А.Д. Грач
Древние кочевники в центре Азии.
// М.: ГРВЛ. 1980. 256 с., вкладки.
Заключение.
Археологические и историко-этнографические исследования с неопровержимостью показывают, что Тува, как и Центральная Азия в целом, никогда не была обособленной от общеисторических процессов, протекавших на необъятных пространствах Евразии. Так, древние племена Тувы — носители алды-бельской и саглынской культур — находились в орбите динамичных исторических процессов, охвативших Великий пояс степей в скифское время, и внесли свой весомый вклад в сложение общности культур скифского типа, простиравшейся от Монголии и Тувы до Северного Причерноморья и Подунавья.
Именно в скифское время в Туве и на остальных территориях Центральной Азии сложился и созрел тот палеоэкономический комплекс — экстенсивное кочевое скотоводство, — который вплоть до этнографической современности составил господствующий хозяйственно-культурный тип этого региона.
Нельзя не отметить, что общностью законов социально-экономического развития, четко прослеживаемой на археологическом материале, отличалось не только скифское время, но и другие эпохи истории племён Великого пояса степей.
Несомненная взаимосвязанность и взаимообусловленность характеризуют исторические процессы, шедшие на этих территориях в гунно-сарматское время. Выход на историческую арену кочевников гунно-сарматского времени привёл к крушению скифо-сакско-юечжийского мира в целом: на востоке образовалась хуннская держава, на западе сарматы форсировали Дон и заперли скифов в пределах Крыма [Мачинский, 1971, с. 30-53]. В конечном счёте эти процессы привели к так называемому Великому переселению народов, достигшему пределов Западной Европы.
В древнетюркское время кочевники проложили новый степной мост от Центральной Азии до границ Византии, а Китай едва устоял перед их натиском. Сложение древнетюркских каганатов способствовало консолидации мелких этнических групп в более крупные объединения. Древнетюркское время также отличается чётким комплексом признаков, археологически выделяемых с полной определённостью на широких территориях [Грач, 1966е, с. 188-193].
Решение теоретических вопросов тесно связано с вопросами методики, в том числе методики полевой. Понятно, что, для того чтобы получить для исследования курганный комплекс, его надо сначала найти и выделить среди тысяч и тысяч объектов разной степени сохранности и разных исторических эпох. Еще Сенека сказал: «Если корабль не знает, в какой порт он держит путь — ни один ветер не будет ему попутным». Потому и раскопки памятников без строго определённой цели приводят лишь к случайной удаче и стабильных результатов никогда не дают. Только целевая археология позволяет получить ответы на поставленные вопросы, как общие, так и частные.
На рубеже 60-х годов мы приступили к осуществлению давнего стремления археологов-сибиреведов — к поискам наиболее информативных неграбленых курганов и разработке методики определения состояния памятников до раскопок. Многим тогда это показалось задачей, практически неосуществимой: было слишком хорошо известно, что курганы Великого пояса степей подверглись ещё в древности опустошительному «нашествию» разрушителей могил и охотников за курганными сокровищами. Тем не менее поисковая методика, весьма несложная в применении, была отработана, и «кучность попаданий» — открытие многочисленных неграбленых комплексов говорит само за себя.
Автор хотел бы надеяться, что изложенные на страницах этой книги методические принципы поиска и определения до раскопок не разграбленных в древности курганов будут
(92/93)
применены другими исследователями и что это позволит превзойти уже достигнутые результаты. Представляется перспективным и продолжение микробиологических экспериментов во внутрикамерной мерзлоте курганов скифского времени — думается, что расширение этих работ представит интерес для биологов, медиков и исследователей других специальностей.
Автор выражает и надежду на широкое применение отработанной и изложенной на страницах этой книги методики применения вертолётной авиации — мощного подспорья в полевых поисках и исследованиях, важного фактора, обусловившего быстрый прогресс в изучении памятников скифского времени в Туве.
Один из основных выводов общего порядка, к которому мы пришли в итоге многолетних исследований, сводится к тому, что в Туве на протяжении скифского времени имела распространение не одна археологическая культура, а две основные культуры — алды-бельская (VIII-VI вв. до н. э.) и саглынская (V-III вв. до н. э.).
Алды-бельцы появились на территории Тувы в результате победы над этническими объединениями, оставившими памятники монгун-тайгинского типа (вариант МТ-II-а). Об этом свидетельствует целая серия фактов перекрывания полами алды-бельских курганов монгун-тайгинских погребальных комплексов. Эти факты трактуются нами как символика победы и завоевания территорий.
В алды-бельский период в Туве сложился древнейший из ныне известных центров культуры скифского типа. Историко-археологические характеристики тувинского алды-беля дают возможность заключить, что это было зрелое, яркое и самобытное явление. Развитые формы материальной культуры, идеологии, искусства свидетельствуют о том, что алды-бельская культура имела прочную подоснову и прошла уверенный путь формирования. В то же время на чрезвычайно важный вопрос, от решения которого зависят многие кардинальные вопросы скифской проблемы в целом — каково происхождение этой подосновы? — пока нет ответа. Уже сейчас, однако, приходится констатировать, что корни алды-беля не могут быть найдены в карасукской культуре: формы карасукского инвентаря и искусства не имеют с формами раннескифского времени ничего общего. Вопрос о происхождении алды-бельской культуры — дело будущих углублённых изысканий.
Среди произведений искусства алды-бельцев, которые были обнаружены в курганных комплексах Тувы, имеется ряд художественных шедевров, созданных здесь же, в Центральной Азии. В связи с этим обращает на себя внимание то примечательное обстоятельство, что на западных территориях Великого пояса степей не выявлено массовых памятников искусства местного производства. Многие высокохудожественные, в основном ювелирные, изделия Европейской Скифии происходят из античных, по-видимому, северопричерноморских центров и созданы греческими мастерами. На востоке же, в пределах Тувы, уже комплексы раннескифского времени дают целый ряд несомненно местных высокохудожественных произведений скифского звериного стиля — аржанские бронзы, хемчик-бомские и чингинские образцы резьбы по рогу.
В качестве одного из возможных объяснений такой диспропорции между западными и восточными территориями порой говорится, что на западе местные произведения были сделаны из органических материалов и потому не сохранились. Однако отнюдь не все курганы Тувы, как и не все курганы соседнего Алтая, были скованы мерзлотой, сохранившей органику, — напротив, большинство памятников было найдено в безмерзлотных условиях. К тому же если говорить о роге как об одном из основных материалов для создания резных произведений, то сохранились же среди немногочисленных изделий западных территорий жаботинские пластины или пластина из Константиновска-на-Дону [Кияшко, Кореняко, 1976, с. 173-174, рис. 3]. Дело, значит, не в том, что в горах Алтая и Центральной Азии мёрзлые грунты, а в европейских степях этих грунтов нет. Следует искать более глубокие причины отмеченной диспропорции.
Сопоставление памятников алды-бельской и саглынской культур в Туве свидетельствует о резком перерыве генетического развития в середине I тысячелетия до н. э. и заставляет предположить смену этносов — вытеснение алды-бельцев саглынцами.
Исследование курганов саглынской культуры, среди которых было открыто много непотревоженных, позволило не только дать характеристику и историческую интерпретацию этой яркой группе комплексов, но и пересмотреть ряд распространённых взглядов на судьбы культур скифского типа в конце исторического периода, и в частности тезис о якобы имевшем место «умирании» скифо-сибирского искусства.
Верхней хронологической границей существования саглынской культуры и, следовательно, концом скифской эпохи в Центральной Азии следует считать время хуннской экспансии, ставшей особенно интенсивной при Модэ-шанъюя, принявшем бразды правления в 209 г. до н. э. Нельзя исключать, однако, тот факт, что первые сильные удары по союзам племён и отдельным племенам — носителям культур скифского типа были нанесены и несколько
(93/94)
раньше — при шаньюе Тумане. В связи с этим напомним сообщения Сыма Цяня об отправке молодого Модэ (тогда еще наследного принца) заложником к юечжам и последовавшее тотчас же нападение на них хунну во главе с Туманем [Бичурин, 1950, с. 46; ср.: Материалы по истории сюнну, 1968, с. 38]. Свидетельством прорыва хунну на территорию Тувы и их господства на этой территории являются хуннские курганы, обнаруженные и исследованные на могильнике Бай-Даг II в районе Шагонара. Движение собственно хунну привело к передвижениям других этнических объединений. К числу этих объединений принадлежат древние насельники Тувы, оставившие памятники улуг-хемской культуры, датируемые последними веками до нашей эры; впускные погребения улуг-хемцев в целом ряде случаев стратиграфически перекрывают погребения саглынской культуры.
Если в степях Причерноморья скифы, стоявшие уже на ступени государственности, были сметены нашествием сарматов, находившихся на стадии разложения первобытнообщинного строя (и эта разница в социальных уровнях, как указывали исследователи, не смогла предотвратить страшного поражения скифов), то в Центральной Азии всё обстояло по-иному. Здесь удар по племенам и союзам племён — носителей культур скифского типа был нанесён племенами, создавшими объединение государственного типа с шанъюем и сословной иерархией во главе. Кроме того, как уже указывалось, смена эта сопровождалась важнейшими технологическими явлениями поистине революционного характера: удар был нанесен объединением, вооруженным железом. Победа хунну была, таким образом, безраздельной победой железа над бронзой.
Глубокие общеисторические изменения и этнические перемены, наступившие с началом гунно-сарматского времени, не могли уничтожить, оставить бесследным тот вклад, который был внесён племенами скифского времени в общую культурную сокровищницу народов Центральной Азии и евразийского пояса степей в целом. Многое из того, что зародилось и развилось в скифское время, в виде глубоких традиций дошло практически до наших дней. Выше уже говорилось о традициях кочевого скотоводства, к этому следует добавить традиции сооружения зимних деревянных жилищ, нельзя не указать и на важные традиции в области идеологии, например на древний образ женского божества скифского времени, живущий затем в образе древнетюркской Умай и дошедший до позднейших времен.
Вырисовываются направления древних культурных связей алды-бельцев и саглынцев с очень отдалёнными от центра Азии районами древних цивилизаций. В алды-бельских погребениях обнаружены предметы, привезенные из Индии, — сердоликовые бусы, в том числе бусы с наведенным орнаментом, совершенно сходные с теми импортными бусами, которые были найдены в курганах скифского времени на Памире [Литвинский, 1972, с. 78-821. В царском кургане Аржан обнаружены фрагменты переднеазиатских тканей, значительно превосходящие древностью знаменитые пазырыкские [Грязнов, Маннай-оол, 1974а, с. 198; Пламеневская, 1975, с. 199-206].
В погребениях саглынской культуры также обнаружены предметы импорта из далеких стран. В числе этих предметов — раковины каури с берегов Индийского океана и пастовые глазчатые бусы античного происхождения.
Не следует, разумеется, думать, что вещи далекого импортного происхождения попали в руки алды-бельцев и саглынцев путём прямых контактов с теми территориями, откуда они происходят. Предметы эти попали в Центральную Азию путем порою весьма длительного поэтапного обмена, путем «эстафетной передачи» по выражению Б.Б. Пиотровского.
В то же время обращает на себя внимание полное отсутствие в алды-бельских и саглынских погребениях каких-либо предметов китайского импорта, который весьма обильно представлен в погребениях более поздних исторических эпох. Причины этого явления следует видеть не только в том, что носители алды-бельской и саглынской культур не граничили непосредственно с пределами чжоуского Китая. Главной причиной неконтактности были совершенно определённые внутри- и внешнеполитические тенденции развития древнего Китая той поры, проявившиеся в стремлении к отгораживанию Китая от сопредельных степных пространств.
Задолго до сооружения Великой китайской стены, приобретшей законченный вид при императоре Цинь Шихуанди, вдоль границ Китая, в том числе и северных, строились защитные валы. Такие валы сооружались уже в эпоху Чжаньго («Враждующие царства») — в V-III вв. до н. э., т. е. во времена китайской истории, синхронные существованию в Центральной Азии саглынской культуры. Известно, что на рубеже IV-III вв. до н. э. защитные валы сплошь ограждали границы северокитайских царств. С одной стороны, это говорит о том, что правители северокитайских царств уже задолго до выхода на историческую арену хунну были вынуждены считаться с центральноазиатскими кочевниками. С другой стороны, как справедливо отмечают китаеведы и историки Центральной
(94/95)
Азии, эти сооружения должны были стать преградой не только для вторжения кочевников, но и для слияния китайцев со степными «варварскими» племенами [Васильев, 1971, с. 205; ср.: Lattimore, 1962, с. 98-99, 117 и др.].
В искусственном и жёстком отграничении древнего Китая от своих степных соседей — племен скифского типа Центральной Азии, видимо, и следует искать одно из объяснений отсутствия китайского культурного импорта в алды-бельских и саглынских погребениях. Однако не только непроходимые валы отделили центральноазиатских степняков от Китая и устремили линии их культурно-исторических связей в юго-западном и западном направлении. Важные причины этого лежали в исконной принадлежности алды-бельцев и саглынцев к древнеиранской степной ойкумене. Именно поэтому мы и обнаружили столь могучие и явственные следы влияния древнеиранской идеологии, именно поэтому в центре Азиатского материка выявились столь отчётливо черты совпадений с элементами культуры общескифского типа, в том числе с элементами культуры европейских территорий.
Известно, что кочевые общества всегда так или иначе сочетались и контактировали — прямо или через посредство других кочевых обществ — с осёдлыми цивилизациями, которые оказывали огромное воздействие на необозримый мир кочевников. Однако степень этого воздействия на западе и на востоке пояса степей была различной, что и сказалось на социальном развитии кочевников этих регионов.
Могучим катализатором социального развития европейских племен скифского мира явился их прямой контакт с античной цивилизацией, а до того — с цивилизацией стран Древнего Востока. Связи с Боспорским царством, Херсонесом, Ольвией подтолкнули развитие процессов социально-экономической дифференциации в причерноморских степях, концентрации в руках царей и знати огромных масс скота, вещественных богатств (в том числе и предметов роскоши) и в конечном счёте — рождения государства. В культурном отношении контакты с античным миром также имели значительные последствия: античный импорт властно вторгся в быт скифских племён.
На востоке пояса степей — в Центральной Азии (в том числе в Туве), Южной Сибири и Казахстане кочевые общества развивались в несравненно более «чистом виде». Сюда тоже проникало, хотя и опосредствованно, влияние переднеазиатской цивилизации, сюда доходили вещи античного происхождения. Однако на социально-экономическое развитие этих районов решающее влияние оказывали внутренние факторы, а не внешние воздействия. Социальное развитие племён восточных территорий Великого пояса степей привело их к глубоким и далеко зашедшим процессам классообразования, однако к концу скифского времени они так и не достигли уровня государственности — это стало уделом кочевников более поздних исторических эпох.
Историческое осмысление археологических фактов позволило установить некоторые существенные моменты социального устройства древних кочевников Центральной Азии. Археологические данные, полученные при раскопках в Туве, будучи сопоставлены с данными, полученными при исследовании других регионов пояса степей, позволили существенно конкретизировать картину социальной стратификации общества древних кочевников. Выявилось не только деление общества на основные социальные категории, но и подразделения внутри категорий, в частности неоднородность высшей — «царской» категории памятников. В Туве, как и в других регионах, были выявлены памятники «среднего слоя» кочевой аристократии. Комплексное рассмотрение археологических и этнографических данных позволяет считать формой семьи древних кочевников Тувы большую неразделённую семью. Документально установленная многоактность погребений в саглынских семейных усыпальницах, особенности внутренней топографии камер и взаимное положение погребённых привели к выводу об относительно высоком положении женщин в семье и обществе в целом. Археологические данные в сочетании с антропологическими характеристиками позволили определить основные возрастные подразделения общества и предположить наличие обряда инициации. Система возрастных подразделений общества была частью регламентированного процесса воспроизводства совокупного индивида — воспроизводства социальной жизни. Археологические данные широко иллюстрируют развитие войны и военных отношений у древних кочевников — одним из ярких выражений этих процессов явилась стандартизация вооружения.
Какие формы этнических общностей отражали культуры и варианты культур скифского времени в степях Евразии? С какой категорией этнических общностей следует отождествлять алды-бельскую и саглынскую культуры Тувы, пазырыкскую алтайскую культуру, культуру тасмолинцев Казахстана?
В современной историко-этнографической литературе есть ряд попыток определения понятия «этническая общность». Так, С.А. Токарев формулирует это понятие следующим образом: «Этническая общность есть такая общность людей, которая основана на одном или нескольких из следующих видов социальных связей:
(95/96)
общности происхождзния, языка, территории, государственной принадлежности, экономических связей, культурного уклада, религии (если последняя сохраняется)» [Токарев, 1964, с. 44].
Это определение С.А. Токарева было подвергнуто критике В.И. Козловым, который предложил свою дефиницию этнической общности: «Этническая общность — социальный организм, сложившийся на определённой территории из групп людей при условии уже имевшейся или достигнутой ими по мере развития хозяйственных и социально-культурных связей общности языка, общих черт культуры и быта, ряда общих социальных ценностей и традиций, а также значительного смешения резко отличавшихся расовых компонентов. Основными признаками этнической общности являются этническое самосознание и самоназвание, язык, территория, особенности психического склада, культуры и быта, определённая форма социально-территориальной организации или стремление к созданию такой организации» [Козлов, 1967, с. 111].
Теория этноса наиболее обстоятельно была рассмотрена и разработана в труде Ю.В. Бромлея «Этнос и этнография» [Бромлей, 1973; см. также: Бромлей, 1970а; Бромлей, 1970б; Бром-лей, 1971]. По Ю.В. Бромлею, «этнос в узком смысле слова в самой общей форме может быть определён как исторически сложившаяся совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями культуры (в том числе языка) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других таких же образований» [Бромлей, 1973, с. 37]. Ю.В. Бромлей полагает также, что «компоненты этноса. . . могут быть сопряжены в конечном счете с любой сферой человеческой деятельности. Поэтому оказывается возможным „пересечение” этнографии с любой наукой, занимающейся изучением того или иного аспекта жизни людей» [Бромлей, 1973, с. 214].
Не входя здесь в подробное рассмотрение приведенных определений этнической общности, сформулированных современными советскими этнографами, обратим внимание на то, что наиболее характерными для первобытнообщинного строя, в том числе и для позднейших его периодов, формами общностей являются род, племя, союз племён. В отношении рода Ф. Энгельс справедливо указывал в своё время, что, «встречая у какого-нибудь народа род как основную общественную ячейку, мы должны будем искать у него и племенную организацию» [Маркс и Энгельс, т. 21, с. 97]. В то же время очевидно, что обособленное племя, как форма этнической и социальной организации, в эпоху разложения первобытнообщинного строя перестало удовлетворять потребностям социального уровня эпохи и потому родился новый тип общностей — союз племён. Представляется необходимым добавить к этому, что образование союзов племён стимулировалось регулярными войнами, которые стали непременным общественным явлением. Именно война продиктовала консолидацию родственных племён как настоятельную жизненную необходимость — консолидация племён стала фактором, от которого зависело физическое существование конкретных этнических общностей.
Сказанное полностью относится к племенам скифского времени в степях Евразии, в том числе к этническим образованиям скифского времени Тувы и сопредельных с нею территорий Центральной Азии и Сибири, а также к сакам Казахстана и Средней Азии. Исходя из этого, мы считаем возможным квалифицировать конкретные историко-археологические общности — алды-бельскую и саглынскую археологические культуры Тувы и Монголии, культуру плиточных могил Монголии и Забайкалья, пазырыкскую культуру Алтая, тасмолинскую культуру Казахстана, тагарскую культуру Среднего Енисея и более западных территорий — как группы памятников, оставленных людьми, составлявшими союзы родственных племён (см. вкладки III-VI).
Пережитки племенного членения и древних союзов племён сохранялись впоследствии, через два с лишним тысячелетия, у многих тюркоязычных народов Средней Азии, Казахстана, а также Сибири и Центральной Азии. Говоря о позднейших исторических периодах, Т.А. Жданко отмечала: «Родо-племенные структуры были громоздкими и многоступенчатыми. Племена группировались, составляя два крыла („канат”) у киргизов, два „арыса” у каракалпаков, три „жуза” у казахов; каждое из племён дробилось на множество родовых групп и более мелких подразделений» [Жданко, 1973, с. 6].
На страницах этой книги мы неоднократно указывали на то, что археологические памятники центральноазиатско-южносибирско-казахстанской зоны наряду с явными этническими и культурными различиями свидетельствуют о единых по содержанию исторических процессах. Общность этих процессов наглядно отразилась в материальной культуре, в общности экономики, в уровне социального развития и формах семейной структуры, в стиле и семантике произведений искусства. Эта общность и определила силу исторического вклада, составившего наследие племён скифского времени на территории степей Евразии и оказавшего могучее воздействие на историческое развитие последующих эпох.
|