П.П. Азбелев
Пазырыкские лебеди.
Дополненная веб-версия. Оригинал см. на academia.edu.
В 1949 году, при раскопках Пятого Пазырыкского кургана, в восточной части сопроводительного конского погребения, среди деталей погребальной повозки и подле одного из концов свёрнутого в рулон большого войлочного ковра, были найдены четыре белые войлочные фигурки лебедей, набитые оленьей шерстью и дополненные частями из крашеного войлока [Руденко, 1953: 59, Рис. 28]. После сложных реставрационных процедур они заняли почётное место в экспозиции сибирских древностей Государственного Эрмитажа (Рис. 1. [Добавление веб-версии: Рис. 1а]). [1] По сей день они привлекают к себе восхищённое внимание посетителей, при этом оставаясь и предметом дискуссий среди специалистов.
Эти споры начались уже в первые годы после издания пазырыкских находок. С.И. Руденко, открыватель этих замечательных вещей, был убеждён, что фигурки украшали погребальную повозку. [2] М.П. Грязнов, автор первой сибирской экспозиции Эрмитажа, считал их украшением «шатра» [Грязнов, 1958: 9]. На графической реконструкции, экспонировавшейся вместе с находками, лебеди показаны сидящими на верхней «перекладине» (Рис. 2); «перекладина», кстати, существовала лишь на картинке. Эта реконструкция не раз воспроизводилась как в академических [Степная полоса, 1992: 415, табл. 65: 9 *], так и в научно-популярных [Баркова, 2012: 43, Ил. 42] изданиях. К согласию по вопросу о принадлежности фигурок С.И. Руденко и М.П. Грязнов так и не пришли, и дискуссия затихла на долгие годы. [3] Исследователи лишь отмечали разницу во взглядах своих предшественников [см., напр.: Баркова, 1998].
Предметные основания для оценки приведённых мнений и для новых размышлений о назначении фигурок появились лишь после того, как
(279/280)
при подготовке реэкспозиции сибирской выставки Эрмитажа многие экспонаты, и пазырыкские прежде всего, были заново исследованы сотрудниками Отдела археологии. Основные работы проводились под руководством и при непосредственном участии тогдашнего хранителя пазырыкской коллекции Л.Л. Барковой и куратора экспозиции «Древности Сибири» Н.Н. Николаева. Эти изыскания, продолжающиеся, к слову, и сегодня, позволили уточнить привычные представления о знаменитых памятниках.
Одно из этих уточнений касалось предполагаемого облика «шатра» [Гук, Николаев, 2011]. Точные измерения сохранившихся его частей показали, что он не мог иметь вид, известный по графической реконструкции М.П. Грязнова, предполагавшего, что жерди каркаса, обёрнутого войлочным ковром, стояли почти вертикально, с небольшим наклоном внутрь. Как выяснилось, наклон жердей был намного больше, чем полагал М.П. Грязнов, а это влечёт за собой совершенно иную реконструкцию всего сооружения — оно напоминало пирамиду (Рис. 3). Основываясь на предложенной коллегами реконструкции, я предположил, что «шатёр» не был предназначен для прощания с усопшим вождём, но мог быть установлен поверх перекрытия погребальной камеры и служить временным надмогильным сооружением, необходимым на время до строительства кургана [Азбелев, 2011: 19]. Позднее Д.Г. Савинов развил это предположение, поставив его в более широкий историко-культурный контекст [Савинов, 2016: 130].
В новом понимании «шатра» места для фигурок лебедей на нём уже не оставалось; логично было бы вернуться к первоначальной трактовке этих находок, предложенной С.И. Руденко. Казалось вполне естественным размещение фигурок на перекрытии лёгкого кузова погребальной повозки. [4] Однако дальнейшие исследования в фондах музея показали, что в действительности устройство повозки было сложнее.
Среди фрагментов, ранее не подбиравшихся ни к повозке, ни к «шатру», нашлись детали весьма своеобразной подчетырёхугольной деревянной рамы со скруглёнными углами, обёрнутой чёрным войлоком, размерами около 160×70 см; длинные стороны этой рамы соединялись прутьями. На этой раме нашлись безусловные следы закрепления фигурок лебедей. Авторы публикации, посвящённой этому фондовому открытию, предположили, что перед нами погребальные носилки, предназначенные для женщины, сопровождавшей вождя в Пятом Пазырыкском кургане
(281/282)
[Николаев, Гук, 2015 (2017): 755].
Следует отметить, что такое понимание вновь реконструированной решётчатой рамы — не единственно возможное. Кажется не вполне правильным игнорировать полное совпадение формы решётчатой рамы — подчетырёхугольной с закруглёнными углами — с контуром верхней рамы ажурного кузова повозки. Не вполне совпадают лишь восстанавливаемые размеры — верх кузова короче и шире, чем решётчатая рама; но следует учесть, что существующая реконструкция кузова повозки предполагает некоторый «люфт» — не исключено, что кузов был длиннее, чем вышло у М.П. Грязнова [Гук, Николаев, 2012: 456-457], и как раз верхняя часть была восстановлена наиболее предположительно. Решётчатая рама с лебедями вполне могла увенчивать кузов повозки, соединяясь с примерно такой же по форме и размерам верхней рамой кузова. Такой взгляд при сегодняшнем уровне знаний вполне равноправен с идеей о погребальных носилках.
Можно предполагать, что верх повозки выглядел следующим образом. Тонкие высокие стойки с лопаточковидными окончаниями стягивались сверху подпрямоугольной рамой с закруглёнными углами; на ней сверху лежала (видимо, привязывалась в нескольких местах) обтянутая чёрным войлоком крыша — такая же рама, но уже с поперечными прутьями. На верхней раме и были закреплены ремешками фигурки лебедей — по углам (как считал С.И. Руденко) или, может быть, в ряд; при этом поперечные прутья решётчатой рамы не позволяли провиснуть войлочной «обшивке». [5] [Добавление веб-версии: Рис. 5]
Если в трактовке М.П. Грязнова фигурки лебедей выступали, в сущности, как всего лишь декоративное завершение большого войлочного ковра с его орнаментальными бордюрами и «сценами предстояния», которые благодаря ритмичному повторению превращаются в раппорт, то в новом понимании, развивающем взгляд С.И. Руденко, эти фигурки, связанные с процессом перемещения погребённой, предстают глубоко осмысленными и ритуально значимыми. [6] Рассматривая их с этой точки зрения, прежде всего следует остановиться на иконографических обстоятельствах.
Название «лебеди», как отмечали все исследователи, условно. Непомерно большие клювы с гипертрофированным наростом, чётко указывающие на видовую принадлежность лебедей к шипунам, хвосты, переоформленные в орнаментальные шестилепестковые пальметки, — всё
(281/282)
это обычная стилизация, не меняющая собственно образ. А вот крылья — совсем не лебединые: у белых лебедей не бывает чёрных маховых перьев. Перед нами пример так называемых «зооморфных превращений» — приёма или, вернее, магического действия, суть которого — в дополнении образа одного животного частями тела другого. В представлении кочевников это усиливало какие-то важные черты и свойства животного, превращая его в химеру, в данном случае — орнитоморфную.
На Алтае встречается (круглый год или сезонно) не так много крупных птиц, у которых создатели войлочных фигурок могли «позаимствовать» подходящие лебедю по размеру крылья с такими перьями. Это, во-первых, журавли (красавка или, может быть, стерх), а во-вторых — грифы-стервятники.
Журавли в бестиарии собственно Пазырыкского могильника, да и пазырыкской культуры вообще, не представлены. Существует, правда, интересная гипотеза Д.В. Черемисина о том, что изображения именно журавлиных головок украшали навершия головных уборов пазырыкцев Укока [Черемисин, 2009]. Такая трактовка выглядит в целом убедительно, но это, похоже, не более чем местная особенность пазырыкцев, хоронивших своих покойников в Бертекской долине. **
Гриф же (хотя и мало отличимый в изобразительной практике древних кочевников от орла) представлен в пазырыкских изобразительных памятниках повсеместно. Здесь кажется уместным вспомнить о том, что с глубокой древности и до исламизации (а там, где её не было — порою даже до этнографической современности) в ритуальной практике ираноязычных и некоторых других народов грифы — важные участники сложного погребального ритуала, [7] и предположение об «оснащении» лебедей, предназначенных для участия в погребении, крыльями именно стервятника, кажется наиболее правдоподобным, особенно с учётом традиций звериного стиля древних кочевников.
Орнитоморфные химеры, созданные пазырыкцами из разноцветного войлока и меха, «прочитываются» в логике звериного стиля достаточно уверенно. Лебедь, как и другие водоплавающие птицы, — транскосмическое существо, жизнь которого протекает во всех трёх мирах
(282/283)
древнекочевнической вселенной: рождаясь в среднем мире — на земле, они охотятся в нижнем мире на подводных тварей, а летают в верхнем мире, по небу. Эта способность перемещаться между мирами — именно то, что нужно в погребальном ритуале, представляющем собой проводы усопших из мира здешнего в мир потусторонний. Крылья стервятника здесь как нельзя более кстати: они словно бы указывают лебедям, что в данном случае следует лететь в мир мёртвых.
Пока что материал не позволяет окончательно выяснить, относились ли фигурки лебедей к повозке — или к предполагаемым носилкам. Но в любом случае фигурки лебедей нужно связывать с погребением женщины, которую, с учётом обнаруженных у неё на руках татуировок [Баркова, Панкова, 2005: 55-57], следует считать не просто женой вождя, но и жрицей высшего ранга [Азбелев, 2017]. И вряд ли случайно, что лебедей именно четыре — как и упряжных коней. Продолжали ли убитые при похоронах упряжные кони и в ином мире тянуть повозку своей хозяйки, направляемые лебедями, или же лебеди сами должны были заменить собою коней — решить, по-видимому, пока невозможно. Для меня более убедителен призрачный образ погребальной повозки, в воображении древних кочевников увлекаемой четырьмя волшебными лебедями по небу над Алтайскими горами куда-то в иные миры. Хочется верить, что новые открытия в поле и в музейных фондах однажды позволят нам лучше понять эти тонкости прощальных ритуалов исчезнувшего южносибирского народа.
(283/284/285 — иллюстрации)
Литература. ^
Звёздочками * отмечены добавления веб-версии.
Баркова Л.Л. Большой войлочный ковёр из Пятого Пазырыкского кургана. // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. Материалы всероссийской научной конференции, посвящённой 70-летию со дня рождения А.Д. Грача. СПб: Культ-информ-пресс. 1998. С. 137-142.
* Грязнов М.П. 1992 : Алтай и приалтайская степь. // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. / Археология СССР. [ Т. 10 ] М.: 1992. С. 161-178.
(285/286)
Гук Д.Ю., Николаев Н.Н. Повозка из Пятого Пазырыкского кургана. // Культуры степной Евразии и их взаимодействие с древними цивилизациями. Книга 2. CПб: ИИМК РАН, «Периферия». 2012. С. 454-457.
Николаев Н.Н., Гук Д.Ю. Проверка гипотезы на 3D модели находок из Пятого Пазырыкского кургана. // V (XXI) Всероссийский археологический съезд [Электронный ресурс]. / отв. ред. А.П. Деревянко, А.А. Тишкин. Электрон. текст. дан. (36,739 Мб). Барнаул: ФГБОУ ВО «Алтайский государственный университет». 2017. 1 электрон. опт. диск (DVD). C. 754-755.
Список иллюстраций. ^
|
|
Рис. 1 (стр. 283). Фигурка лебедя. Общая высота ок. 30 см. Пятый Пазырыкский курган. Государственный Эрмитаж.
|
Добавление веб-версии: Рис. 1а. Пазырыкские лебеди в эрмитажной витрине.
|
|
|
Рис. 2 (стр. 284). Реконструкция «шатра» по М.П. Грязнову.
|
Рис. 3 (стр. 282). Реконструкция «шатра» по Н.Н. Николаеву.
|
|
|
Рис. 4 (стр. 284). Физическая реконструкция повозки. Пятый Пазырыкский курган. Государственный Эрмитаж.
|
Добавление веб-версии: Рис. 5. Предполагаемое размещение фигурок лебедей на крыше повозки.
|
[1] В настоящее время материалы Пятого Пазырыкского кургана выставлены в 26-м зале Зимнего дворца.
[2] «Над платформой [повозки] имелся верх из гнутых прутьев, крытый войлоком, на четырёх углах которого было закреплено по скульптурной войлочной фигуре лебедя» [Руденко, 1952: 239].
[ * Добавление веб-версии: Непонятно, почему в статье «Алтай и приалтайская степь» о пазырыкской культуре для «Археологии СССР» М.П. Грязнов пишет: «можно лишь предполагать, что большой войлочный ковёр из Пазырыкского V кургана с изображениями богини и всадника ... сшит не на Алтае, но решить, откуда он привезён, — от кочевников приаральских степей или пустынь Синьцзяна, из Монголии или Ордоса, невозможно, пока декоративное искусство всех кочевых племён не будет так же хорошо изучено, как алтайских» (Грязнов, 1992: 173). Опознаваемые реалии аппликаций на ковре, кроме трона — явно местные, пазырыкские, а несомненная чужеродность сюжета — результат связей с осёдлым миром, а не с перечисленными кочевническими ареалами.
Более того: в таблице 65 того же издания («Ранние кочевники Алтая. Импортные изделия») в число «импортов» оказались записаны ещё и фигурки лебедей — надо полагать, из-за того, что М.П. Грязнов объединял их с войлочным ковром в комплексе «шатра»; по всей видимости, здесь перед нами очередной случай несуразности, просочившейся в посмертное издание. Такое, к сожалению, по разным причинам случается: например, в посмертной книге М.И. Артамонова (1973) фрагмент ажурной пряжки с изображением извивающегося дракона определён как «голова козла в полуовале» (стр. 112 и илл. 155), а в посмертном издании труда В.А. Ильинской и А.И. Тереножкина (1983) мелитопольская золотая обкладка горита отнесена к Мельгуновскому кургану, «датированному» при этом IV в. до н.э. (см. вклейку между стр. 160 и 161). ]
[3] История спора между первооткрывателями пазырыкской культуры кратко прослежена со всеми библиографическими ссылками Н.Н. Николаевым и Д.Ю. Гук [Николаев, Гук, 2015 (2017): 754].
(277/278)
[4] В существующей ныне физической реконструкции верх повозки перекрыт, как и у М.П. Грязнова, четырьмя досками (Рис. 4), играющими скорее композиционную роль и на самом деле ажурному кузову не принадлежащими; в реальности они, скорее всего, как-то использовались в нижней части кузова или в несущей платформе.
(278/279)
[5] Для краткости здесь упомянуты не все детали устройства решётчатой рамы; полная иллюстрированная публикация реконструкции «носилок» подготавливается Н.Н. Николаевым. Опущенные подробности предлагаемому пониманию этой рамы как крыши кузова повозки, с моей точки зрения, не противоречат. Пользуюсь случаем поблагодарить Н.Н. Николаева за ценные консультации.
[6] Впрочем, сам С.И. Руденко не исследовал ни художественный, ни ритуальный аспекты фигурок лебедей.
(279/280)
[ ** Добавление веб-версии: Аналогичный головной убор был найден неподалёку от Укока, в северо-западной Монголии, на южной стороне Сайлюгема — в пазырыкском кургане 1 могильника Олон-Курин-Гол-10 (Молодин и др., 2012: 153, Рис. 179). Основное отличие сайлюгемской находки в том, что деревянное навершие с изображением птичьей головки (Там же: 154, Рис. 180) — не сборно-напускное на вставке (как на Укоке, ср.: Полосьмак, 1994: 41, Рис. 35), а просто вставное, то есть изготовлено по упрощённой технологии; это согласуется с предположением Н.В. Полосьмак о том, что парадное одеяние сайлюгемского воина могло быть изготовлено специально для похорон и, видимо, на скорую руку (Молодин и др., 2012: 525-527).
Нужно заметить, что и на Укоке (Полосьмак, 2001: 156, Рис. 105; 159, Рис. 106), и в северо-западной Монголии у птиц, изображённых на навершиях головных уборов, контуры головок и длина клювов не такие, как у журавля-красавки (головка слишком круглая, клюв коротковат, а угол между клювом и лбом слишком велик); больше того, на пазырыкских изображениях нет бокового «хохолка», направленного от глаза к затылку; эта деталь, отличающая красавку от других журавлей и прочих птиц, в мировоззрении звериного стиля вряд ли могла восприниматься как второстепенная и опускаться. Всё это ослабляет определение, предложенное Д.В. Черемисиным, и тем более — возможность «журавлиной» трактовки крыльев пазырыкских лебедей. ]
[7] Непременное участие в похоронном обряде «птиц, поедающих трупы» отмечается письменными источниками прежде всего для иранского зороастризма, но восходит этот обычай, несомненно, к дозороастрийским временам. Несомненно, соответствующее восприятие стервятников существовало у многих родственных в языковом или вообще культурном отношении народов. Археологически для эпохи древних кочевников кое-где зафиксированы обряды, связанные с очисткой скелета от мягких тканей; археологи, сосредотачиваясь на изучении сохранившихся костных и мумифицированных останков, чаще всего не задаются вопросом о судьбе плоти, удаляемой при этих процедурах, а ведь ничего похожего на древнеегипетские канопы при раскопках курганов не встречается. Не следует ли здесь вспомнить о грифах-стервятниках, уносящих съеденную плоть к небесам?
|