П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

Глава I. Древнейшие кыргызы.
Вопросы локализации и археологической идентификации.

Говоря о древних кыргызах, следует помнить прежде всего об условности названия. Сведения о них содержатся в основном в китайских письменных источниках; китайская же письменность, как известно, меньше всего приспособлена к передаче чужих слов, и летописцы подбирали для обозначения соседних народов иероглифы, читавшиеся более или менее сходно со слогами передаваемого названия; разумеется, эти иероглифы уже имели некие собственные значения. В результате передаваемые таким образом названия приобретали для китайского уха вполне определённый смысл; нередко иероглифы подбирали не столько ради точной передачи чужих звуков, сколько ради выражения отношения к обозначаемому понятию. И если для самого хрониста здесь открывались определённые творческие возможности, то для современных исследователей китайские транскрипции — причина многолетних споров. Огромный труд специалистов по исторической фонетике китайского языка, позволяющий читать хроники не просто как занудное повествование, но как полноценный источник — заслуживает почтительного упоминания в первых строках исследования.

Название кыргыз передавалось в китайских исторических текстах по-разному: гэгунь и гяньгунь (гянькунь, цзянькунь) в ханьскую эпоху; кигу (цигу), хэгу, гйегу в эпоху Троецарствия; хягас (хагас, сяцзясы) танского времени; киликисы (цзилицзисы) последующих веков — вот далеко не исчерпывающий перечень существующих вариантов транскрипции. Лишь последний из них точно соответствует названиям кыркыз (в рунических памятниках) и хирхиз (в западных источниках). Более ранние транскрипции реконструируются иначе: кыркун, кыркут, кыркыр, гуркур и т.д. Никто пока не доказал, что всё это — варианты одного и того же названия, не исключено, что правильнее было бы говорить о двух (или даже более) сходно называвшихся группах древнего населения Центральной Азии, — тем более что, как будет показано, тому есть и более веские причины, нежели несовпадение реконструкций. Соответственно, отдельной темой оказывается вопрос о соотношении этих групп. Название же кыргыз, принятое в научной литературе — не больше чем условный объединяющий термин, предположительно нейтральный и заведомо неточный. А потому всякое упоминание названия кыргыз в источниках следует воспринимать критически, внимательно относясь к вопросам идентификаций и локализаций.

Cледует также заметить, что вопрос о соотношении названий кыргыз и хягас (хакас), породивший многолетнюю дискуссию, вряд ли имеет то фундаментальное значение, которое придают ему сами спорщики. Вопрос этот — прежде всего лингвистический, дискутируют же главным образом археологи. Как бы ни решился вопрос об исходном звучании слова, переданного иероглифами хя-га-сы, ответ не может повлиять на изучение истории и культуры минусинских племён второй половины I тыс. В настоящей работе я следую за мнением С.Е. Яхонтова, согласно которому хягас — попытка передать звуки, близкие современному слову кыргыз (Яхонтов 1970; 1992). Несходство слов кыргыз и хягас — скорее кажущееся. Так, часто упоминаемое озеро Кыргыз-нур на самом деле называется у монголов Хяргас-нур; и если никого не удивляет посредничество монголоязычных информаторов, приведшее к превращению тюрк в тугю (тюрк - тюркют - тугю), то отчего бы не допустить, что китайский хронист и здесь транскрибировал не само слово кыргыз или его варианты, а лишь монгольскую огласовку хяргас (кыргыз - хяргас - хягясы)? Я не лингвист, и не мне судить, насколько правомерна такая логика; я лишь иллюстрирую условность понятия. Так или иначе, в этой работе словосочетание древние хакасы употребляется лишь при обсуждении или цитировании работ соответствующих авторов, а во всех остальных случаях используется термин енисейские кыргызы или просто кыргызы.

* * *

Древнейшее из упоминаний о кыргызах относится к 201 г. до н.э. Примерно в этот год (источник не даёт точной даты) хуннский шанъюй Модэ (кит. Маодунь) «покорил на севере владения хуньюев, цюйше, гэгуней, динлинов и синьли» (Таскин 1968: 41). С каждым упомянутым здесь «владением» связано немало вопросов (сводную характеристику см.: Савинов 1984: 11-18). Наиболее важно то, что владения самих хуннов в то время ограничивались Приордосьем, а значит, гэгунь и другие упомянутые в этом фрагменте племена обитали где-то во Внутренней Монголии и на востоке современной Монгольской республики. Это единственное, что можно понять из источника. Однако все исследователи уделяют этому упоминанию большое внимание: во-первых, оно самое раннее, во-вторых, принято считать, что хуннский поход привёл не только к широкомасштабной экспансии хуннов, но и к широкому расселению жертв этой экспансии. Это расселение подтверждается археологически: многие новые типы памятников, распространяющиеся по всему Саяно-Алтаю и прилегающим регионам, содержат серии вещей хуннского облика, так что 201 г.до н.э., по-видимому, справедливо считают надёжной опорой датировок. Вместе с тем совершенно непонятно, каким образом данное сообщение хрониста может аргументировать идею о приходе кыргызов на Енисей именно в указанное время. Вопрос этот весьма существен, так что следует разобрать его более подробно.

В ряде работ 1980-х гг. Д.Г. Савинов обосновал правомерность выделения большого массива «погребений с каменными конструкциями», преимущественно в каменных ящиках, внезапно широко распространившихся в Центральной Азии вскоре после начала хуннской экспансии. Кроме обильного использования камня при оформлении могил, эти памятники объединяет ешё и присутствие среди находок изделий, реплицирующих хуннские образцы. Этот процесс логически связывается с неизбежным при всякой экспансии расселением и рассеянием мелких племён, снявшихся с насиженных мест перед угрозой завоевания, а то и истребления. Как раз для этих памятников дате северного похода шанъюя Модэ (201 г.до н.э.) и служит надёжным terminus post quem. Одна из этих переселившихся групп оставила грунтовые могилы тесинского этапа на Среднем Енисее, другая — памятники улугхемской культуры в Туве, третья — буланкобинские памятники Алтая, четвёртая — кулажургинскую культуру Прииртышья (Савинов 1984: 15-17). Высказывавшиеся некоторыми авторами мнения о местном, минусинском происхождении традиции тесинских грунтовых могил явно безосновательны: материал не позволяет указать ранние местные прототипы, а сравнение с прочими центральноазиатскими культурами того времени вводит появление «тесинцев» на Среднем Енисее в рамки весьма широкого этнокультурного процесса. Он был даже шире, чем предположил Д.Г. Савинов.

Перечень, предложенный Д.Г. Савиновым, следует дополнить прииссыккульскими памятниками. На берегах реки Тон в Южном Прииссыккулье исследованы весьма своеобразные могильники Туура-Суу и Ачик-Таш; погребения совершены здесь в каменных ящиках с дополнительными боковыми отсеками напротив левого локтя погребённого, предназначенными для размещения сосудов и, может быть, жертвенной пищи. Эта деталь устройства могил местных прототипов не имеет, зато серийные аналоги обнаруживаются в культуре плиточных могил и в древнечосонских материалах, то есть как раз там, откуда на рубеже III/II вв. до н.э. хуннами были выдавлены носители традиций погребения в могилах с каменными конструкциями. Некоторые турасуйские и ачикташские находки имеют и предметные аналогии в материалах плиточных могил (ср., напр.: Мокрынин, Гаврюшенко 1975: , рис. и находки в плиточных могилах Забайкалья), что практически закрывает вопрос о хронологии этих могильников. Публикаторы, основываясь на находке золотой фигурки бегущего джейрана в “сакском” стиле, отнесли эти могильники в середине — третьей четверти I тыс. до н.э., однако такой подход неприемлем. Во-первых, фигурка не имеет ничего общего с прочими находками и, вероятно, оказалась среди них случайно; при наличии более поздних аналогий следует на них и опираться. Во-вторых, дальневосточные аналогии вводят прииссыккульские могильники в обширный круг памятников того же происхождения, ставят их в чёткий исторический контекст и вполне объясняют их своеобразие. По совокупности данных говорить можно отнести данные памятники в целом к хуннскому времени, поскольку до того не существовало условий для появления в Притяньшанье столь явственных следов влияния дальневосточных культур, но уточнить датировку можно будет лишь с появлением новых серийных материалов.

Рис. 001. Турасуйские (справа) и дунбэйские могилы.

Устройство боковых отсеков каменных ящиков, вероятно, следует сравнивать и с распространившимся позднее обычаем устраивать боковые ниши, размещённые в могилах совершенно сходным образом и с тем же назначением (скажем, в джетыасарской культуре). Следует упомянуть также ниши, встречающиеся в катакомбах могильников Астана, Караходжа (Лубо-Лесниченко 1984) и Кенкольском (Бернштам 1940) — ниже о них ещё придётся вспомнить. Таким образом, при всём своеобразии прииссыккульских ящиков с пристроечками, они — часть целого культурного пласта, подробное изучение которого выходит за рамки настоящей работы. Учитывая своеобразие этих памятников, представляется возможным, несмотря на их малочисленность, поставить вопрос о выделении на материалах могильников Туура-Суу и Ачик-Таш локальной археологической культуры; называть её можно турасуйской, датировать — не ниже рубежа III/II вв. до н.э. Локальнаая турасуйская культура маркирует западную границу первичного расселения северокитайских и дунбэйских племён, утративших свои исконные земли на раннем этапе экспансии хунну.

Сравнивая памятники этих локальных культур с их дальневосточными прототипами, нельзя не обратить внимание на одно важное обстоятельство. Почти все элементы культур, оставленных племенами-мигрантами, имеют по отдельности близкие соответствия в культуре плиточных могил, в древнечосонской или хуннской культурах, однако ни одна из культур могил с каменными конструкциями не имеет полной, комплексной аналогии в культурах Забайкалья, Северного и Северо-Восточного Китая. Эти вторичные культуры — как бы анаграммы, составленные из тех же элементов, но в совершенно ином наборе. Несомненно, при массовых переселениях ранее единые племена и народы дробились и смешивались, что и привело к соответствующему перемешиванию культур. Отсюда следует вывод, важный для настоящей работы: каково бы ни было сходство “первичных” и “вторичных” культур, проследить перемещение отдельных групп невозможно: его просто не было, да и работать археологическими средствами можно лишь с системой, но не с хаосом, представленным вдобавок выборочно и неполноценно.

Карта 1. Расселение создателей культур могил с каменными конструкциями в конце I тыс. до н.э.

а — область исходного расселения;
б — предполагаемые маршруты миграций;
в — з — ареалы новых локальных культур
(в — Монголия, г — улугхемская культура Тувы, д — тесинские могильники в Минусинской котловине, е — каракобинская культура Алтая, ж — кулажургинская культура в Прииртышье, з — Восточный Туркестан, и — турасуйская культура в Южном Прииссыккулье. Пунктиром обозначены ареалы предполагаемых культур.).

Расселение носителей этих “вторичных” культур хорошо согласуется с орографией региона (Карта 1). Мигранты шли из приордосских и восточномонгольских степей в целом на запад. Монгольский Алтай, словно огромный волнолом, заставил поток разделиться: одни двинулись вдоль его северных склонов, оседая в Монголии (памятники не выявлены), в Туве (улугхемская культура), на Горном Алтае (буланкобинская культура) и на Среднем Енисее (грунтовые могильники тесинского этапа). Другие шли вдоль южных склонов к Тарбагатаю, к верховьям Иртыша и в Восточный Казахстан (кулажургинская культура). Третьи вдоль северных отрогов Тяньшаня попадали в Восточный Туркестан (памятники не выявлены) и в Прииссыккулье (турасуйская культура). В какой из этих потоков влились кыргызы-гэгунь, неизвестно, как неизвестны и археологические признаки этого племени. Таким образом, говорить о минусинской локализации гэгунь совершенно безосновательно, а любые предположения могут опираться лишь на позднейшие локализации.

Более пространны сведения о группе, именуемой в летописях гяньгунь (цзянькунь). Соотношение гяньгунь и гэгунь неизвестно. Вместе с тем именно с этой группой позднейший источник связывает кыргызов-хягас, указывая, что “Хягас есть древнее государство Гяньгунь”, жители которого “смешались с динлинами”. Эта фраза не раз становилась основой сложных историко-археологических построений, авторы которых исходили из позднейшей локализации кыргызов на Енисее, экстраполируя данные второй половины I тыс. на хуннское время; в итоге на Енисее оказывались и динлины, которых ни один источник прямо с Минусинской котловиной не связывает. Со времён Бартольда принято считать, что гяньгунь обитали на Среднем Енисее и в Северо-Западной Монголии, близ озера Киргиз-нур; впрочем, данное название В.В. Бартольд с событиями хуннского времени не связывал, предпочитая видеть в нём след так называемого “кыргызского великодержавия” (Бартольд 1927). Позже Д.Г. Савинов соотнёс с гяньгунь грунтовые могильники тесинского этапа на Среднем Енисее и памятники улугхемской культуры в Туве (Савинов 1984: 17). Позднее этот автор счёл те же погребения динлинскими (Савинов 1987: _ ), но от минусинской локализации гяньгунь, оставшейся без археологического соответствия, не отказался.

Между тем источники содержат достаточно определённые сведения, позволяющие локализовать кыргызов-гяньгунь. Наиболее важны два упоминания — в сообщении о перебежчике Ли Лине и в повествовании о мятежном шанъюе Чжичжи.

“Ли Лин был внук полководца Ли Гуан, искусный в конной стрельбе из лука. В 99 году, когда Эршыский Ли Гуан-ли выступил против хуннов, Ли Лин с 5000-м отрядом отборной пехоты отдельно пошёл. Оставя Сюй-янь, он дошёл до гор Сюньги, как Хан противостал ему с 30 000 конницы. Хунны, видя малость китайских войск, устремились на их лагерь. Ли Лин вступил в рукопашный бой и. преследуя хуннов, убил до 10 т. человек. Хан призвал до 80 000 конницы из окрестных мест, и Ли Лин начал отступать на юг. В продолжение нескольких дней он убил ещё до 3000 человек. Хан думал, что Ли Лин заманивает его к границе в засаду, но один офицер из задних войск, сдавшийся хуннам, открыл, что Ли Лин ниоткуда не имеет помощи. Хан усилил нападения. Китайцы издержали все стрелы, и Ли Лин, видя невозможность сопротивляться, приказал своим ратникам спасаться, а сам сдался хуннам. Государственные чины единогласно обвиняли Ли Лин; один Сы-ма Цянь с твёрдостью защищал сего полководца. Но император не уважил доводов его... Ли Лин остался у хуннов, и получил во владение Хягас, где потомки его царствовали почти до времён Чингис-Хана.
Шанъюй оказал Ли Лин должное уважение, и женил его на своей дочери.“ (Бичурин 1950, т.I: ).

Напомню: за исключением последней фразы, данный текст — не перевод, а пересказ летописи, отсюда и немыслимое в ханьской хронике упоминание Чингисхана. Бичурин вообще часто осовременивал текст, вводя в рассказы о событиях ханьского / хуннского времени анахронизмы вроде хан, аргамак и т. п. Кроме слов о “временах Чингис-Хана”, анахронизмом в данном тексте является и упоминание о кыргызах-хягас: в оригинале стоят иероглифы гяньгунь; Бичурин же ориентировался на известную фразу позднейшего источника (“Таншу”), где эти два названия идентифицируются. В той же “Таншу” говорится о том, что “хунны покорившегося им китайского полководца Ли Лин возвели в достоинство Западного Чжуки-князя” (Бичурин 1950:). Итак, у хуннов Западный Чжуки-князь, третье лицо в государстве, имел ставку во владении Гяньгунь. Здесь налицо негативная локализация: эта ставка никак не могла располагаться в далёкой периферийной Минусинской котловине.

Локализуя земли кыргызов-гяньгунь на Среднем Енисее, С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова предполагали, что здание китайской архитектуры, исследованное ими близ Абакана, было дворцом Ли Лина (Киселёв 1949: 268-272). Это определение оказывалось археологической основой самой минусинской локализации древнейших кыргызов. Однако новейшими исследованиями установлено, что черепица с крыши этого здания относится ко времени диктатуры Ван Мана, то есть к началу I в. (Вайнштейн, Крюков 1976), так что связывать его с Ли Лином невозможно.

Более чёткая локализация кыргызов-гяньгунь содержится в повествовании о мятежнике Чжичжи. Эта драматическая история могла бы стать сюжетом захватывающего романа или кинофильма, однако здесь существенна прежде всего познавательная её часть. Суть событий состояла в следующем. В ходе междоусобиц середины I в. до н.э. у хуннов оказалось сразу два шанъюя: Хуханье и Чжичжи, близкие родственники. В 50 г. до н.э. китайский императорский двор поддержал притязания Хуханье, и таким образом вышло, что Чжичжи мятежник. Ему оставалось только сражаться, и после нескольких неудач Чжичжи “остался жить в Западной стороне. Расчисляя, что собственными силами не в состоянии утвердить спокойствие во владениях хуннов, подался далее на запад к Усуню, < ... > выставил своё войско и, ударив на усуньцев, разбил их; отселе, поворотив на север, ударил на Угйе. Угйе покорился, и Чжичжы при помощи войск его разбил на западе Гяньгунь; на севере покорил Динлин. Покорив три царства, он часто посылал войска на Усунь, и всегда одерживал верх. Гянь-гунь от шаньюевой орды на запад отстоит на 7000 ли, от Чешы на север 5000 ли. Здесь Чжичжы утвердил своё пребывание”. Через год Чжичжи ушёл на запад в Кангюй, где заключил союз с местным владетелем, но это ему не помогло: китайский карательный отряд добрался-таки до мятежника и разгромил его окончательно (Бичурин 1950, т. I: ). Интересно отметить, что в последней битве на стороне Чжичжи выступал небольшой римский отряд, невесть как оказавшийся так далеко на востоке ( ); присутствие римлян в регионе подтверждается разрозненными латинскими надписями ( ).

В повествовании о злоключениях мятежного шанъюя Чжичжи дана системная локализация: указано взаимное расположение разных владений, локализации которых в ряде случаев совершенно очевидны и безусловны. Не подлежит обсуждению, что усуни обитали в Семиречье и Центральном Притяньшанье, куда они незадолго до описываемых событий пришли по следам юэчжей и под давлением хуннов с востока через Ганьсуйский коридор. Владение Кангюй перемещалось по ходу переселений канглов и во времена Чжичжи располагалось в Южном Казахстане. Угйе (уге) обычно помещают в верховьях и в среднем течении Иртыша, но эта локализация вторична, она основана в том числе на разбираемом здесь фрагменте. В целом выстраивается следующая схема.

Схема 1. Маршрут шанъюя Чжи-чжи и локализация кыргызов-гяньгунь.

Выстраиваемая таким образом система локализаций наглядно показывает, где на самом деле в I в.до н.э. располагалось владение Гяньгунь — это область между Иртышом, Балхашом и Тарбагатаем. Если согласиться с теми исследователями, которые непреклонно локализуют гяньгуней в Минусинской котловине, то усуни “окажутся” в Туве, а канглы — на Северном Алтае. Однако историческая география Средней Азии изучена достаточно хорошо, и подобные “игры” на этом материале просто немыслимы. Игнорировать очевидные факты в угоду концептуальным установкам недопустимо; это хорошо понимал А.Н.Бернштам, который при подготовке юбилейного переиздания труда Н.Я.Бичурина нанёс на карту сразу два маршрута походов шанъюя Чжичжи — как реальный, так и основанный на минусинской локализации гяньгуней (Бичурин 1953:_____).

Летопись говорит, что владение Гяньгунь располагалось от ставки шанъюев к востоку в 7000 ли, а от Чеши на север — 5000 ли. Чрезвычайно важна поправка: “на запад” или “на север” означает не отсчёт по широте или меридиану, а путь по дороге, идущей от западных или северных ворот указанного населённого пункта. Далее дорога могла сворачивать, но всё равно она оставалась западной или северной дорогой (Боровкова 1989:____). Отсчитывая указанные координаты, приходится иметь дело не с пересечением двух прямых, а с двумя широкими секторами, область пересечения которых включает и Минусинскую котловину, и Джунгарию, и Прииртышье — мало ли как ветвились и поворачивали дороги в Центральной Азии в хуннское/ханьское время!

В источниках содержится существенное уточнение: владение Гяньгунь располагалось подле Белых гор (Байшань). Можно, конечно, порассуждать о том, что зимой вершины всех высоких гор покрыты снегами; но лучше вспомнить, что во многих очевидных с точки зрения локализаций случаях так называли именно и только Тяньшань, подле которого, таким образом, и находилось владение Гяньгунь. Конечно, Притяньшанье и Тарбагатай — не одно и то же, однако из источников следует, что владение Гяньгунь должно было перемещаться из-за давления хуннов; надо полагать, маршрут этого перемещения проходил от Тяньшаня к Тарбагатаю, то есть от центров культурной и политической активности того времени на периферию; кроме того, весьма возможно, что речь идёт о кочевниках, хотя прямых указаний на сей счёт источники не содержат.

Итак, если гэгунь и гяньгунь — одно и то же, то всего вероятнее, что они под давлением хунну оставили свои земли к северу от Ордоса (на рубеже III/II вв.до н.э.) и ушли на запад, в Притяньшанье, и к середине I в. до н.э. оказались где-то в районе Тарбагатая. Из этого и следует исходить, пытаясь решить вопрос об археологической идентификации древнейших кыргызов. Их культура, скорее всего, входила в число культур могил с каменными конструкциями, что и очерчивает круг поисков. На рубеже эр в районе Тарбагатая существовала лишь одна общность, в какой-то степени удовлетворяющая указанным условиям. Речь идёт о кулажургинской культуре, выделенной С.С. Черниковым и представленной серией плохо и недостаточно опубликованных памятников. Кулажургинские материалы характеризуются смешением местных традиций с инородными; антропологически фиксируется возрастание монголоидности. В пользу осторожного и предварительного соотнесения кулажургинской культуры с кыргызами-гяньгунь говорят территориально-хронологические, культурогенетические и антропологические факторы; при всей предварительности и условности предлагаемой идентификации нужно иметь в виду, что пока ни одна другая известная археологическая культура не может быть соотнесена с древнейшими кыргызами даже теоретически.

Имеются основания полагать, что ранние носители названия кыргыз жили в Туркестане долго. Так, в Бэйши и Суйшу содержится ещё одно интереснейшее для обсуждаемой темы упоминание о носителях названия кыргыз: “Предки телэ — это потомки сюнну. Племён очень много. На востоке от Западного моря, по горам и долинам < живут > повсюду . < ... > На запад от Иу, на север от Яньци по сторонам Байшаня имеются циби, боло, чжии, де, субо, нагэ, уху, хэгу, едеу, ниху и др.” (Супруненко 1974: 239), В других источниках говорится, что кыргызы-хэгу были в подчиненииу сяньбийцев; упоминаются также упоминания о неких гухэ, причём в том же положении, что и хэгу — возможно, переписчик просто перепутал местами иероглифы. В более поздних перечнях гаогюйских племён кыргызов уже нет, но здесь важно то, что все эти упоминания, относящиеся к предтюркскому времени, во всех случаях однозначно увязываются с Восточным Туркестаном и никогда — со Средним Енисеем. По-видимому, именно с упоминаниями кыргызов-хэгу среди раннетелеских племён Восточного Туркестана следует связывать сообщение позднейшей хроники о том, что кыргызы-гяньгунь “смешались с динлинами” (частично это совпадает с высказанным в ряде публикаций мнением Ю.С. Худякова).

Забегая вперёд, можно вспомнить ещё один эпизод. В 638 году на реке Или был заключён договор, согласно которому два западнотюркских хана поделили между собой области влияния. Хилиши-хан получил земли к востоку от Или, а Иби-Дулу-хан — к западу от неё. Интригуя против соседа, Дулу совершил походы против Сяоми и Гйегу, и привёл их под свою власть, причём уложился в один год. Несомненно, на Средний Енисей он не ходил, такой далёкий поход потребовал бы большего времени и подготовки, так что кыргызы-гйегу жили где-то поблизости, в районе Семиречья. Енисейские же кыргызы в это время состояли под “верховным надзором” сирского эльтебера (об этом см. ниже), который вряд ли потерпел бы такое вторжение в свою область. Между тем ни о каких конфликтах между сирами (сйеяньто) и западными тюрками хроники не упоминают. Таким образом, имеются основания полагать, что группы носителей названия кыргыз обитали в Туркестане со II в. до н.э. не менее чем по VII в. Иной вопрос — была ли это одна и та же группа, или несколько групп со сходными названиями; скорее первое, но доказать это пока не представляется возможным.

Одной из классических проблем считается вопрос “о переселении енисейских кыргызов на Тяньшань”. Приведённые обстоятельства показывают, что на Тяньшане кыргызы оказались куда раньше, чем на Енисее, и вопрос нужно ставить иначе: когда и при каких обстоятельствах центральноазиатские кыргызы проникли на Средний Енисей?

назад | оглавление | наверх | далее