Д.Г. Савинов
Ранние кочевники Верхнего Енисея.
Археологические культуры и культурогенез.
// СПб: СПбГУ. 2002. 204 с. ISBN 5-288-02449-9
Глава I.
Накануне.
Восточные компоненты
скифской культурной традиции.
1. Несколько слов о скифской проблеме. ^
С изучением памятников начального этапа эпохи ранних кочевников самым тесным образом связано решение проблемы происхождения скифов и их культуры: от полного отрицания какого-либо участия центральноазиатского населения в скифском этнокультурогенезе (переднеазиатская теория М.И. Артамонова) и, соответственно, распространения скифских культурных традиций с запада на восток; до утверждения о том, что скифская культура сложилась в Центральной Азии и уже в готовом виде была перенесена с востока на запад (центральноазиатская теория А.И. Тереножкина). У той и другой теории до настоящего времени имеются свои последователи. Между этими крайними точками зрения сложилась теория конвергентного развития культур скифского типа («скифо-сибирского культурно-исторического единства», по А.И. Мартынову; и «аржано-черногоровской фазы развития скифских культур», по М.П. Грязнову). В недавнее время была предложена новая версия о джунгарской прародине скифов (Ковалёв, 1996, 1998). При этом всем исследователям ясно, что понятия «скифов» и «скифской культуры» (точнее: культур скифского типа) — первое в этническом, а второе в историко-культурном значении терминов — не синонимичны друг другу: культурой скифского типа обладали многие народы явно не скифского происхождения, а поиски истоков скифской традиции (или раннескифского культурного комплекса) на востоке отнюдь не ограничиваются знаменитой «скифской триадой» (оружие, предметы снаряжения верхового коня, звериный стиль).
(10/11)
Литература, посвящённая различным аспектам генезиса «скифской» культуры (в узком и широком значении терминов), огромна и нет никаких оснований рассматривать её в настоящей работе. Определенное представление о существующих по этому поводу точках зрения дают материалы развернутых дискуссий, опубликованные на страницах журналов «Народы Азии и Африки» (1980. №5, 6); «Краткие сообщения Института Археологии» (1993. Вып. 207); «Советская археология» (1992. №3) и «Российская археология» (1993. №2; 1994. №1), в которых приняли участие большинство известных специалистов. Первая из них явилась, хотя и не чётко выраженной, реакцией на открытие кургана Аржан в Северной Туве, значительно усилившее позиции сторонников центральноазиатской теории; вторая была посвящена идее «скифо-сибирского культурно-исторического единства»; третья представляет собой развёрнутое обсуждение статьи И.Н. Медведской, удревнившей (как бы «в противовес» ранней дате кургана Аржан) наиболее ранние памятники архаической Скифии. Наиболее аргументированные — с различных точек зрения — концепции формирования скифской культуры в свете этнополитической истории скифов изложены в ряде монографий последних лет (Мурзин, 1990; Алексеев, 1992; Погребова, Раевский, 1992). Развёрнутая критика основных положений центральноазиатской теории, в связи с проблемой датировки кургана Аржан, дана в монографии Н.Л. Членовой (Членова, 1997).
Основным недостатком центральноазиатской теории является неразработанность системы её аргументации. Если сторонниками переднеазиатских истоков скифской культуры буквально «выжаты», причём чрезвычайно скрупулезно, все возможные для этого доказательства, то о центральноазиатских корнях скифского культурогенеза говорится обычно достаточно декларативно, приблизительно на том же уровне доказательств, что и в работах 70-х годов создателя центральноазиатской теории А.И. Тереножкина. В то же время относительно ранняя, по сравнению с европейской, хронология многих памятников центральноазиатского региона и конкретно-типологические разработки отдельных сюжетов, в первую очередь, произведений скифо-сибирского звериного стиля, со всей очевидностью свидетельствуют о приоритете восточных областей «скифского мира» в сложении если не скифской культуры в целом, то, во всяком случае, ряда наиболее существенных её компонентов. При этом необходимо иметь в виду, что речь идёт только о памят-
(11/12)
никах архаического периода (или раннескифского времени), когда скифская культура ещё не инкорпорировала многие элементы переднеазиатской, малоазийской и античной культурных традиций.
Наличие восточного «импульса» (одного или нескольких) в сложении скифской культурной традиции сейчас так или иначе признается большинством исследователей. В связи с этим хотелось бы привести мнение А.И. Мелюковой (отнюдь не сторонника центральноазиатской теории), высказанное ею на одной из указанных дискуссий, в котором, на наш взгляд, наиболее чётко отражено современное состояние проблемы. Несмотря на пространный характер цитаты, позволю себе привести её полностью: «Сейчас уже ясно, — пишет А.И. Мелюкова, — что скифское Причерноморье, которое 30 лет тому назад считалось многими исследователями исходной зоной, откуда распространялась триада на восток, такой зоной быть не могло. После открытия кургана Аржан в Туве и близких к нему по времени и элементам материальной культуры памятников на Алтае, в Приаралье и Казахстане получила распространение точка зрения о сложении всех составляющих триаду и многих черт культур скифского типа в Центральной Азии и миграциях азиатских народов на запад, способствовавших появлению скифов и скифской культуры в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе. Не исключая возможности миграции из Центральной Азии и появления в связи с этим в Северном Причерноморье и на Кавказе ряда неизвестных здесь ранее черт в материальной культуре, хотелось бы обратить внимание на обстоятельства, которые не позволяют выводить всю скифскую культуру из Центральной Азии или какого-либо иного восточного региона евразийских степей. Во всех местах, где в настоящее время известны памятники скифского типа, в том числе и в Центральной Азии, не удается найти территории, на которой можно было бы проследить процесс сложения всех составляющих элементов триады и других характерных признаков раннескифской культуры с эпохи бронзы» (Мелюкова, 1993. С. 26). На наш взгляд, такой территорией, на материалах которой в настоящее время можно проследить процесс сложения если не всех, то, во всяком случае, большинства «составляющих элементов триады и других характерных признаков раннескифской культуры с эпохи бронзы», является Тува. Материалы раскопанного здесь кургана Аржан до сих пор имеют определяющее значение как для изучения истоков культуры ранних кочевников Центральной Азии, так
(12/13)
и для решения скифской проблемы в целом. Именно здесь открыты многочисленные памятники, по отдельным конструктивным элементам типологически предшествующие Аржану и, следовательно, указывающие на истоки раннескифской культурной традиции.
2. Памятники монгун-тайгинского типа. ^
Памятники монгун-тайгинского типа (или культуры) — один из наиболее распространенных видов погребальных сооружений в Туве. Они были выделены на рубеже 50-60 годов А.Д. Грачом по материалам раскопок в Монгун-Тайге, крайнем юго-западном районе Тувы, откуда и получили своё наименование. Тогда же было отмечено, что подобные памятники «оставлены одной из самых больших этнических групп, обитавших в древности на территории Тувы» (Грач, 1966. С. 107). В настоящее время памятники монгун-тайгинского типа открыты во всех горно-степных районах Тувы, вплоть до устья р. Хемчик в Саянском каньоне Енисея (Грач, Длужневская, 1973. С. 205). До этого крайним северным пунктом их нахождения считался могильник Урбюн I у самого начала Енисейской «трубы» (Савинов, 1966. С.27). В сводке К.В. Чугунова 1994 г. учтено 112 раскопанных погребений монгун-тайгинского типа в Туве (Чугунов, 1994. С. 46), не говоря уже об огромном количестве нераскопанных. При этом, область их распространения не ограничивается Тувой: аналогичные погребения известны на территориях Монголии (Елин, Эрдэнэцой, Бахмутх, Баяраа, 1994) и Горного Алтая (Евтюхова, Киселёв, 1941. С. 82-83; Савинов, 1973. С. 235), а отдельные типологические параллели им прослеживаются на западе вплоть до Средней Азии (Мандельштам, 1983. С. 7); причём, здесь (могильник Джазы-Кечу на Тянь-Шане) в конструктивно близких сооружениях «погребальный инвентарь находит аналогии в памятниках андроновской культуры» (Рева, 1989. С. 97). Высказано также предположение о возможном проникновении «значительных групп» монгун-тайгинского населения в эпоху поздней бронзы на север, в Минусинскую котловину (Кузьмин, Лазаретов, 1995. С. 36-37).
Главные отличительные особенности памятников монгун-тайгинского типа: нахождение погребений вблизи или на уровне древней поверхности (в валунных камерах, цистах, неглубоких ямах с плитовым покрытием), крепида в основании наземных сооружений,
(13/14)
западная (с отклонениями) ориентировка погребённых и практически полное (за очень редкими исключениями) отсутствие предметов сопроводительного инвентаря, что весьма ограничивает возможности их хронологического определения.
Исходя из конструктивных особенностей надмогильных сооружений, А.Д. Грачом была предложена первая классификация памятников монгун-тайгинского типа с разделением их на 4 варианта, из которых последний — четвертый (с перемычками на площади курганов) — уже относится к херексурам (Грач, 1971. С. 94-96; 1983. С. 245-246). Позже А.Д. Грачом была обоснована их принадлежность к эпохе бронзы, где основным аргументом стали случаи перекрывания монгун-тайгинских погребений курганами алды-бельской культуры раннескифского времени на могильнике Куйлуг-Хем I (Грач, 1980. Рис. 75-79). По В.А. Семёнову и К.В. Чугунову, в общей массе монгун-тайгинских погребений можно выделить ряд последовательных групп: «1) Древнейшими являются захоронения в неглубоких ямах, окружённых каменными кольцами (могильники типа Бай-Даг III); 2) захоронения в узких ямах, обложенных по периметру камнями; 3) захоронения в узких низких цистах (валунных камерах. — Д.С.) на горизонте; 4) захоронения в больших цистах на горизонте, окруженных крепидой» (Семёнов, Чугунов, 1987. С. 74). Фактологическое обоснование такой линии развития было дано позднее в отдельной работе К.В. Чугунова (Чугунов, 1994. Рис. 2, 3).
Немногочисленные материалы, найденные при раскопках погребений монгун-тайгинского типа, подтверждают такую последовательность. Так, в наиболее ранних из них (с более глубокими ямами) обнаружены следы охры на костях погребённых и фрагменты керамики с «ёлочным» орнаментом, напоминающие керамику афанасьевской культуры (Трифонов, 1966. С. 25-27). Позднее появляются погребения с узкими ямами, перекрытыми крупными плитами (типа Бай-Даг III), в которых найдены кремнёвые наконечники стрел с вогнутым основанием (сейминско-турбинского типа) и несколько обломков бронзовых предметов (Мандельштам, 1968. С. 170; 1983. С. 6. Мандельштам, Стамбульник, 1980. С. 45-46; Маннай-оол, 1980. С. 217-218). В погребениях с валунными камерами несколько раз были встречены фрагменты валиковой керамики, широкое распространение которой в степной зоне Евразии относится к концу II — началу I тыс. до н.э. (Черных, 1983). По-
(14/15)
за погребённых в захоронениях этого типа — на левом боку, как бы вполоборота, со слегка согнутыми ногами — характерна также для погребений каменноложского этапа (или лугавской культуры) Минусинской котловины (Лазаретов, 1995. С. 43-45). Важно отметить, что именно погребения данного типа перекрыты курганами алды-бельской культуры на могильнике Куйлуг-Хем I, что, по мнению А.Д. Грача, отражало «символику победы и завоевания территорий» (Грач, 1980. С. 61, 93). Захоронения с цистами на горизонте, как это было установлено ещё в 1961 г. Л.Р. Кызласовым (Кызласов, 1961. С. 228), относятся уже к раннескифскому времени. Таким образом, погребения монгун-тайгинского типа существовали в северных районах Центральной Азии на протяжении всей эпохи бронзы, чем, очевидно, объясняется их разнообразие, а наиболее поздние из них (захоронения в цистах на уровне древней поверхности) представляют собой уже результат развития длительной предшествующей традиции. По первому исследованному и правильно датированному такому памятнику в Туве — могильник Шанчиг, кург. 15, 16 (Кызласов, 1967 [1977]. С. 78-83) — они могут быть названы памятниками шанчигского типа и выделены как самостоятельный (поздний) типологический вариант из остальной массы погребений, называемых монгун-тайгинскими.
Основные конструктивные особенности памятников шанчигского типа: циста (или погребальная камера из горизонтально положенных плит), перекрытая более крупными плитами (по принципу ложного свода) и установленная посередине кургана округлой формы, окружённого кольцом или крепидой. Положение погребённых — скорченное, на правом или левом боку, головой на запад или юго-запад. Находки вещей в погребениях шанчигского типа также немногочисленны: фрагменты керамики, кольчатые серьги в полтора оборота, пронизки, бронзовый двухсторонний боевой молот из могильника Шанчиг, кург. 15 (Кызласов, 1977. Рис. 8; 1979. Рис. 20), имеющий аналогии в материалах могильника Уйгарак, кург. 18 раннескифского времени (Вишневская, 1973. С. 122. Табл. XXI, 7) и в изображениях на оленных камнях (Волков, 1981. Табл. 108, №14), пластинчатый нож с «S»-образной фигурой на рукоятке (Семёнов, Килуновская, Чугунов, 1995. Рис. 2, 25) и некоторые другие. С этой группой погребений связаны и первые находки оленных камней общеевразийского типа, т.е. без изображения животных. Самый ранний из них был найден Ю.И. Трифоновым в могильнике Аргалык-
(15/16)
ты ХIII, кург. 7. Камень с пояском и кольцами-серьгами на боковых сторонах находился здесь в юго-восточной части цисты на уровне перекрытия и, очевидно, первоначально был установлен над головой погребённого (Савинов, 1994, С. 60-61).
Указанные признаки памятников монгун-тайгинского типа — захоронения на поверхности, окружающие их кольцо или крепида — репродуцируются и на основополагающие конструктивные особенности кургана Аржан. При этом памятники шанчигского типа, судя по всему относительно одновременные Аржану, показывают, что данная традиция бесспорно доживала до раннескифского времени. При этом особенно важно подчеркнуть, что она не была привнесена откуда-то извне, а формировалась постепенно в среде многочисленного местного населения на протяжении всей эпохи бронзы, о чём убедительно свидетельствуют памятники монгун-тайгинского типа.
3. Херексуры. ^
Херексуры — один из наиболее ярких и во многом еще загадочных видов археологических памятников Центральной Азии. Название «херексуры» происходит от монгольского хэргэс-уур — «Киргизское гнездо» или гэргэс-хуур — «Киргизская могила» (Коновалов, 1987. С. 121) и имеет явно более позднее происхождение. Впечатляющие размеры, доминирующее положение в могильниках, правильные геометрические формы наземных сооружений и стоящие около херексуров оленные камни уже давно привлекают к себе внимание исследователей. Наиболее краткое определение херексуров дано Ю.С. Худяковым — «это своеобразные курганы с округлой каменной насыпью в центре, обнесённой кольцевой или квадратной оградой, соединённой с насыпью перемычками» (Худяков, 1987. С. 136). Встречаются планиграфически и более сложные сооружения — с пристройками, дополнительными дорожками, выкладками и другими сопутствующими сооружениями (Волков, Новгородова, 1975; Новгородова, 1989. С. 201-214). Херексуры с простой крестообразной планировкой по всем признакам близки некоторым погребениям монгун-тайгинского типа — вариант IV, по классификации А.Д. Грача (Грач, 1971. С.95; 1983. С. 245).
Область распространения херексуров весьма обширна — от границ Большого Хингана до Иртыша — и в основном совпадает с ареа-
(16/17)
лом распространения оленных камней: монголо-забайкальского типа на востоке и саяно-алтайского типа на западе (Савинов, 1994. С. 28-49). Основное количество херексуров, планиграфия которых отличается особой сложностью и разнообразием, сосредоточено на территории Центральной и Западной Монголии. К сожалению, степень исследованности их здесь крайне недостаточна. Даже изучение такого уникального комплекса как Ушкийн-Увэр (Волков, Новгородова, 1975) велось только на визуальном уровне. Ещё раньше несколько херексуров в Монголии были раскопаны В.В. Волковым. Подкурганная камера в них представляла собой цисту, установленную на уровне древней поверхности или в очень неглубокой яме. Положение погребённых — на боку, головой на запад или северо-запад; предметов сопроводительного инвентаря не обнаружено (Волков, 1967. Рис. 10).
В Забайкалье за все годы изучения раскопаны более 30 безынвентарных курганов-херексуров, отличающихся теми же конструктивными особенностями и погребальным обрядом, что и херексуры Монголии (Цыбиктаров, 1988). Данных о раскопках херексуров на Горном Алтае нет, но исследован крупный оленный комплекс на р. Юстыд (Южный Алтай), расположенный на одном могильном поле с херексурами и явно относящийся к одному из них, к сожалению, оставшимся нераскопанным (Кубарев, 1979. С. 13-22. Рис. 3-11. Табл. II-VI). В зону распространения херексуров входит и Тува (Грач, 1960. Рис. 7-12; 1960а. Рис. 6-8; Кызласов, 1979. Рис. 24; Худяков, 1987. Рис. 3). Два таких расположенных рядом херексура с крестообразной планировкой, но различной формой оград, были раскопаны А.Д. Грачом в Монгун-Тайге. В одном из них (с квадратной оградой) в неглубокой яме находилось одиночное захоронение; в другом (с круглой оградой) на уровне древней поверхности обнаружено разрушенное погребение четырёх человек. Ориентировка погребённых в обоих случаях — головой на запад, предметов сопроводительного инвентаря, за исключением мелких фрагментов керамики в насыпи, нет (Грач, 1960. С. 12-17). При раскопках аналогичных памятников в Овюре (южная Тува) было найдено несколько оленных камней. В одном из этих погребений в южной части центрального сооружения, где находилось безынвентарное захоронение двух человек, обнаружены два плашмя лежащих оленных камня. «Можно полагать, — отмечает А.Д. Грач, — что в первоначальном виде оба камня были установлены в верти-
(17/18)
кальном положении наверху наземного сооружения» (Грач, 1980. С. 121. Рис. 115).
Наиболее крупным из всех исследованных до настоящего времени херексуров является курган Улуг-Хорум в южной Туве. Центральная часть сооружения здесь представляла собой курган диаметром 22 м с крепидой из крупных камней и была соединена с внешней оградой, диаметром 66 мм [м], радиально расположенными «лучами» или дорожками из положенных в несколько рядов более мелких камней. Общее количество «лучей» — 32. Вокруг ограды расположено 400 кольцевых выкладок, из которых было раскопано 10, не давших никаких находок. Такие же кольцевые выкладки имеются у многих херексуров и жертвенников с оленными камнями в Монголии (Волков, 1981. Табл. 9-11, 21, 30, 46 и др.). При раскопках некоторых из них (Жаргаланты и Шивертын ам) были найдены черепа жертвенных животных — лошадей и в одном случае — барана (Волков, 1981. С. 14, 30). На площади кургана Улуг-Хорум у подножия центрального сооружения находился оленный камень; однако под самим сооружением ничего обнаружено не было. В северной части ограды зафиксирован катакомбный ход, в котором найдены деревянная чаша и лежащий поперёк скелет собаки. Отсутствие следов захоронения человека дало основание А.Д. Грачу интерпретировать Улуг-Хорум как культовое сооружение или «курган-храм» древних кочевников Тувы (Грач, 1980. С. 62-65, 120-121. Рис. 71-73). Аналогичное сооружение, но меньших размеров, называемое Хорум, раскопано в Центральной Туве. Внешнее кольцо из горизонтально положенных плит здесь имело диаметр 25 м. Под центральным сооружением с крепидой находилось разрушенное погребение; у основания кургана, в крепиде, найден оленный камень, а на площади — остатки одного «луча» (Килуновская, Семёнов, 1993. С. 92-94. Рис. 4).
Вопрос о датировке херексуров, долгое время дискутировавшийся в литературе (Худяков, 1987. С. 136-138), в настоящее время окончательно решён в пользу отнесения их к эпохе поздней бронзы — раннескифскому времени. Однако более или менее точное хронологическое определение этих памятников возможно пока только на основании косвенных данных; в первую очередь, изображений предметов вооружения на установленных около них оленных камнях монголо-забайкальского типа, по классификации В.В. Волкова (Волков, 1981. С.99-121); или 1 типа, по классифи-
(18/19)
кации Э.А. Новгородовой (Новгородова, 1989. С. 173-235). Это кинжалы карасукского облика с зооморфными, кольчатыми или грибовидными навершиями в ножнах с расширяющейся нижней частью; боевые топоры или чеканы с петелькой на обушке; ножи разнообразных типов, имеющие многочисленные аналогии как в сериях случайных находок из Монголии, так и в китайских комплексах, относящихся к эпохе Западного Чжоу, середина XI в. до н.э. — 770 г. до н.э. (Членова, 1976. С. 56-64; Комиссаров, 1988. Рис. 12, 56, 76-78). Аналогичные предметы известны и в сериях случайных находок из Тувы (Кызласов, 1979. Рис. 14, 15). Очевидно, приблизительно в этих пределах, в основном второй половиной указанного периода, можно датировать оленные камни монголо-забайкальского типа и херексуры, которые с ними связаны. Посвятивший данному вопросу специальное исследование Ю.С. Худяков, также считает «более вескими аргументы в пользу датировки по изображенным предметам вооружения, характерным для периода развитой бронзы» (Худяков, 1987). Следует отметить, что именно здесь впервые появляются стилизованные изображения «летящих» оленей, обусловившие в дальнейшем иконографические особенности изображений знаменитого «скифского» оленя — одного из наиболее ярких элементов «триады».
Что касается херексуров, у которых установлены оленные камни саяно-алтайского типа, то верхняя их хронологическая граница может быть проведена не позднее рубежа VI-V вв. до н.э. (по данным археологических памятников в Туве: время смены алды-бельской культуры — саглынской), хотя, судя по тому же оленному камню, найденному в кургане Аржан, они имеют значительно более глубокую традицию.
Относительно происхождения херексуров пока, до разработки их детальной типологии, сказать что-либо определённое трудно. Однако нет никаких сомнений в том, что формирование сложных планиграфических комплексов проходило на достаточно широкой территории и имеет весьма древние истоки. При этом, по всей видимости, «крестообразная» планировка могла возникнуть раньше и жить дольше, чем «радиальная», хотя чёткую границу между ними провести не представляется возможным. Вместе с тем, уже в настоящее время имеется ряд памятников, указывающих на динамику распространения подобной традиции в предшествующее раннескифскому время.
(19/20)
Одно из наиболее интересных и несомненно ранних погребений подобного рода известно в Монголии (Худжирт). Оно представляло собой круглую ограду с шестью «лучами», посередине которой на горизонте, в обкладке из плоских камней находилось захоронение человека (положение погребённого — скорченно, с отклонением на правый бок, головой на север). Над ним располагалась вертикально установленная каменная стела (Гохман, Влчек, 1991. Рис. 1). В самом погребении никаких предметов обнаружено не было, но непосредственно под грудной клеткой находился камень «сердцевидной формы», по которому было предложено датировать этот памятник концом неолита или началом эпохи бронзы. Вряд ли данную находку можно считать датирующей, но то, что это (в ряду других курганов-херексуров) весьма раннее погребение, сомнения не вызывает. Показательно, что здесь совершенно определённо выражена основная семантическая модель подобного рода сооружений: окружающая ограда, «лучи» или дорожки на площади, центральное захоронение на уровне древней поверхности, установленная над ним вертикально каменная стела. В дальнейшем, несмотря на различного рода модификации, именно эта композиция станет определяющей для большинства памятников раннескифского времени.
Как уже говорилось, появление памятников с «радиальной» планировкой, по-видимому, относится к несколько более позднему времени, чем с «крестообразной». К эпохе поздней бронзы (карасукская культура, ХIII-XI вв. до н.э.) относится открытый недавно уникальный комплекс на могильнике Анчил чон (Минусинская котловина). Он представляет собой центральную ограду, диаметром 7,5 м, из вертикально вкопанных плит, от которой отходили 8 «лучей»; между ними находились сопроводительные захоронения в каменных ящиках. В центральной ограде расположен каменный ящик из массивных плит, помещённый дополнительно в каменную цисту, «где было произведено захоронение, по-видимому, особы высокого ранга». Всё сооружение кроме того было окружено ещё одной, внешней оградой диаметром около 14-15 м. Имеется предположение, что существовала и третья ограда, диаметром около 18 м. В восточной части круглой (центральной) ограды установлена заострённая стела (Боковенко, 1997. С. 29-30). Сходство всех конструктивных элементов этого сооружения с Аржаном — поразительно. «В следующую, скифскую эпоху, — справедливо отмечает Н.А. Боковенко, — идея создания слож-
(20/21)
ных погребально-поминальных обрядовых центров в среде номадов Центральной Азии нашла отражение в таких мегакомплексах, как Аржан» (Боковенко, 1997. С. 30).
Можно привести и ещё два наиболее ярких примера подобного рода памятников, явно имеющих отношение к той же самой культурной традиции.
1) На одном из могильников в Читинской области (бассейн Онона) плиточные могилы были расположены радиально на каменных «дорожках», расходящихся от более крупного (6×4,5 м) погребального сооружения (Кириллов, Ковычев, 1971. С. 188). Совершенно очевидно, что здесь отражена та же идея, что и в погребальных сооружениях могильника Анчил чон.
2) Комплекс каменных конструкций (или оград) ритуального назначения из могильника Моген Бурен (юго-западная Тува), непосредственно примыкающих друг к другу и составляющих «сегмент» радиальной конструкции типа Улуг-Хорума или Аржана. От одной из оград (всего 6) к центру отходила каменная «дорожка», на конце которой, т.е. в логическом центре всего сооружения, находился каменный валун высотой 0,8 м (Семёнов, 1997. С. 30. Рис. 50). «По всей вероятности, — отмечает В.А. Семёнов, — эти геометрические конструкции являются фрагментами более полной мифологической модели мира, представленной в таких сооружениях как Улуг-Хорум и других херексурах Северо-Западной Монголии и Тувы» (Семёнов, 1997. С. 30).
3) В контексте нашего исследования особенно важно, что в херексурах и памятниках монгун-тайгинского типа очень много общего (безынвентарность, захоронение на уровне древней поверхности, наземные сооружения в виде цисты, положение погребённых и т.д.). Сам факт безынвентарности является отражением общей системы мировоззрения, характерного как для создателей курганов-херексуров, так и погребений монгун-тайгинского типа. Данное положение подтверждается и с точки зрения антропологии. По заключению В.П. Алексеева, люди из курганов-херексуров, раскопанных В.В. Волковым в Монголии, и из погребений монгун-тайгинского типа в Туве морфологически близки между собой и относятся к древней европеоидной центральноазиатской расе. «Поэтому вывод о генетическом родстве населения, проживающего в Западной Монголии и в Западной Туве, оставившего все перечисленные выше памятники, напрашивается сам собой и выглядит достаточно убе-
(21/22)
дительным и оправданным всеми находящимися сейчас в нашем распоряжении фактическими данными» (Алексеев, 1974. С. 384). Для нас этот вывод имеет принципиальное значение, так как свидетельствует, наряду с рассмотренными выше археологическими материалами, о существовании на севере Центральной Азии весьма многочисленного (судя по количеству памятников) и, безусловно, древнего населения с устойчивой и своеобразной культурной традицией, доживающей до раннескифского времени.
Точное хронологическое соотношение херексуров и памятников монгун-тайгинского типа остается невыясненным. По К.В. Чугунову, погребения на горизонте, в том числе и монгун-тайгинского типа, появляются на широкой территории под влиянием «какого-то мощного культурного образования», которое представляют, по его мнению, херексуры Центральной Азии (Чугунов, 1994. С. 44-49). Это положение, которое так же трудно доказать, как и опровергнуть. На наш взгляд, херексуры по своим конструктивным особенностям сопоставимы, в первую очередь, с памятниками шанчигского типа, т.е. должны быть поставлены в конце развития древней центральноазиатской традиции наземных безынвентарных погребений. Вполне вероятна также и особая социальная значимость херексуров по сравнению с погребениями монгун-тайгинского типа. Сами херексуры с течением времени могли трансформироваться — от «крестообразной» планировки — к радиальному расположению «дорожек». Однако это не означает, что появление одних привело к исчезновению других — оба варианта сосуществовали, скорее всего, длительное время. Обращает на себя внимание, что «крестообразная» планировка наземных сооружений была характерна ещё для отдельных памятников окуневской культуры, которые М.Н. Комарова по этому признаку уже сравнивала с монгун-тайгинскими (Комарова, 1981). Пока все эти наблюдения остаются на уровне гипотез.
Принципиально важно иное: и те и другие памятники — херексуры и погребения монгун-тайгинского (на позднем этапе — шанчигского) типа — свидетельствуют о существовании на севере Центральной Азии, в том числе и в Туве, многочисленного европеоидного населения с устойчивой культурной традицией в области создания погребальных сооружений, обусловившей и основные особенности погребальных памятников раннескифского времени (окружающие ограды, радиальная планировка с выделением
(22/23)
специальным образом оформленных «лучей» или дорожек, оленные камни на площади, сопроводительные кольцевые выкладки и т.д.). Все вышеназванные элементы характерны и для архитектурного облика кургана Аржан, что является ярким выражением идеи подобной преемственности.
4. Об отражении андроновских традиций на севере Центральной Азии. ^
Образование андроновской культурной общности, которую большинство исследователей уверенно связывает с широким расселением индо-ариев в середине — второй половине II тыс. до н.э., имело поистине континентальное значение. Изучение всех связанных с этим вопросов уже составило самостоятельную область исследований — андроноведение; поэтому сошлёмся здесь только на авторитетное мнение К.Ф. Смирнова и Е.Е. Кузьминой, высказанное в совместной работе 1977 г.: «Вторая четверть II тыс. до н.э. была переломным моментом в истории населения евразийских степей. В это время происходило формирование двух огромных культурных общностей — срубной и андроновской. Во второй половине II тыс. до н. э. андроновская общность охватила территорию от Урала до Западной Сибири, от зоны тайги на севере до вершин Памира и пустыни Каракум на юге. С этой культурой связано утверждение в степной Азии развитых форм производящего скотоводческого хозяйства, освоение металлургии бронзы, распространение конных колесниц, расцвет геометрического стиля в изобразительном искусстве. Достижения андроновской эпохи во многом определили развитие культуры раннего железного века в азиатских степях» (Смирнов, Кузьмина, 1977. С. 5). Вместе с тем, нами было выдвинуто положение о выделении ещё одного, «третьего мира» культур эпохи бронзы, наряду с андроновским и срубным, не менее масштабного, но ещё малоизученного, представленного в Центральной Азии безынвентарными погребениями в херексурах и памятниках монгун-тайгинского типа (Савинов, 1993). Памятников собственно андроновской культуры на территории этого «третьего мира» пока не обнаружено, однако явно ощущается какое-то скрытое и в то же время достаточно сильное влияние андроновцев на культуру местных племён.
Внимание исследователей к индоиранской проблеме в свете ар-
(23/24)
хеологических источников сильно возросло после открытия замечательных памятников раннеандроновского времени — поселения Аркаим и комплекса (поселения и группы могильников) Синташта (Генинг В.Ф., 1977; Генинг В.Ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В., 1992; Зданович Г., 1995; Зданович Г., Зданович Д., 1995), относимых к протогородской, индоиранской по происхождению, цивилизации Южного Зауралья. Среди материалов синташтинского комплекса особо выделяются погребальные сооружения знати (с окружающими стенами и платформами в виде усечённой пирамиды с толосом посередине) и многоступенчатый храм-святилище, своего рода зиккурат высотой более 9 м, деревянная основа которого сделана из «послойно» уложенных клетей. Время существования этих памятников (или синташтинского горизонта) обычно определяется XVII-XVI вв. до н.э.; однако высказано мнение и о возможности отнесения их к более позднему времени (Акишев К., Хабдулина, 1995. С. 11). Радиальный принцип планировки с выделением нескольких «ярусов» застройки поселений Синташты и Аркаим позволяют ассоциировать их с авестийской ВАРой, которая представляла «сооружение из трёх кругов концентрических стен, во внешней стене было девять проходов, в средней — шесть и во внутренней — три» (Стеблин-Каменский, 1995. С. 167). Известно, что Йима, один из главных героев Авесты и создатель ВАРы, трижды расширял обитаемое пространство древних иранцев-скотоводов (сначала на одну треть, затем на две трети и на три трети), что, в принципе, соответствует последовательному характеру распространения андроновских племён.
В настоящее время можно определить несколько путей движения андроновцев на восток, из которых археологическими материалами обоснованы два: северный и южный. К тому, что условно может быть названо «северным путём», относятся памятники юга Западной Сибири, Северного Алтая, юга Красноярского края и Минусинской котловины, где они и были выделены в качестве самостоятельной (андроновской) культуры С.А. Теплоуховым (Теплоухов, 1927. С. 77-90). На юге Минусинской котловины, в районах, прилегающих к северным отрогам Западных Саян, памятники андроновской культуры не обнаружены, что, скорее всего, связано с отступлением сюда населения окуневской культуры под давлением андроновцев. Отмечено также, что «ареал иранских гидронимов совпадает с выявленной территорией расселения андроновцев
(24/25)
на Енисее и обрисовывает их продвижение в котловину в обход Кузнецкого Алатау» (Вадецкая, 1986. С. 42). Памятники северного ареала расселения андроновцев — на юге Западной Сибири до Енисея — относятся к фёдоровскому этапу (культуре) и датируются в пределах XIII-XI вв. до н.э. (Вадецкая, 1986. С. 47).
В зону сплошного расселения андроновцев входила территория Казахстана, включая и восточные районы Прииртышья, но «внутрь» Алтайской горной системы они не проникают. Южный (точнее: юго-восточный) путь движения андроновцев отмечен отдельными погребениями на Тянь-Шане (Бернштам, 1952. Рис. 7. С. 19-22), а также находками кладов характерных бронзовых изделий на Тянь-Шане (Семиречье) и в Восточном Туркестане (Синьцзян), известными здесь уже в достаточно большом количестве (Кузьмина, 1992; 1994. С. 226-241. Рис. 43, 54 и др.; Заднепровский, 1993; Хаврин, 1992). С андроновской миграцией некоторые исследователи связывают могильник Гумугоу у оз. Лобнор, вокруг погребений которого были вкопаны деревянные столбики в виде концентрических кругов или расходящихся «лучей» (Хаврин, 1992. С.46; Кузьмина, 1994. С.241). Однако, по мнению В.И. Молодина, этот памятник относится к иной, ещё не выделенной, культуре эпохи бронзы Восточного Туркестана. Вместе с тем, в антропологическом отношении оставившее его население было наиболее близко андроновскому (Молодин, Алкин, 1997). Отдельные вещи андроновского облика проникают ещё дальше, на территорию Китая, где встречаются в датированных комплексах Иньской династии — XIV или XIII вв. до н.э., в зависимости от принятой хронологии Аньяна (Кузьмина, 1993; 1994. С. 241-242). Так или иначе, южный путь движения андроновцев, уступая северному по количеству известных нам памятников, очерчивается также вполне определённо.
Мощный потенциал социального развития общества, отраженный в памятниках типа Аркаим и Синташта, не мог пройти бесследно и, если не развивался, то, во всяком случае, в течение длительного времени сохранялся андроновцами на местах их нового расселения. Одним из примеров этого могут служить большие курганы андроновской культуры на могильнике Сухое Озеро I (Минусинская котловина). В кургане 1 этого могильника (диаметром 30 м и высотой 2 м) находилось погребение в каменном ящике из массивных плит, размером 2,6×2 (1,8) м; в кургане 2а (диаметром 33 м и высотой 1,5 м) — погребение в цисте из 18-20 рядов плит,
(25/26)
размером 1,5×1,5 (1,2) м. Рядом была расположена куполообразная постройка; в ней — треугольник из вертикально вкопанных плиток, в котором находился поставленный на основание череп, явно жертвенного назначения. В обоих случаях курганы были обнесены кольцевыми стенами — «дорожками», шириной до 1 м. Наземное сооружение в кургане 413 представляло собой низкую прямоугольную платформу в виде усечённой пирамиды, размером 27×8,5 м, обложенную по периметру горизонтальными, в несколько слоёв, плитками (Максименков, 1978. С. 17-18, 23-24; Рис. 11. Табл. VIII, IX, XXI). На стенках каменных ящиков из курганов 20 и 462 были нанесены гравировки со сложными геометрическими композициями (Максименков, 1978. Рис. 6; Пяткин, 1977. Рис. 1-4), вообще характерными для андроновской изобразительной традиции. Не исключено, что они являются имитацией ковров, которыми украшались погребения «знатных» андроновцев. В таком случае, обычай драпировки стен погребальной камеры коврами, неоднократно зафиксированный при раскопках «царских» курганов эпохи ранних кочевников, может иметь андроновские истоки. Все большие курганы на могильнике Сухое Озеро I были полностью ограблены и судить об их первоначальном содержании трудно. «Но, — отмечает Г.А. Максименков, — и без того можно говорить, что своей величиной они подчёркивали какое-то исключительное положение погребённых людей» (Максименков, 1978. С. 123).
На фоне общего широкого расселения андроновцев и явного доминирования их в среде местных племён особое значение приобретает вопрос о выделении той территории, на которой памятники андроновской культуры отсутствуют и о причинах данного явления. В настоящее время на него можно ответить достаточно определённо: памятники андроновской культуры, несмотря на сравнительно высокую степень археологической изученности этих областей, отсутствуют в Туве и на Горном Алтае; нет никаких данных и о нахождении их на территории Монголии. Правда, в Туве в одном из разрушенных погребений могильника Аймырлыг были найдены бронзовые браслеты андроновского типа (Мандельштам, Стамбульник, 1980. С. 46, прим. 8), а с территории Горного Алтая происходят несколько кинжалов срубно-андроновского типа (Абдулганеев, Кирюшин, Кадиков, 1982. Рис.3, 7-9); однако вряд ли их можно рассматривать как свидетельство завоевания (или освоения) андроновцами этих областей. Как уже говорилось, нет памятников
(26/27)
андроновской культуры и на юге Минусинской котловины. В целом создаётся впечатление, что волна (или волны) андроновской экспансии не проникли на территорию Центральной Азии, а, начиная с западных предгорий Алтая, как бы «обтекают» её с разных сторон (соответственно северному и южному «путям» андроновской миграции), оставляя «посередине» территорию Саяно-Алтае-Хангайского нагорья.
Объяснение этому можно было бы искать в хозяйственных особенностях андроновцев — существование у них пастушеской формы скотоводства и земледелия, не приспособленных к условиям высокогорья. Это одна из возможных причин, но она не могла быть решающей: в аналогичных, и даже более сложных, условиях памятники андроновской культуры известны в горных районах Тянь-Шаня и Памира. В этой связи обращает на себя внимание, что они практически полностью отсутствуют там, где абсолютно господствуют многочисленные безынвентарные погребения на горизонте — херексуры и памятники монгун-тайгинского типа. Поэтому скорее всего не хозяйственные особенности андроновцев, а противодействие населения севера Центральной Азии, судя по количеству оставленных ими памятников — весьма многочисленного и судя по изображениям на оленных камнях — хорошо вооруженного, явилось главной причиной отсутствия здесь, в отличие от остальных сопредельных областей, памятников андроновской культуры.
Вместе с тем, данная ситуация не исключает влияния андроновцев, видимо, лучше организованных в социальном отношении, на центрально-азиатские племена. Помимо отдельных находок бронзовых предметов андроновского облика, об этом свидетельствуют своеобразные ритуальные сооружения, по всем своим признакам связанные с андроновской культурной традицией. Это удлинённые (или подквадратные) ограды с пристройками — «апсидами» с одной стороны, разделённые продольными внутренними перегородками на три части («нефа»). Ни в одной из подобных построек не найдено остатков захоронений, так что ритуальное назначение их не вызывает сомнения. Поскольку в литературе эти памятники ещё недостаточно хорошо известны, следует остановиться на их характеристике подробнее.
Впервые подобное сооружение было открыто в 1916 г. А.В. Адриановым в Северной Туве на р. Уюк. Оно представляло собой «площадку», размером 42×28,2 м из поставленных на ре-
(27/28)
бро плит, внутри которой находилась аналогичным образом сделанная ограда. При раскопках здесь была обнаружена яма с сожжёнными костями животных и каменный пестик (не сохранился). Такие же «площадки», огороженные вертикально поставленными плитками, были исследованы С.А. Теплоуховым на р. Туран. Всего здесь было раскопано 4 оградки, в которых находились ямы с углями и костями животных; найдены фрагменты керамики и куски дерева. Публикуя эти материалы, Л.Р. Кызласов отнёс их к жертвенно-поминальным сооружениям при этом, что «могут ли эти памятники относиться к эпохе бронзы — покажет будущее» (Кызласов, 1979. С. 24-25). В 1962 г. нами было открыто и в 1965 г. Ю.И. Трифоновым раскопано крупное сооружение с «апсидой» в Центральной Туве (Аргалыкты II, объект 1). Оно представляло собой прямоугольную ограду длиной около 17 м из вертикально вкопанных плиток, вытянутую в направлении восток-запад, с полуокруглой «апсидой» с восточной стороны. Площадь ограды разделена внутренними перегородками на три равные части. С внутренней стороны внешних длинных стенок симметрично было пристроено 6 каменных ящиков, к сожалению, не давших никаких материалов. В 1977 г. такой же памятник в Северной Туве был раскопан А.М. Мандельштамом у с. Малиновка. «Новым типом памятников, — писал А.М. Мандельштам, — является большая прямоугольная ограда из вертикально установленных плит, имеющая два противолежащих „коридора” и центральную наземную камеру. В пределах последней обнаружены два скопления кальцинированных костей. В разных частях сооружения найдено значительное количество обломков своеобразной, богато орнаментированной керамики, датировку которой, однако, сейчас ещё трудно установить» ( Мандельштам, 1978. С. 253). По мнению В.А. Семёнова, керамика из Малиновской ограды соответствует материалам 7 слоя стоянки Тоора-Даш и может быть отнесена ко второму этапу окуневской культуры в Туве (Семёнов, 1992. С. 44-49, 80; Табл. 48), т.е. относительно синхронна времени распространения андроновской культуры.
Аналогичные сооружения, но несколько более упрощённых форм, были открыты на могильниках Узунтал IV (юго-восточный Алтай) и Барлык II (юго-западная Тува) и, несомненно, относятся к одному типу памятников (Савинов, Рева, 1993). Серия подобных оградок на Алтае исследована А.С. Суразаковым на могильнике
(28/29)
Ирбисту I (Суразаков, 1988). Отметив трудности датировки этого памятника, автор отнёс его к эпохе финальной бронзы, «понимая этот период в широком плане, т.е. включая сюда и раннескифское время» (Суразаков, 1988. С. 35). Не уточняя их датировку, подобные памятники на Алтае Е.А. Окладникова выделила в тип «сложно-подпрямоугольных сооружений» ритуального назначения (Окладникова, 1986. Табл. I). Примечательно, что в принципе из таких же оградок состоит и упоминавшийся выше комплекс каменных конструкций из Моген-Бурена (Семёнов, 1997. Рис. 50). Это пока единственный памятник подобного рода, но он показывает, что какое-то время обе традиции (радиальной планировки и сооружения ритуальных выкладок с продольным делением площади) сосуществовали. Наконец, следует отметить, что близкие постройки из вертикально поставленных плит с «апсидой» и продольным делением площади известны также среди мегалитических сооружений Тибета (Рерих, 1930. С. 16. Рис. 15).
Наиболее близкие датированные аналогии оградам с «апсидами» известны на территории Центрального Казахстана, откуда, очевидно, и следует вести их происхождение. Это, например, такие памятники как Айшрак, ограда 4 и Былкылдак, ограда 8, названные «многомогильными сооружениями». Они представляют собой прямоугольные, размером 11×4 м и 14×4,5 м, ограды с «апсидами» с одной узкой (торцовой) стороны и в одном случае (Айшрак) — боковыми пристройками. Внутри оград по продольной оси находилось несколько каменных ящиков (в Айшрак — 8; в Былкылдак — 3) с захоронениями. Несмотря на ограбление, по сохранившимся вещественным материалам (значительная серия керамики, украшения, наконечники стрел) принадлежность их к кругу памятников андроновской культуры устанавливается совершенно определенно. Здесь же имеются и сооружения с цистами, окружёнными тремя рядами концентрических выкладок (Бугулы I, ограда 1), повторяющие схему древнеиранской ВАРы (Маргулан, Акишев, Кадырбаев, Оразбаев, 1966. С. 73-75, 94-97, 108-109; Рис. 13, 29, 37). По определению авторов раскопок, эти и некоторые другие подобные памятники относятся к позднему (атасускому) этапу андроновской культуры Центрального Казахстана (там же. С. 65-68). Сюда же, т.е. к андроновскому пласту, следует отнести аналогичной формы прямоугольные ограды с продольными выкладками (к сожалению, нераскопанные) в Фергане (Горбунова, 1995. Рис. 2).
(29/30)
О каких-то контактах создателей оград с «апсидами» с населением монгун-тайгинской культуры свидетельствуют памятники типа Узунтал IV и Ирбисту I на Алтае, где рядом с оградами находились безынвентарные захоронения в неглубоких (до 30 см) овальных ямах с положением погребённых в характерной «монгун-тайгинской позе» (Савинов, Рева, 1993. Рис. 2; Суразаков, 1988. Рис. 5, 6). На сохранение отдельных элементов данной традиции в последующих процессах культурогенеза указывают некоторые планиграфические комплексы с оленными камнями в Монголии, где встречаются такие же круглые пристройки-«апсиды», а в некоторых случаях сами расположенные на площади оленные камни как бы делят её на две продольные части (Волков, 1981. Табл. 29, 30, 93).
Другое свидетельство участия андроновцев в становлении духовной (и, вероятно, социальной) культуры племён раннескифского времени — вертикально установленные «знаки» в погребениях, которые уже рассматривались как один из возможных вариантов (или компонентов) в генезисе оленных камней (Савинов, 1994. С. 143-144). Впервые они были обнаружены В.В. Бобровым при раскопках захоронений андроновской и ирменской культур в Кемеровской области, в которых находились деревянные столбы и каменные стелы, установленные внутри могильных ям, в головах погребённых (Бобров, 1992; Бобров, Чикишева, Михайлов, 1993. Рис. 30). При этом в андроновских погребениях (11 случаев) столбы связаны с деревянными внутримогильными сооружениями, а каменные стелы — с каменными ящиками; в ирменских погребениях (12 случаев) найдены только каменные стелы. Как столбы, так и стелы были установлены таким образом, что верхний конец их возвышался над уровнем древней поверхности, и, следовательно, они служили связующим звеном между миром живых и мёртвых, т.е. исполняли ту же коммуникативную функцию, что и оленные камни. Показательно, что некоторые из них имеют намеренно скошенную верхнюю часть и по этому признаку также сопоставимы с оленными камнями.
В связи с этими находками В.В. Бобров привёл ряд аналогичных по значению деревянных и каменных вертикально установленных объектов из других погребений андроновской культуры в Минусинской котловине и дандыбай-бегазинской культуры в Казахстане, на которые раньше не обращалось внимания, и был первым, кто связал с этими памятниками, как и вновь открытыми в Кеме-
(30/31)
ровской области, начало генезиса оленных камней (Бобров, 1992). Наличие вертикально установленных объектов в погребениях ирменской культуры лесостепной части Западной Сибири также не случайно — известно, что в её сложении существенную роль сыграл андроновский компонент. Следует отметить, что недавно парные столбы были обнаружены и в каменноложском погребении кургана Уй на юге Хакасии, что Н.А. Боковенко рассматривает как подтверждение гипотезы «об андроноидности карасукских племён на Енисее» (Боковенко, Сорокин, 1995. С. 87). В этой связи представляет интерес предположение М.П. Грязнова о том, что первоначально оленные камни (круглые в сечении) делались из дерева, как андроновские столбы (Грязнов, 1984. С. 81). Показательно также, что один из наиболее ранних оленных камней общеевразийского типа (Гумарово), имевший в длину 2,6 м, был установлен в заполнении могильной ямы, непосредственно над головой погребённого, и только небольшая верхняя часть его, возвышавшаяся над уровнем древней поверхности, была покрыта изображениями (Исмагилов, 1988. Рис. 3). Не исключено, что также могли выглядеть и андроновские столбы, хотя, к сожалению, об этом можно только догадываться.
Вполне вероятно, что с андроновским влиянием связано и распространение радиального расположения наземных сооружений, усложнивших традиционную («крестообразную») планировку херексуров, о чём подробнее будет сказано в следующей главе.
* * * ^
К концу эпохи бронзы на севере Центральной Азии, в том числе и в Туве, существовало многочисленное хорошо вооружённое население с глубокими местными культурными традициями (памятники монгун-тайгинского, на позднем этапе — шанчигского, типа; херексуры, оленные камни). Важнейшим событием для этих областей явилось продвижение с запада носителей андроновской культуры. На севере андроновцы потеснили население окуневской культуры, которое, продвинувшись на юг и сохраняясь здесь более длительное время, чем в Минусинской котловине, приняло участие в дальнейшем культурогенезе центральноазиатских племён. На юге андроновцы далеко продвинулись в сторону Восточного Туркестана и западных провинций Китая. Горно-степные области севера Цен-
(31/32)
тральной Азии не были завоеваны андроновцами, причиной чего, скорее всего, было сопротивление местных племён, носителей традиции безынвентарных погребений, возможно, усиленное отступлением сюда населения окуневской культуры. Однако влияние андроновцев, в первую очередь, в сфере духовной и, возможно, социальной культуры достаточно ощутимо.
В это же время на востоке существовал совершенно иной мир древнекитайской цивилизации эпохи династий Инь и Западного Чжоу. Символически эти два «мира» можно представить в образах клевца, одного из ведущих предметов вооружения инь-чжоуской традиции; и чекана, наиболее характерного для военного дела кочевников. Судя по всему, форма чекана «если не возникла, то, во всяком случае, сформировалась на территории Центральной Азии, а затем, постепенно видоизменяясь, распространилась в западном направлении среди близких культур скифского типа. На востоке такое продвижение было остановлено появлением местной формы плоского черешкового клевца» (Комиссаров, 1988. С. 63). Однако если возможности социального развития Западного Чжоу, продолжающего древние традиции Инь, постепенно приходили в упадок, то в среде окружающих его степных племён, наоборот, должны были преобладать (как и во всех других аналогичных случаях в мировой истории) тенденции к консолидации, поднимающие уровень социального развития и требующие выхода за счёт завоевания соседних и дальних областей. Не исключено, что организующая роль в этом процессе принадлежала андроновцам, создателям древней цивилизации степной Евразии.
Именно такую чрезвычайно высокую степень социальной консолидации, в сочетании с наследованием самых различных культурных традиций, демонстрируют материалы кургана Аржан, свидетельствующие о появлении на севере Центральной Азии мощного союза кочевых племён, границы которого простирались далеко за пределы современной Тувы.
|