Е.И. Деревянко
Тюркские элементы в погребальном обряде
амурских племён I тыс. н.э.
Исследование могильников является одним из существенных этапов в реконструкции общественных отношений и духовной культуры древних племён. «Два важнейших фактора — этнические особенности и общественные отношения — воздействуют на формирование идеологических представлений, — пишет В.М. Массон. — В свою очередь через идеологию происходит формирование традиций погребальных ритуалов, от которых в археологической практике сохраняются такие вещественные явления, как способ погребения, могильное устройство, погребальный инвентарь, а также остатки тризн и жертвоприношений». [1]
Каждая культура имеет свои этнические черты. Это присущие определённой группе племён особенности в архитектуре жилищ, одежде и украшениях, своеобразные черты погребального обряда, специфические орудия производства и вооружение, доминирующий орнамент на глиняных сосудах. Однако одна и та же древняя этническая общность могла войти в состав нескольких народностей. Анализируя подробно погребальный обряд амурских племён I тыс. н.э., можно убедиться в наличии в нём в подавляющем большинстве тунгусских этнических компонентов, которые присутствовали позднее у современных народов Дальнего Востока. Но в этом обряде наблюдаются и остатки других компонентов, отчётливо проявляющихся в культуре соседних с Приамурьем племён — тюркоязычных.
Какова же доля тюркского компонента в погребальном обряде приамурских племён? В своё время при частичных раскопках Троицкого могильника, давшего обильный археологический материал, мы обратили внимание па сходство амурского погребального инвентаря с инвентарём могилышков Сибири, Алтая, Тувы, Монголии в тюркское время. [2] Обширный фактический материал, полученный при дальнейшем исследовании амурских могильников, даёт возможность вернуться к этому вопросу.
Прежде всего отметим некоторые сходные черты конструкций могильных сооружений.
Все погребения древних амурских племён I тыс. н.э. совершались в грунтовых ямах, но только треть их — в деревянной раме-обкладке высотой 20-30 см, состоящей из четырёх досок, поставленных на ребро (рисунок, 4). Плахи соединены друг с другом железными гвоздями, скобами или угольниками. Такие же рамы-обкладки встречаются в памятниках гуннов Забайкалья [3] и тюрок Алтая, [4] Казахстана. [5]
(118/119)
Погребальные сооружения и инвентарь,
типичные для амурских и тюркских памятников.
1-5 — схемы устройства могил и перекрытий; 6 — берестяной покров; 7 — погребальный сруб; 8 — игральная кость с украшением; 9-10 — типы глиняных сосудов, имеющих аналогии с гуннскими и тюркскими; 11-15—пряжки (11 — I тип, 12 — II тип, 13 — III тип, 14 — IV тип, 16 — V тип); 16-20 — накладные бляшки и нашивки (16 — I тип, 17 — II тип, 18 — III тип, 19 — VI тип, 20 — IX тип); 21—24, — серьги (21 — III тип, 22 — VII тип, 23 — VIII тип, 24 — IX тип); 25-32 — типы блях, имеющих прямые аналогии в памятниках тюркского времени; 33-37 — типы наконечников для ремней; 38-41 — типы трёхлопастных стрел; 42-47 — типы плоских наконечников стрел, аналогичные тюркским.
В то время, как деревянные рамы-обкладки были в одной трети амурских погребений, деревянные перекрытия в них зафиксированы всего в 9 могилах (3). Захоронения в могильных ямах с «перекрытием из тонких брёвен или толстых досок» [6] раскопаны на Алтае, [7] в Казах-
(119/120)
стане, [8] Туве. [9] На амурских кладбищах встречались погребения в деревянном ящике с крышкой и без дна. Такой способ погребения бытовал в среде тюркоязычных народов с VII по XIX в. [10]
При исследовании Троицкого могильника на Среднем Амуре открыто необычное для этих мест могильное сооружение — большая прямоугольная яма длиной 311 см, шириной 182 см, глубиной 231 см. На глубине 75-90 см зафиксировано вторичное погребение человека, состоящее из деревянной рамы-обкладки, внутри которой были разбросаны человеческие кости, череп, бусы, железный нож, бронзовое кольцо, железные кресало и пряжка с подвижным язычком. Стенки могильной ямы носят следы прокаливания на глубину 1 м; мешаный суглинок, заполнявший пространство между деревянной обкладкой и стенкой ямы, был также прокалённым. Под верхним погребением зачищено второе погребальное сооружение, состоящее из сруба в 4 венца (7), над которым лежало деревянное перекрытие из широких плах. В нём находилось вторичное захоронение человека, а рядом — череп лошади. Здесь же обнаружили череп свиньи, трубчатые кости лошади. Дно могильной ямы было прокалено до ярко-красного цвета на глубину 1,5-2 см. Подобные погребальные комплексы встречались на стоянке Азас I, [11] в могильниках Оглахты, [12] Аймырлыг, [13] Чинге II, [14] Узунтал, [15] в захоронениях якутов у оз. Кюел-лэрики, в Ильмовой и Черёмуховой падях. [16]
Своеобразным представляется одно из погребений на Троицком могильнике. В грунтовой яме находилось вторичное погребение в деревянной раме-обкладке. Пространство между стенками могильной ямы и деревянной обкладкой засыпано галечником (5) принесённым издалека, потому что ни на территории могильника, ни на берегах реки его не было. Аналогий этому явлению в амурских захоронениях нет. Однако А.А. Гаврилова отмечает, что при раскопках второго Катандинского могильника «галечник в чистом виде был использован для засыпки нижних слоёв могильного сооружения, а смесь галечника с оставшимся глинисто-песчаным грунтом — для сооружения земляной насыпи». [17]
При зачистке погребений амурских племён I тыс. н.э. удалось собрать большие куски берёсты со следами прошивок, чаще всего обгорев-
(120/121)
шей, с тиснённым орнаментом по краям либо неорнаментированной. Куски берёсты находились и над скелетом, и под ним. Вероятнее всего, это остатки берестяного покрытия или подстилки. «Погребальная камера была перекрыта, как обычно, берёстой и слоем курильского чая. При раскопках В.В. Радлова берёста заполняла всю могильную яму, перекрывая обнаруженные им на дне могилы погребения»,— пишет А.А. Гаврилова. [18]
Берестяными полосками, часто неорнаментированными, покрывали покойников кочевники Сибири. [19] Берестяные подстилки были в погребениях многих тюркоязычных народов. [20]
Одной из особенностей погребальных сооружений у амурских племён является разведение огня в пустой, видимо, только что выкопанной могильной яме. На мохэских могильниках таких ям было три. Стенки у ям прокалены сверху вниз на толщину до 5 см (2). Аналогий этому в амурских памятниках нет, но они есть в памятниках тюркского времени в Сибири. Так, при описании Тесинского могильника на Среднем Енисее Л.А. Евтюхова подчёркивала, что в погребении кургана 6 из Теси «все стенки погребальной ямы были сильно прокалены под действием сильного жара». [21]
На могильниках амурских племен I тыс. н.э. в погребениях находили только черепа лошади, зубы, иногда трубчатые кости. Западные соседи племён Амура в это же время хоронили своих соплеменников с конём. [22]
(121/122)
Г.А. Фёдоров-Давыдов утверждает, что погребения с частями конского скелета «старше захоронений с целым конём». [23] Видимо, с обрядом погребения человека с частью скелета коня амурские племена познакомили тюрки Алтая, но он остался неизменным и позднее, так как нигде на Амуре нет погребений с целым скелетом лошади. Обычай погребения человека с конём или с черепом лошади и четырьмя ногами имел место и в XVII-XVIII вв. [24] Нам кажется, что более верна точка зрения B.М. Массона, который пишет: «В развитых классовых обществах формы материального воплощения социального неравенства и противостояния всё более приобретают земной характер. Постепенно исчезает обычай человеческих жертвоприношений, слуги и военнопленные используются более расчётливо и рационально. Заметные ограничения накладываются и на погребальный инвентарь. Общество пытается найти компромисс между традиционными установлениями и расчётливым практицизмом. Вступает в действие испытанная логическая формула — «часть вместо целого». В раннекочевнических погребениях вместо лошадей обнаруживали уздечки, в погребениях скотоводов вместо быков — одни головы, тогда как сама туша находила, надо полагать, более достойное употребление». [25]
Во всех амурских могильниках I тыс. н.э. преобладающим способом захоронения является вторичный, за ним — первичный и совсем редким — кремация трупа. Последний был широко распространен среди тюркоязычных народов с древнейших времён до недавнего прошлого. [26]
Огромное место в жизни древних тюрок занимал огонь. Многие из отмеченных в этнографических описаниях черт погребальных обычаев тюркоязычных народов хорошо прослеживаются при раскопках курганов кочевников XIII-XIV вв.: деревянные, прутяные, камышовые или берестяные покрытия, кострища, прослойки пережжённой земли, золы, углей и костей — это следы тризны-поминок. Этнографически известны у тюркоязычных народов регулярные, чередующиеся через определённое время поминки с разведением костров и пр. [27] Н.Ф. Катанов писал по этому поводу следующее: «Через три дня (бельтиры. — Е.Д.) устраивают поминки, не ездя на кладбище... Половину вина и пищи бросают в огонь, как жертву за покойника духу огня. Некоторые жгут вино и мясо до 7 дней, а некоторые — и дольше». [28] Шорцы-каргинцы считали, что в очаге в юрте живёт дух огня, который сопровождает умершего до царства
(122/123)
Эрлик-хана. [29] Древние тюрки сжигали на тризнах поминальные юрты, чтобы душа умершего могла вместе с дымом вознестись к небу. [30]
В Троицком могильнике на Амуре отмечено два вида кострищ: одни разводились над могилой после её засыпки, вторые — в яме до того, как туда опускали покойника. В обоих случаях огонь играл роль «очистительной силы».
В погребении № 124 на поверхности могильного пятна был слой угля, под ним — обгоревшие черепа лошади и свиньи, под которыми находилось вторичное погребение. Видимо, после того, как засыпали могилу, на неё перенесли часть углей от жертвенного костра, забросали ими остатки пищи от поминок (головы съеденных лошади и свиньи), затем все присыпали снова землёй.
В погребениях амурских племён I тыс. н.э. обнаружено большое количество лошадиных бабок (8), большая часть их неорнаментирована, меньшая украшена поясами-нарезками в узкой части, крестообразными насечками, параллельными горизонтальными линиями. Всё это наводит па мысль о принадлежности бабок к культовым предметам. Подобная лошадиная бабка, превращенная в антропоморфную фигурку, была обнаружена М.П. Грязновым на Оби. «Вряд ли можно сомневаться в том, — пишет М.П. Грязнов, — что эта антропоморфная фигурка представляет собой нечто подобное так называемым эменгедерам, какие ещё недавно делались телеутами, шорцами и кумандинцами Северного Алтая. Эменгедеры изготовлялись из деревянных брусочков или из набитых травою и паклей мешочков. На голове пришивалась пара бисеринок — глаза. И это всё, что делалось для того, чтобы изделие было похоже на человека. Другие детали лица ничем не отличались. Тело закрывалось платьем, т.е. кусочком материи, подпоясанным посередине тряпочкой или верёвкой... Возможно, что в качестве божков или духов употреблялись и совсем необработанные бабки. Их могли только одевать в какие-то одежды». [31] В начале XIX в. А. Левшин видел, как кыргызы оплакивают своего умершего родича перед куклой или болваном, который, будучи одет в платье покойника, служит плачущим вместо его изображения. [32] Все эти духи или божки были вместилищем души умершего. Такую же роль, возможно, играли и найденные бабки на амурских могильниках I тыс. н.э.
Здесь хочется остановиться на некоторых замечаниях Н.Б. Киле относительно изучения духовной культуры нанайцев — потомков амурских племён — П.П. Шимкевичем, Л.И. Шренком, И.А. Лопатиным, А.Н. Липским, Л.Я. Штернбергом. [33] Последний утверждал, что аями (антропоморфная фигурка человека. — Е.Д.) всегда означает дух умершего предка. «Но в действительности,— уточняет Н.Б. Киле, — аями — не дух умершего предка, а прежде всего самый значительный дух-помощник, дух-покровитель шамана, олицетворённый в виде антропоморфной фигурки (единственный дух — помощник шамана, имеющий антропоморфное воплощение). Его шаман обязательно носит на себе во время камлания. Кроме того, аями бывают и у обыкновенных людей как их духи-покровители и духи защитники здоровья и благополучия». [34] Да-
(123/124)
лее Н.Б. Киле рассказывает о том, как нанайцы сразу же после смерти родственника делали пане (П.П. Шимкевич и И.А. Лопатин называют его фаней). Пане — антропоморфная фигурка из дерева, куда вселяется душа умершего. После года и более со дня смерти родственники покойного устраивали большие поминки — каса — и провожали душу умершего в буни — загробный мир. «И когда шаман сообщал, что он вместе с душами покойников прибыл в буни, родственники умерших разламывали их пане и бросали в костёр, тем самым окончательно расставаясь с душами покойников. В костре сжигали разного рода ритуальные угощения и часть оставшихся от покойника вещей. Всё это через огонь и дым поступало тому, кому было адресовано». [35]
Трудно переоценить значение погребального инвентаря для восстановления образа жизни древних племён. В амурских могильниках отчетливо видна социальная дифференциация общества, так как в составе погребального инвентаря имеются не только количественные, но и качественные различия. Рассматривая более подробно инвентарь приамурских и тюркских памятников, можно с уверенностью предположить влияние тюркского погребального обряда на обряд приамурских племён.
Не менее любопытна ещё одна деталь: из четырёх видов глиняной посуды один (горшки) находит больше всего аналогий в памятниках Сибири гуннского и тюркского времени (5). [36] Нельзя не отметить тот факт, что среди сосудов Троицкого некрополя на Амуре имеются 2 сосуда-горшка с отогнутыми наружу венчиками воротничкового типа. На плечиках этих сосудов — орнамент из налепных валиков с опущенными вниз короткими концами (10). В других памятниках Приамурья такой орнамент на керамике не встречается. Однако этот орнаментальный мотив восходит к гуннскому времени и зафиксирован на сосудах тюркоязычных курыкан [37] и в памятниках I тыс. н.э. в Восточном Забайкалье. [38]
Следует сказать, что из 6 типов (I-VI) серебряных и бронзовых пряжек с подвижным язычком аналогии в тюркских памятниках имеются для I типа (11), [39] для II (12), [40] для III (13), [41] для IV (14), [42] для V
(124/125)
(75), [43] а из 17 типов накладных бляшек и нашивок (I-XVII) в тюркских памятниках находим аналогии для I типа (16), [44] II типа (17), [45] III типа (18), [46] VI типа (19), [47] IX типа (20). [48]
При раскопках амурских могильников было найдено узкое кольцо из серебра. К щитку оно расширялось и имело два неглубоких желобка на овальной плоскости. Подобные кольца обнаружены на могильнике Кудыргэ. [49]
Серьги амурских могильников представлены 10 типами (I-X). Аналогичные им находили в тюркских памятниках: для III типа (21) — на юге Тувы, [50] в Казахстане, [51] Сибири; [52] для VII типа (22) — в Туве [53] и на Байкале; [54] для VIII типа (23) — на Алтае [55] и Туве; [56] для IX типа (24) — в Туве. [57]
Среди 15 типов поясных блях и 7 типов наконечников ремней, встречавшихся в амурских могильниках, 8 типов блях (25-32) находят прямые аналогии в памятниках тюркского времени, [58] а 5 типов наконечников ремней (33-37) подобны наконечникам ремней из одновременных памятников Тувы, [59] Алтая, [60] Забайкалья, [61] Сибири, [62] Казахстана, [63] Монголии. [64] Пояс, набранный из бляшек, изображён на каменных изваяниях Алтая, [65] Сибири, [66] Тувы. [67]
(125/126)
Аналогии костяным накладкам на лук можно встретить в погребениях Алтая, [68] Тувы, [69] Хакасии. [70] В коллекции наконечников стрел из амурских могильников представлено 5 типов трёхлопастных стрел. Из них 4 типа (38-41) имеют прямые аналогии в могильниках Алтая, [71] Тувы, [72] Хакасии, [73] Монголии. [74]
Плоские наконечники стрел амурских могильников I тыс. н.э. подразделяются на 13 типов, из них 6 типов (42-47) находят прямые аналогии у тюрок. [75] Приамурские железные крючки для колчанов похожи на такие же изделия тюркского времени Алтая, [76] Тувы, [77] Сибири, [78] Хакасии. [79]
Все обнаруженные в приамурских могильниках сабли и мечи — железные, однолезвийные, с прямыми клинками, рукоятки их не имеют наклона. Подобный тип сабель появляется в Сибири (изображения на каменных изваяниях) в VII-VIII вв. Похожие сабли обнаружены при раскопках Игимского могильника, [80] могильников Ближние Елбаны, [81] Орловского, [82] Бек-Бике, [83] а также на Боркорбазском, [84] Илийском могильниках. [85] Такие палаши-мечи появляются впервые в IV-V вв. н.э. в степях Северного Прикаспия в позднесарматских курганных погребениях [86] и представляют собой переходную форму от меча к сабле. [87] В первых веках нашей эры подобные мечи и сабли без наверший вошли в широкое употребление в Сибири, Монголии, Казахстане.
Конское снаряжение середины I тыс. н.э. представляет собой одну из разновидностей конского убора, который был широко распространен в Сибири, Забайкалье, в степях Монголии и Алтая, Казахстане и Средней Азии. Из амурских могильников происходят 3 типа железных удил: однокольчатые с костяными псалиями, двукольчатые с костяными псалиями и удила со стержневыми псалиями.Удила с костяными псалиями
(126/127)
бытовали в Саяно-Алтае по VII-VIII вв. н.э. [88] «Украшение узды и седла клыками кабана является излюбленным обычаем ранних кочевников Алтая, при этом использовались как естественные кабаньи клыки, так и многочисленные имитации их, делавшиеся из дерева, бронзы, рога», [89] — отмечает М.П. Завитухина. Удила II типа раскопаны в Казахстане [90] и Туве, [91] III типа — в Забайкалье, [92] Хакасии, [93] Казахстане, [94] Туве, [95] Монголии, [96] на Алтае. [97]
Стремена, обнаруженные на амурских могильниках, 2 типов: восьмёркообразные (распространившиеся в Азии с VI в. н.э.) и прямоугольные с пластинчатым ушком. Они более поздние и распространились с В на З до Скандинавии. Самые ранние формы стремян зафиксированы в Когурё и Японии. Не исключена возможность того, что приамурские племена были посредниками проникновения стремян в центральноазиатские области. Сбруйный набор коня в Приамурье почти идентичен синхронному по времени тюркскому. [98]
Итак, сравнение вещевого материала амурских и тюркских погребений позволяет проследить контакты названных племён и характер этих контактов. Очевидно, тесная связь тюрок с амурскими племенами обусловила сходство двух культур. И всё же несмотря на тюркский в целом облик материальной культуры амурских племён I тыс. н.э., она имела и свои специфические черты, которые присутствуют спустя тысячелетие в культуре дальневосточных народов, но отсутствуют у тюркоязычных: деревянные полуподземные дома с выходом через дымовое отверстие в крыше, активное занятие земледелием и огородничеством, культ медведя, ношение кос мужчинами; обычай портить вещи, которые клали в могилу вместе с умершим; своеобразные серьги из серебра и нефрита; плоские бронзовые бляхи, которыми украшали пояс; круглые бронзовые бляхи — принадлежность шаманского костюма и др.
Таким образом, сопоставлены некоторые черты погребального обряда амурских племён I тыс. н.э. с синхронными памятниками тюрок Азии. Любопытно, что набор вещевого инвентаря амурских и тюркских погребений весьма близок, эта близость наблюдается и в типологии некоторых комплексов инвентаря. В свете указанных параллелей можно сделать вывод о большом сходстве в погребальном обряде и материальной культуре тюрок VI-VIII вв. и населения Приамурья. Если присутствие
(127/128)
однотипных вещей можно объяснить культурно-экономическими контактами этих племён, то погребальный обряд остается устойчивым этническим признаком, что обусловливается проникновением в среду тунгусоязычных племён отдельных тюркских групп и обратным явлением, т.е. взаимной инфильтрацией.
Японский археолог Р. Тории в своих работах неоднократно касался проблемы происхождения тунгусов. Он писал: «Сушень, плоу, уги, мохэ, нюйчжень были не дунху, но тунгусами. Их язык, их обычаи, их предания, археология и этнология, одним словом, — все это доказывали». [99] Но тем не менее Р. Тории полагал, что у тунгусов и дунху были общие предки в отдалённом прошлом. Другой японский исследователь К. Сиратори устанавливает близость языка дунху и монголов. В своих ранних работах он относил язык хунну к тюркскому языковому семейству. Позднее, занимаясь сравнительной лингвистикой, К. Сиратори признал ошибочность своих убеждений: «Теперь я убеждён, что хунну не что иное, как смесь монголов и тунгусов». [100]
Однако вопрос об этногенезе приамурских племён очень сложен. Это связано, например, с фактом фиксации в известных письменных источниках преобладания тех или иных языковых компонентов у отдельных групп на различных исторических этапах без учёта их возможных этнических перемещений и явления взаимной инфильтрации. Очевидно, что при решении проблемы этногенеза амурских племён I тыс. н.э. необходим комплексный подход, т.е. объединение усилий археологов, этнографов, лингвистов и антропологов.
[1] Массон В.М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976, с. 178.
[2] См.: Деревянко Е.И. К вопросу о древних связях племён Дальнего Востока с кочевниками Центральной Азии во второй половине I тыс. н.э. — «Изв. лаб. археол. исслед.», Кемерово, 1974, вып. V, с. 85-97.
[3] Сосновский Г.П. Раскопки Ильмовой пади. — СА, 1946, т. VIII, с. 55.
[4] Сергеев С.М. О разных костяных украшениях конской узды из «скифского» кургана па Алтае. — СА, 1946, т. VIII, с. 291.
[7] Гаврилова А.А. Раскопки второго Катандинского могильника. — СА, 1957, т. XXVII, с. 255; Сорокин С.С. Материалы к археологии Горного Алтая. — «Учён.
(119/120)
зап. Горно-Алтайск. науч-исслед. ин-та ист., яз., лит.», Барнаул, 1960, вып. 8, с. 81.
[8] Агеева Е.И. К вопросу о типах древних погребений Алма-Атинской области. — «Труды Ин-та ист., археол. и этногр. АН Каз. ССР», Алма-Ата, 1961, т. 12, с. 21, 23-24; Арсланова Ф.X. Памятники Павлодарского Прииртышья (VII-XII вв). — В кн.: Новое в археологии Казахстана. Алма-Ата, 1968, с. 99.
[10] Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах у тюркских племён Центральной и Восточной Азии. Казань, 1894, с. 19. (Отдельный оттиск); Арсланова Ф.X. Памятники Павлодарского Прииртышья..., с. 99.
[11] Дэвлет М.А. Археологические исследования в Тодже в 1971-1972 гг. — «Учён. зап. Тувин. науч.-исслед. ии-та яз., лит , ист.», Кызыл, 1973, вып. XVI, с. 215.
[12] Кызласов Л.Р. Хакасская археологическая экспедиция 1969 г. — «Учён. зап. Хакас. науч.-исслед. ин-та яз., лит., ист.». 1971, №3, Сер. ист., вып. XVI, с. 174.
[15] Савинов Д.Г. Археологические памятники в районе хребта Чихачёва. — В кн.: Археологические открытия 1971 года. М., 1972, с. 287; Он же. Работы на Горном Алтае. — В кн.: Археологические открытия 1972 года. М., 1973. с. 233-234.
[16] Попов А.А. Материалы по религии якутов. — «Сб. материалов по археол. и этногр.», М., 1949, т. XI, с. 307; Константинов И.В. Новые материалы о захоронениях якутов XVIII века. — В кн.: Якутия и её соседи в древности. Якутск, 1975, с. 307; СА, 1946, т. VIII, с. 55.
[17] Гаврилова А.А. Раскопки второго Катандинского могильника, с. 255.
[18] Гаврилова А.А. Раскопки второго Катандинского могильника с. 260.
[19] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби. — МИА, 1956, №48, с. 101; Балдунннков А.И., Бардамов И.Н. Археологические памятники в долине реки Обусы. — «Этногр. сб. Бурят. комнлексн. науч.-исслед. ин-та Спб. отд. АН СССР», Улан-Удэ, 1962, вып. 3, с. 110-111; Кызласов Л.Р. Хакасская археологическая экспедиция 1969 г., с. 176; Ковычев Е.В. Восточное Забайкалье раннего средневековья (к постановке проблемы). — В кн.: Соотношение древних культур Сибири с культурами сопредельных территорий. Новосибирск, 1975, с. 288; Константинов И.В. Новые материалы о захоронениях якутов..., с. 198.
[20] Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь, ч. II. Спб. 1865, с. 143; Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах..., с. 14; Стрелов Е.Д. Лук, стрелы и копьё древнего якута.— TOSK (Материалы но археологии якутов), Якутск, 1927, вып. 1 (4), с. 63; Дебец Г.Ф. Итоги и задачи доисторической археологии в Западном Забайкалье. — «Жизнь Бурятии», 1927, №7-9, с. 103; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник истории алтайских племён. М.-Л., 1965, с. 45; Константинов И.В. Раскопки шаманского погребения. — В кн.: Сборник научных статей Якутского республиканского краеведческого музея им. Е.М. Ярославского. Якутск. 1966, с. 225; Кызласов Л.Р. Хакасская археологическая экспедиция 1969 г., с. 174; Овчинникова Б.Б. Исследование тюркских памятников на могильнике Аймырлыг. — В кн.: Археологические открытия 1972 года. М., 1973, с. 231; Дэвлет М.А. Археологические исследования в Тодже..., с. 215.
[22] Клеменц Д. Древности Минусинского Музея (памятники металлических эпох). Томск, 1886, с. 21; Киселёв С.В. Саяно-Алтайская археологическая экспедиция 1935 г. — СА, 1936, №1, с. 282-284; Агеева Е.И., Максимова А.Г. Отчёт Павлодарской экспедиции..., с. 32-59; Максимова А.Г. Погребения поздних кочевников. — «Труды Ии-та ист. археол. и этногр. Каз. ССР», Алма-Ата, 1960, т. 8, с. 80; Шер Я.А. Погребение с конём в Чуйской долине.— СА, 1961, №1, с. 280; Он же. Памятники алтайско-орхонских тюрок на Тянь-Шане. — СА, 1963, №4, с. 158; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., с. 25-28; Грач А.Д. Древнетюркские курганы на юге Тувы (VI-X вв.). — КСИА, 1968, вып. 114, с. 105-111; Арсланова Ф.X. Погребения тюркского времени в Восточном Казахстане. — В кн.: Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата, 1969, с. 47; Сэроджав Н. Древние тюрки (V-VIII вв.). Улан-Батор, 1970, с. 38 (на монг. яз).; Могильников В.А., Конников Б.А., Лунёв В.Б. и др. Алейская экспедиция. — В кн.: Археологические открытия 1972 года. М., 1973, с. 229; Овчинникова Б.Б. Исследование тюркских памятников на могильнике Аймырлыг, с. 231; Комарова М.Н. Тюркское погребение с конём в Аржане. — «Учён. зап. Тувин. науч.-исслед. ин-та яз., лит., ист.», Кызыл, 1973, вып. XVI, с. 207-210; Савинов Д.Г. Работа на Горном Алтае, с. 236; Длужневская Г.В. Исследования на плато Улуг-Бюк. — В кн.: Археологические открытия 1974 года. М., 1975, с. 202; Трифонов Ю.И. Работы в Туве и Хакасии.— Там же, с. 236.
[24] Вайнштейн С.И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры. — СЭ, 1966, №3, с. 80.
[25] Массон В.М. Экономика и социальный строй..., с. 176.
[26] Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах..., с. 21; Евтюхова Л.А. К вопросу о каменных курганах..., с. 113; Евтюхова Л., Киселёв С. Открытия Саяно-Алтайской экспедиции в 1939 г. — «Вестник древней истории», М., 1939, № 4 (9), с 161; Киселёв C.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, с. 336; Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I. М.-Л..1953, с. 230, 353; Грач А.Д., Длужневская Г.В. Исследования в Саянском каньоне Енисея, Центральной Туве и Минусинской котловине. — В кн.: Археологические открытия 1971 года. М., 1972, с. 237; Могильников В.А. Работы Алейской экспедиции. —Там же, с. 229; Грач В.А., Длужневская Г.В. Исследования в Саянском каньоне Енисея и на р. Хемчик. — В кн.: Археологические открытия 1972 года. М., 1973, с. 205; Могильников В.А., Конников Б.А., Лунёв В.Б. и др. Алейская экспедиция, с. 229; Овчинникова Б.Б. Исследование тюркских памятников на могильнике Аймырлыг, с. 214; Савинов Д.Г. Работа на Горном Алтае, с. 236; Арсланова Ф. X., Чариков А.А. Работы в Восточном Казахстане. — В кн.: Археологические открытия 1973 года. М., 1974. с. 465; Длужневская Г.В. Исследования на плато Улуг-Бюк, с. 202; Медников Э.М., Могильников В.А., Уманский А.П., и др. Работы Алейской экспедиции. — В кн.: Археологические открытия 1974 года. М., 1975, с. 222; Дьяконова В.П. Погребальный обряд тувинцев как историко-этнографический источник. Л., 1975, с. 17.
[27] Зяблин Л.П. О «татарских» курганах. — СА, 1955, т. XXII, с. 94.
[28] Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах..., с. 11.
[29] Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах..., с. 17.
[30] Дьяконова Н.В., Смирнова О.И. К вопросу об истолковании пенджикентской росписи. — В кн.: Исследования по истории культуры народов Востока. М.-Л., 1960, с. 175, примеч. 21.
[31] Грязнов М.П. Антропоморфная фигурка бронзового века с реки Оби. — СГЭ, Л., 1962, т. 22, с. 26-27.
[32] Левшин А. Описание киргиз-кайсацких орд и степей. — «Этнографические известия», Спб., 1832, ч. III, с. 110.
[33] См.: Киле Н.Б. Лексика, связанная с религиозными представлениями нанайцев. — В кн.: Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири. Л., 1976, с. 189-203.
[34] Там же, с. 195.
[35] См.: Киле Н.Б. Указ. соч., с. 198.
[36] Сосновский Г.П. Раскопки Ильмовой пади, рис. 14; Кызласов Л.Р. Сырский чаатас. — СА, 1955, т. XXIV, рис. 38, 15, 16; Синицын И.В. Археологические исследования в Западном Казахстане. — «Труды Ин-та ист., археол. и этногр. АН Каз. ССР. Археология», Алма-Ата, 1956, т. 1, табл. VII, 3; Гаврилова А.А. Раскопки второго Катандинского могильника, рис. 8; Давыдова А.В. Новые данные об Иволгинском городище. — «Труды Бурят. комплексн. науч.-исслед. ин-та», Улан-Удэ, 1960. Сер. востоковедения, вып. 3, рис. 6, 2, 5; Окладников А.П. Бурхотуйская культура железного века в Западном Забайкалье. — Там же, рис. 7; Завитухина М.П. Могильник времени ранних кочевников близ г. Бийска. — АС, 1961, вып. 3, рис. 2, 2, 3; Доржсурэн Ц. Раскопки могил хунну в горах Ноин-ула на р. Хунигол (1954-1967). — В кн.: Монгольский археологический сборник. М., 1962, рис. 8, 4; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. I, 33; Вайнштейн С.И. Раскопки могильника Кокэль в 1962 году. — ТТКАЭЭ, Л., 1970, вып. III, табл. 1, 3-5, 10, 13; Кириллов И.И., Ковычев Е.В. Новый могильник бурхотуйской культуры у с. Ононск. — «Известия Сиб. отд. АН СССР», 1975, №1. Сер. обществ. наук, вып. 1, рис. 2, 7-9; Ковычев Е.В. Восточное Забайкалье в эпоху раннего средневековья..., с. 290.
[37] Мандельштам А.М. Шатровый могильник у оз. Нурэ (оз. Ольхон). — В кн.: Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974, рис. 2.
[38] Ковычев Е.В. Восточное Забайкалье в эпоху раннего средневековья..., с. 290.
[39] Арсланова Ф.X. Памятники Павлодарского Прииртышья..., р. 153; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XXXI, 22.
[40] Нурмуханбетов Б. Новые данные по археологии тюркского времени Южного Казахстана. — В кн.: Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата, 1969, табл. I, 2; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. I, 18; Евтюхова Л., Киселёв С. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г., — ТГИМ, М., 1946, вып. XVI, с. 110.
[41] Сэроджав Н. Древние тюрки..., рис. 20; Ковалевская В.Б. Башкирия и евразийские степи IV-IX вв. (по материалам поясных наборов). — В кн.: Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972, рис. 2, 4.
[44] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XIX, 1, 8; Кызласов Л.Р. Сырский чаатас, рис. 23, 5; Комарова М.Н. Томский могильник — памятник истории древних племён лесной полосы Западной Сибири.— МИА, 1952, №24, рис. 25, 12, 18; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, рис. 22, 10.
[45] Кызласов Л.Р. Сырский чаатас, рис. 23, 5; Комарова М.Н. Томский могильник..., рис. 25, 15.
[46] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., рис. 11, 38; Арсланова Ф.X. Курганы с трупосожжением в Верхнем Прииртышье. — В кн.: Поиски и раскопки в Казахстане. Алма-Ата, 1972, табл. I, 6.
[47] Евтюхова Л., Киселёв С. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции..., с. 110; Теплоухов С. Опыт классификации металлических культур Минусинского края. — «Материалы по этнографии», Л., 1929, т. IV, выи. 2, рис. 17. [?]
[48] Комарова М.Н. Томский могильник..., рис. 25, 21.
[49] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XX, 3-6.
[51] Арсланова Ф.X. Погребения тюркского времени..., рис. 15.
[52] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби. — МИА, 1956, № 48, рис. 6-7.
[53] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, рис. 34, 4.
[54] Мандельштам А.М. Шатровый могильник..., рис. 3, 11.
[55] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XII, 4.
[56] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. II, 19.
[57] Грач А.Д. Древнетюркские курганы на юге Тувы, рис. 50, 20.
[58] Шер Я.А. Погребение с конём в Чуйской долине, рис. 2, 9, 10, 13; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XII, 2; XIV, 8; XV, 2; Арсланова Ф.Х. Курганы с трупосожжением..., табл. I, 6; VII, 12; Грач А.Д. Древнетюркские курганы на юге Тувы, табл. IX, 13 [?]; Сэроджав Н. Древние тюрки..., рис. 20; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. II, 43.
[59] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. III, 27, 29.
[60] Евтюхова Л., Киселёв С. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции..., с. 111.
[61] Талько-Гринцевич Ю.Д. Материалы по палеоэтнологии Забайкалья. — «Труды Троицкосавско-Кяхтинского отделения Приамурского отдела Рус. геогр. о-ва», Иркутск, 1900, т. III, вып. 1, табл. VI.
[62] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби, табл. VII, 13.
[63] Арсланова Ф.X. Курганы с трупосожжением..., табл. I, 7, 8.
[64] Erdely J., Dorjsuren С., Navan D. Results of the Mongolian-Hungarian archaeological Expeditions 1961-1964. — Acta archaeologica, ASH, 19, 1967, p. 354, pl. 34.
[66] См.: Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Северного Алтая. — ТГИМ, 1941, вып. 16.
[67] Сэроджав Н. Древние тюрки..., рис. 7.
[68] Гаврилова А.А. Могильштк Кудыргэ..., рис. 5, 3-6.
[69] Кызласов Л.Р. История Тувы в средине века, рис. 24.
[70] Липский А.Н. Раскопки древних погребений в Хакасии в 1946 г. — КСИИМК, 1949, т. XXV, рис. 32.
[71] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951. табл. IX, 21, 22, 25; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., рис. 11, 7; рис. 12, 3;
[72] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, рис. 25, 1, 2.
[73] Левашова В.П. Два могильника кыргыз-хакасов, рис. 5, 14-22.
[75] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., табл. XXV, 4-10; Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. II, 23; Грач А.Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге. — ТТКАЭЭ, 1960, т. 1, рис. 46; Древнемонгольские города. М., 1965, с. 191; Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири, с. 521; Синицын И.В. Археологические исследования в Западном Казахстане. — «Труды Ин-та ист., археол. и этногр. АН КазССР. Археология», Алма-Ата, 1956, т. 1. рис. 6, 1, рис. 14.
[76] Евтюхова Л.А., Киселёв С.В. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции..., с. 110; Завитухина М.П. Могильник времени ранних кочевников... рис. 3, 7, 8.
[77] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века, табл. I, 28.
[78] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби, табл. XXXVIII, 10.
[80] Старостин П.Н., Казаков К.П., Габяшев Р.С. Игимский могильник. — СА. 1973, №1, рис. 2, 21.
[81] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби, табл. VIII, 1.
[82] Арсланова Ф.X. Погребение тюркского времени..., табл. I.
[83] Синицын И.В. Археологические исследования в Западном Казахстане, рис. 8.
[84] Сорокин С.С. Боркорбазский могильник. — ТГЭ, Л., 1901. т. 5, табл. II.
[85] Кушаев Г.А. Два типа курганных погребений правобережья реки Или (по материалам Илийской экспедиции). — «Труды Ин-та ист., археол. и этногр. АН КазССР. Археология», Алма-Ата, 1956, т. 1, рис. 2.
[86] Минаева Т. Погребения с сожжением близ г. Покровска. — «Учён. зап. Саратов. гос. ун-та», 1927, т. VI, вып. III, с. 91; табл. I, 1.
[87] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири, с. 554-555.
[88] Арсланова Ф.X. Курганы с трупосожжением..., табл. V, 6; Завитухина М.П. Могильник времени ранних кочевников..., рис. 5, 6, 7, 10, 11 [неверная ссылка?]; Она же. Курганный могильник Сростки II на Алтае. — СГЭ, Л., 1966, т. 27, рис. 1, 16; Сорокин С.С. Материалы к археологии Горного Алтая. — «Учён. зап. Горно-Алтайск. науч.-исслед. ин-та ист., яз., лит.», Барнаул, 1960, вып. 8, рис. 1, 5.
[89] Завитухина М.П. Курганный могильник Сростки II..., с. 103.
[90] Арсланова Ф.X. Курганы с трупосожжением..., табл. I, 17; V, 9.
[91] Грач А.Д. Древнетюркские курганы..., рис. 50, 11.
[92] Кириллов И.И., Ковычев Е.В. Новый могильник бурхотуйской культуры..., рис. 4, 16.
[93] Левашова В.П. Два могильника кыргыз-хакасов, рис. 5, 143.
[95] Кызласов Л.Р. История Тувы к средние века, рис. 33.
[96] Боровка Г.И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы, табл. IV, 35.
[98] Теплоухов С. Опыт классификации..., [табл. II] рис. 31; Киселёв С.В. Саяно-Алтайская археологическая экспедиция 1935 г. т. I, рис. 2; Синицын И.В. Археологические исследования в Западном Казахстане, рис. 6; табл. IV, V; Гаврилова А.А. Раскопки второго Катандинского могильника, с. 261; Агеева Е.И., Максимова А.Г. Отчёт Павлодарской экспедиции..., табл. I, 82, 83, 98; Сорокин С.С. Материалы к археологии Горного Алтая, рис. 9, 5; Завитухина М.П. Могильник времени ранних кочевников..., рис. 4, 9; 7, 9; Гришин Ю.С. Древние памятники среднего течения р. Онона. — В кн: Монгольский археологический сборник. М., 1962, рис. 38; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., рис. 10, 4; Дьяконова В.П. Большие курганы-кладбища на могильнике Кокэль (по результатам раскопок за 1963-1965 гг.). — ТТКАЭЭ. Л.,1970, вып. IV [д.б.: III], табл. XII, 13.
[99] Torii R. Populations prehistoriques de la Mandchourie Meridionals. — «Journal coll. Sci. Imp. Univ.», Tokyo, 1915, vol. XXXVI, p. 41.
[100] Shiratori K. The Quens among the peoples of North Asia. Memoirs of Research Department of the Tokyo Bunko, 1922, vol. IV, №4, p. 60.
|