В.Д. Кубарев
Палаш с согдийской надписью из древнетюркского погребения на Алтае.
Источник: Военное дело народов Сибири и Центральной Азии.
Летом 1983 г. Восточно-алтайским отрядом Североазиатской экспедиции Института истории, филологии и философии СО АН СССР проводились полевые работы в урочище Джолин, расположенном в истоках р. Юстыд (Кош-Агачский район Горно-Алтайской автономной области). Исследовался курганный могильник, насчитывающий 10 каменных насыпей, относящихся к основном к эпохе древних кочевников (V-III вв. до н.э.). Из них два кургана (№ 9, 10), сооружённые вне основной цепочки могильника, содержали древнетюркские погребения.
Исключительный интерес вызвал найденный в погребении кург. № 9 железный инкрустированный золотом на клинке палаш с согдийской надписью. Надпись на палаше просматривалась уже при первой предварительной реставрации в полевых условиях. Окончательно палаш был расчищен только в 1984 г. реставратором Г.К. Ревуцкой. По просьбе известного востоковеда В.А. Лившица в начале 1985 г. редкостная находка была доставлена в Ленинград для более тщательного изучения. По мнению Б.И. Маршака и В.И. Распоповой, палаш и весь сопроводительный инвентарь погребения мо-
(25/26)
Рис. 1. Погребение кургана №9. Могильник Джолин I.
1 — остатки кружки; 2 — колчан с наконечниками стрел; 3 — тройники для крепления колчана к поясу; 4 — накладки на лук; 5 — топор; 6 — палаш; 7 — поясной набор; 8 — нож; 9 — сумочка-огниво; 10 — пряжка от ремешков для сапог; 11 — колья; 12 — застёжки от пут; 13 — пряжка; 14 — стремена, пряжки, обоймы и т. п.; 15 — удила; 16 — накладки на луку седла, обойма и наконечник ремня. (1, 11 — дерево; 2 — берёста, железо; 3 — бронза; 4, 12 — рог; 5, 6, 8, 13-16 — железо; 7 — кожа, бронза; 9 — кожа, железо; 10 — серебро.)
гут быть датированы VIII в. [1] Д.Г. Савинов склонен датировать весь комплекс второй половиной IX — началом X в. [2]
Для того чтобы обосновать свою позицию в вопросе датировки, обратимся к краткому описанию памятника и сделаем анализ имеющегося в нашем распоряжении материала. До раскопок курган представлял собой округлую в плане насыпь диаметром 10 м, высотой 0,5-0,6 м над дневной поверхностью. Насыпь сложена незадернованными валунами и рваным камнем. В центре небольшая западина глубиной около 0,5 м. В восточной части среди камней найдены кости лошади (обломки черепа, зубы, пястные). Насыпь была сложена очень тщательно, особенно первый слой камней, лежавший на древней поверхности. Крупные камни были пригнаны друг к другу, свободное пространство между ними заполнено мелкой галькой.
(26/27)
Рис. 2. Предметы, найденные около восточного коня.
1 — удила; 2, 3 — украшения (?) узды; 4, 5 — подпружные пряжки; 6 — седельное (?) кольцо; 7, 8 — застёжки от пут; 9, 10 — стремена. (1, 5, 6, 9, 10 — железо; 2-4, 7, 8 — рог.)
В разрезах насыпи четко прослеживались остатки земляного могильного холма. Под центром насыпи находилась овальная в плане яма, размерами 250x210x110 см. На глубине 0,3-0,4 м по продольной оси восток — запад, т.е. почти точно посередине ямы, прослежены остатки восьми лиственничных колов (каждый диаметром 4-5 см), установленных вертикально на расстоянии 15-20 см друг от друга. Они шли до дна ямы, отделяя, как затем выяснилось, погребение человека от захоронений коней (рис. 1).
Костяки двух коней находились в южной части могильной ямы, несколько выше погребения человека. Позы обоих идентичны: на брюхе, с поджатыми под него ногами, головами вниз, мордой к северу, т.е. в сторону человека. Общая ориентация захоронения коней западная. При этом череп первого (восточного) коня налегал на тазовые кости второго (западного) коня. Оба были засёдланы, спутаны и взнузданы. Экипировка восточного коня включала хорошо сохранившиеся однокольчатые железные удила (рис. 2, 1), украшение узды из рога дзерена (рис. 2, 2, 3), два железных стремени (рис. 2, 9, 10), обломанную железную пряжку с прямоугольной рамкой-приёмником (рис. 2, 5) и роговую подпружную пряжку (рис. 2, 4). На тыльной стороне последней нанесён тамгообразный знак. Здесь же было найдено железное кольцо с небольшим выступом (рис. 2, 6).
На рёбрах коня прослежен органический тлен тёмно-коричневого, почти чёрного, цвета от деревянных и кожаных деталей седла. Рядом в анатомическом порядке лежали тазовая, бедренная и берцовая кости барана. Вместе с костями задних ног восточного коня найдены также две роговые застёжки от пут (рис. 2, 7, 8).
Рис. 3. Предметы, найденные около западного коня.
1 — удила; 2, 3 — накладки на переднюю луку седла; 4 —наконечник ремня; 5, 6 — застёжки от пут; 7 — обойма; 8, 9 — подпружные пряжки; 10, 11 — стремена. (1-4, 7-11 — железо; 5, 6 — рог.)
(рис. 3, 5, 6) совершенно аналогичны по форме и размерам предметам снаряжения восточного коня.
Снаряжение западного коня отличалось формой железных удил с железными пластинчатыми S-видными псалиями (рис. 3, 1), дополнительной обкладкой луки седла железными массивными пластинками (рис. 3, 2, 3), железными обоймой (рис. 3, 7) и наконечником подпружного ремня (рис. 3, 4). Две железные пряжки (рис. 3, 8, 9) от подпружных ремней обнаружены рядом с рёбрами коня, справа от него. Пара железных стремян (рис. 3, 10, 11) и пара роговых застёжек для пут
Костяк человека (длина — 180 см) находился в северной части ямы. Могильная яма в головах и ногах погребенного была расширена подбоем. Положение костяка вытянутое, на спине, головой на восток. Руки, слегка согнутые в локтях, вытянуты вдоль тела, кистями у тазовых костей. Под левой рукой, вдоль левого бока человека, лежал остриём вниз железный палаш.
Рис. 4. Предметы из погребения человека.
1 — пояс с бляхами двух типов; 2 — подвесной (портупейный) ремень с нашивными бляшками; 3 — поясная пряжка; 4 — пряжка для подвесного ремня; 5, 6 — обломки пряжек; 7, 8 — пряжки обувных ремней; 9, 10 — наконечники обувных ремней; 11 — накладка на сумочку-кресало; 12 — наконечник ремня; 13 — часть лука; 14, 15 — накладки на лук; 16, 17 — тройники для крепления колчана; 18-20 — наконечники стрел со свистунками; 21 — колчанный крюк; 22 — нож; 23 — топор. (1, 16, 17 — кожа, бронза; 2 — кожа, серебро; 3-10, 12 — серебро; 11, 20-23 — железо; 13 — дерево; 14, 15 — рог; 18, 19 — железо; рог.).
Под локтем правой руки погребённого — железный боевой топор на деревянной рукояти
(27/28)
(рис. 4, 23). Топор также был подвешен на портупейном ремне, украшенном серебряными бляшками сердцевидной формы (рис. 4, 2). Над правой рукой погребённого, вдоль северной стенки ямы, прослежены остатки берестяного колчана с железными трёхлопастными наконечниками стрел (рис. 4, 18-20). На отдельных наконечниках сохранились костяные свистунки. Колчан крепился при помощи бронзовых колец с тремя отходящими от них ремешками, украшенными серебряными сердцевидными бляшками (рис. 4, 16, 17). Под колчаном найдены срединные роговые накладки на лук (рис. 4, 14, 15) и железный крюк (рис. 4, 21).
На правой тазовой кости погребённого — плохо сохранившиеся остатки сумочки-кресала с железной пластиной-основой (рис. 4, 11). В ней найдены две обломанные челюсти мелкого грызуна (пищуха даурская?), кусочки краски (?) бежевого цвета, несколько кремешков из горного хрусталя, остатки трута (черная спекшаяся масса), несколько бляшек и пряжечка, служившие для крепления и украшения сумочки (рис. 4, 5, 12).
У поясных позвонков погребённого обнаружены обломки бронзовых поясных бляшек подквадратной и полукруглой формы, фрагмент кожаного пояса (рис. 4, 1). Поясная пряжка из серебра с железным щитком (рис. 4, 3). Под бляшками пояса сохранились кусочки войлока, меха и шёлка от одежды погребённого. Под поясными позвонками в деревянных ножнах найден железный однолезвийный нож (рис. 4, 22). У пястных костей ног погребённого лежали две пряжки и два наконечника ремней (рис. 4, 7-10) от мягких кожаных сапог. Над головой погребённого — древесный тлен от небольшой округлой кружечки (диаметр тулова 12-14 см). Рядом с ней сохранились остатки погребальной пищи — позвонки барана.
Под погребённым прослежен тёмно-коричневый органический тлен от подостланной кошмы (?).
Топография могильного поля в урочище Джолин удивительно точно повторяет планировку десятков могильников алтайских кочевников. В исследованных памятниках близ Курая, Катанды, Туяхты, Узунтала, Уландрыка, Юстыда, Боротала, Барбургазы, Балык-Соока и других древнетюркские курганы всегда располагаются к востоку от курганов эпохи ранних кочевников. На Алтае к древним кладбищам «пристраивается», как правило, не более двух-трёх средневековых курганов, но в отдельных случаях (Туяхта, Курай, Балык-Соок) они образуют цепочки из пяти-шести курганов. Другая топографическая особенность средневековых могильников обусловлена, вероятно, социальной дифференциацией погребённых. Она выражена в планировке и структуре могильника, на котором наиболее монументальные погребальные сооружения с богатейшим набором инвентаря почти всегда находятся в северной, а рядовые захоронения — в южной части курганной цепочки. Подобное известно и по могильнику Кудыргэ: «богатые могилы 14, 17 находились на одном холме — северном, а рядовые — на другом, южном». [3] Социальная стратификация проявляется и при анализе половозрастных различий погребённых мужчин и женщин. В нескольких алтайских могильниках (Балык-Соок I, Юстыд XII, Джолин I) курганы с мужскими погребениями были сооружены в северной половине, с женскими — в южной, причём в могильниках Юстыд XII и Джолин I возможно, синхронных, это были захоронения мужа и жены, могильник состоял фактически только из двух одинаково богатых погребений. И хотя у нас нет веских оснований, но эти могильники хочется назвать семейными кладбищами с могилами супружеских пар. Если исходить из этой версии назначения памятника, то становится понятным известный в ту же эпоху на Алтае и в других регионах Центральной Азии обычай древних тюрков устанавливать у поминальных сооружений парные каменные стелы или изваяния. [4] В одних случаях они изображают знатных супругов, [5] в других — двух мужчин-воинов (каменные фигуры последних стоят у оградок, окружённых одним общим валом и рвом). [6] Подобные сооружения, возводившиеся, как известно, в честь особо выдающихся представителей древнетюркской знати и дружинной верхушки, необходимо связать с немногими пока открытыми на Алтае парными курганами (Боротал I, Балык-Соок I). В алтайских памятниках найдены парные (явно одновременные) погребения мужчин, резко выделяющиеся среди основной массы древнетюркских рядовых курганов обособленностью больших каменных насыпей, совершенно идентичным погребальным обрядом и сходным набором богатого инвентаря. Возможно, эти курганы возведены в честь двух соправителей — бегов, шадов или других знатных представителей правящей элиты. Обычай парных захоронений воинов в одной могиле существовал и в среде дружинной аристократии. [7]
Другим коррелирующим признаком, позволяющим включить курган из Джолина в большую группу средневековых курганов Алтая, являются сопровождающие их ритуальные сооружения и выкладки. Каменная оградка, небольшая (95x95x15 см), находящаяся в 8,5 м на восток от каменной насыпи кургана, составлена из восьми плит (по две на каждой стороне), внутри заполнена мелкими сланцевыми плитками. По конструкции и размерам эта оградка совершенно аналогична миниатюрным (дополнительным) оградкам, зафиксированным рядом с древнетюркскими поминальными сооружениями на Алтае [8] и в Туве. [9] Они возведены примерно на таком же расстоянии и в том же направлении от памятника, как и описанные выше. Примечательно, что дополнительные оградки чаще всего встречаются у поминальных комплексов в честь знатных тюрков. Тот же принцип расположения оградок зафиксирован у ряда древнетюркских курганов Алтая, которые отличаются разнообразным и богатым сопроводительным инвентарём погребений.
Второе «поминальное» сооружение в Джолине располагалось в 13 м к востоку от насыпи кургана. Оно представляло собой ряд из шести-семи каменных колец диаметром 1,5-2 м каждое. Это сооружение по топографическим признакам аналогично отдельным поминальным оградкам урочища Согонолу в Кош-Агачском районе. [10] Оградки и кольца сопровождали с восточной стороны курганы-кенотафы в Боротале [11] и курганы в могильнике Юстыд XII. [12] Во всех случаях при раскопках внутри них отмечены прокалённый грунт, древесные угольки и мелкие кальцинированные косточки животных — следы свершавшихся здесь жертвоприношений.
Разумеется, все приведённые здесь сведения о «поминальных» сооружениях не позволяют пока более точно установить характер ритуальных дей-
(28/29)
ствий и время их проведения (до похорон, в момент похорон или после них). Однако эта информация даёт возможность синхронизировать многие курганы, существенно дополнив знания о погребальном обряде древних тюрков.
Во всех основных чертах погребальный обряд, бытовавший у населения Джолина, отражает религиозные представления большой группы алтае-телеских тюрков, многочисленные памятники которых отнесены к курайской культуре. [13] Расцвет культуры приходится на VIII-IX вв., что совпадает со временем падения Второго тюркского каганата и сменившего его Уйгурского каганата (745-840 гг.). Именно в этот период на Алтае, в Туве и Монголии широко распространяется обычай погребения с конём. Унаследованный от предшествующей пазырыкской культуры, этот обычай на Алтае остался практически неизменным до этнографической современности. Судя по захоронениям двух-трёх лошадей в одном погребении, кочевники и в реальной жизни почти всегда использовали столько же лошадей для верховой езды, причем количество коней в могиле во все эпохи в кочевом обществе служило свидетельством материального достатка и социального положения погребённого. Так, в пазырыкских курганах в одном погребении вождей и племенной знати могло быть 7-22 коня, а в погребениях рядовых кочевников Уландрыка — редко два-три коня.
В первые века нашей эры в погребальном обряде населения Алтая происходят существенные изменения. Исчезают большие курганы. Погребальные комплексы знати внешне мало отличаются от захоронений рядовых воинов. Не встречаются больше и парные захоронения мужчины и женщины, коллективные погребения. Теперь в одной могиле погребают не более двух-трёх коней. В раннетюркских памятниках, например в Берели (кург. № 3), лошади ориентированы ещё в том же направлении, что и человек, т.е. так же, как и в курганах пазырыкской культуры. А.А. Гаврилова датировала такие курганы IV-V вв. [14] Очевидно, в этот период или несколько позже ориентировка коней меняется на противоположную, что становится на несколько веков доминирующим признаком погребального обряда тюркоязычного населения Алтая. В силу древней традиции кони остаются мерилом богатства, социальной значимости погребённых и в древнетюркскую эпоху. В курганах Катан-ды, Курая, Туяхты и курганах-кенотафах Боротала вместе со знатными тюрками погребали, как правило, не более трёх коней. [15] В Курае и Боротале в захоронениях трёх коней были погребены и конюхи, что свидетельствует о знатности погребённых. Относящиеся к древнетюркскому времени рядовые погребения с двумя или даже одним конём выглядят намного скромнее, хотя и содержат нередко богатый сопроводительный инвентарь. К этой группе погребений относится и погребение в Джолине I. В южной половине могильной ямы, слева от человека, находилась пара взнузданных и осёдланных коней. В традиционном обряде, типичном для алтае-телеских тюрков, присутствует новая черта: оба коня имели верховые сёдла со стременами в отличие от других известных сопогребений коней, где засёдлана бывает всегда только одна лошадь. [16] Отклонение от традиционного погребального ритуала, прослеживаемое в Джолине I, хотя и редко, но встречается на других памятниках. Так, в соседней Туве, в одном из «больших» древнетюркских курганов Улуг-Хову (№ 54) С.А. Теплоуховым расчищены костяки трёх засёдланных коней с тремя парами железных стремян. [17] Такие погребения, наверное, свидетельствуют о появлении в военном деле древних тюрков каких-то изменений, обусловленных, несомненно, большой мобильностью вооружённой конницы, когда при быстрых переходах или преследовании врага необходимо было быстро пересесть на уже осёдланного коня. Изготовленное в основном из железа снаряжение и убранство боевых коней из Джолина I и Улуг-Хову отличается подчёркнутой простотой и надёжностью, отсутствием престижных украшений. Да и весьма стандартные комплекты вооружения (сабля или палаш, топоры, ножи, луки и колчаны со стрелами) позволяют говорить о принадлежности обоих погребений профессиональным воинам, входившим в дружинную аристократию. Л.Р. Кызласов относит погребение из Улуг-Хову (кург. № 54) к VII-VIII вв. Для уточнения возраста кургана в Джолине рассмотрим сопроводительный инвентарь погребения. Эта задача отчасти уже решена в монографиях, посвящённых древнетюркской эпохе Южной Сибири. [18]
Найденные в кургане удила конструктивно различаются между собой. У восточного коня железные однокольчатые удила традиционной формы (см. рис. 2, 1). Вместе с ними найдена пара роговидных предметов с гладкой срезанной поверхностью с внутренней, вогнутой, стороны и ребристой — с наружной (см. рис. 2, 2). Они, по заключению палеонтолога Н.Д. Оводова, вырезаны из рога дзерена. Такие предметы, впервые встреченные в одном из кенотафов Боротала [19] были обнаружены в одном из памятников, исследованных в Кара-Кообы. [20] Предметы во всех случаях находились рядом с мордой коня: ясно, что они конструктивно связаны с уздой, но каким образом — неизвестно. Назначение их также непонятно, хотя было высказано предположение об использовании предметов как имитаций стержневых псалий. [21] Всё же логичнее видеть в них украшения узды — анахронизм, унаследованный от эпохи ранних кочевников, когда на Алтае были распространены роговые и деревянные имитации кабаньих клыков, оформлявшие перекрестья ремней узды. [22] Аргументов в пользу нашего предположения может послужить находка «клыковидных» предметов в одном комплекте с двудырчатыми роговидными псалиями катандинского типа VII-VIII вв. [23] К тому же на джолинских находках имеются отверстия для подвешивания (см. рис. 2, 2). Важно, что неизвестные ранее в древнетюркских курганах «клыковидные» предметы как бы связывают джолинский погребальный комплекс, найденный на границе с Тувой и Монголией, с кенотафами Боротала и погребениями Кара-Кообы Центрального Алтая. Это свидетельствует о культурно-хронологической взаимосвязи упомянутых памятников.
Удила западного коня из Джолина I интересны сочетанием различных S-видных псалий: со скобой и петлёй (см. рис. 3, 1). Аналогичные по конструкции удила с разнотипными псалиями известны и в погребении Узунтала. [24] Такие варианты удил с металлическими псалиями с плоской петлёй и кольцами для крепления повода наиболее часто встречаются в древнетюркских курганах [25] и даже в инвентаре поминальных сооружений с каменными
(29/30)
изваяниями [26] на Алтае. С VII в. удила такого типа широко распространяются от Забайкалья [27] до Восточной Европы. [28] Они не помогают уточнить дату джолинского комплекса, так как на Алтае бытовали, очевидно, длительное время (VII-IX вв.), охватывая II и III стадии развития удил, по периодизации А.А. Гавриловой. [29] На примере рассмотренных удил с разнотипным псалиями хорошо видно, насколько искусственны и условны бывают рамки классификаций, в которых иногда нет места отдельным категориям инвентаря. Но если всё-таки придерживаться периодизации А.А. Гавриловой, то джолинские и узунтальские удила должны занять промежуточное место между II и III стадиями развития удил и соответственно датироваться VIII в. Подобные удила после IX в. у осёдлых и кочевых народов Восточной Европы встречаются все реже, [30] но доживают в Центральной Азии (значительно видоизменённые — с зооморфными окончаниями псалий и фигурными скобами) до X в. [31]
Две пары железных стремян от сёдел коней (см. рис. 2, 9, 10; 3, 10, 11) однотипны (с петлёй на пластине и плавно изогнутым подножием). Они, как и удила, длительное время (VI-X вв.) использовались в Евразии. [32] Известно много вариантов стремян, и типология их до сих пор не разработана. Но уже сейчас представляется возможным вычленить из основной массы стремена «с выделенной пластиной с закраинами и прорезью для путлища в нижней части дужки». [33] В группу этих же изделий, датированных VIII-IX вв., входят и стремена из Джолина.
Второй раз на Алтае найдены дуговидные металлические пластины — накладки на переднюю луку седла (см. рис. 3, 2, 3). Они аналогичны по форме и назначению парным роговым накладкам на дуги седельных лук из Катанды и Кудыргэ, [34] но отличаются от них материалом и отсутствием орнамента на лицевой стороне. Металлические накладки делали с целью усиления военного седла. Известно, что у многих кочевых народов единовременно бытовали разные по назначению сёдла: военные, праздничные, охотничьи, женские, детские, вьючные и т.д. [35] Надо полагать, что и у древних тюрков Алтая уже существовало подобное разнообразие типов сёдел. Поэтому вполне реально параллельное развитие нескольких форм сёдел, что затрудняет их классификацию и датировку. Происхождение седла «центральноазиатского типа» остается дискуссионным. [36]
Кроме джолинских и туяхтинских [37] металлических накладок на луку седла следует назвать оригинальную железную накладку на высокую арочной формы луку седла из кург. № 54 памятника Улуг-Хова в Туве. [38] Ей близки по форме и назначению инкрустированные серебром металлические накладки, найденные в кыргызских могильниках Ортызы-Оба и Тербен-Хол. [39] Появление окованных железом сёдел в снаряжении средневековых всадников несомненно связано с развитием защитного вооружения в конце I тыс. н.э., выделением особого рода войск — тяжеловооружённой панцирной конницы. Военное седло из Джолина датируется не ранее VIII-IX вв. — временем повсеместного внедрения многих видов защитного доспеха. Традиция украшать луки сёдел декоративными костяными и металлическими (чаще серебряными) накладками до сих пор жива у алтайцев, [40] тувинцев [41] и монголов. [42]
Обязательной деталью седла были кольца для крепления тороков. Одно такое кольцо сохранилось и в снаряжении седла запасного коня в Джолине (см. рис. 2, 6). Оно найдено у правого бока коня, рядом с костями ноги барана. Вполне очевидным представляется, что задняя нога барана находилась в тороках с правой стороны седла. Эта весьма характерная черта погребальной обрядности отмечена во многих исследованных курганах алтае-телеских тюрков. Седельные кольца представляют категорию редких находок в древнетюркских погребениях. Единичные экземпляры их относятся к концу I тыс. н.э. [43]
Сёдла на конях из Джолина имели по две подпруги, что особенно характерно и для ряда погребений с конём в Кудыргэ. [44] Применение двух подпруг (от которых сохраняется пара пряжек) было , необходимо для передвижения в горах и, очевидно, для обеспечения надёжности военного седла тяжеловооруженного всадника. Подпружные пряжки из Джолина трёх типов: 1-й — железная рамчатая подпрямоугольной формы с подвижным язычком (см. рис. 2, 5); 2-й — железная рамчатая подквадратная с язычком, вращающимся вместе с осью («с язычком на вертлюге») (см. рис. 3, 9, 10); 3-й — костяная «сердцевидной» формы с острым носиком и подвижным язычком (см. рис. 2, 4). Пряжки 1-го типа (II-I вв. до н. э., различные варианты доживают до XVII-XVIII вв.) были распространены по всей полосе евразийских степей от Забайкалья до Венгрии. [45] Так же широко и длительно (V-XI вв.) применялись пряжки 2-го типа. [46] Таким образом, оба первых типа подпружных пряжек не являются узко датирующими предметами. Их возраст, как и всего джолинского комплекса, уточняет костяная пряжка 3-го типа (см. рис. 2, 4). По мнению многих исследователей, подобные пряжки «сросткинского типа» относятся к периоду не ранее начала IX в. [47] Довольно часто в древнетюркских погребениях встречаются разнотипные не только стремена, но и подпружные пряжки. В Джолине на восточном коне были найдены подпружные пряжки 1-го и 3-го типов. Точно в таком же сочетании они встречены, например, и в одном из типичных алтае-телесских погребений IX-X вв. в Хакасии. [48] Пряжки разных (1-го и 2-го) типов находились и в предметном комплексе (узда и седло) древнетюркского поминального сооружения на р. Юстыд. [49]
Комплект снаряжения западного коня в погребении Джолина (две пары однотипных стремян и подпружных пряжек, удила, застёжки от пут) совершенно аналогичен набору конского снаряжения из кург. № 2 Узунтала, который автор раскопок датирует IX-X вв. [50]
Особый интерес представляет и тамга на костяной подпружной пряжке (см. рис. 2, 4) от седла первого коня. В основе её начертания лежит один из знаков орхоно-енисейской письменности. Знак, несколько усложнённый дополнительными элементами, является, вероятно, личной или семейно-родовой тамгой. Обычай ставить тамгу на различные предметы и особенно на скалы и стелы (в начале рунических надписей) был особенно распространён в Центральной Азии. [51]
Тамги и знаки, короткие рунические надписи встречаются чаще всего на золотых и серебряных сосудах, пряжках поясов, зеркалах, монетах и оружии, [52] принадлежавших, как известно, представителям древнетюркской знати. Тамги (основное значение этого слова во многих тюркских языках —
(30/31)
«тавро, знак собственности») [53] закрепляли право собственности на владение не только скотом, материальными ценностями, но и определённой территорией. [54] Можно предположить, что тамга на подпружной пряжке из Джолина I, являясь личным знаком погребённого, была призвана выполнять те же функции.
Непременной частью снаряжения коней были плетёные кожаные путы, от которых в Джолине сохранились две пары костяных застёжек (см. рис. 2, 7, 8; 3, 5, 6). У коней из древнетюркских погребений Восточного Алтая (в частности, в Джолине) спутанными чаще оказываются задние ноги, а в Кудыргэ у лошадей были спутаны передние ноги, в отдельных могилах даже стреножены. [55]
Инвентарь, связанный с погребением человека, представлен остатками пояса, сумочки и оружия.
Пояс набран бронзовыми бляхами с прямоугольным и округлым верхним краем, с прямой прорезью для крепления ремешков (см. рис. 4, 1). Такой поясной набор чаще всего изображался на древнетюркских каменных изваяниях Алтая. [56] Несмотря на длительное бытование в Центральной Азии подобных поясных наборов, [57] возраст пояса погребённого из Джолина I может быть определен по подвесным ремням с миниатюрными бляшками сердцевидной формы (см. рис. 4, 2) в пределах конца VIII-IX в. Совершенно такие же подвесные ремни с бляшками найдены в Ак-Кообы. [58] А.А. Гаврилова связывает появление на Алтае украшенных подвесных ремней с влиянием уйгурской культуры, ссылаясь на изображения уйгуров в росписях из Турфана, датированных VIII-IX вв. [59] Такой вывод не лишён оснований, если учесть, что идентичной формы бляшки для подвесных ремней из третьего слоя Пенджикента относятся к более раннему периоду (третья четверть VIII в.), [60] чем аналогичные находки на Алтае и в кыргызских погребениях IX-X вв. Хакасии. [61] Уйгурскими считает отдельные каменные изваяния Тувы с изображенными на них поясами с подвесными ремнями и Л.Р. Кызласов. [62] Возможно, к этой группе скульптур, выполненных в реалистической манере, близки и некоторые алтайские изваяния, на которых также показаны подвесные ремни. [63] Учитывая многочисленность миниатюрных сердцевидных бляшек для подвесных ремней в алтайских погребениях, можно предположить их местное происхождение. Подобные бляшки также найдены в средневековых погребениях у с. Красный Яр в Новосибирском Приобье. [64]
В Джолине I обнаружено шесть пряжек. Все они выполнены из серебра. Самая большая — поясная (овальнорамчатая с коротким язычком, не выступающим за передний конец пряжки), с железным пластинчатым щитком на шарнире (см. рис. 4, 3). Три одинаковые пряжки (см. рис. 4, 4-6) были связаны с подвесными ремнями для сумочки, палаша и колчана. Две небольшие совершенно одинаковые пряжечки (см. рис. 4, 7, 8) от обувных ремней с серебряными наконечниками в виде узкого язычка с продольным ребром (см. рис. 4, 9, 10) найдены около пястных костей погребённого. Обувные пряжки — нередкая находка во многих исследованных могилах Алтая, [65] но наконечники обувных ремней обнаружены впервые. По форме к ним близки некоторые уздечные бляшки из Кудыргэ, [66] но тождествен (вплоть до крепления к ремню) пока только единственный аналог из Педжикента — два бронзовых наконечника, происходящих из слоя, датированного серединой VIII в. Такие наконечники, до сих пор неизвестные в средневековых памятниках Центральной Азии, неоднократно встречались в погребениях алтае-телеских тюрков (могильники Уландрык I, Юстыд XII, Барбургазы I, Балык-Соок I). [67]
На поясе погребённого из Джолина I в кожаной сумочке находились кремень и трут. Огнивом служила стальная фигурная пластина (см. рис. 4, 11), пришитая снаружи сумочки. Близкие по форме сумочки-огнива, датируемые последними веками I тыс. н.э., известны на Алтае, [68] в Туве [69] и Хакасии. [70] Изображены они и на многих каменных изваяниях древних тюрков. [71]
Обнаруженное в Джолине I оружие составляет практически полный комплект вооружения средневекового воина азиатских степей. Лук и стрелы — оружие дальнего боя — сохранились в погребении в виде двух костяных срединных накладок (см. рис. 4, 14, 15) и нескольких фрагментов железных наконечников со свистунками (см. рис. 4, 18-21). Лук из Джолина I по конструкции (две боковые срединные накладки) типично тюркский, остатки подобных наиболее часто встречаются в алтайских курганах. Исследователи, занимавшиеся вопросами эволюции центрально-азиатских луков, единодушно относят лук «тюркского» типа к VII-X вв. [72] В какой-то мере, очевидно, «сужают» дату (до VIII-IX вв.) лука из Джолина I размеры и форма окончаний срединных накладок, весьма сходные с параметрами таких же накладок на лук из кург. 2 памятника Сростки I. [73]
Наконечники стрел из Джолина самой распространённой формы: трёхлопастные черешковые, с костяным полым шариком-свистунком. Плохая сохранность наконечников не позволяет более подробно остановиться на их сравнительном анализе. Стрелы лежали остриями вверх в берестяном колчане, от которого остались только небольшие фрагменты, а также детали крепежа в виде «тройников» (см. рис. 4, 16, 17) и колчанного крюка (см. рис. 4, 22).
Колчанные «тройники», представляющие собой бронзовые кольца с обрывками трёх кожаных ремней, закрытых в местах их крепления бронзовыми бляшками сердцевидной формы, мало известные в тюркских памятниках Алтая (Узунтал), [74] недавно в большом количестве обнаружены в Туве. [75] Одинаковая конструкция джолинских, узунтальских и аргалыктинских тройников свидетельствует о единой системе крепления колчанов к подвесным ремням. Те и другие дополнены железным колчанным крюком. Украшение джолинских тройников сердцевидными металлическими бляшками указывает на дальнейшее развитие этих деталей колчана и соответственно их более позднюю по сравнению с железными аргалыктинскими дату — VIII-IX вв.
Железный однолезвийный нож (см. рис. 4, 22), найденный в деревянных ножнах у пояса погребённого, судя по длине (14-15 см) сохранившейся части, мог применяться как боевой.
Боевой топор (см. рис. 4, 23) — третья находка подобного рода на Алтае. Первые два таких топора обнаружены в курганах Катанды, [76] Узунтала [77] и
(31/32)
датированы VIII-IX вв. Все три экземпляра одинаковы по основным данным (длина 11-12 см, ширина лезвия 3-5, высота обушка 2-3,5, диаметр проуха 1,5-2 см; вес джолинского топора — 170 гр), но несколько различаются по форме обуха и лезвия. Более близки друг другу топоры из Катанды и Узунтала, что хорошо видно, если сравнить форму узких вытянутых лезвий, скошенных в сторону рукояти и расширяющихся от проуха к острию. Так же слегка скошен в сторону рукояти и обух сравниваемых топоров. Эти характерные особенности нечётко видны на джолинском топоре: линии изгиба лезвия и обуха в сторону рукояти на нём едва улавливаются. Меньшие размеры, узкое лезвие, короткий обух в виде молоточка придают джолинскому топору более грацильные пропорции, чем у находок из Катанды и Узунтала, которые, очевидно, имеют раннюю дату. По крайней мере, это справедливо для топора из Катанды, найденного вместе с тюргешской монетой 740-742 (?) гг. [78] Джолинский топор «уйгурского» типа занимает, вероятно, промежуточное положение между тюркскими (Катанда, Узунтал) и кыргызскими топорами IX-X вв. [79] Последние отличаются от алтайских большими размерами (длина 12-15,5 см, ширина лезвия 3,5-6 см) и овальной или прямоугольной формой проуха большего диаметра. Топор из Джолина I выделяется среди других саяно-алтайских находок асимметрично-ромбическим сечением лезвия, необходимым, как представляется, для более эффективного разрушения брони. Это ещё один признак поздней даты нашей находки, очень близкой по форме и назначению, например, к древнерусским боевым топорам, называемым в литературе чеканами-топорами, или топорами-молотками. [80] Подобные грацильные топорики, использовавшиеся в VIII-IX вв. на большой территории от Прикамья до Венгрии и Румынии, считаются оружием восточного происхождения. В Сибири эти топоры, судя по малочисленности находок, не получили столь широкого распространения и всегда служили вспомогательным оружием ближнего боя. Ещё реже они встречаются в Средней Азии. [81]
Причины редкого применения топора кочевниками заключаются в тактических особенностях конного боя; топор считается традиционным оружием пехоты. Однако он был единственным и действенным оружием в ближнем бою с тяжеловооружённой панцирной конницей, т.е. мог успешно «применяться во время затяжного кавалерийского боя, превратившегося в тесную схватку отдельных групп, когда длинное древковое оружие лишь мешало движению. Лучше всего здесь подходил легкий боевой топорик, например чекан, им можно было владеть одной рукой... топор при помощи темляка прочно удерживался в руке». [82] Яркой иллюстрацией сказанному служит изображение кыргызского всадника на Сулекской писанице: боевой топор, удерживаемый темляком, свободно свисает с запястья руки воина, держащего обеими руками копьё. [83] В таком же положении средневековые всадники подвешивали топор во время похода. [84] Рукоятью вверх изображен топор-секира на поясе у одного из редких алтайских каменных изваяний, запечатлевшего воина в панцирном доспехе. [85]
Многие исследователи считают древнетюркский боевой топор каким-то недифференцированным рабочим и военным инструментом. [86] Не исключая возможности бытования в Сибири специальных рабочих топоров, подобных древнерусским (которые всегда в 2-3 раза по размерам и весу превосходят боевые топорики), [87] отметим, что в Южной Сибири они пока не найдены. Скорее всего, кочевники Саяно-Алтая для хозяйственных целей применяли традиционные топоры-тёсла, известные здесь, судя по следам на бревнах погребальных срубов, уже в раннем железном веке. Такие топоры справедливо считают универсальным деревообделочным орудием [88] с оговоркой, что тёсла могли служить в качестве военного рубящего оружия. [89] Однако следует обратить внимание на давно известное погребение воина в катандинском кургане, в котором в одном предметном комплексе соседствуют оба вида орудий, [90] что может указывать на разделение их по функциональному назначению на боевое (топор) и рабочее (тесло).
Нельзя отрицать и символического значения топора в погребении, призванного подчеркнуть степень знатности и социального положения воина. Топор как символ власти засвидетельствован, например, в росписях Пенджикента. Имеется в виду изображение царя в короне с топором в руках. [91] Поэтому весьма примечательно, что воин из погребения в Джолине I держит топор в подчёркнуто церемониальной позе — с кистью правой руки на рукояти, боевой частью кверху, у правого плеча.
Столь же престижным и отличительным знаком воина из Джолина I является железный однолезвийный палаш (рис. 5, 1). Его полная длина — 86 см, рукояти — 12 см. Ширина лезвия клинка неравномерна (в верхней части у перекрестья — 3,5 см, в нижней — 2,5 см) при толщине 0,5-0,3 см. Клинок слабо изогнут в сторону спинки лезвия. Небольшое (длина -7,5 см) прямое перекрестье напускное, пластинчатое, ромбическое в сечении. Остриё клинка расковано на два лезвия. Судя по остаткам ножен, они были составлены из двух деревянных пластин, обёрнутых берёстой (?). Толщина каждой не превышала 2-3 мм. Палаш подвешивался к поясу на двух портупейных ремнях, продетых сквозь два небольших железных кольца, которые крепились к двум железным полукруглым выступам — петлям ножен (один из них под перекрестьем, второй — посредине ножен, в 30 см от перекрестья). На спинке палаша, у основания клинка — инкрустированная золотой проволокой согдийская надпись.
Палаш из Джолина I — несомненно, уникальная находка, однако далеко не единственная в комплексах вооружения известных археологических памятников Алтая. Ещё недавно коллекция найденного в этом регионе Азии оружия рубяще-колющего вида (мечи, палаши, сабли) едва насчитывала 10 экземпляров. [92] В последние годы в результате новых раскопок средневековых курганов она значительно пополнилась и в настоящий момент насчитывает более 30 единиц. [93]
В развитии рассматриваемого оружия выделены две основные стадии: «на первой (II в. до н. э. — V в. н.э.) происходит слияние местной и привнесенной традиций, а на второй (VI-X вв. н.э.) меч вытесняется палашом, выделяется и самостоятельный вид сабли». [94] Оружие найдено в основном в памятниках трёх регионов Центральной Азии: Восточный Казахстан, Западная Сибирь,
(32/33)
Рис. 5. Железный палаш с согдийской надписью (1), прорисовка надписи (2).
Саяно-Алтай. Неравномерность распространения оружия в указанных регионах отражает прежде всего слабую изученность средневековых памятников, особенно в горных районах Алтая. Большая часть находок приходится на Верхнее Прииртышье, степной и предгорный Алтай, а также на южные районы Приобья. Здесь в IX-X вв. была распространена сросткинская культура. [95] Среди разных типов оружия, найденного в погребальных комплексах сросткинской культуры, к джолинской находке по всем параметрам наиболее близок однолезвийный палаш из кург. 1 (мог. 5) в Ближних Елбанах. [96] Однако происхождение джолинского клинка, очевидно, следует связывать с осёдлыми центрами Уйгурского или Кыргызского каганатов. Здесь, в глубине Саяно-Алтайских гор, уже в раннем средневековье «возникли специализированные поселения чёрных металлургов и кузнецов (на которых одновременно действовало не менее 10-15 плавильных горнов), уже выплавлялся металл высокого качества и было налажено производство цельностальных, наварных и цементированных орудий». [97] Местные оружейники славились производством длинных мечей, палашей и сабель, кинжалов и копий, прочного металлического доспеха. [98] Кузнецы-оружейники знали секрет наварки стальных лезвий, разные виды сварки, освоили ювелирную инкрустацию золотом и серебром по железу. [99] О широко налаженном производстве свидетельствуют письменные [100] и археологические источники. [101]
Подобные металлургические центры существовали и в высокогорных зонах Алтая, пограничных с Тувой и Монголией. Только в одном Кош-Агачском районе Горно-Алтайской автономной области, в котором находится урочище Джолин, было открыто и изучено 30 памятников черной металлургии VI-X вв. н.э. [102] Все они концентрируются у богатых рудопроявлений Юго-Восточного Алтая. Совокупность местонахождений, открытых разработок и сыродутных железоплавильных печей позволила выделить крупный и самостоятельный горно-металлургический район, названный Чуйско-Курайским центром древней металлургии. [103] Металлографический анализ более 200 предметов из 43 памятников Алтая показал, что «в целом для железообрабатывающего производства алтайского населения VI-X вв. характерно использование в качестве сырья кричного железа и стали... с постоянным соотношением в пользу последней». [104]
Таким образом, можно было бы прийти к выводу о местном алтайском производстве стального клинка из Джолина I. Но этому мешает согдийская надпись, нанесённая одновременно с поковкой палаша. Она ставит несколько взаимосвязанных вопросов. Местного или импортного происхождения клинок? Почему надпись выполнена на основе согдийской, а не древнетюркской письменности? Может ли в какой-то мере послужить ответом на вопросы краткий анализ и перевод надписи В.А. Лившица?
Надпись включает не менее восьми слов, но в них более половины букв разрушено (рис. 5, 2). Приведём сохранившуюся часть надписи (в круглых скобках частично повреждённые буквы, в квадратных — полностью уничтоженные; транслитерация — обычная, применяемая при издании согдийских текстов):
[ZN]H* (P?)[…](r)K хур(δ) n(t?Š) [.]h[..](r) [Z]>t rtŠy h'ryp x[t]
[ сноска: * Прописные буквы в согдиологии применяются для передачи арамейских идеограмм. ]
Перевод: «Это собственность (буквально “свой, собственный”) П., сына Н. И ему (=владельцу меча) вреда (или “ущерба”) да не будет».
[ прим. сайта: Здесь есть ошибки как OCR, так и самой статьи.
См. исправления в специальной публикации В.А. Лившица. ]
Как видно, надпись включает (1) указание на принадлежность палаша владельцу и (2) благопожелание. К сожалению, во второй части надписи имена собственные владельца палаша и его отца восстановить не удаётся. Невозможно даже определить, согдийские это имена или тюркские. Слиш-
(33/34)
ком велики утраты в надписи: в первом имени из пяти букв целиком сохранилась лишь последняя; во втором (имя отца), содержавшем, вероятно, восемь букв, только первая определяется достаточно ясно.
Формула (jc- название предмета или местонахождение, это — ZNH, идеограмма для согдийского yw-yu + имя собственное (± имя отца) + хурб («свой, собственный») до сих пор была известна лишь по немногим согдийским надписям на серебряных сосудах, однако сомнений в том, что и на палаше эта формула присутствует, нет.
По палеографическим данным надпись может быть датирована весьма широко: от VII до IX — первой половины X в.
Итак, перевод надписи мало что прояснил и не ответил на поставленные вопросы. Мы даже не узнали имени владельца палаша. Однако лаконичность надписи, обусловленная скромной целью поставить свою мету на дорогом оружии, всё же обладает той малой информацией, которую мы и попытаемся из неё извлечь. Первое, с чем следует сравнить содержание новой согдийской надписи,— это давно известные рунические тексты орхоно-енисейских памятников Центральной Азии, оставленные в большом числе на видных местах: на скалах, стелах, у перекрестков дорог,— все они были выполнены в основном в честь знатных лиц древнетюркского господствующего класса. Рассматривая содержание этих надписей, исследователи пришли к выводу о трафаретности памятников, текст которых строится по одному шаблону и делится обычно на две части: 1) перечисление всего земного, от которого отделился умерший; 2) перечисление всего, чем не насладился умерший. В обоих случаях указываются иногда имущество, родственники и т.д. [105] В надписи на клинке из Джолина I наблюдается такое же деление текста на две части, хотя содержание иное. Другое сходство заключается в том, что многие древнетюркские эпитафии начинаются с имени человека, в честь которого водружён памятник или сделана надпись, [106] и заканчиваются алкыша — благопожеланиями, сохранившимися в героическом эпосе тюркских народов. [107] Да и в самом содержании, строе надписи чувствуется стиль рунических памятников. Отсюда можно предположить, что надпись выполнена по заказу тюркского воина согдийским мастером на его родном языке. Вместе с тем вторая часть надписи на клинке из Джолина I явно близка по форме к заклинанию, призванному выполнять оградительные, магические функции. Сходная традиция помещать на подписных клинках символы магического значения (кресты, круги и т.д.) была известна и средневековым оружейникам Восточной Европы. [108] У нас нет достаточных оснований уверенно связывать джолинский палаш с импортными изделиями, хотя хорошо известно о торговых путях на территории Алтая, торговых факториях, основанных согдийскими купцами не только в Восточном Туркестане, Семиречье, но и в Ордосе, Китае [109] и даже в Прибайкалье. [110] «В кочевых государствах быстро распространились в воинской среде пояса и чаши», [111] среднеазиатский шёлк, [112] богато украшенное оружие и другие предметы. [113] Об этом свидетельствуют и находка на Алтае палаша из волнистой дамасской стали, [114] и стальные клинки с арабскими надписями из Хакасии [115] и Тувы. [116]
Наличие согдийской надписи на типично азиатском клинке объясняется тем, что в VII-VIII вв. согдийский язык становится языком международного общения на огромных территориях от Мерва до степей Центральной Азии. Быстрое распространение согдийского письма было связано с новой волной переселения согдийцев в Семиречье, заимствованием через согдийских миссионеров манихейства — новой государственной религии уйгуров. [117] Согдийские надписи появляются не только на различных предметах, [118] но и на тюркских (тюргешских) монетах. [119] Именно в этот сложный период, очевидно, и был изготовлен палаш с согдийской надписью по специальному заказу тюркского воина, потому что уже в конце IX в. «согдийская культура доживает последние свои дни не только в колониях, но и в метрополии. Здесь, в Семиречье, она становится составной частью культуры тюркских кочевников. Сообщения Махмуда Кашгарского о том, что согдийцы приняли одежду и нравы тюрок, что жители от Баласагуна до Испиджаба говорят по-согдийски и по-тюркски, причём уже не было людей, которые бы говорили только по-согдийски, свидетельствует об ассимиляции согдийцев местным тюркским населением». [120] Становится трудным «отличить то, что сделано кочевником, от того, что сделано для кочевников, и от того, что сделано осёдлыми для осёдлых, но под влиянием кочевников». [121] Поэтому более конкретное определение культурной принадлежности уникальной находки из Джолина I пока представляется затруднительным. Ясно одно — надпись фактически закрепляла индивидуальную собственность владельца палаша, поэтому дорогостоящий клинок и оказался в его могиле. При этом социальный облик человека, погребённого с именным оружием, не вызывает сомнений: палаш или сабля — всегда признак знатности и богатства. [122]
Суммируя результаты анализа всех данных о погребении из урочища Джолин, датируем его ориентировочно началом или серединой IX в. Исследование и публикация древнетюркского погребального комплекса из Джолина I позволяют углубить наши представления о самом сложном и интерес- ном периоде древней истории племен Центральной Азии — Уйгурском каганате, а также своевременно ввести в научный оборот еще один раритет вооружения средневекового воина, имя которого, к сожалению, осталось для нас неизвестным.
Примечания
[1] Из сообщения автору В.А. Лившица 11 янв. 1985 г.
[2] Из сообщения автору Д.Г. Савинова 4 янв. 1985 г.
[5] Кляшторный С.Г., Лубо-Лесниченко Е.И. Древние изваяния в Гоби // Тез. докл. к конф. «Искусство и культура Монголии и Центральной Азии». М., 1981. С. 50; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. М., 1979. С. 129.
[6] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 212, табл. XXXIII.
[8] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 209, табл. XXX, 1; с. 219, табл. X, 1; и др.
[10] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 219, табл. XL, 1.
(34/35)
[12] Материалы хранятся в фондах Института археологии и этнографии СО РАН.
[14] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 57.
[15] На Алтае известно пока только одно древнетюркское погребение, сопровождаемое захоронением четырёх коней (кург. № 11 в могильнике Балык-Соок I на р. Урсул Онгудайского района). Материалы хранятся в фондах Института археологии и этнографии СО РАН.
[16] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М.,1951. С. 34; Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы... С. 140; и др.
[17] Кызласов Л.Р. Древняя Тува, С. 132-133.
[19] Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы... С. 139, рис. 3, 3; 4, 8.
[20] Могильников В.А. Курганы Кара-Коба II // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980-1982 годах. Горно-Алтайск, 1983. С. 87, рис. 19, 3.
[21] Там же. С. 68.
[22] Грязнов М.П. Первый Пазырыкский курган. Л.,1950. С. 27, рис. 7.
[23] Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы... С. 139, рис. 3, 6; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 83, рис. 16, 3.
[24] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... Рис. 12, 3.
[25] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... Табл. XXXI, 58; Могильников В.А., Елин В.Н. Курганы Талдура // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980-1982 годах. Горно-Алтайск, 1983. С. 144, рис. 6, 1; Бородаев В.Б., Мамадаков Ю.Т. Могильники Кырлык-1 и Кырлык-2 в Горном Алтае // Проблемы охраны археологических памятников Сибири, Новосибирск, 1985. С. 87, рис. 12, 3.
[26] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 223, 227.
[28] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие // Свод арх. источников. Е1-36. М., 1973. Вып. 2. С. 13, рис. 5, 1, 2.
[29] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 83, рис. 16, 4, 5.
[30] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие... С. 13.
[31] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 135.
[32] Степи Евразии... С. 107, рис. 4а, 40, 42; с. 123, рис. 19, 22, 23; с. 124, рис. 20, 40; с. 136, рис. 28, 2-4; и др.
[33] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 133.
[34] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 63, рис. 8, 1, 3; с. 85, рис. 17, 2.
[35] Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 138.
[36] Савинов Д.Г. Из истории убранства верхового коня у народов Южной Сибири (II тысячелетие н.э.) // Сов. этнография. 1977. № 1. С. 31; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 135.
[37] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири... С. 542.
[38] Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 134, рис. 93, 1.
[40] Савинов Д.Г. Из истории... С. 44, рис. 11.
[42] Кочешков Н.В. Народное искусство монголов. М., 1973. С. 32, рис. 66.
[43] Савинов Д.Г. Из истории... С. 37.
[44] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... Табл. VIII, 5, 6; XIV, 5, 6; XVIII, 20, 21.
[45] Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье. Улан-Удэ, 1976. Табл. XI; Кузьмин Н.Ю. Тесинские погребальные памятники на юге Хакасии у г. Саяногорска // Древние культуры евразийских степей. Л., 1983. С. 74, рис. 33, 40, 42; Ваинштейн С.И., Дьяконова В.П. Памятники в могильнике Кокэль // Тр. Тув. комплекс. арх.-этногр. экспедиции. М.; Л., 1966. Т. 2. Табл. XIII, 19; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. Рис. 153, 3; Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... С. 106, рис. 4, 1; Бородаев В.Б., Мамадаков Ю.Т. Могильники Кырлык-1 и Кырлык-2... С. 87, рис. 12, 4; Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... Табл. XLVIII, 4; Распопова В.И. Металлические изделия раннесредневекового Согда. Л., 1980. С. 100, рис. 70, 4; Симонова Е. Некоторые результаты раскопок позднеаварского могильника в Фесерлакпусте // Проблемы археологии степей Евразии. Кемерово,1984. С. 137, рис. 2, 143; и др.
[46] Киселёв С.В. Древняя история... С. 520; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 137; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 190, рис. 146, 11; и др.
[47] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 67, рис. 9, 9; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 137; Неверов С.В. Костяные пряжки сросткинской культуры (VIII-X вв. н.э.) // Алтай в эпоху камня и раннего металла. Барнаул, 1985. С. 202-203; Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы... С. 139, рис. 3, 9.
[48] Нестеров С.П., Худяков Ю.С. Погребение с конём могильника Тепсей III // Сибирь в древности. Новосибирск, 1979. С. 89, рис. 2, 1, 2.
[49] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 227, табл. XLXIII, 4.
[50] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... С. 106, рис. 4, 2, 3, 7, 8, 12, 13; с. 117.
[51] Кляшторный С.Г. Древнетюркская надпись на каменном изваянии из Чойрэна // Страны и народы Востока. М., 1980. С. 92; Васильев Д.Д. Корпус тюркских рунических памятников бассейна Енисея. Л., 1983. С. 52.
[52] Киселёв С.В. Древняя история... С. 541; Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948. С. 41, 43; Кызласов Л.Р. Древняя Тува. С. 43; Арсланова Ф.X., Кляшторный С.Г. Руническая надпись на зеркале из Верхнего Прииртышья // Тюркол. сб. 1972 года. М„ 1973. С. 306; Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 51, рис. 12, 2; и др.
[53] Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Спб, 1905. Т. 3. Стб. 1003-1004.
[54] Кызласов Л.Р. Новая датировка памятников енисейской письменности // Сов. археология. 1960. № 3. С. 104-118.
[55] Гаврилова А.А. Могильник Кыдыргэ... С. 35.
[56] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 37, рис. 7.
[57] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 67, рис. 9, 7; с. 71, рис. 11, 26.
[58] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 223, табл. XLIV, 7.
[59] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 72.
[60] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 90, рис. 63, 16.
[61] Евтюхова Л.А. Археологические памятники... С. 57.
[62] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века... С. 80, рис. 26.
[63] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 181, изваяние 11; с. 208, изваяние 181.
[64] Троицкая Т.Н. Красный Яр I памятник позднего железного века // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 103, рис. 3, 20; с. 110, рис. 7, 15.
[65] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 39.
[66] Там же. Табл. XVIII, 8-10.
[67] Материалы хранятся в фондах Института археологии и этнографии СО РАН.
[68] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... С. 108, рис. 5, 18.
[69] Кызласов Л.Р. Древняя Тува... С. 104-105, рис. 34, 7.
[70] Сунчугашев Я.И. Древняя металлургия Хакасии. Новосибирск, 1979. Табл. XXII, XXIII.
[71] Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 42, рис. 9.
[73] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 71, рис. 11, 9.
[74] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... Рис. 5, 13; Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы... С. 145, рис. 10, 3.
[76] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... Рис. 9, 11.
[77] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы... Рис. 5, 3.
[78] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 67.
[80] Кирпичников В.И. Древнерусское оружие... С. 33.
[81] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 78.
[82] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие... С. 45-46.
[83] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века... Рис. 41.
[84] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие... С. 45.
[85] Кубарев В.Д., Кочеев В.А. Новая серия каменных изваяний Алтая. Горно-Алтайск, 1988. С. 219, табл. V, 6.
[86] См.: Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. С. 104; Худяков Ю.С. Вооружение енисейских кыргызов. С. 63-64.
[87] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие... С. 28.
[88] Киселёв С.В. Древняя история... С. 516, 530; Нестеров С.П. Тёсла древнетюркского времени в Южной Сибири // Военное дело древних племён Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 172.
[89] Нестеров С.П. Тёсла... С. 172; Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников... С. 221.
[90] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 67, рис. 9, 11, 12.
[91] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 78.
[92] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 29.
[93] Сводку см.: Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников... С. 131, 164, 190-195.
(35/36)
[94] Там же. С. 219.
[95] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби // Материалы и исследования по археологии СССР. М; Л., 1956. № 48. С. 145.
[96] Там же. Табл. III, 1.
[97] Кызласов Л.Р. История Южной Сибири... С. 27.
[98] Сунчугашев Я.И. Древняя металлургия... С. 131-132.
[99] Хоанг Ван Кхоан. Технология изготовления железных и стальных орудий труда Южной Сибири // Сов. археология. 1974. № 4. С. 120.
[100] Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С. 59.
[101] См.: Худяков Ю.С. Вооружение енисейских кыргызов...
[102] Зиняков Н.М. Чёрная металлургия и кузнечное ремесло алтайских племён VI-X вв.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Кемерово, 1983. С. 6.
[103] Там же. С. 6, 9.
[104] Там же. С. 16.
[106] Батманов И.А. Язык енисейских памятников древнетюркской письменности. Фрунзе, 1959. С. 146-147, 160-161 и след.
[107] Суразаков С.С. Алтайский героический эпос. М.,1985. С 80.
[108] Кирпичников А.Н. Древнетюркское оружие... С. 40.
[109] Крюков М.В., Малявин В.В., Сафронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. М., 1979. С. 25-36.
[110] См.: Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайкалья в тюркское время // Тюркологические исследования. М., 1963; Гохман И.И. Среднеазиатская колония в Прибайкалье // Проблемы антропологии и исторической этнографии Азии. М., 1968.
[112] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века... С. 86.
[113] Тихонов Д.И. Хозяйство и общественный строй уйгурского государства. М.; Л., 1966. С. 80.
[114] Киселёв С.В. Древняя история... С. 554-556.
[115] Сунчугашев Я.И. Древняя металлургия... С. 132.
[116] Грач А.Д. Исследование могильников Уйлуг-Оймак и Улуг-Хорум // Археологические открытия 1965 года. М., 1966, с. 31; Худяков Ю.С. Вооружение енисейских кыргызов, с. 42.
[117] Бернштам А.Н. Согдийская колонизация Семиречья // Краткие сообщ. Ин-та материальной культуры. М.; Л., 1940. Вып. 6. С. 41; Кляшторный С.Г., Лившиц В.А. Открытие и изучение древнетюркских и согдийских этнографических памятников Центральной Азии // Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1987. С. 37.
[118] Фрейман А.А. Древнейшая согдийская надпись // Вестн. древней истории. 1939. № 3. С. 135; Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро. М., 1987. С. 121.
[119] Бернштам А.Н. Согдийская колонизация... С. 42.
[121] Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 51.
[122] Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие... С. 65.
|