С.В. Киселёв

Древняя история Южной Сибири.

// МИА № 9. М.-Л.: 1949. 364 с.

Часть третья. Сложение государств.

Глава VIII. Алтай в V-X вв. н.э.

1. Вводные замечания. — 273

2. Алтай и тюрки. — 276

3. Алтайская древность тюрок. — 277

4. Общественный строй тюрок. — 280

5. Культура на Орхоне в VII-VIII вв. — 283

6. Материальная культура Алтая VI-VIII вв. — 285

7. Группы алтайских курганов. — 298

8. Алтай в IX-X вв. — 309

8. Алтай в IX-X вв.

В 745 г. господство над Центральной Азией от тюрок перешло к уйгурам, а в IX в. на первое место выдвинулись енисейские кыргызы. В 840 г. они взяли уйгурскую столицу на Орхоне (ныне развалины Харабалгас). Лишь через 80 лет, в начале X в., кыргызы вынуждены были оставить Монголию. Однако и после этого у себя на Енисее они сохраняли значение самостоятельного сильного государства. Уйгуры вновь вернули себе многие области в Центральной Азии, но могли удерживать их лишь при поддержке киданей (кытаев), основавших в 916 г. могущественную северокитайскую империю Ляо. Империя Ляо двести лет играла господствующую роль не только в Северном Китае, но и в Центральной Азии. Только в 1125 г. государство киданей было уничтожено маньчжурским; народом — джурдженями, основавшими новую северокитайскую империю Цзинь, просуществовавшую вплоть до разгрома монголами Чингиз-хана в 1234 году. Киданям пришлось уйти с востока. Во время своего переселения они подверглись нападению енисейских кыргызов, не допустивших их остановки в районе современного Чугучака. Киданям пришлось с боями пробиваться к Семиречью, где скоро город Баласагун стал центром их нового государства, известного в литературе под именем государства кара-кытаев.

Из приведённых известий видно, что алтайские племена, ещё во времена орхонского каганата оказавшиеся в стороне, и в последующее время не играли заметной роли в центральноазиатской истории. Даже, когда в непосредственной близости от них, к югу от озера Зайсан, стали оседать кидане, не алтайцы, а енисейские кыргызы приняли меры к избавлению Саяно-Алтая от опасного соседства. Однако в пределах своего «провинциализма» Алтай не порывал прежних связей. В этом убеждают в первую очередь монетные находки.

Среди монет, собранных в окрестностях села Усть-Чарышская Пристань, помимо уже приводившихся, имеются ещё две: одна —

(309/310)

Константина и матери его Зои (913-919 гг.) и другая императора Романа (919-921 гг.). [175] Наличие далеко на Алтае византийских монет начала X в. весьма показательно. Оно не может быть объяснено, как прежде, сношениями более сильных соседей алтайцев — тюрок — с Византией. Здесь, очевидно, отражение собственных связей с более западными областями Сибири и Казахстана, которые могли служить посредниками. На Западе же в это время условия для сношений с восточными странами складывались благоприятно. После кризисов иконоборчества, внешне выражавших длительный процесс формирования византийского феодализма, в эпоху македонской династии империя вновь крепнет. Военные удачи на Балканах, связи с Хазарией, а затем союз с Русью и успешная политика на Кавказе способствовали усилению Византии. При этом характерно, что политика византийцев этого периода так или иначе, через болгар, через хазар или через Кавказ, соприкасалась с кочевыми тюркоязычными племенами. Повидимому, эти связи были значительны и взаимны, если монеты Константина VII и Романа достигали Алтая. Очевидно, существовал оживлённый обмен «местных произведений».

К сожалению, наши сведения о культуре алтайского населения в эту эпоху очень ограничены.

В горном Алтае известны лишь отдельные погребения, которые могут быть отнесены к этому времени на основании находок в них вещей позднейших типов. Таков, например, курган № 1 из шестой группы Курая. [176] Он уже упоминался в связи с находкой в основании его насыпи пары жерновов ручной мельницы. [177] Самое погребение мало чем отличалось от других курайских, более древних. Женщина лежала вытянуто на спине, головой на востоко-юго-восток. С правой её стороны, отделенная берёзовым бревном, была положена лошадь головой на западо-северо-запад. У женщины оказались обычный железный нож и бронзовые серьги с полой шаровидной бусиной, подвешенной на подвижном стерженьке. [178] Подобные серьги впервые появляются в VI в., [179] но наиболее близкие к курайской найдены на Алтае в курганах, датированных IX-X вв. [180] Конский убор составляла узда. Она состояла из нащёчных, носового и шейного ремней, украшенных 21 серебряной округлой бляшкой с выпуклым вписанным квадратом. Всем своим видом бляшки имитируют китайскую монету с квадратным отверстием. Скрещения ремней около удил прикрывались крестообразными серебряными бляхами (табл. L, рис. 9, 10). [181] Удила резко отличались от находимых в алтайских погребениях VI-VIII вв. Они снабжены большими свободно вращающимися кольцами. [182] Выше уже отмечалось, что подобные удила на Западе распространились поздно. Например, в Венгрии они встречены исключительно в могильниках XI в. [183] Алтайские находки позволяют возникновение этого типа удил — со свободно вращающимися кольцами — относить ещё к VIII в. [184] Однако ни в одном из погребений того времени не найдено удил с большими кольцами. Очевидно, и на Алтае описываемый тип удил возник позднее, может быть в IX-X вв. В справедливости такого предположения убеждает и то обстоятельство, что в Курайском кургане № 1 шестой группы этот позднейший тип удил встречен совместно с поздним стременем. Всего в этом кургане найдено двое стремян. Одно из них — с выступающей плоской петлёй «на ножке» — имеет самое широкое распространение от кудыргинского времени до IX в. и даже позднее. Другое имеет верхнюю часть дуги, расплющенную в виде четыреугольного выступа, в котором пробиты два отверстия. Близкие стремена на западе появляются не раньше IX в. и особенно распространены среди венгерских находок XI в. [185] Такое совпадение — находка в курайском кургане № 1 шестой группы и удил и стремени позднейшего типа — позволяет относить его погребение ко времени более позднему, чем VIII в. Среди других находок в горном Алтае пока известно очень мало подобных погребений. Судя по типам удил с большими свободно вращающимися кольцами, поздними погребениями следует считать вводные могилы Большого кургана, раскопанного В. Радловым в 1865 г. близ с. Катанда. [186] К сожалению, качество этих раскопок не позволяет выяснить погребальный обряд даже приблизительно. Несколько лучше обстоит дело с находками в предгорьях Алтая. Особенно выделяется богатейший комплекс находок, сделанных главным образом сотрудниками Бийского музея при раскопках курганов близ с. Сростки на

(310/311)

р. Катуни. Однако и здесь при проведении основных работ не были достаточно соблюдены требования научных раскопок, что сильно снизило ценность результатов. [187]

Погребения в сросткинских курганах отличаются от горноалтайских новыми особенностями ритуала. Здесь часто встречаются остатки трупосожжений. Лошадь иногда отсутствует, и вместо неё в могиле находятся уздечка и седло. Седла снабжены стременами простейшего типа с выгнутым из прута дужки ушком. [188] При сёдлах найдены сделанные из рога или кости массивные пряжки. Некоторые из них повторяют форму более старых пряжек из Кудыргэ, Курая и Туяхты. [189] Другие же отличаются более изысканными формами, сильной заострённостью передней дужки и сердцевидными очертаниями. [190] Более резкая профилировка и большая сложность формы этих пряжек обусловлена тем, что они в кости подражают распространяющимся в то время металлическим. Особенностью седельного убора сросткинских курганов являются подвесные бляхи в виде бронзового заострённого книзу щитка, украшенного в центре выпуклым изображением головы усатого мужчины. Вокруг личины обычно имеется рельефный растительный узор. [191] Предшественниками этих блях являются кудыргинские костяные, украшенные в центре бронзовой миндалевидной накладкой. [192] Позднее, в VI-VIII вв., такие бляхи выделывались уже из бронзы. Они имели ушко для подвешивания и выпуклость в центре. Только выпуклость тогда представляла собою как бы вмонтированный в щиток бубенчик с обычным для него разрезом. Такие бляхи с бубенчиком продолжали применяться и позднее. Об этом свидетельствует находка одной из них в Минусинской котловине около с. Тюхтяты в кладе IX в. [193] Что же касается блях с личинами, то помимо Алтая они найдены на среднем Енисее, близ Минусинска, [194] в курганах долины р. Ини около Ленинска-Кузнецкого [195] и даже далеко на западе в Гнездовском дружинном кургане № 23, раскопанном С.И. Абрамовым в 1905 г. и отнесенном А.А. Спицыным к X в. [196]

Особенно сильно отличаются от разобранных выше бляхи, украшавшие уздечные ремни. Если в Курае и Туяхте большинство их имело, так же как и в Кудыргэ, гладкую поверхность, то в сросткинских курганах они богато украшены рельефным растительным узором с цветами. Нова и их форма. Вместо округлых и округло-лопастных очертаний бляхи строго четыреугольны и Т-образны. [197] Почти полную аналогию сросткинским представляют наборы из клада, обнаруженного близ с. Тюхтяты в восточной части Минусинской котловины (см. ниже). Клад этот датируется найденными в нем четырьмя монетами императора Ву-цзуна (841-846 гг.). [198] Замечательно, что эти же монеты были найдены в сросткинских погребениях. [199] Такое совпадение позволяет уверенно говорить о IX-X вв. как о времени курганов первой сросткинской группы.

Это было время наивысшего подъёма енисейских кыргызов, период их «великодержавия» (Бартольд). Есть все основания считать сросткинские уздечные наборы по стилю и форме кыргызскими. В пользу такого предложения говорит следующее. Среди более ранних уздечных украшений времени орхоно-тюркского господства VI-VIII вв., найденных на Алтае, нет указаний на зарождение тех растительных узоров, которые украшают сросткинские бляхи. Что же касается их аналогов с Енисея — тюхтятских блях, то основы их орнаментации необходимо искать среди местных кыргызских украшений более раннего времени. Достаточно в качестве примера привести ажурную золотую обойму от пояса, найденную в кургане № 2 Копёнского чаатаса VII-VIII вв. Её украшают те же переплетающиеся стебли и цветы, которые затем составят узор тюхтятских и сросткинских бляшек. [200] Тот же орнамент покрывает бляхи, найденные в первом тайнике «золотого» копёнского кургана, датируемого надписями и

(311/312)

формой золотых кувшинов, т.е. тем же временем, VII-VIII вв. [201]

Инвентарь самих сросткинских покойников весьма разнообразен. Прежде всего, следует остановиться на оружии, которое, по свидетельству раскопщика, клалось с левой стороны. В плохо сохранившихся, расширенных книзу, берестяных колчанах находились наконечники стрел. Среди них изредка попадались костяные, но в большинстве они были железные, черешковые. Из железных больше всего трёхгранных. Некоторые из них снабжены костяными свистульками. [202] Эти стрелы совершенно аналогичны более древним из погребений Курая и Туяхты. Наряду с ними найдены и плоские наконечники копьевидно-ромбической формы. Такие наконечники Получили наибольшее распространение уже в IX-X вв., удерживаясь затем и до более позднего времени. [203] То же можно сказать и о плоских с вогнутыми лезвиями верхней половины. [204]

Ручное оружие представлено в Сростках главным образом кинжалами. Они принадлежат к тому же обоюдоострому — треугольному типу, который найден и в более ранних алтайских курганах. [205]

Длинные клинки встречены трижды. Обращает на себя внимание узкий и тонкий однолезвийный клинок длиной 82 см. К сожалению, он очень плохо сохранился. Это не позволяет окончательно определить, принадлежал ли он прямому палашу или слегка изогнутой сабле. В пользу сабли говорит и его незначительная ширина (максимум 23 мм). Перекрестье клинка — обычно для алтайских сабель VIII-X вв.

Полнее сохранился однолезвийный палаш с наклоненным вперед черешком, найденный в 1930 г. С.М. Сергеевым в Сросткинском кургане № 2 (10). [206] Наклон черешка сближает его с саблями VIII-X вв.

Ещё в лучшем виде дожил до нас замечательный меч, найденный в Сростках при раскопках 1925 г. (табл. LVIII, рис. 5). [207] Его лезвие, совершенно прямое, уцелело от основания черена на 95.5 см, но конец найден не был. Ширина клинка в верхней части — до 3.5 см, в нижней 2.7 см. Толщина по одному краю 5 мм, по другому 8 мм. Создаётся впечатление, что перед нами однолезвийный меч — палаш. Сделан он из волнистой дамасской стали. На мече нет каких-либо остатков рукоятки и её украшений. Зато совершенно цело перекрестье. Его образуют парные бронзовые пластинки, узорчато расширенные по краям и в середине. Перекрестье украшено рельефным орнаментом, одинаковым с обеих сторон. В центре изображены пальмета и две звезды. Они разделяют прыгающих друг на друге львов. Тот же мотив повторен и на бронзовых петлях для портупеи. Прыгающий лев украшает также четыре бронзовые обоймы от ножен, к которым прикреплены эти петли. Фигуры прыгающих львов несомненно восходят к прототипам сасанидского стиля. Достаточно сравнить их с изображениями львов на серебряных блюдах, украшенных сценами охоты сасанидских царей и воинов. [208] Обращает на себя внимание близость позы, и имеющая много общего трактовка отдельных частей фигуры, например, вытянутых вперёд лап и завитых в кольца грив. Особенно близки к сросткинским морды двух львов, сидящих против сасанидского царя на одном из староэрмитажных блюд. [209] Однако сросткинских львов нельзя считать копией древних сасанидских. В этом, прежде всего, убеждает одна деталь — изображение кистей их хвостов в виде растительного вырезного узора. Такая орнаментальная стилизация совершенно не встречается в сасанидском, нет её и в степном искусстве VI-VIII вв. [210] Распространение подобного мотива явно падает на более позднее время, о чём свидетельствует, например, орнамент иранской ткани VIII-IX вв. из Исторического музея. [211]

К позднейшим особенностям восточного искусства относится и еще одна черта в орнаментации ножен сросткинского палаша. Сохранился бронзовый наконечник ножен, украшенный растительным узором и фигурой прыгающего льва. У льва своеобразно положение хвоста. Он подогнут вниз, пропущен между лап и поднят завитком над спиною зверя. При этом конец хвоста также имеет вид причудливо вырезанного листа. Такое положение хвоста не свойственно ни сасанидскому орнаменту, ни более позднему, в том числе и степному VI-VIII вв. Наиболее ранним памятником, на котором имеется лев с таким положением хвоста, является серебряный ковш, найденный около Коцкого городка. Я.И. Смирнов относил его к VIII-X вв. [212] Наиболее вероятной кажется позднейшая из

(314/313)

выдвинутых дат. В ее пользу говорит отсутствие в VIII-IX вв. других изображений львов с просунутым между лап хвостом. Зато позднее они распространяются очень широко в орнаментации серебряных изделий и архитектурных сооружений не только на востоке, но и на романском западе и у нас на Руси. К XI-XII вв. относятся восточные бляхи с изображением двух львов, найденные под Берёзовом. [213] XII в. принадлежит и киликийская серебряная чаша, на её дне имеются львы, особенно близкие к сросткинским. [214] Такие же львы украшают и восточные ткани (ср. найденную в гробнице Андрея Боголюбского). [215] К XII в. относят и каменный рельеф из Кубачей, изображающий льва и кабана. [216] В это же время и на романских зданиях, например, на портале церкви Трофима в Арле устанавливаются такие же фигуры львов. [217] На Руси уже в XI в. изображали льва с хвостом, просунутым между лап. Об этом свидетельствует орнамент миниатюры рождества в Трирской псалтыри. [218] В XII-XIII вв. этот мотив во множестве повторяют рельефы Покрова на Нерли, Дмитриевского собора во Владимире, Суздальского собора и Георгиевского собора в Юрьеве-Польском. [219] Очевидно, зародившись на Востоке в IX-X вв., изображение льва с хвостом, просунутым между лап, становится распространённейшим элементом орнаментации. Его наличие на наконечнике сросткинских ножен служит новым доказательством принадлежности меча и других находок в первой группе курганов у Сросток ко времени не ранее конца IX в. Что касается происхождения сросткинского меча, то в нём скорее следует видеть изделие Переднего Востока. В пользу этого говорит не только орнаментация, находящая параллели в Иране, Киликии и на Кавказе, но также и материал клинка — струйчатый дамаск. Повидимому, оставаясь в стороне от главных событий истории Центральной Азии, алтайская знать имела возможность пользоваться лучшими образцами культуры переднеазиатского средневековья.

Кроме оружия, при сросткинских покойниках было найдено очень много украшений.

Это, во-первых, различные бляхи от поясов, сделанные из бронзы и позолоченные. В большинстве случаев они сохраняют те же формы, что и более древние VI-VIII вв., только теперь чаще встречаются украшенные рельефным растительным узором.

Своеобразную группу украшений составляют в Сростках бляшки и подвески с человеческими изображениями. В одних случаях — это фигурка всадника с копьём в руках и с искривлённой саблей на левом боку. Ясно видно, что конный воин одет в мягкие сапоги и шаровары. На голове у него округлый, слегка заострённый кверху шлем. Характерно, что голова воина дана на фоне большого диска, передающего своеобразный нимб. Такая особенность вновь выдвигает вопросы о сибирско-иранских взаимосвязях. Правда, нимб известен на весьма ранних буддийских изображениях Китая, Индии и Турфана. [220] Манихейство также оставило рисунки божеств с нимбом. [221] Однако все они священного характера. Только сасанидское искусство придало нимб светским фигурам. При этом существенно, что именно в Иране стали изображать с нимбом не только торжественную фигуру царя, восседающего на троне, [222] но и царя- и даже царевича-всадника. [223] Эта сасанидская традиция продолжала существовать там и позднее, вплоть до хулагидской эпохи [224] и тимуридов. [225]

Находки фигурок всадников с нимбом не ограничиваются Сростками на Алтае. Совершенно аналогичные встречены и в Минусинской котловине. Этим ещё раз подчеркивается уже прослеженное по сбруйным украшениям единство культуры Саяно-Алтая в эпоху кыргызского преобладания.

То же отмечают и другие сросткинские привески, имеющие вид головы человека. Близкие к ним найдены в особенно большом количестве на среднем Енисее. Однако сросткинские отличаются своими местными чертами. Среди них оказались рельефные изображения головы бородатого мужчины, одетого в конический шлем. [226] Подобных пока не найдено в Минусинске. Своеобразна и другая бляшка. В её верхней части рисунок широкого лица усатого мужчины, а в нижней — каплевидный стерженёк. [227] Обе привески очень близки к лицам алтайских каменных изваяний. Каплевидный же стерженёк у второй из них совершенно аналогичен кудыргинским, восходящим в свою очередь к прототипам

(313/314)

скифского времени. Это сходство ещё раз подчеркивает местные корни сросткинского этапа алтайской культуры. Бляхи, украшавшие сросткинские пояса, в основном сохранили старые формы. Они или четыреугольны с прорезью в нижней части для укрепления ремня с привеской, или овальны, или имеют вид шестилепестковой розетки.

Также сохранили старые формы концевые обоймы ремней. Некоторую эволюцию можно заметить лишь у наременных бляшек, имевших прежде «лунничную» форму. На сросткинских ремнях их заменили бляхи в виде сердца или червонного туза. [228] Поскольку и среди поясных наборов соседних областей эта форма появляется в позднейшее время, можно считать такое изменение характерным для времени после VIII в.

Сросткинские серьги все одного типа: на несомкнутом овальном кольце при помощи специального шарнира прикреплена свободно вращающаяся металлическая бусина. [229] Выше уже было отмечено её сходство с курайской из горного Алтая.

В заключение обзора инвентаря сросткинских курганов первой группы ещё раз отметим находку китайских монет середины IX в. Они не позволяют относить сросткинский комплекс ко времени, более раннему, чем вторая половина IX в.

Таким образом, в сросткинских курганах и позднейших погребениях горного Алтая открывается новый этап в истории материальной культуры алтайского населения. Мы уже говорили, что этот этап отличался особенно большой близостью к минусинскому того же времени. Очевидно, кыргызское преобладание играло определяющую роль в культуре соседних областей. Значительность кыргызских черт в алтайской культуре IX-X вв. может служить новым основанием для предположения не только о культурной, но и о политической зависимости Алтая от кыргызов. Среди письменных известий об этом же позволяет говорить сообщение рукописи Туманского о том, что в Кашгарии проходила граница между кыргызами, тибетцами, Китаем и Ягма. Если в какой-то период кыргызы могли распространить свою власть так далеко на юго-запад, едва ли они могли сделать это без укрепления своих позиций на фланге, среди алтайских теснин. Однако это не означало какого-то коренного изменения в жизни алтайцев. Мы видели, что их культура сохраняла особенности прошлого. Алтайская знать вела прежнюю роскошную жизнь, окружая себя лучшими изделиями мастеров Востока. Если многое заимствовалось у соседей-кыргызов, то другие вещи, и в их числе оружие, привозилось издалека, из крупных ремесленных центров Переднего Востока. Монетные находки также говорят о связях с дальними рынками — с Китаем и Черноморьем. Но вместе с тем, сравнение алтайских находок IX-X вв. с одновременными енисейскими убеждает в том, что Алтай в это время продолжал оставаться в стороне. Его главная роль в истории Востока была сыграна раньше, когда его племена заложили основы орхонского каганата.

[175] Киселёв С.В. Находка античных и византийских монет на Алтае. ВДИ, 1940, № 3-4, стр. 362, рис. 78.

[176] Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт.... стр. 100, 103.

[177] Там же, стр. 98, рис. 21.

[178] Там же, стр. 98, рис. 23.

[179] Ср. Катакомбы Кобани. Матер. по археологии Кавказа, т. VIII, табл. XVI, рис. 15.

[180] Сростки, раск. Копылова (хран. в Бийском музее, № 151).

[181] Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 99, рис. 25.

[182] Там же, стр. 98, рис. 24.

[183] Hampel I., ук. соч., т. II. стр. 458-459, 476-478, 481-482, 487-488, 514-515.

[184] Ср. находку удил с небольшими вращающимися кольцами в кург. № 1 Катанды II вместе с серебряным сосудом с орхонской надписью и шёлковой тканью VII-VIII в. Захаров А. Материалы по археологии Сибири. Труды ГИМ, в. I, стр. 100-104, табл.

[185] Hampel I., ук. соч., т. II, стр 450-451, 458-459, 476-478, 481-482, 484-488, 514-515.

[186] Zakhаrоv A. Antiquities of Katanda.

[187] Исключение составляют работы экспедиции Русского музея, но о них ничего не напечатано, и отчёты их пока недоступны. То же можно сказать о тщательно проведённой раскопке С.М. Сергеевым 5 курганов у Сросток и 8 — у с. Красноярского. (Вещи и отчёт хранятся в Сибирском отделе Гос. Эрмитажа.)

[188] Грязнов М.П. Древние культуры Алтая, рис. 145.

[189] Бийский музей, № 140.

[190] Грязнов М.П., ук. соч., рис. 152-153.

[191] Там же, рис. 170.

[192] Хранятся в Этнографическом музее в Ленинграде.

[193] Хран. в Минусинском музее, № 5748.

[194] Левашова В. Из далёкого прошлого..., табл. XVI, рис. 25; Клеменц Д., Древности Минусинского музея. Атлас, табл. XI, 10; Salmony A. Eine Chinesische Schmuckform in Eurasien. ESA, IX, стр. 327, фиг. 8 и 7.

[195] Кuznezоva V. Altertümer aus dem Tal der mittleren Inya. ESA. стр. 82, рис. 6 — 1.

[196] А.С. Отчёт о раскопках, произведённых в 1905 г. М.С. Абрамовым в Смоленской губ. Записки Отд. русской и славянской археологии РАО, т. VIII, в. 1. СПб., 1906, стр. 204, рис. 19.

[197] Грязнов М. Древние культуры Алтая, стр. 10, рис. 162, 164.

[198] Хран. в Минусинском музее, № 5747-5886. Монеты — № 5816, 5884-5886 (см. Fetich N. Metallkunst der Landnehmender Ungarn. Archaelogia Hungarica, XXI, табл. XXIII и XXIV).

[199] Четыре хранятся в Бийском музее, № 154. Одна найдена в 1930 г. С.М. Сергеевым в кург. № 2 н хранится в Сибирском отделе Гос. Эрмитажа, шифр А10-19. Тип монет см. S. de Chandoir. Recueil de monnaies de la Chine, du Japon de la Corée, d’Annam et de Java. СПБ, 1842, табл. IV, 37, 38, табл. V, 1. табл. VI, 21-26.

[200] Евтюхова Л. и Киселёв С. Чаатас у с. Копёны. Труды ГИМ, стр. 33, рис. 8.

[201] Евтюхова Л. и Киселёв С. Чаатас у с. Копёны, Труды ГИМ, стр. 38. рис. 24-27.

[202] Грязнов М. Древние культуры Алтая, стр.10, рис 150-151.

[203] Там же, рис. 149. Ср., например Сизов В. Курганы Смоленской губ. MAP, № 28, табл. IX; Спицин А. Курганы Петербургской губернии. MAP, № 20, табл. XVIII; Кузнецов С.К. Отчёт об археологич. разысканиях в окрестностях Томска, табл. II, 13; ст. Белореченская, ОАК за 1896 г., стр. 9, рис. 55.

[204] Сростки, кург. № 2, Красноярское, кург. № 3, раск. С.М. Сергеева 1930 г. (хран. в Гос. Эрмитаже).

[205] Грязнов М. Древние культуры Алтая, рис.146.

[206] Хранится в Сибирском отд. Гос. Эрмитажа.

[207] Archaeologia Hungarica, XVI. 1934. табл. VIII.

[208] Орбели И., Тревер К. Сасанидский металл, табл. 3, 6, 18 и 26.

[209] Там же, табл. 18.

[210] Там же, табл. 26.

[211] Якунина Л.И. Древняя иранская ткань из собрания Исторического музея. ВДИ, 1938, № 1, стр. 104-107, рис. 1.

[212] Смирнов Я. Восточное серебро, табл. LVIII, № 92; о дате см. текст к Атласу, стр. 8.

[213] Там же, табл. 81 и 82, № 147.

[214] Орбели И. Киликийская серебряная чаша конца XII в. Сб. «Памятники эпохи Руставели». Изд. Гос. Эрмитажа. Л., 1938, табл. 48.

[215] Гущин А. Памятники художественного ремесла древней Руси X-XIII вв. Л., 1936, табл. XXIV.

[216] Орбели И. Албанские рельефы и бронзовые котлы XII-XIII вв., табл. 64

[217] Кожин Н. и Сидоров А. Архитектура средневековья. М., 1940, рис. 106.

[218] Некрасов А.И. Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937, стр. 53, рис. 19.

[219] Некрасов А.И. Древнерусское зодчество. М., 1936, рис. 73, 78, 80. Его же. Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937, рис. 63, 64, 65.

[220] First Exhibition Chinese Art. Mills College, 1934, табл. 30, 33, 40.

[221] Денике Б. Живопись Ирана. М., 1938, табл. 4.

[222] Орбели И. и Тревер К. Сасанидский металл, табл. 13, 18.

[223] Там же. Табл. 5, 8, 11, 17.

[224] Денике Б., ук. соч., табл. 14 и 15.

[225] Автобиография Тимура. М., 1934, табл, между стр. 208 и 209.

[226] Грязнов М. Древние культуры Алтая, рис. 167.

[227] Там же, рис. 169.

[228] Грязнов М. Древние культуры Алтая, рис. 156.

[229] Хранятся в Бийском Музее № 151 (4 экз.), см. Грязнов М. Древние культуры Алтая, рис. 166.

наверх