A.M. Беленицкий, Б.И. Маршак
Вопросы хронологии живописи раннесредневекового Согда.
Проблема датирования настенных росписей достаточно сложна. Многие особенности живописи, которые сначала казались надёжными основаниями для датировки, позднее потеряли своё определяющее значение. Например, считалось, что белый грунт и применение ультрамарина характерны только для росписей VII-VIII вв. (Костров, 1954, с. 173-188). Однако позднее выяснилось, что ультрамарин широко применялся уже при Кушанах (Ставиский, 1974, с. 103-107, рис. 80-81), а белый грунт есть в ранних росписях Пенджикента. Кроме того, отсутствие грунта — это, как правило, не особенность техники, а результат сильного размывания живописи, когда грунт растворялся, тогда как красочный слой, частично тоже размытый, всё же сохранялся, но уже не на грунте, а непосредственно на глиняной обмазке. Нельзя датировать и по такому стилистическому признаку, как наличие (или отсутствие) моделировки объёмов тоном. Дело в том, что тоновая моделировка часто исчезает в ходе разрушения росписи, остаётся только линейный рисунок с остатками цвета. Обычно при этом сохраняется только предварительный рисунок, наносившийся до цвета. Поскольку очень часто разную сохранность принимали за различия в технике или стиле, то приходится согласиться, что технико-стилистические признаки не должны играть главную роль при датировании росписей. Остаются археологические методы, из которых наиболее строгим является стратиграфический, хотя определённое значение сохраняет и датировка по изображённым реалиям.
Последовательность слоёв подробно исследована только в Пенджикенте.
В постройках Пенджикента среди находок были тысячи монет, которые
(32/33)
позволили почти по всему городищу выделить слой, отложившийся в первых десятилетиях VIII в. В нём наблюдаются многочисленные следы пожарищ. С достаточным основанием можно считать, что пожары связаны с известным походом арабов против пенджикентского государя Деваштича в 722 г. Выше, как правило, лежал слой продуктов размыва стен и сводов. Ещё выше в ряде домов находился слой с монетами самаркандского царя Тургара, вступившего на престол в 738 г. Тогда были восстановлены многие дома, причём некоторые из ремонтных стен и обмазок старых стен были расписаны (Беленицкий, Маршак, 1973а, с. 61-63; Беленицкий, 1973а, табл. 23-34). В части зданий выделяется ещё один слой с арабскими монетами. В их легендах указаны даты выпуска, доходящие до 770 г. Для этого слоя характерны как отсутствие новой живописи, так и следы нарочитого уничтожения росписей на ранее построенных стенах. Восстановление домов, видимо, связано с упоминавшейся выше примирительной политикой Насра ибн-Сеййара — примерно 740 г. (Большаков, 1964, с. 116-119), а особенности последнего слоя отражают исламизацию населения в эпоху посла Абу-Муслима (третья четверть VIII в.). Конечно, есть и такие дома, в которых слои выражены слабо, и тогда не удаётся установить до или после 740 г. выполнены росписи. Постройку зданий, сгоревших в 722 г., ранее относили к VII в., что и отразилось в опубликованных датах их росписей. Теперь, однако, удалось выяснить, что очень многие из домов построены примерно за 10 лет до пожара, а некоторые даже оставались незавершёнными в момент пожара (объект XXI). Иногда под стенами и полами домов находили монеты конца VII в., и это помогало датировать постройки. Целый квартал (объекты III, VII), в котором сохранились росписи (неоднократно издавались), как оказалось, был полностью перестроен после сноса проходившей по его длинной оси первоначальной восточной городской стены (Беленицкий, Маршак, Распопова, 1975, с. 534). Эта стена, построенная в момент основания города, превратилась с возведением ещё восточнее новой линии укреплений во внутреннюю стену. Но и оказавшись внутри города, она сохранила оборонительное значение: её несколько раз ремонтировали и укрепляли (рис. 2). Последний ремонт датируется монетами из швов кладки. Это монеты Вархумана, правившего в третьей четверти VII в., и пенджикентского правителя Чакин-чур-Бильга, вступившего на престол не позднее 690 г. (Лившиц, 1973, с. 257).
Таким образом, все росписи объекта III, вошедшие в науку как принадлежащие VII — началу VIII в. (Живопись…, 1954, табл. XXIV-XXXIII), теперь должны быть датированы не ранее первой четверти VIII в. По ряду причин ко времени Деваштича должна быть отнесена и постройка дворца на цитадели, в росписях которого, видимо, отражены события второго десятилетия VIII в. (Исаков, 1971, 1975; Беленицкий, Маршак, 1973б, с. 57, рис. 5-6).
Для хронологии раннего Пенджикента большое значение имеет клад из 26 мелких серебряных монет с изображением лучника. Клад найден в одной из бойниц первоначальной городской стены. По определению Е.В. Зеймаля, монеты относятся к самым поздним сериям выпускавшихся на протяжении нескольких столетий монет с лучником. Поздние серии отделены несколькими этапами типологического ряда от монет с легендами, почерк которых близок к почерку «старых согдийских писем» (начало IV в.). Зеймаль на этом основании находил возможным предполагать (1972), что позднейшие выпуски относятся к VI и даже VII в. Итак, монеты не позволяют датировать ранний этап жизни Пенджикента. Однако приобретает особое значение то, что они были найдены в надёжном археологическом контакте вместе с керамикой комплекса I.
Как же датируется ранняя пенджикентская керамика?
Если объединить близкие, но всё же различимые керамические комплексы, то они образуют три хронологические группы: комплексы I-II, III-V и VI (Маршак, 1964, с. 227-243; Распопова, 1969, с. 181). Обычно археологи отводят не менее века на каждую из подобных этим группам «керамических
(33/34)
эпох». В таком случае мы получим даты: комплекс VI-VII в., комплексы III-V — VI в. и комплексы I-II — V в. Степень различия между керамикой слоёв середины VII и первой половины VIII в. была принята за примерный масштаб перемен на протяжении 60-70 лет. Если приложить такие мерки к различиям между более ранними комплексами, то окажется возможным отнести комплекс II не к V в., а к рубежу V-VI вв., но и в этом случае комплекс I приходится на V в. Конечно, подобные выкладки, несмотря на применение статистических методов, остаются неточными, однако если учесть толщину слоёв с керамикой ранних комплексов и множество перестроек зданий (в частности, на время до VII в. приходится пять строительных периодов храмов и три-четыре строительных периода на разных участках городских стен) (Маршак, 1964, с. 184-216; 1975; Беленицкий, 1973б, с. 106-108; 1975, с. 121-126), то станет очевидным, что большее сокращение хронологически уже невозможно. Следовательно, позднейшая допустимая археологическая дата для клада — вторая половина V в., что, по мнению Е.В. Зеймаля, оказывается наиболее ранней допустимой нумизматической датой. Основание города произошло несколько раньше, поскольку и клад и комплекс I относятся не к моменту основания первой городской стены, а лишь ко времени её функционирования.
Наиболее ранние росписи Пенджикента, получившие стратиграфическую дату, — это живопись на восточной и западной стенах первоначальной северной капеллы во дворе II храма (Беленицкий, Маршак, 1973а, с. 58-61). Эти росписи были закрыты кладками более поздней стены и суфы (рис. 3) с керамикой комплекса II. Сама живопись, следовательно, относится примерно к концу V — началу VI в. Росписи главного здания по сходству костюмов изображённых персонажей с костюмами росписей V-VI вв. в северной капелле надо отнести к тому же времени. Интересно, что живопись в храме имеет следы подновления; правда, оно произведено не позже VI в. Предполагалось, что во II храме были изображены тюрки (Якубовский, 1951, с. 252, 255-256), с которыми согдийцы познакомились только в VI в. Однако теперь в согдийской живописи найдены подлинные изображения тюрок (Альбаум, 1975, с. 29-34, табл. VII, IX-XI, XXXII) и можно утверждать, что в иконографии храма II нет ничего подобного.
Более поздние росписи — в северной капелле храма II (в прямоугольной нише, встроенной в проход в западной стене при перестройке капеллы V в.) (Беленицкий, 1973а, с. 12-13, табл. 1, 2), в главном портике храма I (рис. 4) (Беленицкий, Маршак, 1973б, с. 55-57, рис. 3-4), в пом. 41/42 объекта VI (рис. 5) и др. — были закрыты кладками стен, функционировавших в VII в. Стратиграфическая дата этих росписей — не позднее первой половины VII в., однако сходство изображённых на них костюмов, тканей и украшений с реалиями самых ранних росписей очень велико.
Среди узоров на тканях нет ещё сасанидских кругов из перлов, обрамляющих медальоны, которые широко распространяются с конца VI в. Кроме того, со второй половины VI в. костюм народов Средней Азии сильно изменился. Его мы видим на согдийцах, изображённых на рельефах третьей четверти VI в., выполненных по согдийскому рисунку (Scaglia, 1958). Таким образом, анализ реалий позволяет уточнить стратиграфическую дату и отнести перечисленные пенджикентские росписи уже не к VI-VII в., а только к VI в.
Хуже всего исследована в Пенджикенте живопись VII в. Наиболее определённо к этому времени можно отнести сцены охоты из росписи зала жилого дома (пом. 26 объекта XXIII; рис. 6). После планировки произошёл пожар 722 г., и весь дом сгорел. Мы не знаем, за сколько времени до 722 г. зал был перестроен, но можно утверждать, что живопись была нанесена задолго до этого ремонта.
Археологические даты пенджикентской живописи помогают в какой-то мере уточнить хронологию других росписей Средней Азии. На Афрасиабе росписи найдены в нескольких залах домов аристократического квартала VI-VII вв. (Альбаум, 1975, с. 11-14). Был ли в этом квартале царский
(34/35)
дворец, пока остаётся неясным, ибо планировка и детальная стратиграфия всего участка не до конца исследованы. Ничего специфически дворцового здесь нет. Правда, в одном из залов есть изображение приёма послов царём Самарканда, но было бы упрощённым считать, что изображение царя могло находиться только в его собственном дворце. Роспись объекта XI (там же, табл. I, II) может быть датирована VII в. по аналогии с пенджикентскими росписями: костюм и меч мужского божества и орнамент из фестончатых листьев весьма сходны с зафиксированными на ранних росписях главных зданий храмов I и II (Якубовский, 1950, табл. 57; Живопись…, 1954, табл. XVII; Беленицкий, Маршак, 1973б, с. 55-56, рис. 3-4), а также пом. 41/42 объекта VI, хотя по сюжету афрасиабская живопись ближе к пенджикентским росписям VIII в. в пом. 2 и 13 объекта XXIV, где также изображена чета богов (рис. 7). Живопись пом. 1 датируется по надписи временем правления упоминаемого в ней самаркандского царя Вархумана (Альбаум, 1975, с. 52-56), ставшего царём до 655 г. (не позже этого года он получил утверждение от танского императора). После 675 г. в Самарканде какое-то время не было царя. Кроме его непосредственного преемника, другие цари Согда в конце VII — начале VIII в. не относились к династии Вархумана (Лившиц, 1973, с. 25-26). Поэтому позже едва ли был смысл создавать в память этого царя «мемориальные» росписи. Распространённое мнение, что Вархуман правил до 696 г., не основано на источниках, так же как и обязанное своим возникновением ошибке в переводе мнение, что согдийский царь, вступивший на престол в 698 г., был сыном Вархумана (Смирнова, 1970, с. 170-171). Дата росписей пом. 1 — время правления Вархумана, т.е. третья четверть VII в. К VI-VII вв. относятся и сцены охоты, открытые за последние годы ещё в двух залах (Ташходжаев, 1973, с. 472).
Росписи пом. 1 существенно отличаются от пенджикентской живописи первой половины VIII в. и известных росписей Варахши. Не останавливаясь на оружии и костюмах, отметим, что здесь, несмотря на тщательность прорисовки многочисленных и разнообразных узорных тканей (Альбаум, 1975, с. 60-73, табл. IX, XXXV, XXXVIII, XXXIX), нет ни одного изображения полихромного танского шёлка с орнаментом в виде сложных розеток, тогда как решительно преобладают шелка с сасанидскими кругами перлов. Между тем в первой половине VIII в. танские шелка со сложными розетками приобретают огромную популярность (Akiyama, Matsubara, 1969, p. 217-218, tab. 49, 52-55). Их изображения очень часто встречаются в Пенджикенте (Беленицкий, 1973а, с. 32, табл. 26, 30), а также в Варахше (на попонах слонов; Шишкин, 1963, табл. XIV) и Аджина-Тепе (Литвинский, Зеймаль, 1971, с 96). Ещё более популярны были в Согде VIII в. одноцветные шелка с тканым узором в виде больших розеток, обрамлённых двойным или тройным бордюром. Узоры этих шелков напоминали узоры известных полихромных тканей зенданачи, производившихся в Согде (Иерусалимская, 1972, рис. 24). Такие ткани очень часто изображали в Пенджикенте VIII в. (Живопись…, 1954, табл. XXXIX; Беленицкий, 1973а, табл. 19-21). Их рисовали и в Варахше (Шишкин, 1963, табл. XIV), но отнюдь не в Афрасиабе. Такое различие реалий, видимо, объясняется не отличием самаркандской школы от пенджикентской, а хронологическим разрывом.
Итак, и по манере, и по реалиям росписи Варахши близки не афрасиабский третьей четверти VII в., а пенджикентским первой половины VIII в. Это особенно отчётливо видно по узорам изображённых тканей. Прежде живопись Варахши относили к VII в. Теперь эта дата представляется слишком ранней. Слишком ранняя дата (V-VI вв.) была предложена и для Балалык-Тепе (Альбаум, 1960, с. 125). Археологические находки там не имеют чётких датировочных признаков, а изображённые ткани, как показала А.А. Иерусалимская, относятся к концу VI-VII в. (1972, с. 34-38). Ни стратиграфия, ни изображённые реалии не помогают уточнению хронологии Шахристана. Исследователи отмечают, что росписи коридора близки по манере к пенджикентской живописи первой половины VIII в., тогда как
(35/36)
росписи «малого» зала весьма своеобразны по стилю (Негматов, 1973а; 1973б, с. 21-23; Соколовский, 1974; Воронина, Негматов, 1975). Считают, что росписи «малого» зала относятся уже ко второй половине VIII или к первым десятилетиям IX в. Около 822 г. династия Уструшаны по крайней мере официально принимает ислам (Негматов, 1957, с. 138-140). После этого в приёмном зале дворца уже не могли рисовать изображения богов. Если допустить вслед за О.Г. Большаковым (Беленицкий, Бентович, Большаков, 1973, с. 191), что Шахристан — не столица Уструшаны, как это считает Н.Н. Негматов (Негматов, Хмельницкий, 1966, с. 191-195), то возможная дата создания росписей «малого» зала продлится ещё на два-три десятилетия — до окончательной исламизации страны.
При всей неразработанности хронологическая шкала согдийских росписей всё-таки точнее, чем хронология росписей Тохаристана или Восточного Туркестана. Можно наметить только несколько сопоставлений. Так, опубликованные И.Т. Кругликовой росписи Дильберджин-Тепе в Северном Афганистане, происходящие из капелл около городской стены (Кругликова, 1974, с. 54-76, табл. 6-18), по реалиям близки пенджикентским росписям V-VI вв., а росписи Какрака (Hackin, Carl, 1933, tab. XII-XIV; Auboyer, 1968, tab. 77) — пенджикентской живописи начала VIII в. В Восточном Туркестане росписи Пещеры художников и пещеры 15 в Кумтуре сближаются с пенджикентскими V — начала VI в.
Литература. ^
(36/37)
Akiyama Т., Matsubara S. Arts of China. Buddist Cave Tamples. New researches. Tokyo and Palo Alto, 1969.
Auboyer J. Afganistan und seine Kunst. Praque, 1968.
Hackin J., Carl J. Nouvelles recherches archéologiques à Bamian. — MDAFA, 1933, t. III.
Livshitz V.A. A sogdian alphabet from Panjikant. — In: W.B. Henning Memorial Volume. London, 1970.
Scaglia G. Central Asians on a Northern Ch’i Gate Shrine. — Artubus [Artibus] Asiae, 1958, vol. XXI.
|