 И.Л. Кызласов
Аскизская культура Южной Сибири. X-XIV вв.
/ САИ Е3-18. М.: 1983. 128 с.
Глава 1. Состояние изученности аскизских памятников.
В 1955 г. в Туве Л.Р. Кызласовым были найдены и раскопаны курганы конца X-XII в. [1] Ему принадлежит заслуга выделения, датировки, определения этнической принадлежности этих памятников, выявления их места в цепи археологических культур района. [2] В 1958-1959 гг. такие курганы были раскопаны и в Хакасско-Минусинской котловине. Л.Р. Кызласов не только исследовал могильники, давшие массовый материал, но и впервые описал надмогильные сооружения и погребальный обряд этих курганов, произвел сравнение их с памятниками VI-IX вв., определил время возникновения и этническую принадлежность (средневековые хакасы). [3] Была дана социальная интерпретация открытых материалов. По мнению автора, в курганах были захоронены военачальники-беги и их конные дружинники. Могильники, полностью состоявшие из таких погребений, были определены как дружинные. Специальные кладбища указывают на определённую обособленность дружинников в обществе. Существование постоянных конных войск у отдельных феодалов предопределяет политическую раздробленность государства. Об этом же свидетельствуют крепости-убежища, появившиеся в ту эпоху.
Определение территории древнехакасского государства IX-XII вв. предложено в том же 1960 г. [4] Собранные воедино сведения письменных источников привели к выводу, что в древнехакасский каганат вплоть до монгольского нашествия входила не только территория Хакасско-Минусинской котловины, но и Алтай, Тува, Северо-Западная Монголия. Указав, что в средневековье политические границы государства могли не соответствовать ареалу археологической культуры, так как некоторые области входили в зону административного управления, а не расселения её носителей, Л.Р. Кызласов остановился на специфических чертах древнехакасских погребений периодов IX-X и X-XII вв. Присущий им обряд трупосожжения на стороне, принесенный на Енисей кыргызами ещё во II в. до н.э., воспринятый всеми древнехакасскими племенами, не бытовал у других этнических групп Южной Сибири. Инвентарь погребений, их конструкции и стелы с эпитафиями, связанные с этими курганами, тогда уже найденными в Хакасии и на Алтае, в Туве и Северо-Западной Монголии, также резко отличают древнехакасские погребения от местных археологических памятников. В работе отражены вопросы общественного строя, принципов управления и внутреннего деления древнехакасского государства, проанализирован социальный состав общества, основы его хозяйства, развитие ремесла и торговли, отмечены караванные пути и центры, обрисована идеология и культура, состояние образования и грамотности населения.
Подробнее обряд, связанный с курганами средневековых хакасов, и особенно обычай установки стел с эпитафиями проанализирован в 1960 г. в другой работе Л.Р. Кызласова. [5] Впервые памятники енисейской письменности были рассмотрены в качестве составной части археологического комплекса. Появилась возможность их более точной датировки. Новые возможности открыли интересные наблюдения над тамгами эпитафий, а также впервые проделанная их классификация. Построенные линии развития личных тамговых знаков позволили не только уверенно связать эпитафии с определённым средневековым этносом — древними хакасами, но даже установить, из каких районов Хакасско-Минусинской котловины происходили переселившиеся в IX в. в Туву древнехакасские феодалы.
Изучение инвентаря курганов бесспорно доказало правильность датировки связанных с ними эпитафий на стелах, а изучение тамгового материала установило принадлежность этих эпитафий древним хакасам. Оставалось распространить вывод об этнической принадлежности комплексов с эпитафиями и тамгами на все курганы, не имеющие их, но однотипные по погребальному обряду, инвентарю и конструкции сооружений.
В 1963 г. Л.Р. Кызласов высказал мысль о том, что крепости-убежища Хакасии относятся к IX-XII вв., и составил карту их распространения. Дату подтвердили замеченные связи крепостей с курганами и проведенные раскопки одного кургана и каменного бастиона в Оглахтинской крепости. [6] В обобщающей статье по средневековью Тувы в 1964 г. весь древнехакасский материал IX-XII вв. был разделён на две хронологические группы курганов IX-X и XI-XII вв. Впервые в этой работе появилась сводная таблица, характеризующая материальную культуру той эпохи. [7]
В монографии 1969 г., посвященной средневековью Тувы, Л.Р. Кызласов вновь обратился к древнехакасским курганам IX-XII вв. [8] Исследователь установил связи раннего этапа IX-X вв. с предшествующей культурой чаатас, раскрыв и переход-
(6/7)
ный характер памятников этого времени. Выводы по курганам XI-XII вв. подкреплены публикацией новых материалов, происходящих из Тувы.
Во всех упомянутых работах Л.Р. Кызласова ясно видна их основная направленность — стремление заполнить имевшуюся в науке лакуну, воссоздать историю Саяно-Алтайского нагорья в предмонгольское время. Поэтому в этих трудах, полностью основанных на археологическом изучении края, не отведено большого места описанию археологического материала, механизму его анализа. До читателя часто доводились уже результаты проделанной работы. Этим объясняется и то, что, открыв совершенно новую археологическую культуру Южной Сибири, Л.Р. Кызласов не давал ей названия, подчёркивая лишь важность этих памятников как исторического источника.
Первое подробное описание курганов конца X-XII в., раскопанных в Хакасии в долине р. Аскиз, появилось в печати в 1975 г. [9] Впервые об этих памятниках говорится как о новой археологической культуре, получившей название аскизской, и даётся краткая история знакомства учёных с её материалами. Перечислены случайные раскопки аскизских курганов и раскрыты причины столь долгого молчания исследователей о предмонгольском периоде сибирской истории. Эта работа Л.Р. Кызласова построена так, чтобы дать наиболее полное представление о новой культуре. Важное место занимает оценка погребального обряда, раскрытие его своеобразия, корней, этнической принадлежности. Собрав воедино сведения поздних письменных источников начиная с XVII в., данные хакасской этнографии, фольклора и языка, Л.Р. Кызласов сумел доказать, что обряд трупосожжения являлся характерной этнографической чертой хакасского народа до принятия им христианства и бытовал как пережиточное явление вплоть до конца XIX в. Обнаружение в курганах аскизской культуры такого же обряда, по справедливому замечанию исследователя, «даёт нам право называть их древнехакасскими, а не древнекыргызскими, ибо кыргызы были лишь родом среди средневековых хакасов, и выделить их могилы при общности этноса, обряда и культуры среди древнехакасских курганов невозможно». [10] Одновременно были выделены по погребальному обряду, отличному от аскизского (трупоположения или трупоположение с конем), иные этнические группы эпохи средневековья (южносамодийские, кето- или тюркоязычные и т.д.), вошедшие в состав хакасского народа.
В разделе о территории распространения памятников аскизской культуры наряду с указанием аналогичных курганов в Туве, на Алтае, в Северо-Западной Монголии и в Северном Казахстане впервые использованы случайные находки. Нижняя дата культуры определена второй половиной X в. Переходный (тюхтятский) период второй половины IX-X в. в работе обособлен не только на основании заметных в его памятниках пережитков обычаев предшествующего времени, но и по появлению тех черт, которые станут преобладать в XI-XII вв. — на этапе уже сформировавшейся аскизской культуры. Указаны погребения монгольского времени, представляющие дальнейшее развитие культуры. Сведения письменных источников о погребальном обряде хакасов в XVII в. и находки отдельных предметов XV-XVII вв. с типичной для этой культуры инкрустацией серебром по железу дали возможность определить верхнюю дату аскизской культуры. Сменивший её новый этап в истории племён среднего Енисея представлен уже этнографической культурой современного хакасского народа, появившейся и развивавшейся в результате взаимодействия с материальной и духовной культурой русского народа.
Работы Л.Р. Кызласова дали археологам возможность правильно определить даже отдельные древнехакасские комплексы. [11] В 1972 г. появилась работа Д.Г. Савинова, [12] в которой механически объединены комплексы различных археологических культур, не схожие ни по инвентарю, ни по погребальному обряду. Не выдержан даже хронологический принцип такого объединения — принадлежность к XI-XII вв. Так, курган 2 могильника Урбюн I, [13] могила «Л» Хушот-Худжиртэ, погребения на Часовенной Горе, у с. Каменки и многие другие упомянутые автором памятники относятся к монгольскому времени. Неверно определена дата Уйбатского чаатаса. Естественно, что ошибки в датировке отдельных комплексов породили и неправильное понимание особенностей погребального обряда предмонгольской эпохи на среднем Енисее, лишили доказательности исторические построения. Более перспективны наблюдения Д.Г. Савинова над развитием конской сбруи средневековья Южной Сибири. [14] Впервые известные формы удил и псалиев древних хакасов (впрочем, без обозначения культурной и этнической принадлежности) представлены здесь единой графической схемой. К сожалению, верная относительная хронология основных видов изделий в своих верхних отделах снабжена неточной абсолютной датой. Предметы XIII-XIV вв., многие из которых были опубликованы впервые, получили заниженные даты. Кроме того, в этой насыщенной материалом работе фактически нет развития форм сбруи. Показана лишь смена форм и её последовательность. Такая передача «движения через статичность» возникает, когда не выявляются генетические связи между изменяющимися формами изделий, конкретные переходные формы. Недостаточное внимание, уделяемое «мелким» деталям облика изделий, проявилось в работе на разных уровнях: начиная от отказа оперировать материалом в рамках конкретных археологических культур с постоянным выходом на «абстрактную» арену всей Южной Сибири и кончая рассмотрением всех вертикальных псалиев в перевёрнутом виде. При подобном подходе вывод автора о том, что «трудноуловимые в настоящее время процессы аккультурации эпохи средневековья не дают возможности говорить» об этнических традициях, [15] естествен.
Однако именно появившиеся в настоящее время материалы и не позволяют согласиться с таким тезисом. Пример — справедливо указанные причины изменения форм псалиев можно было выявить лишь благодаря специфичности этих древнехакасских изделий. В пределах иных культур развитие шло иначе. Аналогично этому, аргументированно выдвигая реконструкцию облика двух основных
(7/8)
видов сёдел, их мелких атрибутов (пробоев, накладок, декоративных блях), автор словно не замечает, что всё это в совокупности воссоздаёт облик сёдел аскизской, а не какой-либо иной культуры. Указывая замеченные в седельных комплексах различия, Д.Г. Савинов склонен объяснять их территориальным несоответствием. В действительности различия хронологические. Подобные ошибки привели исследователя к выводу о существовании в XI-XII вв. эклектической множественности форм предметов. За этим следует ещё более ответственный и ещё более ошибочный вывод о коренной смене в то время населения в бассейне Енисея. [16] Детальное типологическое изучение инвентаря аскизских курганов выявляет также преждевременность выводов об особой роли сросткинской культуры в сложении его облика. [17] Достоинством работы является публикация редких материалов по этнографии теленгитов, раскрытие некоторых их связей с культурой средневековых народов Саяно-Алтайского нагорья.
Основному изучению в литературе подвергся первый этап аскизской культуры (конец X-XII в.). Существование культуры в монгольское время было только намечено Л.Р. Кызласовым, поскольку малочисленность известных комплексов XIII-XIV вв. не позволила исследователю конкретизировать свои наблюдения. [18] Л.Р. Кызласову удалось выделить в аскизской культуре монгольского времени её городской вариант, вычленив древнехакасские погребения на кладбище Межегейского городища и посуду в керамическом комплексе Дён-Терека. [19] Такое разделение средневековой культуры на городскую и сельскую, давно практикуемое археологами Восточной Европы, в южносибирской археологии намечено впервые.
Выделение отдельного этапа аскизской культуры XIII-XIV вв., характеристика материальной культуры этого времени произведены нами. [20]
Публикации отдельных предметов аскизской культуры XIII-XIV вв. есть в ряде сводных работ периода «первоначального накопления» археологических фактов в Южной Сибири. [21] Уровень развития науки не позволил учёным правильно понять в то время эти материалы. Первый аскизский комплекс XIII-XIV вв. был частично опубликован и получил правильную датировку в периодизации культур С.А. Теплоухова. [22] Инвентарь погребений на Часовенной Горе (с привлечением прибайкальских и восточноевропейских аналогий) позволил позднее выделить памятники монгольского времени на Алтае и отметить ряд характерных особенностей инвентаря для всей эпохи в целом. [23] Известные в начале 50-х годов материалы позволили А.А. Гавриловой ограничиться главным образом вопросами датировки. Выделенный ею «часовенногорский тип» — термин, имеющий лишь хронологическое содержание. Он равнозначен «монгольскому времени» (XIII-XIV вв.). Проблемы этнической принадлежности, определения места конкретных памятников XIII-XIV вв. в системе археологических культур Южной Сибири не могли быть тогда поставлены в основном из-за полной неразработанности вопросов, связанных с материалами XI-XII вв. Впрочем, вопросы этнической интерпретации аскизских предметов XIII-XIV вв. на основе высокоразвитой научной интуиции были правильно решены ещё в 30-е годы В.П. Левашевой. Подчиняя исследования требованиям музейной работы и популяризации специальных знаний, она не ставила вопроса об особом выделении и характеристике материальной культуры XIII-XIV вв., но датированные В.П. Левашевой предметы этого периода вошли в созданную ею экспозицию Минусинского музея и в опубликованные работы. [24] Изучение материалов древнехакасского государства на всём протяжении его существования позволило В.П. Левашевой правильно понять общую линию развития его культуры и, что наиболее важно, ощутить единство этой культуры в течение всего средневековья, отмечая монгольское время как один из этапов единого целого. [25] Однако посвящённые исключительно музейным коллекциям, работы В.П. Левашевой не привлекли должного внимания археологов-медиевистов.
В последние годы трудами ряда экспедиций добыты аскизские комплексы XIII-XIV вв. как в Хакасии, так и в Туве (приложение I). [26] Материалы полностью не опубликованы. И если в предварительных сообщениях этническая принадлежность памятников после выхода работ Л.Р. Кызласова определялась правильно, то датировка их ошибочна. Так, Д.Г. Савинов все известные ему аскизские материалы, относящиеся к монгольскому времени, датировал XI-XII вв. или в лучшем случае XII-XIII вв. В результате этого аскизские памятники неверно разделены им на два локальных варианта (минусинский и тувинский). На деле разница сравниваемых Д.Г. Савиновым серий хронологическая: «минусинский вариант» не тождествен «тувинскому», так как первый представляет предметы XIII-XIV вв., действительно отличающиеся от инвентаря XI-XII вв., рассматриваемого в так называемом тувинском варианте. [27] Автор не учитывает, что погребения обеих серий известны и в Хакасии, и в Туве, и в других районах Южной Сибири. К сожалению, ошибочные исторические выводы этого автора начинают проникать в литературу. [28]
Следует отметить, что в статье 1977 г. Д.Г. Савинов признал материалы аскизской культуры местными, а комплексы Часовенной Горы отнесены им уже к XIII в. [29] Таким образом, он признал существо-
(8/9)
вание «наиболее позднего этапа» аскизской культуры, т.е. признал относительную хронологию аскизских материалов. Важно, что Д.Г. Савинов пришёл к заключению о необходимости рассмотрения памятников так называемого часовенногорского типа в рамках конкретных археологических культур и фактически обосновал принадлежность основного инвентаря Часовенной Горы к аскизской культуре. [30] Однако разбираемая статья не во всём последовательна. При сравнении материалов Часовенной Горы с аскизскими памятниками совершенно напрасно использован инвентарь неаскизских погребений могильников Осинскинского и Яконур. Такой подход вновь переносит определение материала с уровня археологической культуры на уровень хронологии. Возражая против отнесения ряда аскизских погребений к XIII-XIV в., Д.Г. Савинов указывает, что «ни одного предмета, связанного с монгольской культурой XIII-XIV вв., в них нет», [31] как бы не замечая, что они оттого и определены как аскизские, что принадлежат древним хакасам, а не монголам или какому-либо иному средневековому народу. По тем же причинам не следует надеяться встретить в погребениях с джучидскими монетами предметы, характерные для древнехакасской культуры XI-XII вв. [32] Производные от них формы естественны в аскизских памятниках монгольского времени, а в памятники иных культур они могут попасть лишь по чрезвычайным обстоятельствам. Более строгий археологический подход к материалу позволил бы исследователю заметить и типологическую разницу в стременах Часовенной Горы и Черновой, почувствовать преждевременность утверждения о «несомненно сибирском» происхождении этой формы. [33] Необходимо также отказаться от формулировок типа «культура Тувы и Минусинской котловины», «местная культура такого-то времени» и т.п. для характеристики аскизских материалов. Во-первых, они уже получили конкретное археологическое наименование, во-вторых, такие формулировки неверны по существу, так как это не единственная археологическая культура Тувы и Хакасско-Минусинской котловины этого времени, не одна она и местная для этой территории. Кроме того, ареал аскизской культуры в рассматриваемые периоды не ограничен этими районами.
Таково было состояние изученности аскизской культуры до появления публикаций, предпринятых автором настоящей работы, посвящённых вопросам уточнения хронологии, этнической принадлежности и происхождения культуры, проблемам экономического и социального развития средневековых хакасов, политическим событиям той эпохи. [34]
[1] Случайные раскопки отдельных аскизских курганов в 1863 г. производились В.В. Радловым, в конце 1880-х годов — И.П. Кузнецовым, в 1915-1916 гг. — А.В. Адриановым, в 1927 г. — С.А. Теплоуховым, в 1929 г. — Г.П. Сосновским, в 1939 г. — М.П. Грязновым и др. Исследователи не определили ни культурной принадлежности могил, ни их точной даты. Не подверглись анализу и многочисленные случайные находки, хотя некоторые из них вошли в издания отдельных коллекций или музейных собраний (см.: Адрианов А.В. Дневник раскопок; Сосновский Г.П. Могилы железного периода...; Теплоухов С.А. Отчёт о раскопках...; Грязнов М.П., 1940; Кызласов Л.Р., 1969а, с. 11-14; Клеменц Д.А., 1886; Отчёт Российского Исторического музея, 1916; Tallgren A.М., 1917, 1922).
[2] Кызласов Л.Р., 1958, 1960в, 1964, 1964а, 1969а.
[3] Кызласов Л.Р., 1960г.
[4] Кызласов Л.Р., 1960а.
[5] Кызласов Л.Р., 1960д.
[6] Кызласов Л.Р., 1963.
[7] Кызласов Л.Р., 1964.
[8] Кызласов Л.Р., 1969а.
[9] Кызласов Л.Р., 1975.
[11] Савельев Н.А., Свинин В.В., 1978.
[13] Савинов Д.Г., 1973.
[14] Савинов Д.Г., 1977.
[15] Там же, с. 35.
[16] Там же, с. 43, 44. Уже в 1978 г. Д.Г. Савинов был вынужден отказаться от этого тезиса (Савинов Д.Г., 1978, с. 37-38).
[17] Савинов Д.Г., 1977, с. 38-39, 44.
[19] Кызласов Л.Р., 1964, с. 89, 90; 1965б, рис. 44, 1-3, с. 81; 1969а, гл. V.
[20] Кызласов И.Л., 1977, 1978, 1980, 1981.
[21] Клеменц Д.A., 1886, с. 50, 144, табл. XVIII, 2<а<-2<е; Tallgren А.М., 1917, fig. 75, pl. XI, 22, 24, 38, 39; XII, 18; Отчёт Российского Исторического музея, 1916, с. 18, № 72.
[22] Теплоухов С.А., 1929, с. 551, фиг. Б, 63-67; 1929а, табл. III [ошибка, надо: II], 63-67. Несколько позднее С.А. Теплоухов расширил дату до XII-XIV вв. (1932, стб. 414, табл. II, 47).
[23] Гаврилова А.А., 1951, 1965.
[24] Левашева В.П., 1936, с. 6-7; 1939, табл. XIV, 3; XVII, 1, 6, 11, 13. Выделение предметов монгольского времени, как и более поздних эпох вплоть до этнографического материала, подтверждают проставленные В.П. Левашевой даты в инвентарных книгах музея.
[25] Левашева В.П., 1945, 1946.
[26] Липский А.Н., 1949, рис. 3 [ошибка, надо: рис. 31]; Кызласов Л.Р., 1964а, с. 90, табл. III, Г, 70-72; 1969а, табл. IV; 1969б, с. 245; 1970а, с. 199; 1970б, с. 90-91; Савинов Д.Г., 1966, с. 27; 1973; Шер Я.А., Савинов Д.Г., Подольский Н.Л., Кляшторный С.Г., 1968, с. 151.
[28] Древняя Сибирь, 1976, с. 115-116, 126, 130; Татаринцев Б.И., 1976, с. 3.
[29] Савинов Д.Г., 1977а.
[30] Ср. аналогичный вывод: Кызласов И.Л., 1978.
[31] Савинов Д.Г., 1977а, с. 94.
[32] Там же,. с. 97.
[33] Там же, с. 94.
[34] Кызласов И.Л., 1977, 1977а, 1977б, 1977в, 1978, 1980, 1980а, 1980б, 1981.
|