Я.А. ШерПамятники алтайско-орхонских тюрок на Тянь-Шане.// СА. 1963. №4. С. 158-166.
В предлагаемой статье рассматривается вопрос об этнической принадлежности памятников поздних кочевников Тянь-Шаня (VI-X вв.).
Такая, сравнительно узкая, постановка вопроса вызвана тем, что в литературе по-разному объясняется происхождение культуры поздних кочевников тюркского круга, внезапное появление которой на Тянь-Шане относится к VI в. А.Н. Бернштам выводил эту культуру из Минусинской котловины и связывал её появление на Тянь-Шане с переселением сюда енисейских кыргызов [1]. Л.Р. Кызласов и Л.П. Зяблин указывают на её алтайское происхождение [2; 3, стр. 153; 4, стр. 143]. Считая вторую точку зрения более вероятной, автор этих строк приводит её дальнейшее обоснование на основе сводки известных и вновь обнаруженных памятников. Основным материалом для обсуждения служат каменные изваяния и курганы, погребения в которых сопровождались захоронением верхового коня. С этими памятниками связаны и другие вопросы: семантика и хронология «каменных баб», хронология погребальных комплексов и т.п. Их рассмотрение выходит за рамки данной статьи и будет изложено особо.
Каменные изваяния. В результате работ Тянь-Шаньского археологического отряда (1960-1961 гг.) [1] значительно пополнился список каменных изваяний из горных районов Киргизии. В совокупности с фигурами, представленными в музейных собраниях Алма-Аты, Фрунзе, Пржевальска, Москвы и Ленинграда, а также с памятниками, известными по литературе и архивным материалам, количество каменных изваяний Семиречья уже превысило 200 экземпляров. В процессе изучения они сравнивались с памятниками древнетюркской скульптуры Южной Сибири и Монголии. Такой сравнительный анализ на базе достаточно большого объёма материала (всего около 400 экземпляров ) позволил предложить новый принцип систематизации всей древнетюркской скульптуры, суть которого заключается в анализе иконографии памятников [5]. Такая предварительная работа была тем более необходима, что, хотя сведения о каменных изваяниях Тянь-Шаня давно появились на страницах археологической литературы [1, 6-8], специальному изучению они до последнего времени не подвергались. [2]
Распределение изваяний по группам оказалось довольно чётким:
1) мужские фигуры с сосудом в правой руке и оружием на поясе (рис. 1, 1-3); 2) мужские и неопределённые фигуры с сосудом в правой руке, без оружия (рис. 1, 4-6); 3) мужские и неопределённые изваяния с изображением только лица или головы человека (рис. 2, 1-3); 4) мужские изваяния с изображением птицы на правой руке; 5) мужские изваяния без оружия с сосудом в обеих руках (рис. 2, 6); 6) женские изваяния без оружия с сосудом в обеих руках (рис. 2, 5).
Оставляя для специального рассмотрения вопросы семантики и хронологии «каменных баб», следует остановиться на вопросах сходства и различия южносибирских и тяньшаньских изваяний. По иконографическим признакам наблюдается абсолютное сходство, вплоть до тождества между изваяниями 1-й, 2-й и 3-й групп. Некоторые различия в деталях заметны у изваяний 5-й группы. Фигуры, изображённые в канонических позах, характерных для 4-й и 6-й групп, не известны в Южной Сибири. До другим признакам (форма сосудов, оружия, причёски) наблюдаются некоторые различия. На Тянь-Шане и в прилежащих районах Семиречья преобладают кубки на ножке. На многих изваяниях 1-й группы, происходящих с Тянь-Шаня и из Семиречья, изображены причёски, состоя-
щие из нескольких (от 5 до 8) тонких косичек. Большинство изваяний 1-й группы на Тянь-Шане имеют изображения коленчатых кинжалов или ножей. В Южной Сибири преобладают кубки на поддоне с петлевидной ручкой, причёски в виде одной толстой косы, коленчатые кинжалы встречаются редко. Общими для Южной Сибири и Семиречья (с Тянь-Шанем) следует считать стилизацию изображения бровей и технические приёмы изготовления. Таким образом, важнейшие признаки, такие, как иконография, одежда, стиль и технические приёмы, оказываются в общем аналогичными для изваяний Южной Сибири и Тянь-Шаня. Правомерна постановка вопроса о причинах такого сходства. Вот здесь-то и начинаются разногласия.
А.Н. Бернштам, ставя вопрос о месте и центре происхождения «каменных баб» Тянь-Шаня, считал возможным «полагать, что центром происхождения балбалов является страна древних кыргызов — Мину- синский край. Именно там мы видим древнейшую форму стел, восходящих к эпохе бронзы, и там эта традиция развивалась непрерывно» [1]. Л.Р. Кызласов и Л.П. Зяблин, не рассматривая специально каменные изваяния, отмечают, что весь облик культуры поздних кочевников Тянь-Шаня связывается не с кыргызами, а с алтайскими тюрками [2, стр. 108; 4, стр. 145].
Минусинский край действительно богат каменными изваяниями. Однако уже первые их исследователи подчеркнули существенные различия между основной массой изваяний эпохи бронзы и несколькими «каменными бабами» тюркского времени, совершенно не характерными для археологического пейзажа Минусинской котловины [9]. Дальнейшее изучение минусинских изваяний с ещё большей убедительностью показало разницу между стелами эпохи ранней бронзы и тюркскими статуями. «Широко известные в большом количестве каменные бабы тюркского типа в Минусинских степях представлены всего лишь пятью экземплярами» [10, стр. 148]. Исследования последних лет, проводимые в Минусинской котловине Красноярской археологической экспедицией ЛОИА АН СССР, не прибавили к этому списку ни одной новой фигуры тюркского времени, вместе с тем находки новых стел эпохи бронзы происходят в каждом полевом сезоне. Таким образом, современное состояние наших знаний по археологии Тянь-Шаня и Южной Сибири позволяет снять утверждение А.Н. Бернштама и присоединиться к мнению М.П. Грязнова: «Каменные бабы эпохи бронзы представляют особую категорию памятников, ничем не связанную с поздними изваяниями тюркского типа» [10, стр. 151].
В этой связи выглядит непоследовательной и противоречивой попытка Л.Р. Кызласова связать тюркские изваяния через таштыкские маски с Минусинской котловиной. «Образуется любопытный генетический ряд, — пишет Л.Р. Кызласов, — таштыкские погребальные маски лица — стоящие маски-бюсты — каменные погрудные изображения (типа малоесинского) — погрудные изображения с руками и сосудом (типа Кизи-Тас) — тюркские каменные изваяния в виде круглой скульптуры человека с сосудом в руках. Таким образом, не подлежит сомнению, что тюркские каменные изваяния VI-VIII и последующих веков зарождаются ещё в предтюркское, таштыкское время. Любопытно, что центром их зарождения было Алтае-Саянское нагорье (Хакасско-Минусинская котловина и, вероятно, Алтай, на котором, правда, ранние изваяния ещё не найдены)» [11].
В приведённой цитате, как и в других работах, в которых Л.Р. Кызласов касается вопроса о каменных изваяниях [12, 13], не указаны признаки, по которым можно судить о сходстве и различии памятников, поэтому утверждение такого рода представляется попыткой связать совершенно разные вещи. Конечно, было бы любопытно попытаться наметить связи между тюркскими и предшествующими им памятниками. Но в таком анализе следует предусматривать разные непосредственные и косвенные связи, хронологические и территориальные. В данном случае, например, нельзя не обратить внимания на иконографическое сходство тюркских и значительно более древних, скифских изваяний, где также запечатлён образ воина с сосудом для питья в правой руке и с оружием на поясе [14]. Это, однако, не даёт права связывать непосредственно скифские и тюркские изваяния и породившие их обряды. Развитие памятников материальной культуры идёт не по прямой, а по значительно более сложной линии и подчиняется законам развития сложных динамических систем, которые можно выявить только с учётом всего многообразия связей между составными элементами.
Не отвлекаясь в сторону от главного вопроса, поставленного в данной статье, следует подвести первый итог. Каменные изваяния Тянь-Шаня, точнее, фигуры, относящиеся к 1-, 2-, 3- и 5-й группам, рядом призна- ков непосредственно связываются с подобными статуями, широко распространёнными на территории Алтая, Тувы, Монголии и Восточного Туркестана, и резко отличаются от изваяний, преобладающих в Минусинской котловине.
Указанные территории были местом обитания древнетюркских племён иного, отличного от кыргызов облика. Их культура представлена определённым комплексом памятников, в числе которых каменные изваяния занимают существенное место [15, 16].
Таким образом, появление каменных изваяний на Тянь-Шане, как и в прилежащих районах Семиречья, следует связывать не с кыргызскими, а с алтайско-орхонскими древнетюркскими племенами.
Погребальные комплексы. Среди большого количества могильных памятников, изученных на территории Тянь-Шаня и Семиречья, особый интерес представляют курганы, погребения в которых сопровождались захоронением верхового коня. Такие могилы раскопаны в разное время в следующих местах.
1. Аламышик, правый берег р. Нарын, в 6 км к западу от г. Нарын. Курган №1 [1] — надмогильное сооружение в виде плоской кольцевидной выкладки из камней, диаметр 3 м. Могильная яма размером 2×2 м разделена по линии запад — восток на две части каменными плитами. В северной части на глубине 1,5 м — костяк мужчины головой на восток, в вытянутом положении, на спине. В южной части — костяк лошади в беспорядке. Лошадь положена несколько выше человека (на глубине 1,3 м). Человек, вероятно, лежал в подбое. Среди костей лошади обломки стремени.
2. Курган №69. Плоская кольцевидная выкладка из камней, диаметр 3 м. Могильная яма размером 1,7×1 м (дромос), глубиной 1,35 м. Костяк юноши или женщины на спине, головой на восток в подбое размером 1,9×0,5 м, отгороженном от дромоса каменными плитами. В дромосе — костяк барана головой на запад. Обломки железных стремян, ножа, пряжки и удил, костяные накладки на лук.
В последнем случае наблюдается любопытная особенность. Вместо лошади положен баран. Однако наличие стремян и удил не позволяет сомневаться в том, что баран в данном случае выполнял воображаемую функцию верховного коня. Вероятно, такая особенность связана с полом или возрастом погребенного.
3. Таш-Тюбе, курган №1 (раскопки А.К. Кибирова). Могильная яма разделена на две половины каменными плитами, которые затем обвалились. В северной половине на глубине 1,6 м — костяк лошади на левом боку, головой на юго-запад. Обломки удил, стремя с петлевидной дужкой, деревянная основа седла тюркского типа. В южной — на глубине 1,75 м — костяк мужчины лицом вниз, на левом боку, головой на юго-запад. Фрагменты шерстяной и шёлковой одежды, пояс красной кожи с набором бляшек, железный кинжал, берестяной колчан со стрелами, накладки на лук с гравированным узором [17].
4. Кара-Булун (раскопки А.К. Кибирова). Погребение с конём (подробности неясны). Деревянная основа седла тюркского типа [17].
5. Чонноо (раскопки А.К. Кибирова), курган №11. Могильная яма размером 2,1×0,7 м. Глубина 1,75 м. Костяк лошади головой на север. В северной стенке ямы — вход в катакомбу размером 1,9×1,5 м. В катакомбе в беспорядке костяк человека.
6. Курган №12. Земляная насыпь диаметром 12 м, высотой 1,1 м. Могильная яма размером 2,6×1 м. На глубине 5 м (от вершины насыпи) — костяк лошади головой на север. В западной стенке ямы подбой, в нём отдельные кости человека в беспорядке [18].
7. Койсу (раскопки Л.П. Зяблина), курган №16. Холм диаметром 3-4 м, высотой 0,35 м. Могильная яма разделена вертикально поставленными камнями на две половины по линии запад — восток. Раз- меры и глубина ямы неясны. В северной половине — костяк человека на спине, головой на восток. В южной — костяк лошади на левом боку, головой на запад.
8. Курган №17. Прямоугольный в основе холм размером около 4×4 м. Могильная яма размером примерно 2×2 м разделена камнями по линии запад — восток на две половины. Глубина 1,5 м. В северной половине — костяк человека на спине, головой на восток. В южной — костяк лошади на левом боку, головой на запад [3, стр. 141, 146-147].
9. Кочкорская долина (раскопки А.М. Фетисова). Из текста отчёта неясно, сколько погребений с конём раскопано, однако совершенно очевидно, что речь идёт о нескольких погребениях, порядка пяти — шести [19, 20].
10. Предгорья Таласского хребта (раскопки И.К. Кожомбердиева, Ю.Д. Баруздина и Я.А. Шера). Вскрыто три погребения с конём. Материалы пока не опубликованы.
Наблюдения при строительстве Большого Чуйского канала (экспедиция под руководством А.Н. Бернштама). Погребения с конём вскрыты в нескольких местах предгорной части Киргизского Ала-Тау. [3] 1. Кенбулунь — несколько погребений. 2. Новопокровка — несколько погребений. 3. Новопавловка — три погребения. 4. Петровка-Карабалты — несколько погребений. 5. Карабалты-Аспара — одно погребение [21].
Кроме перечисленных, одно погребение с конём обнаружено случайно мной в районе выхода в Чуйскую долину ущелья Кегеты [22].
Ввиду сравнительной немногочисленности погребений описанного типа, а также в связи с плохой документированностью части материала пока не представляется возможным произвести классификацию и попытаться расчленить их на какие-то хронологические периоды. Однако с полной уверенностью можно утверждать об алтайском происхождении этой культуры, где подобный погребальный обряд уходит в глубокую древность [23], сохранился до сравнительно недавнего времени [24], [и] вместе с тем, широко представлен в памятниках тюркского периода [25-(26)-27]. Погребения по такому обряду в значительном количестве обнаружены в Туве [28, 29], в Центральном и Восточном Казахстане [4] и даже в районе Самарканда [30-(31, 32)-33]. Это обстоятельство вплотную подводит нас к выводу о том, что ареал распространения погребений с конём по алтайскому обряду в основном соответствует ареалу распространения древнетюркских каменных изваяний. Если на Алтае этот обряд имеет генетические корни, то, как явствует из многолетних исследований на Тянь-Шане, здесь погребения с конём появляются внезапно, не раньше VI в. [2, стр. 108], что ещё раз свидетельствует о миграционном характере этой культуры для Тянь-Шаня. Любопытно, что некоторые погребения с конём обнаружены в катакомбах и подбоях. Курганы с катакомбами и подбоями широко известны на Тянь-Шане и, по-видимому, принадлежали автохтонному населению [34, 35]. Погребение с конём в катакомбе или подбое — ещё одно явное свидетельство взаимопроникновения местной и пришлой культур.
К рассмотренным выше двум сериям археологических памятников со временем можно будет добавить не менее значительную третью. Речь идёт о некоторых группах наскальных рисунков, обнаруженных на территории Тянь-Шаня [5] и Семиречья. Немногочисленные публикации ни в коей мере не отражают богатства и многообразия этих памятников изобразительного искусства древности. В связи с неразработанностью методики их изучения пока следует проявлять осторожность в оценке и использовании этого материала. Вместе с тем, нельзя не напомнить факты, бесспорность которых вряд ли может быть поставлена под сомнение.
А.Д. Грач, выступая на Сессии по этногенезису киргизского народа, отметил поразительное сходство стиля и сюжетов некоторых групп петроглифов Иссык-Куля с подобными памятниками Тувы, изученными им достаточно внимательно [36, 37]. Особый интерес представляют тамгообразные изображения козлов, прототипы которых известны на точно датированных памятниках тюркских каганов и князей из Кошо-Цайдама. Как и каменные изваяния, наскальные рисунки не могли быть предметом импорта. Близкие по стилю рисункам Тувы тамгообразные изображения козлов могли быть выбиты только рукой художника, знакомого со стилем древнетюркского петроглифического искусства Центральной Азии.
Мы рассмотрели три группы археологических памятников Тянь-Шаня и прилежащих районов, которые своими генетическими корнями уходят в культуру алтайско-орхонских тюрок. Эти группы не адекватны по своему количественному и качественному характеру. Однако все они объединяются общим происхождением и помогают уловить не только нити культурных взаимоотношений и этнических контактов, но и локализовать один из существенных компонентов в этногенезе киргизов Тянь-Шаня, которым были алтайско-орхонские тюрки.
Данные археологических изысканий подтверждаются свидетельствами письменных источников. Так, в «Суй-шу» под 600 г. упоминается тюркский Чуло-хан, который «…не имел постоянного местопребывания, а более жил в прежней Усуньской земле» [38, стр. 279; 39]. Вопрос же о тождестве «Усуньской земли» с Западным Тянь-Шанем и его предгорьями вряд ли может вызвать сомнения. Это тем более очевидно, что и другие источники подтверждают наличие тюрок на территории Тянь-Шаня, начиная с VI в.
Сюан-Цзян, проезжая в 630 г. по Чуйской долине, отмечает, что эти места находятся уже издавна во власти тюрок [40]. Те же данные мы находим и в «Землеописании Китайской империи», где указывается, что во второй половине VI в. Семиречье и Тянь-Шань уже были под властью тюрок [41].
Можно ли сомневаться в том, что под именем тюрок указанные источники не могли подразумевать другие племена? Вряд ли. Во всех китайских хрониках речь идёт именно об алтайских тюрках — тугю и их западной ветви — западных тугю.
Что же остаётся в таком случае на долю енисейских кыргызов? Пока очень немногое.
Анализируя коллекцию металлических украшений, происходящих из Кочкорской долины, А.Н. Бернштам связывает их орнамент с орнаментом золотых кувшинчиков из Копёнского чаатаса [1, стр. 93]. Этим подкрепляется один из основных тезисов гипотезы о енисейском происхождении киргизов Тянь-Шаня. Надо сказать, что как орнамент кочкорских блях, так и орнамент посуды, обнаруженной в Копёнах, относится к широкому кругу орнаментальных мотивов, присущих многим азиатским народам древности — от Ирана до Китая, что в своё время отмечала Л.А. Евтюхова [42]. Современные исследования подтверждают эту мысль [43, 44]. Локализация орнаментальных мотивов и выяснение их конкретной этнической принадлежности — дело чрезвычайно сложное. В данном случае оно осложняется ещё тем, что такие изделия, как украшения и посуда, были предметом оживлённейшей торговли и имели самое широкое распространение. Не случайно памятники сасанидской торевтики обнаруживаются далеко на севере Европейской части СССР.
Кочкорские украшения можно было бы использовать в качестве дополнительного довода, если бы был представлен ряд памятников, в первую очередь погребальных, которые бесспорно относились бы к енисейским кыргызам. В настоящее время такие памятники на Тянь-Шане не обнаружены. Мы не знаем ни одного кургана, раскопанного на Тянь-Шане и в прилежащих районах, где бы погребение было совершено по кыргызскому обряду. Обряд этот хорошо известен в результате многолетних исследований курганов Минусинской котловины — это трупосожжение взрослых людей и трупоположение детей вокруг чаатаса [42, 45]. [6]
О том, что у кыргызов Енисея было трупосожжение, сообщают разные, совершенно независимые друг от друга, письменные источники. «При похоронах не царапают лиц, только обвёртывают тело покойника в три ряда и плачут, а потом сожигают его, собранные же кости через год погребают» [38, стр. 353]. «Киргизы, подобно индусам, сжигают мёртвых, и говорят: огонь — самая чистая вещь; всё, что падает в огонь, очищается; (так и) мёртвого огонь очищает от грязи и грехов» [6, стр. 111].
Отсутствие того или иного типа археологических памятников на данной территории не может быть веским доказательством в полемике. Но в данном случае отсутствие курганов с трупосожжением по кыргызскому обряду не является пробелом в хронологической шкале памятников Тянь-Шаня. Это место занимают тюркские погребения с конём и большое количество каменных изваяний, часть которых описана выше. Конечно, пока рано решать позитивно те или иные вопросы этногенеза, однако уже никак нельзя игнорировать тот факт, что все известные памятники Тянь-Шаня времени тюркского каганата ничего общего с памятниками енисейских кыргызов не имеют, но несомненно обнаруживают прямое сходство с памятниками алтайско-орхонских тюрок.
В качестве итога следует отметить, что принятое в литературе искусственное преувеличение роли енисейских кыргызов на раннем этапе этногенеза кочевников Тянь-Шаня [46] не подтверждается ни археологическими памятниками, ни письменными источниками. [7] На основании же современных археологических данных можно уверенно говорить о том, что в VI-IX вв. главную роль в формировании этнического и культурного облика кочевого населения Тянь-Шаня играли орхоно-алтайские древнетюркские племена. Это, конечно, не означает, что при рассмотрении сложной проблемы этногенеза киргизов в целом не следует принимать во внимание всего многообразия фактов, в том числе и возможного влияния енисейских кыргызов, тем более, что этот процесс происходил значительно дольше, чем время существования Восточного и Западного каганатов.
Литература. ^
1. A.H. Бернштам. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. МИА, 26, 1952, стр. 81, 83, 84, 88, 144.2. Л.Р. Кызласов. О связях киргизов Енисея и Тянь-Шаня. ТКАЭЭ, III, Фрунзе, 1959.3. Л.П. Зяблин. Средневековые курганы на Иссык-Куле. ТКАЭЭ, II, М, 1959.4. Л.П. Зяблин. Курганы Семиречья и их отношение к происхождению киргизов. ТКАЭЭ, III, Фрунзе, 1959.5. Я.А. Шер. Иконография древнетюркских изваяний. Изв. АН КиргССР, V, 1, Фрунзе, 1963.6. В.В. Бартольд. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научной целью. СПб., 1897.7. А.Н. Бернштам. Археологический очерк Северной Киргизии. Фрунзе, 1941.8. А.Н. Беpнштам. Историко-культурное прошлое Северной Киргизии по материалам Большого Чуйского канала. Фрунзе, 1941.9. М. Грязнов, E. Шнейдер. Древние изваяния Минусинских степей. МЭ, IV, вып. М, 1929.10. М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами. СА, XII, 1950.11. Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. М., 1960, стр. 160.12. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата. ВМГУ. Сер. истор., 1, 1960.13. Л.Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата. «Уч.зап. Тувинск.НИИЯЛИ», VIII, Кызыл, 1960.14. А.А. Миллер. Новый источник к изучению связей Скифии с Кавказом. ИРАИМК, IV, 1925.15. Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. МИА, 24, 1952.16. А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы. М., 1961.17. А.К. Кибиров. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда. КСИЭ, XXVI, 1957, стр. 86-87.18. А.К. Кибиров. Археологические работы в [Центральном] Тянь-Шане. Тр.КАЭЭ, II, М., 1959, стр. 130-131.19. А.М. Фетисов. Раскопки древних могил в Иссык-Кульском, Токмакском и Верненском уездах. Архив ЛОИА АН СССР, №76/1891 г., л. 27-65.20.
|
