В.Я. Кияшко, В.А. Кореняко

Погребение раннего железного века у г. Константиновска-на-Дону.

// СА. 1976. №1. С. 170-177.

В 1968 г. во время раскопок энеолитического поселения у г. Константиновска на Дону Ростовской области археологическая экспедиция Ростовского государственного университета исследовала погребение раннего железного века, прорезавшее слой поселения. [1] Погребение располагалось на вершине холма, входящего в цепь возвышенностей коренной правобережной террасы Дона. Никаких следов курганной насыпи не было прослежено, однако местоположение могилы и наличие вокруг неё кольцевого ровика позволяют предполагать существование небольшой, скорее всего земляной, насыпи, впоследствии снивелированной.

Могильная яма имела форму, близкую к квадрату (3,2×3,0 м, глубина 2,25 м). Углы ямы были закруглены. Стенки ориентированы по странам света (рис. 1, 1, 2). Южная стенка, вероятно, имела неглубокий нишеобразный подбой по всей длине. Его верхняя часть прослежена в культурном слое и в почве нечётко. [2] Основанием подбоя служила ступенька шириной 0,60 м и высотой от дна могилы 0,85 м. В западной и восточной частях яма несколько расширялась кверху. Вдоль восточной стенки имелась узкая ступенька (ширина 0,10-0,12 м) на той же глубине, что и вдоль южной стенки.

Заполнение ямы состояло из рваных глыб серого песчаника местного происхождения и песка с содержанием культурных остатков эпохи энеолита из слоя поселения. В нижней части заполнения, на уровне ступенек, были зафиксированы комья обожжённой земли, зольные пятна и угли, сливающиеся в сплошной слой гари (рис. 1, 1). В северо-восточном и северозападном углах ямы прослежены остатки деревянных столбиков диаметром 10-13 см. На уровне слоя гари они обуглились. [3]

В южной части ямы, на ступеньке и под нею, находились остатки погребального инвентаря: большой серолощёный сосуд, кости быка (кости ног, лопатка, рёбра, астрагал). В слое гари на расстоянии 0,60-0,80 м от дна могилы были найдены бронзовый наконечник ножен меча и костяная орнаментированная пластинка, может быть, помещённые на перекрытие, впоследствии сожжённое.

Погребенный находился на дне ямы в северной её половине. Скелет лежал на правом боку, головой на запад. Правая рука была вытянута и слегка отброшена в сторону, левая согнута в локте и лежала поверх туло-

(170/171)

вища, кистью на тазе. Левая нога вытянута, а правая слегка согнута в колене. Череп лежал на правом виске, лицевой частью к югу. Сохранность костей плохая, многие мелкие кости скелета отсутствовали. На дне ямы под костяком и вокруг него были заметны остатки белесой подсыпки (мел или известь). Большой комок мела был найден у колена правой ноги. У черепа и в кисти левой руки находились гальки чёрного песчаника.

Могильную яму окружал эллиптический ровик (диаметр 15 м, ширина до 1 м, глубина 0,60 м). В сечении ровик представлял собой равнобедренную трапецию, сужаясь ко дну до 0,60 м. В западной и юго-восточной частях его имелись две перемычки шириной 0,60-0,80 м. Восточная часть (около трети) осталась неисследованной. Заполнение ровика — мешаная гумусно-песчаная земля со значительным содержанием культурных остатков из энеолитического слоя. В юго-западной части ровика отмечались развалы камней, похожих на камни из заполнения могилы. В западной части такие камни были встречены вместе с остатками конского черепа. В северо-западной части по дну ровика были разбросаны обломки разбитого перед погребением каменного блюда, а в северной части — остатки второго конского черепа и фрагменты лепного горшка (рис. 1, 2).

Представляет интерес сопоставление обрядов константиновского захоронения и Малого кургана, раскопанного А.А. Иессеном в 1959-1960 гг. у поселения Кямил-Тепе в Мильско-Карабахской степи. [4] Малый курган также стоит в определённом смысле особняком среди синхронных памятников Азербайджана. С константиновским погребением его сближает форма могильной ямы, наличие подбоя, поза и ориентировка погребённого. Часть инвентаря, прежде всего лощёные глиняные сосуды, находилась в нишеобразном углублении на земляной ступеньке в пределах подбоя.

Кроме отличий во второстепенных элементах обряда, Малый курган имел более обширную могильную яму и более богатый инвентарь, чем кон-

стантиновское погребение. А.А. Иессен относил комплекс Малого кургана ко времени пребывания скифов в Передней Азии (хотя, вполне понятно, не считал его скифским) и определял его как опорный «для времени VII в. до н.э., более точно — для его второй половины, т.е. для 650-600 гг. до н.э.». [5] Отметим, что заполнение погребальных камер камнями, как и сооружение каменных насыпей, очень характерно для азербайджанских захоронений конца эпохи бронзы и начала железного века.

Определённые, но менее основательные параллели можно провести между характером погребального обряда константиновского захоронения и Моздокских курганов. [6]

Сосуд, найденный на ступеньке у южной стенки могилы (рис. 2, 1), представляет собой кувшин-корчагу с биконическим туловом, довольно узким горлом и дном, с отогнутым наружу венчиком. Овальная в сечении ручка была отбита еще в древности. Высота сосуда 26,5 см, наибольший диаметр тулова 23,5 см, диаметр устья 8 см, диаметр дна 6 см. Сосуд изготовлен из хорошо отмученного теста с примесью песка и известковых частиц, имеет тонкий плотный черепок. Серолощёная поверхность сосуда за время пребывания в могиле покрылась известковой плёнкой. Тулово сосуда в месте наибольшего расширения опоясано орнаментальной полосой (ширина около 5 см) из косых параллельных пролощённых линий.

(172/173)

Сосуд имеет некоторое сходство по форме и пропорциям с лощёными сосудами начала эпохи железа, найденными на Дону и Нижней Волге. [7] Более близок он к керамике VI-V вв. до н.э. из могильников Центрального и Восточного Предкавказья (Моздокский, Нестеровский и другие могильники, погребение у Бык-горы в Пятигорье и т.п.). [8] Сходство константиновского сосуда с керамикой этих памятников заставляет отказаться от мысли о его местном происхождении и предположить, что сосуд был вывезен на Нижний Дон из Предкавказья.

Литой массивный наконечник ножен меча имеет уплощённо-кониче-чжую форму и овальное сечение (рис. 2, 3). Толщина стенок 0,2 см, длина наконечника 6,9 см, ширина у обреза 3 см, наибольшая толщина 1,6 см. В стенках наконечника имеются пять сквозных отверстий для крепления к ножнам, диаметры отверстий 1,5-2,0 мм. Аналогии найденному наконечнику датируются в основном первой половиной и серединой VI в. до н.э. (Старшая могила, курган 5 у с. Рыжановки и др. [9]).

Каменное блюдо, обнаруженное в ровике в 1970 г., имело форму трапеции с закруглёнными углами или эллипса. По краю шёл невысокий бортик (рис. 2, 4). Длина блюда 45,3 см, ширина в среднем 37 см, толщина от 3,0 до 4,5 см, высота бортика от 0,2 до 0,5 см. Блюдо было изготовлено из очень рыхлого жёлтого мелкозернистого песчаника. Как уже говорилось, оно было разбито перед помещением в ровик.

Из нижнедонских находок каменных блюд в захоронениях отметим каменное блюдо в погребении 1 кургана 5, раскопанного в 1967 г. на западной окраине Ростова-на-Дону. Погребение чётко датируется VI в. до н.э. [10] В самаро-уралъском регионе похожие каменные блюда и их фрагменты происходят из памятников VI-IV вв. до н.э. [11] Наиболее существенные и чётко датируемые аналоги сконцентрированы в Среднем Приднепровье. Здесь они найдены в памятниках главным образом VI в. до н.э., реже V в. до н.э. [12]

Сосуд, фрагменты которого были найдены в ровике в 1973 г., имел (рис. 2, 2) раздутое тулово и слабо отогнутый венчик. Тулово плавно переходило к плоскому дну, диаметр которого (8,5 см) немного уступал диаметру устья (9,5 см). Высота сосуда 14,5 см. Он изготовлен из плотного теста с примесью шамота и песка, обожжён слабо. Бугристая грубая поверхность слегка закопчена. Сосуд может быть условно сопоставлен с III и IV отделами плоскодонной керамики савроматов. [13]

Особо ценной находкой является костяная пластинка-накладка (рис. 3). В настоящее время она имеет длину около 25 см (верхняя часть пластины не сохранилась), ширину вверху 7 см. Оборотная сторона пластины не

(173/174)

Рис. 3. Костяная пластина.

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

имеет орнамента, обработана грубым абразивом. На ней заметен ряд чётких параллельных борозд, образовавшихся при стачивании лишнего слоя кости. Нижняя часть пластины обработана в виде конуса. В верхней имеются два круглых отверстия, диаметром 0,7-0,9 см. Вся лицевая сторона пластины покрыта орнаментом. Здесь изображены не менее 12 оленей (рогатые и комолые особи) и один хищник из семейства кошачьих. Изображения выполнены в технике резьбы с максимальным использованием площади пластипы, редкие свободные пространства заштрихованы косой сеткой. Олени изображены к позах, традиционных для скифского звериного стиля, рога заметно стилизованы. Очень небрежная трактовка фигур и сверх предела насыщенная композиция делают затруднительным сопоставление с другими произведениями подобного рода раннескифского времени. Однако заметно сходство с резной костью из памятников жаботинского этапа скифской культуры на правобережье Среднего Днепра. [14]

На шее «главной» фигуры оленя нанесён солярный знак, состоящий из четырёх треугольных углублений и круглой выемки в центре. На крупе животного имеется второй солярный символ из четырёх треугольников. Над спиной другого оленя изображён треугольный знак, который также, но с меньшими основаниями, можно считать солярным символом. Именно наличие солярных знаков и их приблизительное толкование дали основание определить дату константиновского погребения в предварительном сообщении как рубеж VIII-VII вв. до н.э. [15] По этой же причине В.А. Ильинская отнесла публикуемый нами комплекс к жаботинскому этапу развития скифской культуры. [16]

Солярные символы вообще характерны для эпохи бронзы и часто встречаются на различных вещах переходного периода от бронзы к железу (VIII-VII вв. до н.э.). [17]

(174/175)

Однако немало их можно встретить и в памятниках VI в. до н.э. Ножны мечей из Литого и Келермесского курганов, обкладка рукояти келермесской секиры и скульптуры туров на её обухе имеют солярные символы, но несколько иного вида: кружочек с отходящими от него лучами. Хотя, как известно, эти вещи могли быть изготовлены значительно раньше сооружения курганов, в данном случае важна твёрдо установленная дата Литого и Келермесских курганов — вторая четверть VI в. до н.э. [18] Солярный знак имеется, кроме того, на уздечной пронизке из келермесских курганов, причём форма знака иная, чем на оружии, более близкая к форме значков на публикуемой нами пластине. [19]

В Уйгаракском могильнике в Восточном Приаралье все курганы, где найдены изделия с солярными символами, входят в основную группу комплексов и датируются VI в. до н.э. (курганы 29, 38, 60, 70). [20]

Солярные знаки константиновской пластины можно отнести к «четырёхлепестковым розеткам» — наиболее распространённому варианту солярных символов в VIII-VI вв. до н.э. Но они настолько схематизированы, что целостность символа исчезла. Данная черта сближает их со значками на костяных псалиях VI в. до н.э. из роменской группы курганов. [21] Если учесть, что на предметах V в. до н.э. солярных знаков близкого вида уже не встречается, то можно предположить (конечно, весьма условно) некоторую эволюцию солярных символов VIII-VI вв. до н.э. в сторону схематизации. В системе этой эволюции значки константиновской пластины и роменских псалиев займут, конечно, отнюдь не первое место.

Наличие солярных знаков, композиция и трактовка изображений животных, чередование рогатых и комолых особей и присутствие хищника позволяют предположить, что рассматриваемое изображение имело не только декоративное назначение, но и несло определённую информацию. Расшифровка изображения требует специального исследования и не входит в задачу данной публикации.

Всё сказанное выше даёт определённые основания утверждать, что погребение на правом берегу Дона могло быть оставлено кочевниками, вступавшими в оживлённые контакты с населением Закавказья, Восточного (Дербентский проход) и Центрального (Дарьяльский проход и Мамисонский перевал) Предкавказья. Возможно, что погребальный обряд, и прежде всего те его черты, которые связаны с сооружением могилы и положением покойника, были в какой-то мере развитием погребальных традиций, отразившихся в Малом кургане. С другой стороны, аналогичное положение костяка неоднократно встречено в захоронениях переходного периода [22] и даже эпохи поздней бронзы по Нижнему Дону и Нижней

(175/176)

Волге, где оно, видимо, явилось плодом саморазвития системы погребальной обрядности позднебронзовой поры. [23] В таком случае погребение могла оставить представители того степного населения, которое участвовало в походах через Кавказ. Судя по инвентарю, погребальный комплекс мог сложиться не раньше возвращения скифов и их союзников-савроматов в степи Юго-Восточной Европы. [24] Вполне может быть, что своеобразие этноисторической ситуации этого времени проявилось и в том, что ни инвентарь, ни погребальная обрядность ещё не имеют достаточно чётких признаков, которые позволили бы однозначно определить этническую принадлежность публикуемого памятника. [25]

Таким образом, погребение у Константиновска можно датировать предположительно первой половиной VI в. до н.э. Этим же и более поздним временем, на наш взгляд, можно датировать и небольшую группу погребений раннескифского времени на Нижнем Дону. Отдельными своими чертами с константиновским погребением сближаются погребение у хутора Краснодворского под Новочеркасском, [26] погребение в кургане у слободы Криворожье, [27] погребение в кургане у хутора Тузловского, [28] погребение в кургане 10 Аксёновского могильника. [29] Имеются захоронения, которые можно довольно уверенно синхронизировать с константиновским. Одно из них было вскрыто недалеко от константиновского поселения археологами Ростовского университета в 1967 г. (погр. 8 в кургане 2). [30] Погребение было впущено на уровень древнего горизонта. Костяк лежал головой на запад, на левом боку, завалясь на живот. Левая нога была чуть согнута в колене, правая лежала вытянуто. Над костяком имелась сплошная каменная закладка, бесформенная в плане (1,55×1,20 м). К сожалению, в погребении отсутствовали вещи, что делает сопоставление его с захоронением на константиновском поселении условным.

В кургане, разрушенном в Ростове-на-Дону в 1939 г., Б.В. Лунин и С.А. Вязигин исследовали подпрямоугольную камеру с остатками деревянного сооружения и с множеством камней в заполнении. К погребению относились бронзовые стремечковидные удила и трёхпетельчатые псалии, а также фрагменты лощёного сосуда. [31]

При разрушении кургана у хут. Арбузова на правом берегу Сала в 1968 г. была обнаружена квадратная яма, заполненная крупными камнями. Скелет человека, по словам очевидцев, лежал головой на запад.

(176/177)

Среди камней в заполнении были замечены зола и угли. В могиле был зафиксирован мел и обнаружены фрагменты грушевидного лепного сосуда, который по размерам, характеру обжига и обработки поверхности, составу теста близок к сосуду из константиновского погребения. [32]

Константиновское погребение, видимо, является одним из самых ранних в данной группе. Этот яркий памятник, несомненно, должен привлекаться для решения различных вопросов истории и культуры степного населения в начале железного века.

V.Ya. Kiiachko, V.A. Koreniako

Une sepulture du debut de l’age du fer pres de la ville de Konstantinovsk sur le Don.   ^

Résumé.

En 1968, lors de fouilles effectuées dans un établissement énéolithique, près de la ville de Konstantinovsk sur le Don (région de Rostov), on a procédé à l’examen d’une sépulture du début de l’Age du Fer, introduite dans la couche culturelle de cet établissement. Il n’y avait pas trace de tertre. L’inhumation avait été pratiquée dans une vaste fosse rectangulaire. Le squelette gisait sur le côté droit, la tête à l’ouest. La fosse avait été comblée de pierres. On a décelé les vestiges d’une charpente (fig. 1, 5, 6). Le mobilier de cette sépulture se composait d’une cruche à glaçure grise (fig. 1, 1); d’un pot medelé à la main (fig. 1, 2); de la pointe en bronze d’une lame de glaive (fig. 1, 3) ; d’un plat de pierre brisé (fig. 1, 4); et d’une plaquette d’os, spécimen exceptionnel du premier «style animalier» scythe (fig. 2). La date supposée de cette sépulture est la première moitié du VIe s. av. n.ère.

[1] Предварительное сообщение см.: В.Я. Кияшко. Раскопки Константиновского поселения. АО-1968, М., 1969, стр. 106.

[2] По этой причине подбой не показан на рис. 1, 1.

[3] А.И. Тереножкин, ссылаясь на предварительное сообщение автора раскопок, делает вывод о наличии каменной насыпи, деревянных столбов по углам и деревянного полусожжённого перекрытия (А.И. Тереножкин. Скифская культура. Проблемы скифской археологии, М., 1971, стр. 19). Материалы раскопок, на наш взгляд, не позволяют сделать столь категоричных утверждений. Зафиксированы остатки лишь двух столбов, о наличии каменной насыпи никаких данных нет.

[4] А.А. Иессен. Из исторического прошлого Мильско-Карабахской степи. МИА, 125, 1965, стр. 22-30.

[5] А.А. Иессен. Ук.соч., стр. 30. С мнением А.А. Иессена полностью согласен А.И. Тереножкин (А.И. Тереножкин. Дата мингечаурских удил. СА, 1971, 4, стр. 71, 72).

[6] Б.Б. Пиотровский, А.А. Иессен. Моздокский могильник. Л., 1940, стр. 11-15; вывод о предпочтительной датировке курганов VI в. до н.э. — на стр. 49.

[7] А.А. Иессен. Раскопки курганов на Дону в 1951 г. КСИИМК, 53, 1954, стр. 65, рис. 29, 5; К.Ф. Смирнов. Савроматы, М., 1964, стр. 352, рис. 60, 1, 4-6.

[8] Б.Б. Пиотровский, А.А. Иессен. Ук.соч., табл. VII, X, XI, XIII, 2; Е.И. Крупнов. Археологические памятники Ассинского ущелья. Тр. ГИМ, 12, 1941, стр. 179, 197, табл. VI, 1; его же. Древняя история и культура Кабарды. М., 1957, стр. 140, рис. 39, 1, 2; М.П. Абрамова. Погребения скифского времени Центрального Предкавказья. СА, 1974, 2, стр. 195.

[9] В.А. Іллінська. Курган Старша Могила — пам’ятка архаїчної Скифії. Археологія, V, 1951, стр. 199, табл. І, 1; А.И. Мелюкова. Вооружение скифов. САИ, Д1-4, М., 1964, табл. 15, 8, 11; А.И. Тереножкин. Погребения раннего скифского времени у с. Рыжановки. Сб. «Новое в советской археологии». М., 1965, стр. 213-215, рис. 3, 2; Е.И. Крупнов. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, стр. 177, рис. 21, 5 (из Нестеровского могильника).

[10] И.Б. Брашинский. Раскопки скифских курганов на Нижнем Дону. КСИА АН СССР. 133, 1973, стр. 54-57, рис. 20.

[11] К.Ф. Смирнов. Ук.соч., стр. 164, 165, 367, рис. 75, 8-12, 16.

[12] Б.З. Рабинович. О датировке некоторых скифских курганов Среднего Приднепровья. СА, 1, 1936, стр. 93, 95-97, 99; К.Ф. Смирнов. Савроматы, стр. 166; В.Г. Петренко. Правобережье Среднего Приднепровья в V-III вв. до н.э. САИ Д1-4, М., 1967, стр. 36.

[13] К.Ф. Смирнов. Ук.соч., стр. 112, 354, рис. 62; стр. 355, рис. 63.

[14] М.И. Вязьмитина. Ранние памятники скифского звериного стиля. СА, 1963, 2, стр. 160, рис. 2, стр. 162, рис. 4, стр. 163-165; В.А. Ильинская. Некоторые мотивы раннескифского звериного стиля. СА, 1965, 1, стр. 105; А.И. Шкурко. Об изображении свернувшегося в кольцо хищника в искусстве лесостепной Скифии. СА, 1969, 1, стр. 32-34, 39. Ср.: В.А. Ильинская. Относительная хронология раннескифских курганов бассейна реки Тясмин. СА, 1973, 3, стр. 11, рис. 5, стр. 12, 13.

[15] В.Я. Кияшко. Раскопки Константиновского поселения, стр. 106.

[16] В.А. Іллінська. Золоті прикраси скифського архаїчного убору. Археологія, 1971, 4, стор. 78; А.И. Тереножкин («Скифская культура», стр. 19) датировал константпновское погребение временем «не позднее второй половины VII в. до н.э.».

[17] Специальную работу см.: И.К. Свешников. О символике вещей Михалковских кладов. СА, 1968, 1, стр. 10-16, 20, 21. Более краткую сводку см.: В.А. Іллінська. Скіфська вузда VI ст. до н.е. (за материалами Посулля). Археологія, т. XIII, 1961, стор. 57-59; см. также: Р. Попов. Могилнитѣ гробове при с. Ендже. Известия на

(174/175)

българския археологически институть, т. VI, София, 1932, стр. 92, 93, 104; Е.И. Крупнов. Древняя история Северного Кавказа, табл. XXXVII; А.Н. Мелентьев. Некоторые детали конской упряжи киммерийского времени. КСИА АН СССР, 112, 1967, стр. 39, рис. 7; В.В. Отрощенко. Про зображення на сокирці доби пізньої бронзи з Керчі. Археологія, 3, 1971, стор. 64-67.

[18] Е. Придик. Мельгуновский клад 1763 года. MAP 31, СПб., 1911. табл. IV, 1; М.И. Артамонов, В. Форман. Сокровища скифских курганов в собрании Государственного Эрмитажа. Прага — Л., 1966, рис. 8, табл. 12, 15, 17, 18. Ср.: М.И. Вязъмитина. Ук.соч., стр. 166-168. См. также: В.А. Іллінська. Золоті прикрасі..., стр. 76, 77.

[19] М.И. Артамонов, В. Форман. Ук.соч., стр. 12.

[20] О.А. Вишневская. Культура сакских племён низовья[-ев] Сырдарьи в VII-V вв. до н.э. (по материалам Уйгарака). М., 1973, стр. 122, табл. I, 3, XI, ч, XVII, 1, 2, XVIII, 33. Датировка кургана 55 могильника Южный Тагискен (где на предметах конской упряжи также имеются солярные символы) VII в. до н.э. кажется нам недостаточно аргументированной. С.П. Толстов, М.А. Итина. Саки низовьев Сырдарьи, (по материалам Тагискена). СА, 1966, 2, стр. 160, рис. 7, стр. 161, рис. 8, 5, стр. 163 (ср. О.А. Вишневская. Ук.соч., стр. 123).

[21] ДП, вып. III, Киев 1900, табл. L, №530; М.И. Вязьмитина. Ук.соч., стр. 159-160.

[22] К.Ф. Смирнов. Ук.соч., стр. 26-31. См. также недавно открытое погребение VII в. до н.э.; В.Я. Кияшко, В.Е. Максименко. Погребение раннежелезного века у хутора Верхне-Подпольного. АО-1967, М., 1968, стр. 77-79.

[23] И.В. Синицын. Археологические раскопки на территории Нижнего Поволжья. Саратов, 1947, стр. 97-100; К.Ф. Смирнов. Ук.соч., стр. 183; его же. Курганы у сёл Иловатка и Политотдельское Сталинградской области. МИА, 60, 1959, стр. 226-228.

[24] Подробное обоснование возможности участия савроматов в этих походах см.: В.Б. Виноградов. Центральный и Северо-Восточный Кавказ в скифское время (VII-IV вв. до н.э.). Грозный, 1972, стр. 39-59.

[25] Ср. трудности в этническом определении Келермесских, Ульских, Костромского курганов.

[26] ESA, XI, Helsinki, 1937, р. 207, fig. 1.

[27] Т.Н. Книпович. К вопросу о торговых сношениях греков с областью реки Танаиса в VII-V вв. до н.э. ИГАИМК, 104, 1935, стр. 98 сл.; А.П. Манцевич. Головка быка из кургана VI в. до н.э. на р. Калитве. СА, 1958, 2, стр. 196-202. Несмотря на то, что инвентарь погребения относится к VII в. до н.э., практически все исследователи датируют само погребение VI в. до н.э., аналогично Литому и Келермесским курганам.

[28] X.И. Попов. Каталог Новочеркасского музея. Новочеркасск, 1914 (?), гранки неосуществлённого издания, хранящиеся в Новочеркасском музее истории донского казачества, стр. 212.

[29] В.П. Шилов. Отчёт Астраханской археологической экспедиции за 1966 г. Архив ИА АН СССР, р-1, №4625, стр. 77-80, рис. 151-157.

[30] В.Я. Кияшко. Отчёт о работах Константиновского отряда археологической экспедиции Ростовского гос. ун-та в 1967 г. Архив ИА АН СССР, р-1, д. №3607, стр. 21.

[31] Б.В. Лунин. Археологические раскопки и разведки в Ростовской области в 1938 и 1939 гг. Сб. «Археологические раскопки на Дону». Ростов-на-Дону, 1940, стр. 13, 14. Ср.: А.М. Лесков. Предскифский период в степях Северного Причерноморья. Проблемы скифской археологии. М., 1971, стр. 87. Автор датирует ростовское погребение 1939 г. VIII-VII вв. до н.э., но без сколько-нибудь веских аргументов.

[32] Сведения о погребении и остатки сосуда были переданы в кабинет археологии Ростовского университета преподавателем местной школы Б.П. Тодоновым.

наверх