П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

Глава II. Кыргызы и таштыкская проблематика.

II. 1. Проблема грунтовых могильников. Оглахтинская культура. (раздел опубликован как статья)

Уже С.А. Теплоухов, анализируя имевшиеся в его распоряжении материалы, пришёл к необходимости обособить грунтовые могилы — слишком уж они своеобразны. В разделе “Таштыкский переходный этап” подробно охарактеризованы грунтовые могилы, отнесённые к I-III вв., и склепы, датированные III-IV вв. По наблюдению С.А. Теплоухова, наиболее заметные отличия между могилами и склепами, кроме особенностей похоронного обряда, обнаруживаются в керамической традиции: отмечены различия в декоре, “но главное отличие заключается в формах, материале и в резком различии техники изготовления” сосудов. Автор справедливо заметил, что “керамика лучше всего реагирует на появление другого быта” (Теплоухов 1929: 51), но единое название — таштыкский — сохранил, заложив тем самым противоречие, разрешить которое археологи не отваживались несколько десятилетий.

Жёстко (и чаще всего бездоказательно) оппонируя Теплоухову, С.В. Киселёв категорически настаивал на одновременности обоих основных типов таштыкских погребений. Лишь памятники с подквадратными выкладками (“камешковские”) были определены как поздние и переходные. Различия между грунтовыми могилами и склепами трактовались Киселёвым как отражение социальных отличий (Киселёв 1949: 264-267). Аргументировал этот вывод автор сравнением посуды из склепов и могил, причём наблюдения Теплоухова игнорировал. Автор заключил, что и в грунтовых могилах, и в склепах обнаруживаются “одинаковые баночные, кубковидные и бомбовидные формы, а также значительное число орнаментов (арочный, ямочный — круглый и треугольный, геометрический — резной, налепной). Употребляются также и деревянные сосуды. Та же параллельность развития подчёркивается наличием в обеих группах миниатюрных бронзовых “скифских котелков” и воспроизведением в бронзовых миниатюрах характерно-оглахтинских деревянных форм (вроде горшковидного ковшика). Если же мы вспомним, что в культурном слое таштыкской стоянки на Лугавской улице в Минусинске обломки керамики, характерной и для склепов, и для грунтовых могил, залегали вместе, установленная теперь параллельность развития посуды из обеих групп таштыкских погребений станет надёжнейшим показателем одновременности сооружения таштыкских грунтовых могил оглахтинского типа и склепов под земляными курганами, подквадратными насыпями и кольцевидными каменными стенками” (Киселёв 1949: 239).

Здесь многое неверно. Автор пишет о “параллельности развития”, но как раз развития он и не прослеживает: грунтовые могильники и склепы предстают у него внутренне нерасчленёнными группами памятников. Характеристика орнаментов и форм сосудов (даже если обратиться к имеющемуся в книге более подробному описанию) дана предельно общо, без подробной классификационно-типологической проработки, так что любые выводы, основанные на подобных подборках материала, недействительны. Критерии синхронизации таковы, что можно было бы отнести к тому же времени и “позднетагарские” (тесинские) памятники. Это ещё далеко не все ошибки, но и сказанного довольно, чтобы отказаться от предложенной Киселёвым относительной хронологии таштыкских памятников.

Уже Л.Р. Кызласов, в основном следующий за Киселёвым, был вынужден пересмотреть относительную хронологию таштыкских памятников и отнести грунтовые могилы к самому раннему из четырёх выделенных им этапов развития культуры (“изыхскому”), синхронизируя с ними лишь небольшую часть склепов (Кызласов 1960: 75-116). В какой-то мере это означало частичный возврат к точным и корректным выводам С.А. Теплоухова; впрочем, в других выводах Л.Р. Кызласов предпочёл не поправлять своего учителя, о чём ниже ещё придётся говорить подробно.

Приложив логику рассуждений С.А. Теплоухова к намного большему объёму материала, М.П. Грязнов выделил ранний (“батенёвский”) этап таштыкской культуры, объединивший все грунтовые могилы и несколько склепов. Большинство склепов отнесено к позднему (“тепсейскому”) этапу. Основанием для такого деления стало различие набора форм сосудов из погребений (Грязнов 1971: 97-99). Это деление было принято многими исследователями. Преимущество периодизации, предложенной М.П. Грязновым, состояло в том, что практически любой вновь открываемый памятник можно было уверенно отнести к тому или иному этапу; в то же время применить периодизацию, разработанную Л.Р. Кызласовым, к новому памятнику, наоборот, весьма непросто.

Следующий шаг сделала Э.Б. Вадецкая. После многолетних исследований она предложила просто вернуться к тому, что в своё время предложил Теплоухов, и разделить весь период существования таштыкских традиций на “таштыкский переходный этап” (грунтовые могилы) и собственно “таштыкскую культуру” (склепы). В наиболее полном виде этот подход воплощён в соответствующих разделах сводных публикаций (Вадецкая 1986; 1992) и в фундаментальной монографии — на сей день наиболее значительном труде по разбираемому вопросу (Вадецкая 1999).

Таким образом, высказывавшиеся точки зрения можно свести в показательную таблицу:

Привычное восприятие «таштыкской эпохи» — это внутренне противоречивый синтез идей теплоуховского «Опыта классификации...» и «синхронистической» теории Киселёва: таштыкская эпоха (культура) едина и в своём развитии прошла два этапа, представленные соответственно двумя основными типами памятников. Для южносибирской археологии понятие «таштыкская эпоха» давно уже стало парадигматическим. Но если суммировать известные ныне факты и выводы, надёжно обоснованные разными исследователями, то складывается интересная и очевидная в своём значении картина.

1. Грунтовые могилы оглахтинского типа — особый тип памятников с отчётливым своеобразием похоронной обрядности: общая для них система ритуалов уникальна, хотя по ряду черт они близки одной из погребальных традиций тесинского этапа.
2. Грунтовые могилы образуют отдельные кладбища, лишь изредка приуроченные к более ранним памятникам и далеко не всегда служившие ориентиром для строителей таштыкских склепов.
3. Грунтовые могилы оглахтинского типа в целом, как тип памятников, древнее таштыкских склепов и моложе тесинских могильников.
4. Их вещевой комплекс имеет аналоги как в более ранних тесинских могилах, так и в более поздних таштыкских склепах, но в целом не повторяет ни один из известных культурных комплексов. Керамика из грунтовых могил технологически сопоставима с более ранней тесинской, а по набору форм и частично орнаментов — с керамикой из склепов.
5. В период склепных погребений ритуалы, свойственные грунтовым могилам, представлены в т. н. «малых склепах», внешне имитирующих большие.

Как не раз отмечено в литературе, применение слов «археологическая культура» к раннесредневековым южносибирским памятникам условно. Ссылаясь на С.А. Теплоухова, Э.Б. Вадецкая пишет, что «под культурой подразумевается определённая группа могильников и курганов. Значит, грунтовые могильники и могильники со склепами объединяются в единую культуру тем более условно. Практически население этих этапов связано лишь двумя культурными традициями. Первая проявляется в керамике, ибо наряду с новыми формами сохраняются три ранние. Вторая традиция — в продолжающемся использовании в качестве урн для пепла человека мягких кожано-соломенных кукол, хотя чаще пепел клали в урны-бюсты» (Вадецкая 1999: 129. Ср. там же, с. 16 и 116-118 — о различиях между «коновязями» при грунтовых могильниках и «поминами» при склепах). Видимо, поэтому автор и возвращается к понятию «таштыкская эпоха», вслед за Л.Р.Кызласовым вынося его в заглавие своего труда, не отказываясь и от объединения грунтовых могил и склепов в рамках одной культуры.

Можно было бы избавиться от этой путаницы, отказавшись от понятия «археологическая культура» и оперируя лишь типами памятников. Но такое упрощение вряд ли плодотворно. Известная (и наиболее практичная) система понятий археологической науки, определяя тип как устойчивое сочетание признаков, определяет археологическую культуру как устойчивое сочетание типов (Бочкарёв 1973; Бочкарёв 1975). Это сохраняет смысл и тогда, когда речь идёт о типах памятников, и проблема не в том, насколько условно понятие «археологическая культура», а в том, какую общность людей представляет данное устойчивое сочетание типов вещей и памятников, какие именно признаки и типы считать культурообразующими: часто одни и те же памятники группируют по-разному даже при отсутствии споров по датам.

В минусинской археологии соотношение понятий тип погребальных памятников и археологическая культура для раннего средневековья отличается от их соотношения для ранних времён. Если в эпоху бронзы — раннего железа сменяющие друг друга типы памятников на Среднем Енисее, по сути, равнозначны археологическим культурам, то от хуннского и до монгольского времени типы погребений на Среднем Енисее сосуществуют. Для хуннского времени это одновременное бытование традиций погребения в подкурганных склепах и грунтовых могилах тесинского этапа (Кузьмин, Варламов 1988); затем могилы «таштыкского переходного этапа» пересекаются во времени сперва с тесинскими склепами (Вадецкая 1999: 147-154), затем со склепами таштыкскими; в кыргызское время сосуществуют традиции погребения в склепах таштыкского типа и под оградами чаатасов, затем традиции оград и курганных могильников. При этих условиях упомянутого совпадения значений уже нет: «интерпретационная» периодизация по археологическим культурам отличается от «строгой» периодизации по типам погребений. Во многом повторяющиеся сочетания типов образуют в рамках каждой культуры новую иерархию, отражающую реалии иначе, нежели прежде, устроенного и по-другому развивавшегося общества, а поздние памятники ранней культуры неизбежно оказываются в составе поздней культуры. Для каждой культуры выделяются доминирующие, «культурообразующие» типы вещей и памятников, определяющие специфику периода, и ключ к корректной периодизации — в точном определении этих типов по следующему ряду обстоятельств.

Всякий погребальный комплекс в частности и система ритуалов в целом является в том числе и чётко структурированной знаковой системой, хранящей и транслирующей некоторые данные о погребённых. Выделяются три основных информационных блока, несущих сведения об этнической, общественной и политической принадлежности («подданстве») умерших. Признанные этнические индикаторы — обряд погребения (в самом узком смысле понятия — что и как делали непосредственно с телом умершего) и бытовая часть сопроводительного инвентаря. А вот престижные, знаковые изделия — поясные и сбруйные наборы (своеобразный аналог нынешней военной форме, знакам различия и орденским планкам), некоторые виды оружия, украшений и стили декора, фиксируют уже статус погребённого (и культурно-политическую ориентацию общества в целом); сходную информационную нагрузку несёт и наземное сооружение, памятник в обиходном смысле. Эти «внеэтнические» признаки, пронизывающие весьма разнотипные порой комплексы, служат надёжными индикаторами единого общественно-политического устройства и, значит, единого общественного самосознания. Поэтому выделение археологических культур на материалах «эпохи сложения государств» точнее всего основывать на признаках, фиксирующих надэтническую самоидентификацию древних; это прежде всего общее устройство погребальных памятников ведущего типа и «сквозной» престижный или просто обособленный вещевой комплекс.

Вещевой комплекс «таштыкской эпохи» определённо не един — ременные принадлежности и украшения из грунтовых могил и склепов принадлежат разным «временам», хуннскому и раннетюркскому; керамика отражает, по меткому замечанию Теплоухова, «появление другого быта» в пору строительства склепов; наземные сооружения и внутреннее устройство погребений представляют не только разнящиеся традиции похоронной обрядности, но и разные типы общественного устройства и миропонимания; подкреплённая абсолютными привязками относительная хронология «разводит» грунтовые могилы и склепы во времени. Если на первом этапе «таштыкской эпохи» грунтовые могилы — господствующий и изначально инородный тип, на фоне которого угасают «курганные» традиции тесинского этапа, то на втором — имитация «малыми склепами» внешних признаков больших склепов указывает на изменение иерархии типов памятников, причём специфика склепов, нового доминирующего типа, во многом определяется привнесёнными извне признаками. Наконец, изобразительная традиция «склепного» времени совершенно нова для Среднего Енисея: «пакет» образов и стилистических приёмов, эталонно представленный тепсейскими и ташебинскими миниатюрами, появился здесь в V в. уже вполне сформированным и оказал преобразущее воздействие на местную петроглифику [*].

Вопрос о единстве «таштыкской эпохи» — не просто терминологический: за терминами здесь, как и в других случаях, стоит понимание сущности развития. Грунтовые могилы оглахтинского типа отличаются от склепов не менее, чем от тагаро-тесинских памятников. А потому, понимая развитие материальной культуры как вещественное отражение истории самоидентифицирующихся социумов, следует повысить таксономический статус этапов «таштыкской эпохи». Грунтовые могилы нельзя рассматривать как ранний этап развития «склепной» традиции: они оставлены иным обществом с иной материальной культурой, со множеством черт палеоэтнографического своеобразия, с иной социальной организацией, с иными представлениями о загробном мире — ведь разница между родовым погребением в склепе и семейным захоронением в грунтовой могиле фиксирует глубокие различия не только в общественном строе, но и в идеологии. Тенденция к обособлению культуры минусинских грунтовых могил намечена ещё Теплоуховым, а сейчас уже можно считать её выдержавшей проверку временем и научными спорами. Не отрицая черт неизбежной преемственности, обусловленных общим этническим субстратом, «человеческим материалом» обоих этапов «таштыкской эпохи», следует выделить на материалах грунтовых могил и склепов две археологические культуры, оставленные народами, по-разному воспринимавшими себя, окружающий мир и своё место в нём.

Наиболее известным памятником культуры грунтовых могил является, безусловно, Оглахтинский могильник. На фоне новейших материалов он выглядит, может быть, уже и не самым типичным; его своеобразие усилено уникальными ландшафтными обстоятельствами, обусловившими неповторимую сохранность органических материалов. Однако в целом Оглахтинский могильник остаётся эталонным, законно прославленным памятником, и вполне правомерно называть выделяемую теперь культуру грунтовых могил — оглахтинской.

Хронологические рамки оглахтинской культуры на сегодняшний день общо определяются как первая половина I тыс. Нижняя дата оглахтинской культуры должна выясняться на основе подробного сопоставления оглахтинских могил с тесинскими; ориентировочной датой пока остаётся рубеж эр, скорее выше, чем ниже. Резонно ожидать фактического подтверждения гипотезы С.А. Теплоухова о том, что большие подкурганные склепы “IV этапа минусинской курганной культуры“ (то есть курганы со склепами тесинского этапа по периодизации М.П. Грязнова) строились и функционировали и после появления оглахтинских памятников; сколь долго — неизвестно. Верхняя дата оглахтинской культуры зависит от хронологии таштыкских склепов: таштыкские традиции либо вытеснили оглахтинские, либо вызвали их трансформацию, о чём ниже ещё пойдёт речь особо. Недавно заложены и основы относительной хронологии грунтовых могильников: Э.Б. Вадецкая выделяет три хронологических группы, опираясь прежде всего на различия в деталях погребального обряда. (Вадецкая 1999: 66). От уточнения этих выводов зависит решение проблем преемственности развития, и главное здесь не в том, чтобы продатировать (скажем, по С¹⁴) все могильники и выстроить их в хронологическом порядке: важнее проследить археологическими средствами внутреннее развитие культуры. Наиболее перспективно здесь сквозное комплексное изучение керамики (тесинской, оглахтинской, «склепной» и чаатасовской) с учётом локальных её особенностей.

Памятники оглахтинской культуры пока не могут быть определённо связаны с тем или иным этносом. Ясно, что они не принадлежат ни кыргызам-гяньгунь, ни динлинам, и вряд ли подтвердится экстравагантное предположение об их сяньбийской принадлежности (Бернштам 1951: 46-47). Скорее всего, этот народ вообще нигде в летописях не упомянут, поскольку китайцы попросту не знали о его существовании, и отдельные китайские вещи, находимые иногда в оглахтинских могилах, никоим образом не свидетельствуют о двусторонних контактах — это не больше чем случайный импорт. Впрочем, если исходить из того, что оглахтинцы были изначально пришельцами на Среднем Енисее, то их приход можно попытаться связать с тем или иным событием в Центральной Азии хуннского времени, обстоятельства которого способствовали бы уходу какого-либо племени от хуннской угрозы в традиционном уже и наверняка мифологизированном со времён шанъюя Модэ северном направлении. Например, это могло быть какое-то из племён народа ухуань; по данным китайского хрониста, хунну истребили его в ответ на разорение могил хуннских шанъюев, — но ничто не мешает предположить, что какие-то группы ухуаней могли бежать и осели за Саянами. Здесь интересно то, что ухуани, по свидетельству хрониста, сжигали своих умерших, как и оглахтинцы (да ещё вместе с конём, словно ашина в следующую эпоху). Конечно, любые соотнесения такого рода крайне умозрительны, хотя и занимательны.

Могильники оглахтинской культуры насчитывают, как правило, десятки, а то и сотни погребений и поминов. Первоначально надмогильные сооружения имели, вероятно, вид холмиков, порой обложенных плитками камня; остатки массивных каменных конструкций или каких-либо вертикальных знаков не встречены. Могилы подпрямоугольные, иногда подквадратные, от совсем мелких до весьма глубоких, трёхметровых. Стенки могильных ям обкладывали берестяными полотнищами, на дне собирали невысокий бревенчатый сруб или просто деревянную раму; внутримогильные деревянные конструкции, как и в тагарское время, иногда оборачивали берестой — надо полагать, заботясь о сохранности. В могилах, как правило, по нескольку захоронений; практиковалось два способа погребения: кремация и мумифицирование. Кремированные останки зашивали внутрь так называемой куклы — своеобразной антропоморфной урны; куклы шили из верхней одежды, набивая её травой, или просто из кожи или берёсты. Лица кукол раскрашивали, причём сходно с росписью масок для мумий. Маски для кукол нехарактерны, то есть в оглахтинское время обычай изготовления масок с трупосожжением ещё не коррелирует — и это ещё одно принципиальное отличие от таштыкских традиций. В прежние времена кремация минусинскими племенами не практиковалась — единичные случаи нахождения пепла в могильниках тесинского этапа не фиксируют стойкой традиции. Возможно, Л.Р. Кызласов верно угадывает мотивации оглахтинцев, когда пишет, что обычай помещать пепел в "куклы", или "имитации", по терминологии Кызласова, "совмещает черты пришлого и местного обрядов, ибо содержит трупосожжение, сохраняя внешнее подобие трупоположения. Очевидно, что при похоронах люди пытались создать иллюзию единого обряда трупоположения, в ту эпоху превалировавшего среди местного населения, хотя часть новопоселенцев предпочитала вершить исконный для них обряд трупосожжений" (Кызласов, Панкова 2004: 63). Но если трупосожжение — нечто явно новое для минусинских племён, то мумифицирование — это уже исконно местный обычай, представленный уже на сарагашенском этапе. Нужно, правда, заметить, что соотношение позднетагарской и оглахтинской традиций мумификации изучено пока ещё недостаточно, и можно лишь говорить о том, что линейной, постепенной эволюции здесь пока не прослежено.

В отличие от кукол, оглахтинские мумии часто обнаруживают с масками, леплеными из гипса с примесями прямо на лице трупа, отчего портретное сходство невелико — ещё одно важное отличие от таштыкской традиции, отмеченное ещё Теплоуховым. При этом оглахтинские маски по способу изготовления близки тесинским “глиняным головам” Шестаковского могильника (Мартынов 1974) и подкурганных склепов тесинского этапа. Некоторое маски починены; вопреки распространённому мнению, это вовсе не обязательно указывает на существование промежутка времени между изготовлением маски и погребением: столь же вероятно, что маску просто нельзя было переделывать по ритуальным соображениям, и коли она при изготовлении трескалась, её тут же и чинили. Замечено, что куклы обычно лежат у северной стенки могилы, а мумии — у южной. Есть мнение, будто кремировали мужчин, а мумифицировали женщин; доказательств этому нет, но если догадка верна, то могила оказывается своеобразным “загробным домом”, разделённым на женскую и мужскую половины (Вадецкая 1999: 48).

Рис.2. Грунтовые могильники оглахтинской культуры: могильник Терский, план (рис. по Э.Б. Вадецкой).

Находок в оглахтинских могилах обычно сравнительно мало. Прежде всего это керамика, во многом сходная с тесинской и в меньшей степени — с таштыкской. К сожалению, почти не с чем сравнивать деревянную и берестяную посуду. Обычны булавки-”гвоздики” из кости и рога, иногда украшенные по-тесински. Есть находки железных крючков, сравнительно много бус. Очень редко встречаются пряжки, воспроизводящие хуннские и тесинские типы. Исключительны находки обломков металлических зеркал. Встречаются модели кинжалов в ножнах, перекликающиеся с пазырыкскими.

Поселения и петроглифы оглахтинцев достоверно пока не выявлены. Недавно на мумии из оглахтинской могилы обнаружена татуировка (Кызласов, Панкова 2004), дразнящая исследователя неблизкой ещё перспективой основательного изучения оглахтинской изобразительной традиции. [**]

Таким образом, материалы грунтовых могил оглахтинской культуры (Рис. 2) развивают многие местные традиции, но поразительное разнообразие погребений в составе могильников тесинского этапа сменилось стандартными ритуалами погребения и однообразием небогатого инвентаря. Процесс становления традиционного комплекса оглахтинской культуры — интереснейшая тема будущих исследований. [***]

В сущности, объединять оглахтинские могильники с таштыкскими склепами, как это делали С.В. Киселёв и его последователи, нет никаких причин. Даже там, где внешне усматривается сходство тех или иных элементов культуры, оно при ближайшем рассмотрении оказывается именно внешним. Ошибка Киселёва была вызвана, как можно предполагать, недостатком сведений о памятниках тесинского этапа, стремлением отыскать следы общественного расслоения ради соответствия с господствующей псевдомарксистской догматикой и, к сожалению, очевидным желанием С.В. Киселёва сделать всё не так, как у Теплоухова. Закономерно и знаменательно, что минусинская археология возвращается к идеям своего основоположника Теплоухова — и развивает их.

Рис.2а. Грунтовые могильники оглахтинской культуры: керамика (рис. по Э.Б.Вадецкой). Масштаб разный.

Между тем разделение оглахтинской и таштыкской культур, хотя и “наводит порядок” в хронологической классификации раннесредневековых минусинских памятников, может и внести новую путаницу, если оставить без внимания ещё один титульный памятник — Таштыкский могильник, исследовавшийся С.А.Теплоуховым в 1925 г. и Э.Б.Вадецкой в 1969 и 1981 гг. (Вадецкая 1999: 229-230). Это памятник оглахтинской традиции, и лишь особенности обряда и отсутствие некоторых почти обязательных находок (вроде булавок-«гвоздиков») указывают на позднюю дату; Вадецкая включает его в число позднейших «по археологическим признакам». Значит, вроде бы и нет формальных причин сохранять за культурой склепов — «могил с бюстовыми масками» — название таштыкской. Возможно, было бы логично, повышая таксономический статус этапов «таштыкской эпохи», предложить новые названия каждой из выделяемых при этом культур. Но традиций в науке ещё никто не отменял, а слова «таштыкская культура» ассоциируются прежде всего со склепами, так что проще раскопать на ручье Таштык хотя бы один склеп и тем самым оправдать знаменитое название, чем отказаться от него. Так что вернее, полагаю, пока всё же условно сохранить за культурой склепов привычное название таштыкской (или культуры таштыкских склепов) а грунтовые могильники обособить под новым (но хорошо знакомым и понятным всякому специалисту) названием оглахтинской культуры.

Рис.2б. Грунтовые могильники оглахтинской культуры: вещи (рис. по Э.Б.Вадецкой).

Вернёмся к плодотворной гипотезе Д.Г. Савинова о соотносимости владения Цигу древнетюркских генеалогических преданий с памятниками тепсейского этапа (по периодизации М.П. Грязнова). Разделение оглахтинской и таштыкской культур в основном совпадает с делением соответственно на батенёвский и тепсейский этапы. Поэтому, во-первых, раннекыргызской следует считать именно склепную таштыкскую культуру, без учёта оглахтинских могильников; а во-вторых, изучение проблемы хронологии таштыкских склепов даст и ответ на вопрос о времени и обстоятельствах появления кыргызов на Среднем Енисее.

[*] Поиск истоков таштыкского стиля в южносибирских петроглифах «посттагарского (“тагаро-таштыкского”) пласта» (Панкова 2004) вряд ли оправдан: таштыкский стиль имеет безусловно центральноазиатское, а главное — не-петроглифическое происхождение, и его проявления в сибирских наскальных рисунках заведомо вторичны (чем и определяется реальная хронология соответствующих изображений).

[**] См. интересную попытку предварительного анализа: Панкова 2005 и 2007. Следует, однако, отметить, что эта татуировка, в сущности, — единственный достоверный изобразительный памятник, оставшийся от целого народа; неизвестно, что в обнаруженных на мумии изображениях отвечает стандарту представленной ими традиции, а что является частным отклонением; соответственно, пока перед нами уникальный памятник, а не серия, корректные сопоставления с инокультурными изображениями практически невозможны. Кроме того, методические более корректное поэлементное сопоставление в данном случае расширяет круг возможных прототипов. Открытие оглахтинской татуировки выводит на первый план задачу скорейшего доследования Оглахтинской группы могильников; кроме того, из-за климатических сдвигов последних лет сохранность мумий в нераскопанных ещё могилах оказывается под вопросом.

[***] Грунтовые могильники тесинского этапа связаны с оглахтинской культурой столь явственными генетическими связями, что напрашивается мысль об их частичном объединении. Не следует ли считать часть тесинских могил памятниками начального этапа оглахтинской культуры — периода нестабильности и смешения разнородных традиций? Если так, то картина этнокультурного развития населения приенисейских котловин предстаёт почти драматической — время становления и существования оглахтинской культуры было и временем медленной деградации местных “курганных” традиций, дошедших до критической точки своего развития и столкнувшихся с мощным инокультурным воздействием. Отдельный вопрос — соотношение "срубных" могил в тесинских могильниках и оглахтинской погребальной традиции. Темы эти кажутся весьма привлекательными и заслуживающими особого обстоятельного разбора.

назад | оглавление | далее