главная страница / библиотека / оглавление книги / обновления библиотеки
Д.Г. СавиновДревнетюркские племена в зеркале археологии// Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. 2005 : Степные империи древней Евразии. СПб: 2005. 346 с.
IV. Культура енисейских кыргызов
«Кыргызское великодержавие».
Период «великодержавия» кыргызов был достаточно кратким (после 840 г. его хронологические рамки точно не определены), но его внутреннее содержание и последствия настолько глубоки, что имеют право на выделение в качестве самостоятельного исторического этапа. Пользуясь словами Ю.С. Худякова, «это был поистине “звёздный час” кыргызской истории, время поразительных успехов кыргызского оружия, распространения кыргызской культуры по обширным пространствам степной Азии» (Худяков, 1989, с. 35). Впервые народ северного происхождения, создавший высокую культуру в бассейне Среднего Енисея, стал играть решающую роль в делах своих южных соседей. После разгрома Орду-Балыка, вслед за отступающими уйгурами, кыргызы заняли ряд районов Центральной Азии — Монголию, Джунгарию, Восточный Туркестан. В 841-842 гг. ими были захвачены крупные города Восточного Туркестана -Бешбалык и Куча; в 843 г. — Аньси и Бэйтин. В 847-848 гг. экспансия кыргызов была направлена в сторону Забайкалья, против племен шивэй, у которых укрылись остатки разгромленных уйгуров. В результате уже к середине IX в. границы государства енисейских кыргызов резко расширились, что и нашло отражение в письменных источниках, относящихся к этому времени. «Хягас было сильное государство; по пространству равнялось тукюэсским владениям (очевидно, имеются в виду границы Второго Тюркского каганата. —Д.С.). На восток простиралось до Гулигани (страна курыкан в Прибайкалье. —Д.С.), на юге до Тибета (в данном случае — Восточный Турекестан. — Д.С.), на юго-запад до Гэлолу (страна карлуков, в VIII в. переселившихся в Семиречье. — Д.С.)» (Бичурин, 1950, с. 354). Таким образом, очерчивается огромная территория — от Прибайкалья на востоке до отрогов Тянь-Шаня на западе. Родина енисейских кыргызов — Минусинская котловина — становится самой северной окраиной этого обширного государства.
Период «великодержавия» кыргызов характеризуется еще большей активизацией отношений с Китаем. В 843 г. к китайскому двору прибыл посланник с письмом от кыргызского кагана. С ним был отправлен ответ «Письмо к кыргызскому вану». В течение последующих лет подобный обмен посланиями становится регулярным. По указанию императора, китайский министр Ли Дэ-юй дал «точный приказ расспросить сяцзясов (кыргызов) об (их) владениях и обычаях и составить описание... В связи с приездом ко двору иноземцев приказал с каждого написать их одежду, облик и сделать картину приношения дани...» (Супруненко, 1963, с. 79). К сожалению, эта картина, представляющая собой бесценный источник по культуре енисейских кыргызов, не сохранилась, но уже сам факт, что она была написана, представляет огромный интерес. Именно к этому времени относится «рекордное» количество китайских монет чеканки 841-846 гг., найденных на Енисее, — 237 экз. (Киселёв, 1947, с. 95). То же самое касается и китайских зеркал: «В результате мощного притока зеркал в Минусинскую котловину этот район становится крупнейшим центром находок танских зеркал за пределами империи Тан» (Лубо-Лесниченко, 1975, с. 22). Около с. Райково в Хакасии найдены мраморные таблички с китайскими надписями, датированные 866 г. и возможно преподнесенные в качестве прощального дара на смерть умершего кыргызского кагана (Бутанаев, Худяков, 2000, с. 89-90). Однако после окончательного разгрома уйгуров и «распыления» кыргызских войск на просторах Центральной Азии эти отношения явно ослабевают. В течение периода 860-873 гг. кыргызские послы ещё три раза приезжали к китайскому двору, но обстоятельства этих посольств неизвестны. «Впоследствии были ли посольства и были ли даны жалованные грамоты, историки не вели записок» (Бичурин, 1950, с. 357).
Последнее замечание может быть поставлено эпиграфом ко всей дальнейшей истории кыргызов — сведения о них крайне немногочисленны и разрозненны, что составляет основную трудность изучения завершающего этапа кыргызского «великодержавия». В 916 г. власть в Северном Китае захватила могущественная династия Восточное Ляо (государство киданей), включившая в состав своих владений все северные районы Центральной Азии, вплоть до Алтайских гор. Известно, что в 924 г. кидани совершили поход в Монголию, на Орхон, где уже не встретили кыргызов, и император Амгабань предложил уйгурам вернуться на свои прежние земли. В хрониках династии Восточное Ляо (Ляоши) ни разу не упоминается о столкновениях между киданями и кыргызами; однако вполне вероятно, что на каком-то этапе кыргызы были завоеваны киданями и находились в зависимости от них: ко двору императоров Ляо «хягасы постоянно присылали посланников и дань» (Кюнер, 1951, с. 12). В Ляоши сохранились данные о двух посольствах кыргызов к киданям (952 и 977 гг.), а под 931 г. указано, что «юго-западная граница (государства киданей) руководила приходом стремившихся к просвещению людей государства Хягясы» (Кызласов Л., 1969, с. 96).
Важные сведения по истории кыргызов эпохи «великодержавия» содержатся в сочинениях мусульманских авторов. Так, в анонимном труде «Худуд ал-алам», написанном в конце X в. (982 или 983 г.) сообщается, что кыргызский каган живет в городе Кемиджкет (Бартольд, 1963, с. 494), т.е. городе на Енисее. Поскольку явно речь идет не о Минусинской котловине, то следует предполагать, что ставка кыргызского кагана в это время находилась в верховьях Енисея, на территории Центральной Тувы (Кызласов Л., 1969, с. 96). У Гардизи, автора середины XI в., многие сведения которого относятся к предшествующему времени, дается красочное описание пути в ставку кыргызского кагана, существовавшую, очевидно, в конце X в. «От Когмена (Западные Саяны. — Д.С.), — сообщает Гардизи, — до киргизского стана семь дней пути; дорога идет по степи и лугам, мимо приятных источников и сплетённых между собой деревьев. Здесь военный лагерь киргизского хакана и лучшее место в стране» (Бартольд, 1973, с. 47). По общему мнению исследователей, это место находилось на севере Минусинских степей, на р. Белый Июс, где и позже стоял «каменный городок» кыргызских князей. Таким образом, письменные источники фиксируют в последней четверти X в. последовательное перемещение ставки кыргызского кагана с юга на север — из города Кемиджкет в Центральной Туве в верховья Чулыма на севере Минусинской котловины. Очевидно, это и следует считать концом периода кыргызского «великодержавия».
Археологические памятники эпохи кыргызского «великодержавия» изучены в достаточно большом количестве, но неравномерно по всей территории их распространения. При этом 840 г. является наиболее твёрдо установленной датой, фиксирующей появление погребений по обряду трупосожжения за пределами Минусинской котловины. Однако определяющим в данном случае следует считать не просто факт трупосожжения (подобный обряд встречается в других культурах и раньше), а сочетание сожжения покойника «на стороне» с характерными деталями и формами предметов сопроводительного инвентаря, сложившимися в предшествующее время в культуре кыргызов Минусинской котловины.
Кратковременность пребывания кыргызов в Монголии, Восточном Туркестане и других районах кыргызской экспансии во второй половине IX в., носившей характер завоевания, а не миграции этноса, не позволяет предполагать наличия здесь такого количества памятников, соотносимых с кыргызами, как, например, в Туве или в Минусинской котловине. Впрочем, это может объясняться и слабой степенью изученности данных территорий в археологическом отношении. Погребений енисейских кыргызов в Восточном Туркестане пока не обнаружено; однако ярким подтверждением вторжения сюда кыргызов является «легендарная сцена» из Кум-Тура с изображением нападения кыргызских воинов в пластинчатых панцирях на «горожанина в его собственном доме», скорее всего уйгура (Худяков, 1979). В Монголии с кыргызами могут быть связаны отдельные невыразительные погребения по обряду трупосожжения, открытые Г.И. Боровкой (Боровка, 1927, табл. III). Факт пребывания кыргызской администрации на территории Монголии зафиксирован известной Суджинской надписью, в которой сказано: «Я пришелец на земле (уйгурской). Я сын киргизский. Я — бойла, высокий судия» (Малов, 1951, с. 77).
Основное количество погребений енисейских кыргызов, как отдельных курганов, так и образующих целые могильники, обнаружены и исследованы в основном за пределами тех областей Центральной Азии, о захвате которых в 40-х гг. IX в. говорится в письменных источниках. По этим материалам выделяются тувинский, минусинский, алтайский (с разделением на горноалтайский и западноалтайский), восточноказахстанский локальные варианты культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Вместе с тем, аналогичные памятники встречаются в более северных и восточных районах, казалось бы далеких от исторических событий кыргызского «великодержавия» (красноярско-канский и прибайкальский локальные варианты). Крайние западные точки распространения элементов культуры енисейских кыргызов зафиксированы на Тянь-Шане; крайние восточные — в Забайкалье. Всё это свидетельствует о том, что кыргызская экспансия в Восточный Туркестан и в Монголию явилась только частью широкого культурно-демографического процесса, охватившего, по сути дела, всю раннесредневековую ойкумену севера Центральной Азии, Южной Сибири и сопредельных территорий. В каждом из этих локальных вариантов процессы распространения кыргызской культуры и адаптации её к местным традициям происходили по-разному, о чем можно судить на основании археологических источников.
Минусинский вариант. В месте исхода енисейских кыргызов — Минусинской котловине — в IX-X вв. продолжает развиваться прежняя культура чаа-тас. Мнение о длительном, вплоть до конца I тыс. н.э., существовании чаа-тасов, было высказано Л.Р. Кызласовым на примере Сырского чаа-таса (Кызласов Л., 1955, с. 256), относящегося к более раннему времени. Однако, совершенно очевидно, что развитие культуры енисейских кыргызов в Минусинской котловине не было остановлено после выхода их на арену Центральной Азии. Памятники IX-X вв. определяются здесь путём сравнения с материалами из кыргызских погребений за пределами Среднего Енисея, то есть после 840 г. К этому времени в Минусинской котловине могут быть отнесены большие курганы Уйбатского чаа-таса, завершающие традицию сооружения минусинских чаа-тасов (Евтюхова, 1938, с. 118-120); курганы около Минусинска (Николаев, 1972); могила «Над поляной» (Гаврилова, 1968, 1974); часть вещей Тюхтятского клада (Евтюхова, 1948, с. 67-72; Киселёв, 1951, табл. XI-XIII).
С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова считали Тюхтятский клад одновременным и датировали его IX-X вв. А.А. Гаврилова рассматривала его как разновременное собрание и отмечала, что «этот клад нуждается в специальном изучении для уточнения датировки входящих в него вещей» (Гаврилова, 1965, с. 64). Л.Г. Нечаева (по аналогии с тувинским могильником Тора-Тал-Арты) поставила вопрос — не следует ли рассматривать его как «погребение с трупосожжением нескольких человек?» (Нечаева, 1966, с. 120). Правильнее всего к оценке этого памятника подошла А.А. Гаврилова, так как в состав клада входят не только разностильные бляшки по крайней мере от 20 поясных наборов и сбруйных украшений, но и вещи разновременные в пределах IX-XII вв. В связи с этим вряд ли целесообразно объединять памятники енисейских кыргызов IX-X вв. по всей территории их распространения под общим названием тюхтятской культуры, тем более, что сейчас, по мотивам орнаментации металлических изделий, датировка клада устанавливается достаточно точно в пределах второй половины X — первой половины XI в. (Длужневская, 2002).
Из курганов, раскопанных около Минусинска, происходят палаш с напускным перекрестьем, витые удила с 8-образным окончанием звеньев, петельчатое стремя с прорезной подножкой, наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и круглыми отверстиями в лопастях, костяные изогнутые ножи, типологически близкие железным кинжалам «уйбатского типа» (Николаев, 1972, рис. 5-7). В разграбленном кыргызском могильнике «Над поляной» в числе других вещей найдены бронзовая чаша с циркульным орнаментом и позолоченная чарка среднеазиатского или турфанского происхождения с гравированными изображениями различных животных и уйгурской надписью. А.А. Гаврилова датирует эту находку концом IX — началом X в. (Гаврилова, 1968, с. 28); Б.И. Маршак — IX-X вв. (Маршак, 1971, с. 17).
Драгоценные изделия — чашу и чарку-кубок — из разрушенного погребения «Над поляной», скорее всего, следует рассматривать как трофеи енисейских кыргызов после одного из восточнотуркестанских походов. Об этом красноречиво говорит надпись на чарке, сделанная древнеуйгурским письмом: «Держа сверкающую чашу, я сполна (или я — Толыг) обрел счастье» (Гаврилова, 1974, с. 178).
Особо следует остановиться на датировке больших курганов Уйбатского чаатаса, которые обычно рассматривались в одном ряду с другими минусинскими чаа-тасами: по Л.А. Евтюховой — II тип погребений, VII-VIII вв. (Евтюхова, 1948, с. 18-30); по Л.Р. Кызласову — копёнский этап культуры чаа-тас, VIII — первая половина IX вв. (Кызласов Л., 1981, с. 49-50). Вещи из Уйбатского чаатаса: стремя с прорезной подножкой, плоские наконечники стрел, псалии с фигурными скобами и головками горных баранов, витые удила, стремя с очень высокой вычурной пластиной и инкрустацией, украшенное мотивами ляоского орнамента, датируются IX-X вв. Серебряный сосудик из Уйбатского чаатаса с вертикальной кольчатой ручкой (Кызласов Л., 1981 , рис. 28, 15) аналогичен курайским, а деревянные фигурки баранов, обложенные золотым листком (Евтюхова, 1948, рис. 28), продолжают традицию погребальной скульптуры животных, представленную в Капчалы I (Левашова, 1952, рис. 1, 3, 4). Не исключено, что могильник Капчалы I (VIII-IX вв.) и Уйбатский чаа-тас (IX-X вв.), в которых найдены деревянные фигурки баранов и эсовидные псалии с зооморфными навершиями, оставлены одной группой кыргызского населения; а Копёнский чаа-тас (VIII-IX вв.), где нет этих предметов — другой.
Приведенные материалы из Минусинской котловины характеризуют поздний этап культуры енисейских кыргызов, синхронный периоду «кыргызского великодержавия», который по наиболее яркому памятнику типа чаа-тас может быть назван уйбатским этапом, тождественным понятию минусинский вариант культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Количество памятников этого времени в Минусинской котловине, по сравнению с копёнским этапом, незначительно, что, видимо, объясняется переселением значительных масс кыргызского населения на территории южных районов Саяно-Алтая и Центральной Азии.
Тувинский вариант. Наибольшее количество кыргызских погребений по обряду трупосожжения исследовано в Туве. По данным Г. В. Длужневской, здесь «насчитывается около 290 погребальных и поминальных сооружений, ритуальных выкладок и «меморативных» курганов, относящихся к этому времени» (Длужневская, 1982, с. 126), что значительно превышает количество их как в метрополии енисейских кыргызов — Минусинской котловине, так и во всех остальных районах расселения кыргызов в период «кыргызского великодержавия». По своим конструктивным особенностям кыргызские погребения в Туве подразделяется на несколько вариантов: 1) подкурганные захоронения в неглубоких могильных ямах или на горизонте с «тайниками»; 2) юртообразные сооружения из горизонтально положенных плиток с остатками захоронений в неглубоких ямах; 3) «пустые» курганы, возможно кенотафы, не содержащие остатков захоронений (Кызласов Л., 1969, с. 97-98; 1981, с. 55; Нечаева, 1966, с. 137-142; Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-89). Иногда встречаются коллективные (до 3 человек) трупосожжения с соответствующим комплектом предметов сопроводительного инвентаря (Нечаева, 1966, с. 108-120; Маннай-оол, 1968, с. 324-328). В некоторых случаях погребения обставлены вертикально вкопанными плитками, а сами курганы — обломками горных пород, что можно рассматривать как сохранение конструктивных особенностей минусинских чаа-тасов. С этой же традицией связаны обычай сооружения стенок из горизонтально положенных плиток и устройство «тайников» с наиболее ценными вещами. Однако точных повторений минусинских чаа-тасов в Туве пока не известно. Объясняться это может по-разному: нарушением этнической традиции, вызванным сменой политической ситуации в Центральной Азии; специфическим характером тувинских захоронений, представляющих, главным образом, погребения воинов; отсутствием подходящего строительного материала; этнокультурными процессами, происходившими в инокультурном окружении в среде самих енисейских кыргызов на местах их нового расселения.
Из всего многообразия памятников енисейских кыргызов в Туве в настоящее время опубликованы материалы нескольких могильников, из которых наиболее представительными являются Шанчиг (Кызласов Л., 1969, с. 97-108, рис. 28--40; Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Хемчик-Бом II (Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-91), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968, с. 324-328), Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Грач А., 1980). В этом ряду, очевидно, более ранними являются погребения с «юртообразными» намогильными сооружениями из горизонтально положенных плиток, типологически стоящие ближе к минусинским чаа-тасам. В одном из них (могильник Хемчик-Бом II в Саянском каньоне Енисея) были найдены ажурные бляхи-оправы с фигурками стоящих друг против друга петушков, композиционно повторяющие изображения фениксов на копёнском блюде (Длужневская, Овчинникова, 1980, рис. 2, 6). Возможно, к концу IX в. относятся своеобразные по составу предметов сопроводительного инвентаря погребения с трупосожжениями на могильниках Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Южная Тува). По мнению А.Д. Грача, они «отражают одну из максимальных фаз экспансии кыргызов за Саяны» (Грач А., 1980а, с. 118). Более поздними (X в.) являются подкурганные погребения типа Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968), кыргызские «дружинные» погребения в смежных кольцевых оградках на могильнике Аймырлыг-2 (Овчинникова, Длужневская, 2000), в которых найдены остатки трупосожжений нескольких человек, точно так же как и в наиболее крупном могильнике начала XI в. Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (Грач, Савинов, Длужневская, 1998).
Предметный комплекс из погребений енисейских кыргызов в Туве, наряду с вещами общераспространенных типов, характеризуют стремена с петельчатой приплюснутой дужкой и прорезной подножкой; витые удила с 8-образным окончанием звеньев с кольцами, расположенными в различных плоскостях; трёхпёрые наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и серповидными прорезями в лопастях; различные типы бронебойных наконечников стрел; круглые и Т-образные распределители ремней; гладкие лировидные подвески с сердцевидной прорезью и др. Особо следует отметить сложный растительный орнамент («цветочный», «пламевидный», в виде растительных побегов и т.д.), сплошь покрывающий поверхность поясных и сбруйных наборов из погребений тувинского варианта культуры енисейских кыргызов. Подобный комплекс предметов, который может быть назван кыргызским, наряду с обрядом трупосожжения, является опорным при определении памятников енисейских кыргызов и в других районах их расселения в IX-X вв.
Обилие и разнообразие археологических памятников, среди которых ведущее место занимают погребения хорошо вооруженных воинов; наличие стел с руническими (енисейскими) надписями; многочисленные тамги, по которым Г.В. Длужневской удалось проследить пути передвижений кыргызов на территории Тувы (Грач, Савинов, Длужневская, 1998, табл. XXVII); существование города Кемиджкет, где находилась ставка кыргызского кагана, — все это вместе взятое позволяет утверждать, что именно Тува, после кратковременной экспансии кыргызов в Монголию и Восточный Туркестан, становится основной территорией расселения кыргызов и центром кыргызской государственности, по крайней мере, вплоть до начала XI в.
Алтайский вариант. На Горном Алтае памятников енисейских кыргызов известно значительно меньше. Впервые они были открыты М.П. Грязновым на могильнике Яконур, где были раскопаны два кургана с обрядом трупосожжения и характерным для IX-X вв. комплексом предметов сопроводительного инвентаря — палаши, удила с 8-образным окончанием звеньев и эсовидными псалиями с сапожком, пирамидальные наконечники стрел и др. В одном из них, как и в тувинских «дружинных» погребениях, находилось захоронение нескольких человек (Грязнов, 1940). Позже такие же погребения были открыты на могильниках Узунтал VIII в Юго-Восточном Алтае (Савинов, 1979); Кара-Коба I (Могильников, 1989) и Коргон I (Дашковский, 2001) в Центральном Алтае; и в других местах. В отличие от Тувы, погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае не образуют крупных могильников, расположены дисперсно и, по-видимому, относятся к разному времени в общих хронологических пределах середины IX — начала XI в., что свидетельствует о последовательном освоении кыргызами горно-алтайских котловин. При этом, как отмечает В.А. Могильников, «примечательно, что кыргызские погребения на Алтае находятся на одних некрополях с курганами местного населения, что указывает скорее всего на смешение осевших на Алтае пришельцев-завоевателей с местным населением» (Могильников, 1989, с. 139). Факт сосуществования (или смешения) кыргызов на Алтае с местными телескими племенами подтверждается руническими надписями из Мендур-Соккона, в одной из которых сказано: «Он тюрк...», а в другой — «Мой старший брат... герой и знаменитый киргиз» (Баскаков, 1966, с. 80-81). Следует отметить, что в конструкции некоторых алтайских курганов сохраняются традиции минусинских чаа-тасов (Кубарев Г., 1995). Однако как долго продолжалось это сосуществование — сказать трудно. Поздних кыргызских погребений XI-XII вв. на Горном Алтае неизвестно: встречаются только отдельные, как правило найденные случайно, вещи этого времени.
Аналогичная ситуация складывается на Западном Алтае, только в данном случае, очевидно, можно говорить о смешении не с местными телескими, а кимакскими племенами. Погребения с трупосожжениями здесь открыты на могильниках Карболиха VIII, ряде курганов группы могильников Гилево и др. По этим материалам В.А. Могильниковым был выделен комплекс предметов из памятников енисейских кыргызов, распределяющихся на два этапа: рубеж VIII — середина IX в.; середина IX — первая половина X в. (Могильников, 2002, рис. 216). На наш взгляд, это достаточно однородный комплекс, и первая дата представляется несколько заниженной. В числе других предметов сопро- водительного инвентаря здесь найдены такие характерные вещи, как витые удила с эсовидными псалиями, стремена с отверстиями в подножках, пряжки с язычком на вертлюге, трёхгранные наконечники стрел и др. Интересная ситуация зафиксирована при раскопках могильника Новофирсово, где в одном из «длинных» курганов находились три погребения: по обряду трупосожжения (женское?) с кыргызским инвентарём, трупоположение с восточной ориентировкой (мужское) и детское с сосудом типа «кыргызской вазы», на основании которых можно говорить «не только о проникновении енисейских кыргызов на Юго-Западный Алтай в IX-X вв., но и об этническом смешении местного и кыргызского населения» (Алёхин, 1985, с. 190).
Восточноказахстанский вариант. Очень близкие кыргызским как по обряду погребения (подкурганные трупосожжения на уровне древней поверхности), так и по предметам сопроводительного инвентаря (стремена с прорезной подножкой, палаш, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, орнаментированные детали поясных наборов, бронебойные наконечники стрел, тройники с вырезными лопастями, витые 8-образные удила и т.д.) захоронения открыты в составе Зевакинского могильника на Иртыше (Арсланова, 1972). По всем признакам, отмечает Ф.X. Арсланова, «рассмотренные курганы наиболее близки к погребениям в Туве, относящимся к древним хакасам (кыргызам. — Д.С.). Такая близость свидетельствует, по-видимому, о культурном и этническом взаимовлиянии племён, оставивших памятники в Туве и верхнем Прииртышье» (Арсланова, 1972, с. 75). Вместе с тем следует отметить, что зевакинские погребения отличаются и некоторым своеобразием: в них найдены кости лошадей, скорее всего относящиеся к сопроводительным конским захоронениям; керамика, отличная от кыргызской; характер орнаментации поясных наборов (например, широкое использование мотива «жемчужин») ближе к известному в предшествующее время в Средней Азии, чем в Южной Сибири. Все это свидетельствует о том, что оставившее их население — это кыргызы, но уже «вступившие в непосредственный контакт с аборигенами Прииртышья» (Арсланова, 1972, с. 75), причем процессы аккультурации, отражённые в зевакинских материалах, должны были занять определённый промежуток времени. Поэтому датировка восточноказахстанских погребений с трупосожжениями не ранее X в. представляется наиболее оправданной. Высказано предположение о близости некоторых восточноказахстанских наземных сооружений и минусинских чаа-тасов (Азбелев, 1994). На самом деле, это не памятники «типа чаатасов», а только воспоминание о них, свидетельствующее о постепенном угасании устойчивой погребальной традиции по мере продвижения кыргызов с востока на запад.
Красноярско-канский вариант. В это же время отдельные погребения енисейских кыргызов появляются севернее Минусинской котловины. В первую очередь к ним относится известный Ладейский комплекс около Красноярска, откуда происходят витые удила, стремя с прорезной подножкой, зажимы для кистей, сбруйные наборы характерного кыргызского облика (Карцов, 1929, с. 51, рис. 26-59). К этому же времени относятся некоторые городища, возможно, служившие укреплениями на северных границах государства енисейских кыргызов. Интересное захоронение по обряду трупосожжения с кыргызским ин- вентарем (витые удила, палаш с напускным перекрестием, стремя с петельчатой приплюснутой дужкой, отдельные сбруйные украшения) было открыто в Большемуртинском районе Красноярского края (Николаев, 1982). Р.В. Николаев предполагает, что «погребение принадлежало воину-кыргызу, участвовавшему в ...набеге на таёжные племена Сибири» (Николаев, 1982, с. 134). На севере отдельные погребения по обряду трупосожжения с кыргызским инвентарём известны вплоть до среднего течения Ангары (Макаров, Дроздов, Идатчиков, 1979, с. 244). Найденные в погребениях красноярско-канского варианта предметы ближе всего к минусинскому варианту культуры енисейских кыргызов IX-X вв.
Прибайкальский вариант. В восточных районах расселения енисейских кыргызов, зафиксированного письменными источниками, памятников, которые могут быть с ними связаны, известно значительно меньше. Так, в 1902 г. Ю.Д. Талько-Грынцевичем были опубликованы материалы Хойцегорского могильника, в одном из погребений которого в углу ямы в обрывках шёлковой ткани («тайник»?) находился поясной набор, включающий лировидные подвески с сердцевидной прорезью и антропоморфными изображениями, пряжки и другие украшения с растительным орнаментом кыргызского облика (Талько-Грынцевич, 1902, рис. 60-61). Позднее эти материалы были включены Л.Р. Кызласовым в состав выделяемой им хойцегорской культуры IX-X вв. в Западном Забайкалье, имеющей много общих черт с уйгурской и кыргызской культурами (Кызласов Л., 1981а, с. 59-61). Типично кыргызское погребение было открыто в 1980 г. в Восточном Забайкалье около г. Читы. В нём найдены набор бронзовых блях с растительным орнаментом, в том числе две бляшки с «перехватом», характерные для IX-X вв.; стремена с приплюснутый петельчатой дужкой и прорезной подножкой; удила с 8-образным окончанием звеньев; обоймы с орнаментированным щитком, бусы, серьги и др. (Ковычев, 1985). По характеру набора предметов сопроводительного инвентаря это погребение — женское и принадлежит, как считает автор, «одной из тех кыргызских женщин, которые могли быть уведены уйгурами из родных мест в период их военной экспансии против народов Южной Сибири» (Ковычев, 1985, с. 58). Близко по составу сопроводительного инвентаря погребение с трупосожжением, недавно открытое в Западном Прибайкалье, около г. Иркутска (Харинский, 2003). Вещи из прибайкальских погребений с трупосожжениями IX-X вв. ближе всего к тувинскому варианту культуры енисейских кыргызов.
Приведённые данные полностью подтверждают высказанное нами еще в 1973 г. положение о том, что ареал распространения кыргызских памятников IX-X вв. охватывал огромную территорию — от таежных районов Восточной Сибири на востоке до гор Тянь-Шаня на западе; от степной Монголии на юге до района современного Красноярска на севере (Савинов, 1973). Вместе с тем, археологические материалы фиксируют более сложную картину этнокультурных процессов, происходивших в IX-X вв., чем это представлено в письменных источниках. Распространение кыргызов происходило не только в южном и юго-западном, но и восточном и северном направлениях. Вслед за военными походами часть кыргызского этноса расселялась на завоеванных землях и ассимилировалась в местной среде. Это привело к образованию ряда кыргыз- ских субэтносов, обладавших как общими чертами с культурой кыргызов Енисея, так и отличавшихся от неё и друг от друга специфическими деталями за счет адаптации к культурным особенностям местного населения. Представляющие эти субэтносы локальные варианты культуры енисейских кыргызов продолжали существовать и после завершения кыргызской экспансии, являясь основным источником распространения кыргызского влияния на соседние племена.
* * *
С завершающим этапом периода «кыргызского великодержавия» связаны два важных и окончательно не решенных вопроса: 1) о возможности переселения енисейских кыргызов (или части их) на Тянь-Шань; 2) о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии и причине возвращения их на Средний Енисей. Вопросы эти взаимосвязаны; от их решения во многом зависит отношение исследователей к дальнейшей судьбе енисейских кыргызов на территории Средней Азии и Южной Сибири.
Вопрос о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Первая дискуссия по этому поводу развернулась ещё в конце XIX в. между В.В. Радловым, сторонником переселения енисейских кыргызов, и Н.А. Аристовым, сторонником независимого происхождения тяньшаньских киргизов (Аристов, 1897; Радлов, 1893). В.В. Бартольд, автор первой монографии о кыргызах, не придавал большого значения их переселению в период «киргизского великодержавия» с Енисея на Тянь-Шань и считал, что «главная масса киргизов переселилась в Семиречье позже. Если бы киргизы жили в Семиречье уже в эпоху Караханидов, то они, несомненно, приняли бы ислам в X или XI в., между тем они еще в XVI в. считались язычниками» (Бартольд, 1963, с. 39). В наиболее законченном виде идея о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань получила воплощение в работах А.Н. Бернштама (Бернштам, 1958, 1959) и позднее — О. Караева (Караев, 1966). В работах С.М. Абрамзона и К.И. Петрова впервые была высказана мысль о том, что этноним «кыргыз» принесли на Тянь-Шань не собственно кыргызы Среднего Енисея, а племена, в IX-X вв. входившие в состав государства енисейских кыргызов. С.М. Абрамзон считал, что это были «тюркоязычные племена, проживавшие раньше в пределах Восточного Притяньшанья, отчасти Прииртышья и Алтая» (Абрамзон, 1971, с. 22). К.И. Петров отводит значительную роль в этом процессе области Енисейско-Иртышского междуречья, которую он понимает достаточно широко — от оз. Киргиз-Hyp до Красноярска и от верховий Енисея до верховий Иртыша. Здесь до конца XII в., по его мнению, смешивались кыргызские, кимакские и прибайкальские этнические компоненты, и уже образовавшийся субстрат в XIII в. переселился на Тянь-Шань (Петров, 1960; 1961). Точку зрения К.И. Петрова поддержал Е.И. Кычанов (Кычанов, 1963). В «Истории Киргизской ССР» выделяется область «Киргиз», занимавшая территории Горного Алтая и Обь-Иртышского междуречья, где в результате ассимилятивных процессов между потомками енисейских кыргызов и кимако-кыпчакских племен образовался этнический субстрат, который во второй половине XV в. пересе- лился на Тянь-Шань (Караев, Мокеев, Мокрынин, 1984, с. 423-430). Ни одна из высказанных точек зрения не является окончательной, и истории изучения вопроса о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань уже посвящена специальная литература. Лучше всего об этом написал С.М. Абрамзон: «Если уже давно стала очевидной невозможность отождествления енисейских и тянь-шаньских кыргызов, то столь же очевидна необоснованность полного отрицания некоторых этногенетических связей между ними» (Абрамзон, 1971, с. 18).
Решающее значение в решении вопроса о возможности переселения енисейских кыргызов на Тянь-Шань принадлежит памятникам археологии. В свое время одним из аргументов гипотезы А.Н. Бернштама послужило сходство ажурных блях из Кочкорского клада на Тянь-Шане с накладной орнаментацией копёнских сосудов (Бернштам, 1952, с. 89-94). Отдаленная и довольно формальная аналогия вызвала естественные возражения. «Орнамент кочкорских блях, — писал Я.А. Шер, — как и орнамент посуды, обнаруженной в Копёнах, относится к широкому кругу орнаментальных мотивов, присущих многим азиатским народам от Ирана до Китая» (Шер, 1963, с. 165). «Если бы было передвижение кыргызов с Енисея на Тянь-Шань, — отмечал Л.Р. Кызласов, — то оно фиксировалось бы прежде всего погребениями по обряду трупосожжения... Таких погребений на Тянь-Шане нет» (Кызласов Л., 1959, с. 108). Их место, по мнению Я.А. Шера, занимают здесь погребения с конем (Шер, 1963, с. 165).
Необходимо отметить, что приведенные выше материалы из погребений IX-X вв. в Минусинской котловине, Туве, на Горном и Западном Алтае, в Восточном Казахстане как бы связывают в одну цепочку памятники енисейских кыргызов от Среднего Енисея до Верхнего Иртыша, а такие комплексы, как Текели на р. Или, уже вплотную подступают к восточным отрогам Тянь-Шаня. При этом, судя по алтайским и восточноказахстанским материалам, сама культура енисейских кыргызов при распространении ее на запад претерпела некоторые изменения за счёт адаптации к культурным особенностям местных племён. Очевидно, поэтому тувинские погребения IX-X вв. несколько отличаются от минусинских, алтайские от тувинских, восточноказахстанские от алтайских и т.д. Памятники енисейских кыргызов на Тянь-Шане должны отличаться ещё большими чертами своеобразия, чем алтайские или восточноказахстанские.
О том, что погребения периода кыргызской экспансии могут быть открыты на Тянь-Шане, еще раньше свидетельствовали отдельные археологические находки. Приведенная А.Н. Бернштамом параллель между кочкорскими и копёнскими материалами имеет под собой то основание, что ажурные изображения были распространены в IX-X вв. и преимущественно в Южной Сибири. В 1965 г. ажурные накладки с изображением различных животных и растительных побегов, весьма близкие кочкорским, были найдены в погребении IX-X вв. в Центральной Туве (Трифонов, 2000). Такая же накладка с зооморфными и растительными изображениями известна из случайных находок в Минусинской котловине. В Чуйской долине и на Иссык-Куле имеются, правда в небольшом количестве, и отдельные вещи кыргызского облика — пряжки, кресала, детали поясных наборов, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, тройники и др. (Бернштам, 1950, табл. XIV; и др.). Появление подобных предметов на Тянь-Шане вполне может иметь отношение к распространению культуры енисейских кыргызов в IX-X вв. Наконец, в последние годы на Тянь-Шане открыто несколько погребений с обрядом трупосожжения и «тайниками» (Табалдиев, 1996) несмотря на некоторое своеобразие, несомненно относящиеся к той же самой кыргызской традиции. Таким образом, вопрос о возможности появления енисейских кыргызов на Тянь-Шане в конце I тыс. можно считать решённым. Другое дело, насколько эти данные могут свидетельствовать о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань — вряд ли оно вообще могло иметь массовый характер. Археологические материалы подтверждают только, что отдельные военные отряды енисейских кыргызов в IX-X вв. проникали на Тянь-Шань и могли явиться здесь первыми носителями этнонима «кыргыз», что не снимает вопроса о формировании тюркоязычного субстрата в этногенезе тянь-шаньских киргизов, которое могло происходить в более позднее время и на более широкой территории.
Вопрос о длительности пребывания кыргызов в Центральной Азии. По поводу длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии в литературе также существует несколько точек зрения, авторы которых по-разному датируют рассматриваемые события и, соответственно, дают им различную интерпретацию. В.В. Бартольд (Бартольд, 1968, с. 103), Л.П. Потапов (Потапов, 1953, с. 99), И.А. Батманов и А.Д. Грач (Батманов, Грач, 1968, с. 122) считали, что кыргызы уже в начале X в. были вытеснены за Саяны монголоязычными киданями. Л.Р. Кызласов и некоторые другие исследователи продлевают время пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии, в частности, самом северном её районе — Туве — до монгольского времени (Кызласов Л., 1969 , с. 121-129; 1984, с. 76-83). Существует и компромиссная точка зрения, по которой основная масса кыргызов в начале X в. покинула Центральную Азию, но какая-то их часть оставалась жить в Туве и позже, влившись в состав формирующейся тувинской народности (Нечаева, 1966, с. 142; Сердобов, 1971, с. 98-111). При этом большинство исследователей исходит из предположения, что отступление енисейских кыргызов на север было вызвано политическими причинами, а именно столкновениями с новыми более сильными государственными образованиями киданей, найманов, монголов. По мнению Ю.С. Худякова, «главной причиной кратковременности „кыргызского великодержавия”... было истощение людских ресурсов относительно немногочисленного кыргызского населения в длительной войне и их распыление на обширных территориях» (Худяков, 1980, с. 162).
Было высказано также предположение, что основной причиной возращения кыргызов на Енисей явилась древняя земледельческая, связанная еще с таштыкской традицией, основа их хозяйства, несовместимая с условиями существования в горно-степных и засушливых районах Центральной Азии (Савинов, 1978). Вероятно, все указанные мотивы, а скорее всего их взаимодействие, могли иметь место в действительности. Однако главная причина сейчас видится в другом.
За многовековую историю проживания на территории Минусинской котловины енисейскими кыргызами была создана и, вероятно, постоянно поддерживалась сложная система социально-этнического подчинения, включавшая как различные слои населения общества енисейских кыргызов, так и все окру- жающие их племена. Красноречивые сведения об этом содержатся в письменных источниках. Так, кыргызский посол в Тибете происходил из «доблестного народа булсаров» (Кляшторный, 1976, с. 262), несомненно, привилегированного этноса, так как установленная в честь него стела находилась рядом с памятником Барс-бега, героя битвы 711 г. Другим народом, входившим в общность енисейских кыргызов, был народ ач, название которого упомянуто на золотом кувшинчике из Копёнского чаа-таса: «Золото., дар Ача». «Подобные дани-дары, — отмечал С.В. Киселёв, — характеризовали отношения кыргызского народа и его знати». Несколько иную форму подчинения представляет надпись на другом копёнском сосуде: «Бегское серебро мы дали» (Киселёв, 1951, с. 602-603). На более низкой ступени социальной иерархии стояли соседние горно-таёжные племена, о которых говорится: «Ясачные вносят подати соболями и белкой» (Бичурин, 1950, с. 352). На северо-востоке страны кыргызов находились три тукюеских (т.е. тюркских. —Д.С.) аймака — дубо, милигэ и эчжи. О них говорится, что у них «много хороших лошадей»; при этом дубо описываются как типичные таежные охотники и собиратели (Бичурин, 1950, с. 348, 350). «Хягасы (кыргызы. —Д.С.) ловят их и употребляют в работу» (там же, с. 354). Трудно более кратко и точно передать социально-этническую зависимость, существовавшую в рамках этносоциального объединения. Такая система отношений обеспечивала экономическую стабильность кыргызского государства и его успехи в период ведения военных действий. Не случайно указывается, что кыргызы, «когда набирают и отправляют войско, то выступает весь народ и все вассальные поколения» (Кюнер, 1961, с. 60). Скорее всего, именно в этом ключе следует рассматривать одну из главных причин кратковременности периода так называемого великодержавия, когда кыргызы, захватившие в очень короткий срок обширные пространства Центральной Азии, но будучи не в состоянии в этих условиях создать новую систему социально-этнического подчинения, последовательно переносят свою ставку — сначала к отрогам Танну-Ола в Северной Монголии, затем в город Кемиджкет в Центральной Туве и, наконец, далеко на север, в верховья Чулыма, на территорию проживания своих прежних «вассальных поколений», путь куда в начале XI в. красочно описан в сочинении Гардизи.
наверх |
главная страница / библиотека / оглавление книги / обновления библиотеки