Я.А. Шер

Нужна ли теоретическая археология?

// Археологическая наука: практика, теория, история. Сборник статей памяти И.С. Каменецкого. М.: ИА РАН. 2016. С. 346-354.

[Звёздочками * отмечены библиографические ссылки,
не отражённые в списке литературы.]

Хорошо известны интерес Игоря Сергеевича Каменецкого к теоретическим проблемам археологии и его немалый личный вклад в эту тематику. В данной статье хотелось бы вернуться на 4-5 десятилетий назад и дать некое подобие сравнительного анализа с современным состоянием теоретических работ в российской археологии. Мне приходилось обращаться к этому вопросу в докладе на Всероссийском съезде в Новосибирске, но в связи с ограниченным объёмом из него пришлось исключить некоторые фактические данные, которые позволяют сделать хотя и не очень точную, но достаточно объективную оценку состояния теоретических исследований в археологии на конец XX в.

Источники. Единственным полноценным источником для такого сравнения является библиографический указатель «Советская археологическая литература», который уже более 40 лет издается сотрудниками библиотеки ИИМК под последовательным руководством Н.А. Винберг, Р.Ш. Левиной и Л.М. Всевиова (Винберг и др., 1965-2007). По опубликованным в нём материалам можно приблизительно оценить количество теоретических публикаций и их «удельный вес» в общем потоке научной археологической литературы, вышедшей с 1917 по 1991 г. Почему «подобие» сравнительного анализа? Потому что пока никто точно не определил, какие публикации можно считать теоретическими, а какие — прикладными, общеархеологическими или общеисторическими.

Косвенным свидетельством этой неопределённости было то, что до 1973 г. в «Указателе» не было отдельной теоретической рубрики и все теоретические работы объединялись в рубрике «Общие вопросы археологии». Тогда и вплоть до начала 1990-х гг. главными теоретическими задачами были марксистско-ленинские социально-экономические трактовки результатов археологических исследований и они доминировали в этой рубрике. Этим советская археология кардинально отличалась от археологии европейской и американской и даже от археологии в странах «третьего мира», которая развивалась по европейской или американской модели.

Из табл. 1 видно, что удельный вес общетеоретических работ в советские годы был незначительным, но в целом довольно стабильным. Разница в числах объясняется тем, что в первом томе (1917-1940) представлены работы, вышедшие за 22 года, в первой части второго тома — за 14 лет (1941-1955), а во второй — за 2 (1956-1957). Последующие три тома отражали пятилетние интервалы, начиная с 1973 г., — трехлетние, а последний охватывал четыре года (1988-1991).

Некоторый всплеск в 1918-1940 гг., скорее всего, отражает «борьбу за марксистскую археологию». Спад числа теоретических публикаций в последующие годы, вероятно, связан с погромами в биологии, генетике, кибернетике, породившими тягостную обстановку во всей науке в 1940-1950-е гг. Затем ситуация выравнивается, и удельный вес теоретических работ за последующие 30 лет незначительно колеблется в среднем на уровне 2,5%.

Но это — чисто формальная, количественная картина, в которой смешана внутриархеологическая, общеисторическая и социально-экономическая проблематика. Она напоминает «среднюю температуру по больнице». Для того чтобы оценить уровень развития и динамику публикаций именно по теоретической археологии, необходимо отделить их от других, а это не так просто сделать.

Не претендуя на исчерпывающую объективность, можно попробовать исключить из рубрики «общие вопросы археологии» те публикации, в которых речь идёт об упомянутой выше марксистской социально-экономической трактовке, и учитывать только те, в которых в наименьшей степени отразился идеологический прессинг. Это тоже непросто. Редкие публикации тех лет не содержат цитат и ссылок на классиков марксизма-ленинизма. Такими, например, были статья М.П. Грязнова о классификации кельтов (Грязнов, 1941), тезисы докладов М.И. Артамонова,

(346/347)

Таблица 1

Г.П. Григорьева, М.П. Грязнова и П.Н. Третьякова на теоретическом семинаре ЛОИА АН СССР (Теоретические основы… 1969*), а также чисто описательные публикации. При этом возможна другая ошибка. Если выбирать только те работы, которые нацелены на «внутриархеологическую» проблематику (типология, классификация, хронология, стратиграфия и т.д.), то область теории будет искусственно ограничена, поскольку могут потеряться не менее важные обобщающие работы по антропогенезу, этногенезу, миграциям, по проблемам смены и взаимодействия культур, закономерностей зарождения и развития духовной культуры и искусств и т.д.

После отсеивания публикаций с явным уклоном в сторону социологизаторства динамика теоретических публикаций за те же годы выглядит следующим образом (табл. 2).

Таблица 2.

Оказалось, что при более жёстком отборе их доля уменьшилась не очень существенно, а за последние 15 лет колебалась от 1,3 до 3,3%. Таким, в первом приближении, был реальный уровень интереса к теоретическим вопросам археологии в нашей стране за 70 лет. Избавиться от «средней температуры по больнице» частично можно путём сглаживания различий, если сгруппировать данные в две части, по продолжительности времени почти одинаковые (37 и 35 лет; табл. 3).

(347/348)

Таблица 3

Числа показывают, что за второй период общее количество археологических публикаций увеличилось на порядок. При этом доля теоретических публикаций увеличилась более чем вдвое. И в общем числе публикаций, и в публикациях по теоретическим вопросам не учтены столь модные сейчас «тезисы докладов», которые в значительной своей части не превращаются в полноценные статьи с развернутой аргументацией. Данных после 1991 г. пока нет.

Другим показателем интереса к теории помимо количества тех и других публикаций может служить тематика конференций и других форумов. До 1917 г. регулярно устраивались общероссийские археологические съезды. На них иногда ставились доклады по типологии, стратиграфии, картографии (В.А. Городцов, А.С. Уваров, А.А. Спицын и др.), т.е. на такие темы, которые актуальны всегда.

С 1918 по 1941 г. в СССР прошло несколько конференций, на которых преобладала тематика «борьбы за марксистскую археологию». С конца 1930-х гг. регулярно проводились всесоюзные археологические пленумы. В пленарных докладах постоянно поднимались общеисторические проблемы, в частности этногенез тех или иных народов (Б.Д. Греков, А.Д. Удальцов, С.П. Толстов и др.), но в них, у одних меньше, у других больше, доминировал тот же подход борьбы с «буржуазной наукой», в частности с миграционизмом, диффузионизмом и т.п. Доходило до фантастических построений, по которым, например, в рельефной женской фигуре из пещеры Лоссель (верхний палеолит, мадлен) усматривался прообраз славянского божества Рожаницы. Однако с конца 1950-х гг. ситуация стала меняться не без влияния хрущевской оттепели.

В целом можно думать, что общий рост теоретической работы в нашей науке стал заметным. Показательно, что стали появляться учебные пособия по методам и теории в археологии (Авдусин, 1980; Деревянко и др., 1994; Клейн, 1978*; 1995; 2004; Мартынов, Шер, 1988[1989]*/2002; и др.). Самостоятельно теоретические вопросы рассматривались очень редко.

За 1976-1991 гг. состоялось более двух десятков конференций, полностью или частично посвящённых вопросам теории и методам археологического исследования. Это без учёта международных, за пределами СССР и России, где выступали наши соотечественники. Не все из них получили отражение в литературе. То, что удалось найти, представлено в табл. 4.

Тематику некоторых из перечисленных конференций можно принять не столько за теоретическую, сколько за прикладную, но это только на первый взгляд. Практически на всех упомянутых конференциях так или иначе поднимались теоретические вопросы (методы описания, классификации, хронология, типология, интерпретация и т.п.). В этом списке заметно отсутствие какого-то системного планирования теоретической работы. Так, в 1976 г. прошли две конференции, хотя и разные по названию, но близкие по существу. То же и в 1981 г.: четыре близких по сути конференции. Вместе с тем, в 1977, 1982, 1984, 1986, 1987, 1990 и 1992 гг. не было ни одной конференции с теоретическим уклоном. Из этого отнюдь не следует, что такие конференции нужно проводить каждый год. Но совершенно необходима координация и некоторая регулярность в их проведении.

На возрождённых Всероссийских съездах (Новосибирск и Суздаль) работали секции, посвящённые вопросам теории и методов археологического исследования. Кроме съездов в Новосибирске и Суздале, оказалось невозможным учесть данные за 1994-2010 гг. Поэтому трудно сказать, растёт или уменьшается интерес к теоретической работе в последние 15 лет. Субъективное впечатление — уменьшается. Однако следует иметь в виду, что обезличенная статистика не в состоянии отразить отдельные факты науки, которые, почти не влияя на количественные показатели, всё же становятся заметными качественно новыми событиями.

Первым из таковых было Всесоюзное совещание по применению в археологии методов исследования естественных и технических наук (Москва, 1963), где, помимо различных методических

(348/349)

Таблица 4

секций, работала секция математических методов, на которой обсуждались в основном вопросы теории. На Всесоюзной сессии по итогам полевых археологических и этнографических исследований (Москва, 1972) впервые получила вполне официальный статус секция теории и методики (руководитель Ю.Н. Захарук). Количество публикаций докладов на этих форумах растворилось в общей массе, но их резонанс среди научной общественности был весьма заметным и послужил толчком к ускорению развития нового направления в советской и затем в российской археологии. Во время заседаний теоретической секции аудитория была переполнена, и опоздавшие толпились в коридоре, прислушиваясь к тому, о чём шла речь.

На последующих сессиях доклады, так или иначе связанные с теоретическими вопросами, представлялись регулярно, но по публикациям тезисов не всегда понятно, звучали ли они на специальной секции или шли в общем потоке. Например, на сессии 1973 г. (Самарканд) работала теоретическая секция, где было представлено 15 чисто теоретических докладов. Некоторые доклады на других секциях носили теоретико-прикладной характер («Процесс урбанизации в Древней Средней Азии», «Неолитизация Передней Азии и Восточной Европы» и др.). Конечно, в силу политической обстановки того времени в теоретических докладах по инерции критиковалась «буржуазная наука», но рациональные теоретические вопросы в этом контексте всё же не терялись.

При обезличенном статистическом анализе также легко потеряются весьма незаурядные публикации «волонтеров» т.е. тех исследователей, для которых теоретическая работа не была служебной обязанностью. Исторически получилось так, что особенно активный потенциал теоретической археологии сложился в Ленинграде/Санкт-Петербурге: Л.С. Клейн, М.В. Аникович, B.C. Бочкарёв, Л.Б. Вишняцкий, Г.П. Григорьев, Е.М. Колпаков, Г.С. Лебедев, Б.И. Маршак, В.М. Массон, С.А. Семёнов и др. В алфавитном списке питерских теоретиков не случайно первое место отдано Л.С. Клейну. По количеству и содержанию своих теоретических работ он является бесспорным лидером. В его книгах и статьях, конечно, достаточно того, с чем можно не соглашаться или спорить, но это неизбежно и даже необходимо в любой области науки, тем более в такой, как теория.

(349/350)

В Москве в 1960-1970-е гг. увидели свет работы Ю.Н. Захарука, И.С. Каменецкого, В.Б. Ковалевской, А.Л. Монгайта, А.П. Смирнова, Г.А. Фёдорова-Давыдова, А.А. Формозова, Е.Н. Черных, Ю.Л. Щаповой и др., в которых в разной мере затрагивались теоретические проблемы. Особенно следует отметить активность Ю.Н. Захарука, и не только как автора ряда теоретических статей (тоже спорных), но и как организатора и первого руководителя сектора теории и методики. Перечень российских археологов-теоретиков был бы неполным без уральских коллег В.Д. Викторовой и В.Ф. Геннинга [Генинга].

В 1985 г. в Институте археологии АН СССР был образован отдел теории и методики, которым последовательно руководили Ю.Н. Захарук, В.И. Гуляев и И.С. Каменецкий. В результате несколько сотрудников института, своего рода теоретиков-«волонтёров», получили официальный статус. Известно, что возглавлявший тогда ИА академик. Б.А. Рыбаков сам довольно скептически относился к теории археологии, но это не помешало ему принять такое полезное решение. В 1995 г. подобное подразделение было создано в Институте археологии, этнографии и антропологии СО РАН. В отличие от московского института, здесь сначала главным направлением были задачи статистического анализа морфологии и типологии палеолитических каменных орудий, а затем внимание сотрудников сконцентрировалось на теоретических вопросах «археологического науковедения» (Холюшкин, 2004). Пока только в этих двух институтах функционируют штатные теоретические подразделения. В других научных археологических коллективах вопросы теории разрабатываются отдельными исследователями в порядке личной инициативы.

С 1950-1960-х гг. (и вплоть до сегодняшнего дня) в коридорах московской и ленинградской частей ИА АН СССР, и не только в коридорах, но и на некоторых научных заседаниях, нередко можно было услышать из уст даже весьма почтенных учёных, в том числе и тех, кто сам, может быть, не совсем осознанно, внёс свой вклад в теорию: «нам ваша теория не нужна, мы обходились без неё и впредь обойдёмся». Другие, понимающие необходимость в теории для любой науки, относятся пренебрежительно к тем попыткам, которые предпринимаются их коллегами. Очень характерен ответ А.А. Формозова в интервью, помещённом в интернете: «Я за развитие теории археологии, но слишком часто то, что выдается за теорию, это просто болтовня, стремление придать себе вес и т.п.» (http://archaeology.ru/ONLINE/Formozov/interview_1.html). Итак, нужна или не нужна теоретическая археология, и если нужна, то чем она отличается от «болтовни»? Всё, что будет сказано ниже, конечно, не более чем субъективное мнение автора этих строк.

Между практикой и теорией. Любая наука создаётся людьми, и соотношение между теорией и практикой напрямую зависит от внутренних потребностей науки и от того, кто и сколько занимается тем и другим. В целом везде — и в естественных, и в гуманитарных науках — теоретиков на порядок меньше, чем практиков. В этом смысле археология не исключение. Это хорошо видно из приведённых выше количественных данных.

Соотношение между «теоретиками» и «практиками» подробно описано Л.С. Клейном в одной из его недавно вышедших книг (Клейн, 2004. С. 12-21). Можно согласиться с тем, что теоретиков нужно готовить смолоду, но вряд ли их нужно как-то специально готовить, тем более в нынешних условиях, когда в результате «модернизаций» нашей системы образования мы оказались единственной страной в Болонском соглашении, где не предусмотрена подготовка специалистов по археологии. Разумеется, для студентов старших курсов необходимо предусматривать теоретические спецкурсы и/или спецсеминары. Однако выбор между практикой и теорией специалист делает сам, исходя из своих творческих предпочтений, способностей и результатов конкретных исследований (полевых, музейных, лабораторных и т.п.).

В 1960-1980-х гг. в нашей стране появилось несколько книг и статей, в которых рассматривались вопросы теории (Гарден, 1983; Ковалевская, 1965; Колчин, Шер (ред.), 1972[1970]; Каменецкий, 1965; 1972[1970]; 1983; 1999[1994]; Каменецкий и др., 1975; Фёдоров-Давыдов, 1987*; Шер, 1976; и другие авторы). В те же годы за рубежом выходило намного больше теоретических публикаций. Если, например, книга Д. Кларка «Аналитическая археология» (Clarke, 1968) вызвала в Европе и США бурную дискуссию и поток рецензий, то близкие по духу наши издания почти никакой полемики не вызывали.

Теоретические работы 1960-1970-х гг., безусловно, были вполне результативны и свою задачу на том этапе выполнили. В отличие от естественных наук, у нас пока нет оснований к чёткому

(350/351)

разграничению между теоретиками и практиками. Все из перечисленных выше теоретиков начинали свою научную работу с раскопок и анализа конкретных находок. Думается, что такое положение вполне естественно. Например, в физике теоретики и экспериментаторы разделены значительным количеством специальных знаний, необходимых в той или иной сфере (математика — для теоретиков, технические знания и навыки — для экспериментаторов). А у нас в 1960-х гг. теорией стали заниматься практики. И, за редким исключением, не из какого-то отвлечённого интереса, а на основе конкретных задач своих исследований. Большинство из нас (И.С. Каменецкий, В.Б. Ковалевская, Б.И. Маршак, Г.А. Фёдоров-Давыдов, Е.Н. Черных, автор этих строк и др.) пришли к теории от практических задач описания и обработки массовых материалов, от дескриптивных и статистических задач к теоретическим обобщениям.

В отличие от археологии, в естественных науках существует постоянная необходимость теоретиков, которые помогают экспериментаторам обобщить и осмыслить результаты их исследований. А у нас весьма показательно то, что пик интереса к теоретической археологии пришелся на 1970-е гг., затем наша активность в этой области стала постепенно угасать, и большинство теоретиков сосредоточились на исследовании конкретных памятников и культур в соответствии со своей научной специализацией. Но это не был возврат к прежним методам работы. Знания и навыки, полученные в теоретической сфере, помогли нам во многом. Стала заметной более чёткая структурированность наших отчётов и публикаций, рассуждения стали более логичными, упорядочилась терминология, классификации становятся верифицируемыми, исходные данные, факты и гипотезы лучше различаются между собой и т.д. и т.п. Из этого следует очевидный общий вывод: теоретические исследования замыкаются обратной связью на практику (включая практику раскопок) и оказывают на неё положительное влияние.

Нужна ли теоретическая археология? Как ни странно, но основные теоретические проблемы, поднятые 30 лет тому назад, в основном, остались и сейчас и, по-видимому, останутся ещё надолго. И дело вовсе не в неприятии теории со стороны большинства коллег. Резкое повышение интереса к теории в 1960-1970-е гг. было вызвано, во-первых, потребностями ряда археологов-практиков и почти полным отсутствием какого-либо теоретического понятийного аппарата, и, во-вторых, это была завуалированная реакция на маркситско[марксистко]-ленинскую догматику, как правило, намного более ортодоксальную, чем у основоположников марксизма. Те, кто считал и считает, что «нам ваша теория не нужна», по-своему правы. Материалы, добытые при собственных раскопках и/или при исследованиях коллег, они знали досконально. Для них не существовало информационного кризиса. В головах наших учителей «информационный поиск» и средства переработки научной информации работали достаточно эффективно. Вместе с тем, в 1920-1940-е гг. наши учителя опубликовали несколько интересных конкретных исследований с явным уклоном в область теории естественной классификации (Арциховский, 1928; Ефименко, 1926; Грязнов, 1941; Третьяков, 1931; и др.).

В конце XIX — первой половине XX в. многие русские археологи вполне квалифицированно для своего времени работали в широких регионально-хронологических рамках. Однако уже два следующих поколения под напором массы новых материалов последовательно сужает свою специализацию, а те, которые сейчас активно входят в науку, являются специалистами в ещё более узкой области. Чтобы убедиться в этом, достаточно по авторефератам просмотреть тематику кандидатских диссертаций за последние 20 лет.

Современная археология России представляет собой совокупность большого числа регионально-хронологических направлений, каждое из которых не выходит за пределы одной исторической эпохи, а по территории соизмеримо с современными административными областями. Дальнейшее сужение специализации становится уже бессмысленным.

Этому явлению можно давать диаметрально противоположные оценки: от отрицательных — мелкотемье, описательность и т.п., до положительных — углублённый анализ, профессионализм и т.п. Воздерживаясь от оценочных суждений, хотелось бы отметить объективность условий, порождающих столь дробную регионально-хронологическую дифференциацию, при которой переход специалиста из одной области в другую связан с большой переквалификацией. Однажды у меня на раскопках специалист по палеолиту начал копать могильник первых веков н.э., к тому же расположенный на склоне лога, так, как копают палеолитическую стоянку.

(351/352)

Накопление археологических материалов пока растет по экспоненте — до 1950-х гг. оно удваивалось за каждые 15-20 лет (Шер, 1963; 1965), а сейчас — за каждые 7-10 лет (Сорокина, 2002; 2008. Рис. 4-7). Между тем, методы их изучения в большинстве случаев остаются прежними, описательными. В таких условиях исследователь просто физически не в состоянии охватить достаточно большой материал и поэтому вынужден сужать свою специализацию. В связи с этим теряется ориентировка в главных направлениях науки. Увеличивается методологическая неоднородность исследований, что приводит к несопоставимости данных по разным периодам и областям и затрудняет исторические обобщения синхронного и диахронного плана.

Изучая материалы данного поселения, могильника или небольшого микрорайона, археолог с помощью данных смежных наук нередко может до мельчайших подробностей установить, как выглядели, во что одевались, какими вещами пользовались, чем питались и от чего умирали древние люди. Однако эти вполне достоверные факты не приводят к столь же достоверным историческим обобщениям широкого плана. Так, при рассмотрении большой мозаики с близкого расстояния отдельные фрагменты видны хорошо, а общий сюжет неясен. В результате прирост исторических знаний намного отставал от прироста археологических наблюдений. Иными словами, археология ещё в 1960-х гг. оказалась в состоянии информационного кризиса, при котором традиционные методы анализа и обобщения не справлялись с нарастающей лавиной исходных данных.

Место и роль теории в археологии. В книге Л.С. Клейна (2004. С. 200-321) этому вопросу посвящено пять глав части IV. При этом то, что я называю вопросом, Клейн считает проблемой (Там же. С. 247-260). Это была далеко не первая его публикация по теоретической археологии. Ей предшествовал ряд других (Клейн, 1978*; 1979*; 1980* и др.). Казалось бы, больше не скажешь. Но, не претендуя на нечто большее, хотелось бы изложить своё представление о месте и роли теории в археологии проще и короче.

По-видимому, в любой науке могут существовать два подхода к построению теории — условно говоря, «сверху» и «снизу». В таких науках как астрономия, физика и т.п., где большую роль играют математические модели, можно наблюдать оба подхода. В 1846 г. У.Ж.-Ж. Леверье открыл «на кончике пера», т.е. вычислил, положение в Солнечной системе планеты Нептун, которую затем в указанном месте в телескоп обнаружил И.Г. Галле (вариант «сверху»). П.Л. Капица в 1938 г. открыл сверхтекучесть гелия, а в 1941 г. Л.Д. Ландау дал этому явлению теоретическое объяснение (вариант «снизу»).

Археология — не исключение. Нередко бывает так, что исследователь, «завязнув» в каком-то конкретном большом и разнообразном материале, начинает искать средства научного обобщения этого материала с целью поиска каких-то закономерностей. Таким образом он естественным путём, «от земли», приходит к теоретическим задачам. Например, как выбрать или создать такую систему описания материала, которая позволила бы кратко, точно и ёмко описать изучаемый материал в унифицированном порядке и в однозначных терминах. Как выбрать или создать некую систему классификации вещей, которая была бы естественной, т.е. позволила бы разделить материал на такие типы (группы, классы и т.п.), которые отражали бы реальную «жизнь» этих вещей в древности, т.е. позволили бы, например, найти следы изменчивости технологии изготовления вещей (по Монтелиусу) или типы вещей, «сходных по назначению, веществу и форме» (по Городцову). Без каких-либо предварительных теоретических построений О. Монтелиус, наблюдая технологические особенности бронзовых и каменных изделий, создал типологический метод (вариант «снизу»). Этим путём в той или иной мере проходят почти все археологи при исследовании массовых материалов.

Следуя линнеевской «Системе природы», В.А. Городцов создал свой типологический метод совершенно иного рода, чем у Монтелиуса, с тем чтобы все археологические материалы можно было распределить на классы, роды, виды и типы (вариант «сверху»). В. Гордон Чайлд создал широко известные теорию диффузии и теорию культурных кругов (вариант «сверху»), Колин Ренфрью своими раскопками мегалитических сооружений и радиоуглеродными датами создал основу для теории независимого развития культур Северо-Западной Европы (вариант «снизу»). Подобные примеры можно умножить. Читатель-профессионал легко обнаружит их в своей области исследований.

(352/353)

Разумеется, эти два подхода не изолированы один от другого, они взаимодействуют между собой, образуя теорию как динамическую систему. Однако в естественных и гуманитарных науках они отличаются своими исследовательскими инструментами. В естественных науках при подходе «снизу» большое место занимает эксперимент, а при подходе «сверху» — математика. Гуманитарные науки располагают ограниченными возможностями в использовании эксперимента и математики, но эти ограничения не у всех гуманитарных наук одинаковы. На одном полюсе находятся социология, демография и т.п., где такие ограничения минимальны, на другом — литературоведение, искусствознание, повествовательная история, в основном базирующиеся на словесности. Правда, есть редкие, но очень интересные исключения: например, работы Б.В. Раушенбаха (1975; 1980; 1986) и некоторых других авторов. В этом ряду археология занимает промежуточное место, ближе к естественным наукам, в силу того, что её основным предметом являются материальные предметы и объекты.

Таким образом, можно утверждать, что теоретическая археология имеется не только в трудах Д. Кларка, Л. Бинфорда, Л.С. Клейна и других авторов, но к ней в той или иной мере приходит большинство археологов в своей практической работе. Главная роль теории состоит в том, чтобы помочь исследователю выйти на обобщение своих наблюдений и на поиски закономерностей в жизни древних людей, следы деятельности которых он изучает. Теория занимает, возможно, не первостепенное, но вполне определённое и достойное место в археологии как инструмент, способствующий успешному исследованию конкретных археологических материалов и наблюдений.

Здесь в основном был рассмотрен подход к теории «снизу». Но не следует исключать и другого подхода, «сверху», когда сначала подбираются абстрактные логические или математические модели, которые затем наполняются конкретным материалом. В данной статье этот вопрос не рассматривается. Наиболее результативной представляется теория, в которой совмещены оба подхода. Но это, по-видимому, дело будущего.

Можно наметить основные, наиболее актуальные, теоретические проблемы нашей науки на обозримое будущее, разделив их на два направления, — общеисторические и внутриархеологические.

Общеисторические.

1. Заполнение лакун в теории антропогенеза: переходы от австралопитеков к Homo и от ранних Homo к сапиенсу. Являются ли эти лакуны пробелами в наших знаниях или результатами мутаций?

2. Теория перехода от ашеля и мустье к верхнему палеолиту. Причины и механизм верхнепалеолитической «революции».

3. Причины и последствия неравномерности темпов развития культур в эпоху неолита и бронзы. Взаимодействие между пастушескими (степными) и земледельческими (оазисными) культурами.

4. Взаимодействие между древними цивилизациями и варварской периферией. Как вариант — средневековый город и кочевая степь.

Внутриархеологические.

1. Стандарты описания археологических объектов и материалов. Унификация языка описания.

2. Теории классификаций: типология, хронология, стратиграфия.

3. Археологическая культура и её варианты. Количество названий культур в современной литературе превысило все возможные рамки, необходим переход к рассмотрению укрупнённых естественноисторических общностей.

4. Развитие и унификация типовых программных оболочек для археологических и музейных компьютерных баз данных.

Разумеется, в этом перечне не могли не отразиться личные представления и предпочтения автора. Но любая конструктивная дискуссия расставит всё на свои места. Впрочем, не исключена вероятность возвращения к уже знакомой по 1960-м гг. формуле: «нам ваша теория не нужна, мы обходились и обойдемся без неё».

(353/354)

Литература.   ^

Авдусин Д.А., 1980. Полевая археология СССР. 2-е изд. М.

Арциховский А.В., 1928. К методике изучения серпов // ТСА. №4.

Винберг Н.А., Всевиов Л.М., Заднепровский Т.Н., Левина Р.Ш., Любимова А.А., Рытов А.Г., 1965-2007. Советская археологическая литература: Библиография. Л. Т. 1-12.

Гарден Ж.-К., 1983. Теоретическая археология. М.

Грязнов М.П., 1941. Древняя бронза минусинских степей // Тр. ОИПК ГЭ. Л. Т. I.

Деревянко А.П., Маркин С.В., Васильев С.А., 1994. Палеолитоведение: Введение и основы. Новосибирск.

Ефименко П.П., 1926. Рязанские могильники: Опыт культурно-стратиграфического анализа могильников массового типа // Материалы по этнографии. Л. Т. 3. Вып. 1.

Каменецкий И.С., 1965. Датировка слоёв по процентному соотношению типов керамики // Археология и естественные науки. М. (МИА. №129)

Каменецкий И.С., 1970. К теории слоя // Статистико-комбинаторные методы в археологии. М.

Каменецкий И.С., 1979. Математическая статистика в археологии // Природа. №9.

Каменецкий И.С., 1983. Код для описания погребального обряда // Древности Дона: Материалы работ Донской экспедиции. М.

Каменецкий И.С., 1994. О понятии «тип» в археологии // Теория и прикладные методы в археологии: Межвуз. сб. науч. тр. Саратов.

Каменецкий И.С., 2000. Интерпретация археологических источников // Проблемы интерпретации памятников археологии в экспозициях исторических, краеведческих и археологических музеев: Современные концепции первобытной истории. [Тр.ГИМ. Вып. 113] М.

Каменецкий И.С., Маршак Б.И., Шер Я.А., 1975 / 2013. Анализ археологических источников. М. (Рец.: Клейн Л.С. // СА. 1977. №3.)

Клейн Л.С., 1995. Археологические источники. Изд. 2-е. СПб.

Клейн Л.С., 2004. Введение в теоретическую археологию. СПб. Кн. 1: Метаархеология: Учеб. пособие.

Ковалевская (Деопик) В.Б., 1965. Применение статистических методов к изучению массового археологического материала // Археология и естественные науки. М. (МИА. №129)

Колчин Б.А., Шер Я.А. (ред.), 1972 [1970]. Статистико-комбинаторные методы в археологии. М.

Мартынов А.И., Шер Я.А., 2002. Методы археологического исследования. М.

Раушенбах Б.В., 1975. Пространственные построения в древнерусской живописи. М.

Раушенбах Б.В., 1980. Пространственные построения в живописи. М.

Раушенбах Б.В., 1986. Общая теория перспективы в изобразительном искусстве. М.

Сорокина И.А., 2002. Полевая археология России на современном этапе: итоги и перспективы // РА. №4.

Сорокина И.А., 2008. Полевые археологические исследования в России в 1946-2006 гг. (по архивным материалам и публикациям). Тула.

Теоретические основы советской археологии. Л., 1969.

Третьяков П.Н., 1931. Костромские курганы // Изв. ГАИМК. Т. 10.

Холюшкин Ю.П., 2004. Введение в археологическое науковедение. Новосибирск.

Шер Я.А., 1963. Информация в археологии // Методы естественных и технических наук в археологии: Тез. докл. конф. М.

Шер Я.А., 1976. Методологические вопросы археологии // Вопросы философии. №10.

Шер Я.А., 1965. О создании кибернетического фонда археологических источников с автоматическим поиском информации // Археология и естественные науки. М. (МИА. №129)

Clarke D.L., 1968. Analytical Archaeology. London.

наверх