской арх.-этногр. эксп. М., т. II, 1960, с. 138-163 с илл.

4. Поясной набор Согда VII-VIII вв. // СА, 1965, №4, с. 79-91 с илл.

5. Византийские поясные пряжки в Согде. // КСИА АН СССР, 1968, вып. 114, с. 34-36 с илл.

6. Бронзовые серьги Пенджикента // КСИА АН СССР, 1969, вып. 120, с. 51-56 с илл.

7. Квартал жилищ рядовых горожан Пенджикента VII-VIII вв. // СА, 1969, №4 [1], с. 169-182 с илл.

8. Керамика и слой поселения (на материалах VII-VIII вв. Пенджикента) // Статистико-комбинаторные методы в археологии. М., 1970, с. 95-99.

9. Согдийский город и кочевая степь в VII-VIII вв. // КСИА АН СССР, 1970, вып. 122, с. 86-91 с илл.

10. Один из базаров Пенджикента // Страны и народы Востока. М., 1971, вып. 10, с. 67-75 с илл.

(66/67)

11. Зеркала из Пенджикента // КСИА АН СССР, 1972, вып. 132, с. 65-69 с илл.

12. Ремесло и домашние промыслы [раннесредневекового Согда] // СА, 1972, №4, с. 145-157 с илл.

13. Типы строений и социальная дифференциация горожан Пенджикента // Тезисы докл. сесс. Древний город Средней Азии. Краткие тез. докладов... Л. 1973.

14. Археологические данные о согдийской торговле // КСИА АН СССР, 1974, вып. 138, с. 79-86.

15. Функциональный анализ строений Пенджикента // Реконструкция общественных отношений по арх. материалам жилищ и поселений. Тез. докл. Л., 1974, с. 46-48.

16. Отливка монет в мастерских Пенджикента рубежа VII-VIII вв. // КСИА АН СССР, 1976, вып. 147, с. 39-48.

17. К вопросу о специфике города и сельских поселений раннесредневекового Согда // Успехи среднеазиатской археологии. Л., 1979, вып. 4, с. 22-26.

18. Основания для датировки металлических изделий из Пенджикента // КСИА АН СССР, 1979, вып. 158, с. 106-112, илл.

19. Социальная структура населения древнего Пенджикента // Товарно-денежные отношения на Ближнем и Среднем Востоке в эпоху средневековья. М., 1979, с. 19-26 (соавторы А.М. Беленицкий, Б.И. Маршак).

20. К характеристике товарно-денежных отношений в раннесредневековом Согде // Ближний и Средний Восток. Товарно-денежные отношения при феодализме. М., 1980, с. 15-26 (соавторы А.М. Беленицкий, Б.И. Маршак).

(67/68)

21. Согдийские «золотые пояса» // Страны и народы Востока. М.,1980, вып. 22, кн. 2, с. 213-218 (соавтор А.М. Беленицкий).

22. Помещения с очагом-алтарём в древнем Пенджикенте // Конф.: Культурные взаимосвязи Средней Азии и Кавказа с окружающим миром в древности и средневековье. Тез. докл. М., 1981, с. 132-133.

23. Преемственность и изменчивость в развитии жилищ раннесредневекового Согда // Преемственность и инновации в развитии древних культур. Л., 1981, с. 107-108.

24. Согдийский город в начале средних веков. (Итоги и методы исследования древнего Пенджикента). // СА, 1981, №2, с. 92-110 с илл. (соавторы А.М. Беленицкий, Б.И. Маршак).

25. Вопросы исторической интерпретации жилищ древнего Пенджикента. // КСИА, 1984, вып. 176, с. 57-62 с илл.

26. Историческая интерпретация жилой архитектуры Пенджикента. Probleme der Architektur des Orients. Halle, 1983, S. 78-91.

27. Согдийцы в Семиречье // Культура и искусство Киргизии. ТД Всесоюзн. научн. конф., вып. 1, Л., 1983, с. 78-80 (соавтор Б.И. Маршак).

28. Строительное дело Согда и Тохаристана в раннем средневековье // Бактрия и Тохаристан на древнем и средневековом Востоке. ТД. М., 1983, с. 73-74.

29. Значение археологии для критики нумизматического источника. // Бартольдовские чтения, 1984, год 7, М., с. 73-74.

30. Согдийское изображение Деда-Земледельца. // Вопросы древней истории Южной Сибири. Абакан, 1984, с. 108-118 с илл. (соавтор Б.И. Маршак).

(68/69)

31. Стеклянные сосуды с росписью из Пенджикента. // СА, 1985, №2, с. 205-212 с илл.

32. Монументальная сырцовая архитектура городищ Средней Азии и проблема её музеефикации // ТД ИБ МАИКЦА, 1987, Спец. вып., М., с. 95-96 (соавторы А.М. Беленицкий, Б.И. Маршак).

33. Согдийские гири. // Бартольдовские чтения, 1987, т.8, с. 64-66 (соавтор Б.И. Маршак).

34. Эллинистические традиции в Средней Азии. // Всесоюз. симпозиум по проблемам эллинистической культуры на Востоке. 3, Ереван, 1988, с. 49-51 (соавтор Б.И. Маршак).

35. Кочевники и Согд. // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, 1989, с. 416-426 (соавтор Б.И. Маршак).

36. Перспективы изучения согдийского города. // Зоны и этапы урбанизации. ТДК, Ташкент, 1989, с. 85-87 (соавтор Б.И. Маршак).

37. Музыка в согдийской культуре (по произведениям изобразительного искусства V-VIII вв.) // Борбад и художественные традиции народов Центр. и Передн. Азии. ТД, Душанбе, с. 161-163 (соавтор Б.И. Маршак).

38. Проблема континуитета согдийского города, // КСИА, 1990, вып. 199, с. 31-36, илл.

39. Ранние этапы развития Пенджикента (V в.) // Культура древнего и средневекового Самарканда и исторические связи Согда: ТД. Ташкент, 1990, с. 59-62 (соавтор Б.И. Маршак).

40. А hunting scene from Panjikent // Bul.of the Asia Inst. 1990, vol. 4, p. 77-94 (в соавторстве с Б.И. Маршаком).

(69/70)

41. Les nomades et la Sogdiane. // Nomades et sédentaires en Asie Centrale. Paris, 1990, p. 179-185 (соавтор Б.И. Маршак).

42. Wall Paintings from a House with a Granary. Panjikent. 1st quarter of the eighth century A.D. // Silk Road art and archaeology, 1990, N1, p. 12-176 (соавтор Б.И. Маршак).

43. Адоранты из северной капеллы II храма Пенджикента. // Проблемы интерпретации памятников культуры Востока. М., 1991, с. 151-173, илл. (соавтор Б.И. Маршак).

44. Cultes communautaires et cultes privés en Sogdiane. // Histoire et cultes de l’Asie Centrale préislamique. Paris, CNRS, 1991, p. 187-195 (соавтор Б.И. Маршак).

45. Связи искусства Средней Азии с искусством стран Дальнего Востока. // Средняя Азия и мировая цивилизация. ТД МК, Ташкент, 1992, с. 84-86 (соавтор Б.И. Маршак).

наверх