Ю.С. Худяков
Орнамент наборных поясов из погребений Ник-Хая.
Важной составной частью прикладного искусства средневековых кочевников являются произведения торевтики, в том числе декоративно оформленные наборные пояса.
Наборные пояса — необходимая принадлежность снаряжения воина-всадника — были широко распространены в эпоху средневековья. Они издавна привлекают внимание исследователей. [1] Металлические детали наборного пояса преимущественно отливались из бронзы, иногда с позолотой и орнаментацией. [2] В течение второй половины I тыс. н.э. происходит постепенное усложнение художественного оформления накладных бляшек пояса. Наибольшей популярностью в кочевом мире в этот период пользовался орнамент с «растительными» мотивами, реже в сочетании с реминисценциями «звериного стиля». [3] Сюжеты, символика которых была бы подчинена не только эстетическим, но и религиозно-каноническим целям, в литературе почти не отмечены.
Результаты исследований последних лет на территории Минусинской котловины позволяют расширить представления по данной проблематике.
В 1977 г. школьниками из с. Знаменка Боградского района Хакасской автономной области на восточном склоне горы Корова по берегу Красноярского водохранилища была собрана коллекция бронзовых и же-
(144/145)
лезных предметов. В результате доследования памятника в 1978 г., опроса местных жителей удалось установить принадлежность находок разрушенным погребениям, выделенным нами в группу погребений Ник-Хая.
По сведениям местного чабана, до изменения рельефа местности вследствие разрушения берега водами водохранилища, эти погребения не были заметны на поверхности. Впервые обнажение их остатков и бронзовых накладных бляшек произошло в 1976 г. Часть находок разошлась среди местных жителей и утрачена, а часть была позднее передана в наше распоряжение. [4]
Остатки конструкций надмогильных сооружений, остеологический материал, инвентарь и их расположение позволяют выделить в составе местонахождения три синхронных погребения. У двух из них (1 и 3) были надмогильные сооружения в виде подпрямоугольной формы каменных ящиков. Захоронения произведены по обряду трупоположения. Судя по инвентарю, погребены взрослые, двое мужчин (погр. 1 и 3) и одна женщина (погр. 2). Скелеты лежат на спине, вытянуто, с различной ориентацией — северо-запад, северо-северо-запад, северо-восток. Слева от каждого костяка — череп и кости ног копя. В мужских могилах обнаружены наборный пояс, сложный лук, колчан со стрелами, нож; в женской — серьги, бусы, подвеска, нож. Кроме того, лошадиные останки сопровождала узда с удилами и седло со стременами и подпружными пряжками. Вполне вероятно, что в могилу помещались сосуды с жидкой пищей (найдены их отдельные мелкие фрагменты) и мясо овцы. Мужчина в погр. 3 захоронен без головы. Судя по шейным позвонкам, голова была отчленена. Четыре позвонка позвоночного столба скелета срослись воедино, образуя горб.
Инвентарь погребений находит многочисленные аналоги в кочевнических комплексах конца I тыс. н.э. на сопредельных территориях Южной Сибири.
Массивные двухсоставные удила с восьмёркообразными завершениями звеньев, S-видными псалиями и свободно вращающимися кольцами известны в памятниках VIII-X вв. на Среднем Енисее, [5] в Туве [6] и на Алтае. [7] Удила крепились к ремням оголовья, снабжённым многочисленными бронзовыми накладками с растительным орнаментом. Подобные накладки, покрытые оловянистой амальгамой, придающей им серебристый оттенок, известны в памятниках Минусы, Тувы и Алтая [8] конца I тыс. н.э.
Массивные железные стремена с восьмёркообразной петлёй для путлища и овальным подножием были распространены в Южной Сибири в VI-X вв. [9]
Сложносоставные луки с двумя срединными боковыми и одной фронтальной накладкой бытовали в Саяно-Алтае в IX-X вв. [10]
(145/156)
Рис. 1. Детали наборного пояса из погр. 1.
(146/147)
Трёхлопастные наконечники стрел с шестиугольным пером, остроугольным остриём и покатыми плошками встречаются в памятниках Тувы, относящихся к VIII-IX вв. [11]
Трёхлопастные наконечники стрел с вытянуто-пятиугольным пером и трёхгранным бронебойным остриём известны в Южной Сибири в комплексах IX-X вв. [12]
Серьги из женского погребения встречаются в памятниках Тувы, Алтая и Западной Сибири, [13] датируемых второй половиной I тыс. н.э.
В целом инвентарь погребений Ник-Хая по многочисленным аналогиям с сопредельных территорий с уверенностью датируется последними веками I тыс. н.э., скорее всего эту дату можно ограничить в пределах VIII-IX вв. н.э. Не противоречит ей и облик наборных поясов из мужских погребений.
В погр. 1 было найдено пять удлинённо-шестиугольных бляшек, 15 укороченно-шестиугольных, одна восьмёркообразная, пять обойм, три малые пряжки (рис. 1, 2). В погр. 3 обнаружено шесть удлинённо-шестиугольных, 14 укороченно-шестиугольных, одна восьмёркообразная, одна удлинённо-полуовальная бляшка, одна обойма, одна большая и одна малая пряжка (рис. 3).
Две бляшки, одна обойма и три укороченно-шестиугольных бляшки из погр. 1 найдены в сочленении. Судя по обрывкам ремней (у 14 бляшек), бляшки крепились к поясу вплотную одна к другой, соприкасаясь краями. Они соединялись с ременной основой двумя шпеньками, прикреплявшимися с тыльной стороны ремня к железной пластинке. Хотя поясные наборы из обоих погребений уцелели не полностью, представляется возможным, с учётом изображений поясов на каменных изваяниях Южной Сибири [14] (рис. 4, 1) и фресках Турфана [15] (рис. 4, 2, 3), примерно реконструировать их первоначальный облик (рис. 4, 4, 5).
Число удлинённых и укороченных накладок из обоих погребений одинаково. Вероятнее всего, количество удлинённых накладок соответствует количеству ремешков, крепившихся к поясу, а число укороченных — примерно длине пояса.
Пояс из погр. 1 не имеет большой пряжки, зато снабжён пятью обоймами. Возможно, концы ремня соединялись без пряжки, при помощи нескольких обойм, аналогично некоторым поясам уйгурских князей на Турфанских фресках. Ремешки, свисающие с основного пояса, в некоторых случаях заканчивались малыми пряжками, служившими для пристёгивания к поясу различных предметов: ножен сабли или кинжала, колчана, налучья, огнива и др. (рис. 4, 4). Пояс из погр. 2 имел большую поясную пряжку с подвижным язычком и узкую полуовальную накладку, возможно, служившую наконечником для продевания ремня в рамку пряжки. Оба пояса имели по одной восьмёркообразной накладке, которая, благодаря своей уплощённости, также могла относиться к системе соединения основного поясного ремня (рис. 4, 5).
(147/148)
Рис. 2. Детали наборного пояса и начельник узды из погр. 1.
(148/149)
Форма поясных пряжек, бляшек и обойм и конструкция наборного пояса из погребений Ник-Хая аналогичны известным из памятников Сросткинской культуры Алтая [16] и кыргызских комплексов IX-X вв. в Туве [17] и Минусинской котловине. [18]
Отличается своеобразием орнаментация накладных бляшек и обоим. На удлинённо-шестиугольных бляшках она представлена композицией из двух заложенных [зажжённых] светильников по краям и фигурки в виде овала с выступом наверху — в центре. На укороченно-шестиугольных бляшках изображён светильник с горящим пламенем. На обоймах и восьмёркообразных бляшках — композиция из трёх языков пламени.
Нельзя утверждать, что подобные мотивы орнамента до сих пор не были известны среди произведений торевтики конца I тыс. н.э. в Южной Сибири. Изображение овала с выступом наверху встречается на уздечных накладках из Тюхтятского клада. [19] Однако на них оно сочеталось с растительным орнаментом и не привлекло внимания. Изображение стилизованного светильника и композиция из пяти языков пламени встречены на бронзовых поясных бляшках в погребении IX-X вв. на р. Кан, [20] в д. Иргаш и в д. Калы. [21] Известны они в Туве. [22] Стилизованный характер орнаментации не позволил исследователям адекватно его интерпретировать. [23]
Сюжеты этих изображений находят близкие аналоги в манихейском искусстве уйгуров Восточного Туркестана. Стилизованное изображение светильника с горящим пламенем своей устойчивой канонической формой напоминает характерные очертания головных уборов уйгурских князей-манихеев на фресках Муртука. [24] В центре этого сложного головного убора — изображение разрастающегося пламени. [25]
Изображение огня занимает значительное место в манихейской религиозной символике. Согласно основным канонам манихейства, синкретизировавшего отдельные положения зароастризма, христианства и буддизма, существо бытия составляет борьба духовного начала, представленного в образе Света, с материальным, олицетворяемым Мраком. Победоносная борьба Света с Мраком составляет главную идею манихейского учения. [26] Неудивительно поэтому широкое распространение в манихейском искусстве «световой» символики: лучей, языков пламени и т.д. Синкретичность многих манихейских символов, их соответствие буддийским канонам позволили некоторым из них устойчиво сохраниться в буддийской религиозной символике вплоть до XX в. Образ светильника с горящим пламенем очень близок изображению одной из святынь ламаизма в Тибете [27] и весь-
(149/150/151)
Рис. 3. Детали наборного пояса из погр. 3.
(151/152)
Рис. 4. Уйгурские пояса. 1 — Бай-Булун (Тува); 2, 3 — Муртук (Турфан); 4 — Ник-Хая, погр. 1; 5 — Ник-Хая, погр. 3.
ма напоминает трон, на котором восседают будды и бодисатвы на ламаистских иконах. [28] Широко представлен в буддийской орнаментике и сюжет из нескольких языков пламени. [29]
Близость мотивов орнамента на поясных бляшках из погребений Ник-Хая сюжетам канонического искусства уйгуров Восточного Туркестана позволяет предполагать их манихейскую символику. В пользу предположения о южном происхождении людей, погребенных в Ник-Хая, свидетельствует и нетрадиционный для Минусинской котловины обряд погребения. Захоронения человека в сопровождении головы и ног (шкуры) коня в конце I тыс. н.э. получают весьма широкое распространение в Западной Сибири, [30] Среднем Поволжье, [31] Северном Причерноморье [32] и Венгрии. [33] Это обстоятельство исключает возможность идентификации
(152/153)
обряда с одной определённой этнической общностью. Судя по хронологии, проникновение его в Минусинскую котловину вероятнее всего связать с походами на кыргызов уйгурского кагана Кутлуга в 795 г., [34] в результате которого погиб кыргызский каган, а уйгурам досталась огромная добыча: «...коровы, лошади, хлеб и оружие были навалены горами; государственные дела (ганьгуньского владения) прекратились; на земле не (стало) живых людей». [35] Именно в это время в междуречье Теси и Ербы, где могла находиться ставка кыргызского кагана, появляются отдельные погребения воинов, вероятно, участвовавших в победном походе Кутлуга. Некоторые из погребений, по сведениям Г.Ф. Миллера и И.Г. Гмелина, были впускными в центральные камеры больших курганов Копёнского чаа-таса, [36] сооружавшихся, как предполагают, в честь членов кыргызской каганской династии. Это рассматривается как свидетельство осквернения курганов уйгурами.
Отдельные предметы с манихейской торевтикой могли попасть в Минусинскую котловину и позднее, в ходе успешной для кыргызов войны 820-840-х гг. В результате грабежа центральноазиатских городов и кочевий уйгурские вещи попадали в состав сопроводительного инвентаря кыргызских погребений и кладов. По некоторым предположениям, под влиянием уйгуров манихейство получило некоторое распространение и среди кыргызов, захвативших Центральную Азию, [37] что могло способствовать популярности канонической символики в орнаментации и появлению местных подражаний уйгурским образцам. Однако, как видно из сообщений письменных источников, манихейская религия не пустила в кыргызской среде сколько-нибудь прочных корней и вскоре была вытеснена шаманизмом. [38] К началу XI в. «манихейская» орнаментация исчезает из кыргызской торевтики.
[1] Ковалевская В.В. Поясные наборы Евразии IV-IX вв. Пряжки. — Свод археологич. источников, E1-2. M., 1979, с. 6.
[2] Там же, с. 49.
[3] Фёдоров-Давыдов Г.И[Г.А]. Искусство кочевников и Золотой Орды. М., 1976, с. 65.
[4] Выражаем признательность А.С. Полякову, передавшему нам часть находок 1977 и 1978 гг.
[5] Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан, 1948, рис. 134.
[7] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М., 1969, рис. 16, 4.
[10] Худяков Ю.С. Эволюция сложносоставных луков енисейских кыргызов (VI-XII века). — В кн.: Древняя история народов юга Восточной Сибири, вып. 4. Иркутск, 1978, с. 129.
[13] Кызласов Л.Р. История Тувы..., табл. I, 19; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ..., рис. 7, 4, 5; Чиндина Л.А. Могильник Рёлка на Средней Оби. Томск, 1977, с. 100.
[15] Le Coq A. Die Buddistische spätantike in Mittelasien, B. III. Berlin, 1924, Taf. 14, 17.
[16] Евтюхова Л.А. Археологические памятники..., рис. 140.
[18] Киселев С.В. Древняя история..., табл. LXI.
[19] Евтюхова Л.А. Археологические памятники..., рис. 130, 132.
[20] Савельев Н.А., Свинин В.В. Погребение железного века на реке Кане. — В кн.: Древняя история народов юга Восточной Сибири, вып. 4. Иркутск, 1978, рис. 6.
[22] Нечаева Л.Г. Погребения с трупосожжением могильника Тора-Ат[Тал]-Арты.— В кн.: Труды Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции, т. 2. М.-Л., 1966, рис. 12, 1, 2; 15, 3, 5; 24, 3; Маннай-Оол М.X. Археологические исследования в Тувинском научно-исследовательском институте языка, литературы и истории (ТНИИЯЛИ), 1967 г. — Учён.зап. ТНИИЯЛИ, Кызыл, 1968, вып. XIII, табл. 2, рис. 1, 3, 9.
[23] Савельев Н.А., Свинин В.В. Погребения железного века..., с. 138, 139.
[24] Le Coq A. Die Buddistische spätantike.., Taf. 14, 7.
[25] Ibid, Taf. 16a.
[26] Ibid., S. 7.
[27] Цибиков Г.Ц. Буддист — паломник у святынь Тибета. Пг., 1918, с. 237.
[31] Халикова Е.А. Погребальный обряд Танкеевского могильника и его венгерские параллели. — В кн.: Проблемы археологии и древней истории угров. M, 1972, с. 152.
[34] Худяков Ю.С. Бао-И или Кутлуг? — В кн.: Бахрушинские чтения 1978 г. Новосибирск, 1978, с. 136.
[36] Миллер Г.Ф., Гмелин И.Г. Описание сибирского путешествия. — Сибирские древности, 1, 3. — Материалы по археологии России, Спб., 1894, №15, с. 101-103.
|