М.И. Артамонов

Сокровища саков.

Аму-Дарьинский клад. Алтайские курганы.
Минусинские бронзы. Сибирское золото.

// М.: «Искусство». 1973. 280 с. (Серия: Памятники древнего искусства.)

IV. Минусинские и ордосские бронзы.

Примыкающая с севера к Западно-Саянскому хребту Минусинская степь издавна привлекает к себе внимание как неисчерпаемый источник находок разнообразных изделий из бронзы, относящихся в значительной своей части к культуре того же типа, что и алтайские курганы. Многие тысячи бронзовых предметов, происходящих из этой области, сосредоточены в музеях СССР и за границей. Особенно значительные собрания находятся в Минусинском музее, носящем имя своего основателя Н.М. Мартьянова, и в Государственном Эрмитаже. Количество их продолжает увеличиваться, в последнее время уже не за счёт случайных находок и грабительских раскопок, а в результате планомерных, строго научных исследований, проводимых в порядке охраны памятников в зонах затопления мощнейших гидроэлектростанций на Енисее, таких, как Красноярская и Саяно-Шушенская. Впервые научная хронологическая классификация минусинских памятников была разработана С.А. Теплоуховым в публикации 1929 г. [1] В числе других им были выделены две следующие одна за другой культуры — карасукская и минусинская курганная, позже получившая название тагарской. Первая из них, относящаяся к концу бронзового века, некоторыми своими элементами вклинивается в эволюционное развитие от андроновской культуры к тагарской культуре скифского типа, усложняя последнюю своими привнесениями.

Для карасукской культуры характерны погребения, отмеченные на поверхности четырёхугольными оградками из поставленных на ребро каменных плит. Находящиеся внутри оградок могилы обставлены по стенкам каменными же плитами. Нередко ограбленные, они тем не менее дали значительное число сосудов и различных металлических вещей, среди которых имеются ножи, шилья, кинжалы, серпы и другие орудия. Из украшений особенно характерны лапчатые подвески, перстни, браслеты, височные кольца, пронизки, бусы, пуговицы и бляшки. В отличие от предшествующих андроновских плоскодонных горшков карасукские сосуды круглодонные, сферической или эллипсоидной формы с блестящим чёрным лощением и геометрической орнаментацией, иногда заполненной белой массой.

На запад от Минусинской степи некоторые сходные с карасукскими формы прослеживаются довольно далеко — до Западного Приуралья включительно, но более или менее целостные комплексы карасукской культуры известны в этом направлении только на Алтае и под Томском. В Прибайкалье, Монголии

(85/86)

и Северо-Восточном Китае находятся различные вещи карасукских типов и погребения в каменных ящиках, напоминающие карасукские, но без наружных оградок и каких-либо других признаков на поверхности земли. Это так называемые культура плиточных могил в Забайкалье и дунбейская культура, распространённая от юго-востока Внутренней Монголии до границы Северной Кореи, тесно связанная с культурой Шань-Инь собственно Китая. Хотя всё это разные культуры, но на основании их сходства С.В. Киселёв полагал, что карасукская культура ведёт своё происхождение из Северного Китая, что носители её, вторгшись в Минусинскую степь, застали там андроновское население и смешались с ним. [2] По заключению Г.Ф. Дебеца, в карасукских погребениях преобладают брахикранные черепа, в общем относящиеся к европеоидной расе, хотя имеется и небольшая примесь узколицего монголоидного элемента, относящегося к дальневосточной расе азиатского ствола. В общем же антропологический тип носителей карасукской культуры существенно отличается как от предшествующего долихокранного афанасьевско-андроновского типа, так и от последующего курганного, у которого вновь преобладают черты, свойственные населению Минусинской котловины в докарасукское время, но с некоторой примесью карасукского элемента. [3]

Произведения карасукского искусства представлены в Минусинском крае немногими находками. Поэтому для суждения о нём необходимо привлечь изображения того же рода из Забайкалья, Монголии, Ордоса и Северного Китая — со всей территории, где они известны. Излюбленными образами этого искусства были козёл, баран, лось и бык, представленные по большей части одними головами. Они обычно помещались на ручках ножей и кинжалов и выполнены в круглой скульптуре, как правило, пустотелой (илл. 111 а, б). Рельефы встречаются очень редко. Все изображения очень схематичны, хотя и передают отличительные признаки вида животного. Формы их обобщены и геометризированы, в основном, в виде отчленённых одна от другой выпуклостей, нередко приближающихся к цилиндру или шару. Характерна передача глаз и ноздрей сквозными дырочками, иногда обведёнными рельефным ободком.

Традиции карасукского искусства продолжают жить в искусстве Минусинской котловины тагарского периода. Однако в других областях распространения культур с карасукообразными элементами такой преемственности в области искусства не наблюдается. Впрочем, в этом отношении речь может идти только о находках в Прикамье и Среднем Поволжье, где в позднебронзовом веке известны бронзовые ножи со скульптурами животных. Это, во-первых, выгнутообушковые ножи, близко сходные с карасукскими — один из Сейминского могильника близ города Горького, а другой из деревни Турбино на реке Каме близ города Перми. Первый из них на верху рукоятки украшен двумя фигурками стоящих друг за другом лошадей (илл. 112), а на втором там же представлены три следующих один за другим барана (илл. 113). Замечательно, что других находок ножей той же формы в Восточной Европе не известно.

Но в Сейминском могильнике и в Галичском кладе, у села Туровского на Галичском озере, найдены бронзовые ножи примерно того же времени, но иной, более обычной формы, и тоже один с головкой лося на конце рукоятки и змейки на самой ручке, другой — только змейки на ажурной ручке. Изображения на этих ножах по ряду признаков сближаются с деревянными скульптурами, найденными в Горбуновском и Шигирском торфяниках на Урале, а также с роговыми и каменными изображениями, распространёнными в лесной полосе Евразии в неолите и бронзовом веке, что и послужило Д.Н. Эдингу основанием для заключения о происхождении скифского искусства из искусства лесных охотников и рыболовов Северной Евразии. [4] Однако ножи с фигурками лошадей и баранов отличаются от ножей с головкой лося и змейками не только формой, они и по сюжетам и по стилю изображений не похожи на них и явно представляют в культуре Западного Приуралья инородное явление, как полагают, карасукского происхождения.

Звеном, территориально связывающим карасукские изделия с сейминско-турбинскими находками Прикамья и Поволжья может служить замечательный бронзовый нож, обнаруженный в погребении, раскопанном в 1966 г. у деревни Ростовки на реке Оми в 15 км выше города Омска. В одной из трёх могил с обожжёнными скелетами, уложенными головой на юг, находился кусок огранённого хрусталя и бронзовый нож с выгнутообушковым клинком и скульптурной группой на рукоятке, представляющей лошадь и держащего её за поводья мужчину (илл. 114). В отличие от спокойно стоящей лошади с её большой головой и высокой в виде гребня гривой человек дан в сильном движении. Держась обеими руками за повод, он упёрся согнутыми ногами в землю и, почти сидя, склонился туловищем набок в усилии остановить коня. У него непропорционально большая голова с неясно обозначенными чертами лица, из одежды показана только плоская круглая шапка.

(86/87)

111 a, б.
Ножи и кинжалы карасукских типов.

(Открыть Илл. 111 в новом окне)

Обе фигуры моделированы очень обобщённо, так же как животные на сейминском и турбинском ножах. [5] В двух других могилах найдены: каменный наконечник стрелы с усечённым основанием, бронзовый кельт с ромбическим орнаментом, ожерелье из нефритовых и костяных бус с бронзовой подвеской в виде миниатюрной птички, ножевидные кремнёвые пластинки и костяные латы. Все это не оставляет сомнения в принадлежности погребений к концу бронзового века, но не к карасукской культуре как таковой. В собственно карасукском искусстве подобного рода изображений не известно. Стилистически омское, сейминское и турбинское изображения также отличаются от карасукских, хотя возможно, и восходят к общему с ними источнику, о чём свидетельствует прежде всего форма ножа, известная по находкам в Средней Азии и в Средней Европе (унетицкая культура). Самое же важное заключается в том, что ни по сюжетам, ни по стилю они не имеют ничего общего со скифским искусством и поэтому, не говоря уже о территориальном несовпадении, не могут рассматриваться в качестве исходных форм образования скифского звериного стиля. К тому же и хронологически сейминско-турбинско-омское и скифские произведения искусства очень далеко отстоят друг от друга.

Хронология карасукской культуры определяется временем верхних слоёв столицы древнейшего царства Китая Аньяна в провинции Хэнань, в которых найдены вещи карасукских типов. В настоящее время они относятся к концу эпохи Инь и началу эпохи Си-Чжоу, то есть к XIII-XI вв. до н.э. Уточнению этой датировки могут служить коленчатые ножи-монеты, явно воспроизводящие форму карасукского коленчатого ножа, обращавшиеся в Северном Китае во втором периоде эпохи Чжоу и Гуньцю, в X-VIII вв. Эта хронология согласуется с периодизацией карасукской культуры, в которой коленчатые ножи распространяются только во втором, более позднем, по терминологии М.П. Грязнова, каменноложском периоде её существования. [6] Для первого же, более раннего этапа, соответствующего периоду Инь в Китае, характерны выгнутообушковые ножи того типа, который представлен находками в Аньяне и в сейминско-турбинской культуре Волго-Камья. Таким образом, карасукская культура укладывается в рамки XIII-VIII вв. до н.э., а переходные формы, связывающие её с минусинской тагарской культурой, могут быть отнесены к VII столетию.

(87/88)

Никакого хронологического разрыва между той и другой культурами не было.

В историко-археологической литературе неоднократно указывалось на сходство карасукского искусства с искусством Передней Азии. Э. Герцфельд обратил внимание на замечательное стилистическое соответствие обобщённой структуры карасукских изображений, моделированных из шариков и цилиндров, с техникой изготовления из стеатита и других пород мягкого камня при помощи сверла и других инструментов, дававших полушаровидные и цилиндрические углубления, цилиндрических печатей типа Керкук, распространенных в Передней Азии во II тысячелетии до н.э. [7] Сложившийся на основе этой техники стиль оказался в дальнейшем перенесённым в бронзу и в Передней Азии характерен для Луристана, а на Дальнем Востоке для Ордоса и Минусинской котловины, то есть для луристанского искусства, с одной стороны, и для карасукского — с другой. Луристанское искусство, памятники которого впервые были выделены в конце 20-х гг., остается далеко не изученным. Не решены вопросы ни его происхождения, ни этнической принадлежности, ни даже хронологии. Р. Гиршман связывает луристанскую культуру с киммерийцами, якобы поселившимися в горах Загроса, в древней земле касситов, и с их участием в войне Ассирии с Вавилоном в 689 г., в результате чего будто бы в луристанских могилах и появились значительно более древние вещи с клинописными надписями, награбленные киммерийцами в сокровищницах эламских и вавилонских храмов. [8] Соответственно с этим он датирует луристанскую культуру VIII-VII вв. до н.э. Так как большинство надписей на вещах из Луристана относится ко времени между серединой XII и серединой IX в., другие учёные склоняются к отнесению её именно к этому периоду. [9] Предметы, включённые в комплекс луристанских бронз имеют различное происхождение и относятся к разному времени, начиная с III тысячелетия до н.э. Наиболее характерная из них вещь датируется, видимо, последними столетиями II тысячелетия и первыми столетиями I тысячелетия до н.э.

Однако, на какой бы из групп луристанских предметов мы ни остановились, прямое участие луристанской культуры в образовании карасукского искусства представляется совершенно невероятным, хотя между карасукскими и луристанскими формами действительно наблюдается некоторое сходство. Так,

(88/89)

114.
Бронзовый нож с фигурками лошади и человека (увеличено).
Деревня Ростовка.

(Открыть Илл. 114 в новом окне)

(89/90)

например, головы лося и барана на ручках ордосских кинжалов карасукского типа с их как бы переломленной, отвисшей губой и выпуклыми глазами очень похожи на чудовищ по сторонам луристанских божеств на бронзовых навершиях вотивных булавок, а головка, должно быть, козла с петлеобразным рогом на карасукском ноже близка к головке того же рода на луристанских бронзовых рукоятках. И другие луристанские головки животных, встречающиеся на шильях и наконечниках точильных камней, похожи на карасукские.

Если указанные соответствия что-нибудь значат, то считаясь с малой вероятностью воздействия луристанского искусства на карасукское, как и наоборот, вывод может быть только один, а именно, что то и другое возникли на общей основе. Едва ли можно сомневаться в том, что в луристанском искусстве сохраняются более древние формы, так же как и во многих отношениях сходных с ним памятниках иранского и советского Азербайджана и в кобанской культуре Горного Кавказа. Возможно, что другим ответвлением этих же исходных форм было искусство карасукской культуры.

Несмотря на обширные исследования, произведённые китайскими археологами, в Китае до сих пор не обнаружено следов медного века. Древнейшим металлом Китая была бронза, появившаяся сразу с высоким уровнем литейного мастерства сравнительно поздно, в XVIII-XVII вв. до н.э., когда в Средиземноморье бронзовый век уже близился к своему концу. Ввиду этого предположение о возникновении китайской металлургии бронзы в порядке заимствования из древнейшего очага культуры в Передней Азии является вполне закономерным, хотя в настоящее время древние пути связей Китая с Ближним Востоком ещё и не могут быть установлены с полной несомненностью. Возможно, что они проходили там же, где позже пролегал знаменитый «шёлковый путь», соединявший Китай с западными странами, по которому издавна осуществлялись тесные связи Средней Азии с Восточным Туркестаном. Бронзовые изделия с изображениями животных появляются в Китае ещё позже, в аньянском периоде, причём это ещё плоские головки, только предвещающие скульптурные формы, характерные для карасукской культуры.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что шань-иньская культура Китая в целом совершенно отлична от карасукской, что в ней встречаются только некоторые сходные с карасукскими формы. По основному составу китайские бронзы не похожи на карасукские. Ничего общего с карасукской не имеет и шань-инская керамика. М. Лёр с полным основанием полагает, что карасукские бронзы проникли в Китай с «варварского» севера, [10] а не наоборот, причём ближайшими к Китаю областями распространения этих бронз были Ордос и Монголия, где их действительно находят и притом вместе с керамикой, сходной с карасукской. Родиной же своеобразных форм карасукской культуры, не находящих себе соответствий в предшествующей культуре Минусинского края, был не Северный Китай, как думал С.В. Киселёв, [11] а, вероятно, Центральная Азия, откуда она и проникла через Туву в Минусинский край, а через Ордос в Китай.

Но если карасукская культура возникла независимо от Китая, то её корни естественно искать на Ближнем Востоке, где в добавление к сходству художественных форм можно указать многие виды предметов вооружения и украшения, сходных или даже одинаковых с карасукскими. К их числу относятся секиры, проушные топоры, кинжалы «с шипами» и полой ручкой и многие другие предметы, прототипы которых появляются там ещё в III тысячелетии до н.э. Точно так же карасукские бляшки с петелькой на обороте, двойные и тройные бляшки, имитации раковин каури, проволочные височные кольца, браслеты с орнаментом из выпуклых точек полностью соответствуют найденным в Иране (Тепе Сиалк А и В, Тепе Гийян).

В заключительный этап бронзового века археологической периодизации переднеазиатское влияние могло быть не только вполне реальным, но и весьма значительным. В это время коренной перестройки прежнего хозяйственного уклада и распространения новых технических приёмов, в частности в металлургии бронзы, и новых форм производственного и бытового инвентаря на всей периферии древневосточных цивилизаций в конце II — начале I тысячелетия до н.э. возникают новые культуры. В Восточной Европе —это так называемая киммерийская, или предскифская, культура, в Казахстане дындыбай-бегазинская, в Приаралье суярганская, а в Минусинском крае карасукская. У всех этих культур много общего между собой, хотя бы, например, в керамике с её округлыми формами, чернолощёной поверхностью и резным геометрическим орнаментом, усиленным белой пастой, в особенности же общность видна в литых бронзовых изделиях.

В характерных для этого периода условиях развития общественного разделения труда, перехода к кочевому скотоводческому хозяйству, значительных перемещений населения, перестройки имущественных и социальных отношений, усилившихся контактов

(90/91)

(91/92)

(92/93)

119.
Бронзовый кинжал с бабочковидным перекрестием.
Минусинская степь.

(Открыть Илл. 119 в новом окне)

(93/94)

не только между родственными племенами, но и с их внешней средой сходные формы могли появляться независимо друг от друга в различных местах в соответствии с общим направлением культурного развития, а главное, благодаря общности своего происхождения. Конечным же источником их могли быть только древние цивилизации Востока, сфера воздействия которых непрерывно расширялась, а влияние их, подобно волнам, растекалось по всему Старому Свету, повсюду, где возникала потребность в новых формах и где создавались условия для их восприятия.

Типичными для следующей за карасукской, тагарской культуры являются земляные курганы, по большей части невысокие, до 1,5 м, с четырёхугольной оградкой, сооружённой из поставленных вертикально плит. По углам, а иногда и посредине стенок помещаются плиты большей величины, достигающие 1-1,5 м высоты. Под насыпями в четырёхугольных могилах обычно находятся невысокие, в один-два венца срубы из лиственничных брёвен, покрытые тонкими жердями или плахами. Большинство ранних могил содержит одиночные трупоположения, много реже парные (мужчина с женщиной, женщина с ребёнком) или тройные (мужчина и две женщины, мужчина, женщина и ребёнок), но зато под одной насыпью нередко встречается несколько могил, принадлежащих членам одной семьи. Позже появляются большие курганы с коллективными погребениями — до сотни человек, сложенных ярусами один над другим. Многие из этих могил носят следы частичного или полного сожжения.

Среди находок, относящихся к тагарской культуре, сделанных как в могилах, так и особенно многочисленных случайных, решительно преобладают различные предметы из бронзы. На этом основании Э. Миннз относил эту культуру ко времени, предшествующему скифской эпохе Причерноморья с её железными изделиями, то есть ещё к бронзовому веку. [12] На самом деле причина длительного преобладания мышьяковистой бронзы над железом в этой области так же, как в меньшей степени и во всей Южной Сибири, заключалась в том, что исходные для получения этого сплава металлы имелись на месте в достаточном количестве, а по своему высокому качеству бронзовые изделия не уступали железным.

Из бронзы изготовлялись предметы вооружения — кинжалы, чеканы, наконечники стрел и копий, втулки, орудия и предметы быта — топоры, долота, ножи, шилья, иглы, серпы, котлы, принадлежности одежды и украшения — зеркала, пряжки, бляшки, пуговицы, бусы, пронизки, диадемы, серьги, браслеты, перстни и другие менее распространённые вещи. Части конского снаряжения, такие как удила, псалии, пряжки для чумбура и подпруги, обоймы для перекрестных ремней, налобники, пронизки, подвески, ворворки, и другие предметы известны в минусинской тагарской культуре только по случайным находкам, так как конских погребений в могилах этой культуры не найдено.

Постоянной принадлежностью минусинских погребений являются глиняные сосуды, а также бусы из пасты и стекла, сердолика и нефрита, привески из клыков животных. Очень редки поделки из кости и рога, так же как из железа и золота. Железные предметы появляются только в позднейших коллективных погребениях, для которых характерны миниатюрные (вотивные) воспроизведения употреблявшихся в быту вещей.

Специфические минусинские формы представляет керамика. Это одна из наиболее многочисленных категорий находок в минусинских погребениях. Среди сосудов преобладают баночные формы. Много реже встречаются округлые сосуды с низким горлом и кубки иногда на высоком поддоне. Орнамент минусинской керамики небогатый и ограничивается горизонтальными желобками в верхней части сосуда, треугольными штампами, насечками, нарезной ёлочкой, группами семечковидных ямочек. Бывают и налепные украшения — сосочки, валики и выдавленные изнутри сосуда выпуклые «жемчужины». Большинство сосудов имеет лощёную поверхность. В целом керамика минусинских курганов отличается хорошо найденными пропорциями и обнаруживает прямую генетическую связь с непосредственно предшествовавшей карасукской культурой позднебронзового века, что находится в полном соответствии с показаниями других элементов этой культуры.

Так, например, особенно многочисленные в минусинской культуре бронзовые ножи (илл. 115 а, б, в), из множества вариантов представлены коленчатыми ножами бесспорно карасукского происхождения. По-видимому, и другие ножи с выделенной ручкой восходят к карасукским прототипам. Однако преобладают в минусинской курганной культуре ножи без выделенной ручки, совпадающие с формами, со времени андроновской культуры широко распространёнными к западу от Минусинской котловины — в Сибири и Средней Азии, встречающимися и в Причерноморье. Ранние из них найдены в южно-туркменских памятниках Анау III и Намазга VI.

Точно так же большинство других категорий минусинского инвентаря находят более или менее близкие

(94/95)

(95/96)

126.
Бронзовое зеркало с зооморфной ручкой.
Минусинская степь.

(Открыть Илл. 126 в новом окне)

(96/97)

соответствия в находках из других областей «скифского мира». Так, например, кинжалы с бабочковидным или сердцеобразным перекрестьем и треугольным клинком (илл. 119) близко сходны с железными кинжалами или мечами скифской культуры Причерноморья, где встречаются и бронзовые образцы того же рода. Однако между минусинскими и причерноморскими кинжалами кроме сходства имеются и существенные различия. Так, у минусинских кинжалов никогда не встречается характерное для причерноморских брусковидное навершие на рукоятке, а форма перекрестья у тех и других в деталях различается одна от другой. Минусинским кинжалам свойственно перекрестье с широко расставленными бабочковидными крыльями, какого не бывает у причерноморских, и, с другой стороны, у минусинских кинжалов не получает распространения сердцевидное перекрестье, обычное в Причерноморье. Ввиду этого причерноморские и минусинские кинжалы не могут находиться в зависимости друг от друга, их сходство основывается, очевидно, на происхождении из одного и того же источника, в котором следует искать их прототипы. Поскольку сходные с минусинскими кинжалы имеются в Западной Сибири, Средней Азии и Иране, весьма вероятно, что они, как и причерноморские, восходят к иранским или среднеазиатским образцам. В сравнении с северочерноморскими они представляют другую линию развития этого вида оружия. В Минусинской котловине кинжалы с бабочковидным перекрестьем появляются едва ли раньше V в. до н.э. Другой тип минусинского кинжала — кинжал с прямым перекрестьем или «с шипами» имеет прямых предшественников в местной карасукской культуре (илл. 116), хотя последние, в свою очередь, связываются с ещё более ранними и широко распространёнными кинжалами, возникшими в Передней Азии и оттуда проникшими как на восток, так и на запад. Во всяком случае, в минусинской культуре кинжалы с шипами представляют карасукскую традицию, как, впрочем, и в других районах Сибири, где существовали сходные с ней культуры.

Наряду с кинжалами находятся втульчатые боевые чеканы (илл. 118), секиры и топоры. Первые из них имеют круглый или гранёный в сечении заострённый клинок, тогда как у секир и топоров более или менее широкое лезвие. В отличие от топора у секиры расширяющееся лезвие. Такого рода виды оружия, особенно чеканы, распространены не только в Минусинской степи, они известны также на Алтае, в Казахстане, в Западной Сибири и в Прикамье. Значительно реже они встречаются на Кавказе и в Причерноморье. К тому же в последних областях эти виды оружия по материалу (железо) и по форме (проушные, а не втульчатые) отличаются от сибирских. Несмотря на малочисленность карасукских чеканов, они всё же представляют исходные формы этого вида оружия тагарской культуры. Секиры и топоры также появляются ещё в карасукское время. Местом происхождения всех этих форм оружия был Ближний Восток, где они встречаются ещё в III тысячелетии до н.э. и откуда распространяются и в Европу и на восток вплоть до Северного Китая. В Минусинской котловине находят удивительно мало наконечников копий и стрел. В этой культуре копья, по-видимому, не имели сколько-нибудь значительного применения. Лук со стрелами тоже не играл той роли, которая известна для этого вида оружия у причерноморских и западносибирских кочевников. Вместе с тем здесь, как и в Средней Азии, имеются и втульчатые и черешковые наконечники стрел, причем, в отличие от Причерноморья, где черешковые наконечники появляются только в сарматском периоде, оба типа существовали одновременно. По форме пера наконечники стрел одинаково бывают треугольными, ромбическими и листовидными. Однако черешковых наконечников с ромбическим и листовидным пером в Минусинской котловине нет; здесь, как и везде в «скифском мире», известны только втульчатые наконечники этого рода, но и они очень редки, тогда как в Причерноморье именно такие наконечники характерны для раннескифского времени.

Двулопастные листовидные наконечники с втулкой известны в андроновской культуре поздней бронзы в Западной Сибири и Средней Азии и в близко родственной с ней срубной культуре Поволжья. Такого рода наконечники были найдены в Южной Туркмении в культуре эпохи бронзы, тесно связанной с Ираном. Вполне вероятно, что, возникнув в степных культурах срубно-андроновского типа, они, так же как и сходные с ними втульчатые наконечники копий, на основе переднеазиатских образцов, послужили в дальнейшем исходной формой для наконечников стрел раннескифского времени и в Причерноморье и в западной части Сибири и Средней Азии. Черешковые наконечники стрел, ещё раньше появившиеся на Ближнем Востоке, превращаются из двулопастных в более устойчивые в полете трёхлопастные и в этом виде получают широкое распространение в восточной части «скифского мира» — в Казахстане, на Алтае, в Туве и Монголии, а также проникают в Минусинский край, где они примерно с середины V в. вытесняются втульчатыми наконечниками

(97/98)

(98/99)

(99/100)

(100/101)

(101/102)

скифских типов. В Средней Азии черешковых стрел позднее VI в. до н.э. уже нет.

В связь со сравнительной малочисленностью копий и стрел в тагарской культуре, вероятно, надо поставить и отсутствие в ней конских погребений, распространённых в синхронных культурах Алтая и Причерноморья. По-видимому, это находится в зависимости от того, что верховой конь не играл большой роли в жизни минусинского населения, поскольку образ жизни его не был кочевым. Принадлежности конского снаряжения здесь поэтому известны только по случайным находкам, среди которых удилам принадлежит первое место.

Примитивная узда без жестких удил была известна ещё в карасукское время, о чём свидетельствуют находки костяных псалий, но бронзовые удила получили распространение только в тагарской культуре, где представлены различными формами — со стремевидными концами, с внутренним кольцом и без него и с круглыми то двойными, то одиночными кольцами на концах. Удила со стремевидными концами встречаются на Кавказе, в Причерноморье и в Венгрии, но особенно характерны для Сибири. Кольчатые удила раньше всего появляются на Ближнем Востоке, но получают очень широкое распространение в Европе и Азии. В Минусинской котловине они бытовали наряду со стремевидными.

Древнейшие бронзовые удила снабжались роговыми или костяными псалиями, вставлявшимися во внутреннее большое кольцо, примыкавшее к наружному круглому или стремевидному концу, служившему для прикрепления повода. Наиболее ранние бронзовые псалии имеют вид слабо изогнутого стержня с тремя отверстиями с выступающими в виде трубочек краями. В дальнейшем трубочки исчезают и на псалии остаются три дырочки. Псалии с трубочками относятся в Венгрии к Гальштатту В, а в Причерноморье к предскифскому и раннескифскому времени. Трёхдырчатые псалии представлены в минусинской культуре немногими образцами, наиболее типичными для неё являются двудырчатые псалии, повсеместно появляющиеся в V в. до н.э. Концы их иногда украшены головками животных (барана, волка, птицы) (илл. 117) или изображением копыта. Не касаясь других частей конского снаряжения, известных по находкам в Минусинской степи, можно сказать, что эти части, как и удила с псалиями, не представляют ничего оригинального, а относятся к общескифским формам, обнаруживая, однако, наибольшую близость к тем их вариантам, которые были распространены в Казахстане, а с V в. на Алтае.

Некоторые из них определённо алтайского происхождения. К ним относятся круглые выпуклые бляшки со звериными изображениями и с отверстием посредине (илл. 120, 121), пряжки с фигурками или головками животных (горного козла, волка, хищной птицы) (илл. 122, 123) и редкие уздечные налобники и пронизки со звериной или птичьей скульптурной головой (илл. 124, 125).

Из других вещей общескифских типов в составе находок в Минусинской котловине можно отметить литые бронзовые котлы трёх основных видов: на полом коническом поддоне, без поддона и на трех ножках. Первые полушаровидные или яйцевидные с прикреплёнными к верхнему краю кольцевидными или дуговидными вертикальными ручками, иногда с грибообразными или зооморфными выступами. Встречаются котлы и с ручками в виде поставленных по борту фигурок животных (козлов, лошадей, оленей). Остальные котлы более сплюснутые, с невысокой шейкой и с горизонтальными ручками по бокам. Аналогии минусинским котлам имеются в Казахстане, на Северном Кавказе и в Причерноморье. Встречающиеся в Минусинском крае котлы с носиками, неизвестные в Причерноморье, находятся в Средней Азии, редкие котлы на трёх ножках сближаются с семиреченскими. В иранском происхождении «скифских» котлов едва ли можно сомневаться, однако в минусинской культуре они приобрели некоторые специфические черты, позволяющие отличать их от котлов из других областей скифского мира и вместе с тем сближать с котлами Семиречья и Киргизии.

Кроме перечисленных форм тагарскую культуру связывают со скифским миром характерные бронзовые зеркала — дисковидные с ручкой в виде дужки или кнопки на обороте и нередко с высоким бортиком с той же стороны. Особую группу составляют так называемые медалевидные зеркала с боковой ручкой в виде маленького выступа с круглым отверстием Особенно многочисленные зеркала с дужкой характерны для азиатской части скифского мира, а зеркала с кнопкой, кроме того, находят аналогии в Причерноморье, хотя в деталях они отличаются от минусинских. Так, у причерноморских кнопка обычно имеет две ножки или столбика, а не четыре, как у минусинских. В ряде случаев дужка или кнопка трактованы в виде фигурки или только головы животного. Боковая ручка у медалевидных зеркал также нередко зооморфного вида (илл. 126).

Находки медалевидных зеркал в Минусинской котловине не многочисленны, зато они распространены в соседних областях — Туве, Алтае и Казахстане. По

(102/103)

(103/104)

(104/105)

(105/106)

всей вероятности, эти зеркала происходят от зеркал с боковой ручкой, характерных для переднеазиатских и европейских областей, но известных также в Киргизии и на Алтае. Появление на их основе медалевидного типа, по-видимому, произошло в Средней Азии, откуда он и распространился на восток до Ордоса. Зеркала с дужкой на обороте имеются ещё в андроновской и карасукской культурах, примыкая к распространённым там же бляшкам и пуговицам. Наличие излишнего для зеркала бортика указывает на блюдо или крышку как на прототип этой формы. Известно, что в качестве зеркал употреблялись блюда с налитой в них водой. Характерная для зеркал с бортиком зооморфная ручка связывается с встречающимися в Иране и на Ближнем Востоке бронзовыми и каменными крышками с фигуркой животного в качестве ручки посредине. Зеркала с дужкой или кнопкой представляют собой специфическую «скифскую» форму, неизвестную в других культурах нигде, кроме Китая, где зеркала с дужкой появляются в эпоху Инь (XIII-X вв. до н.э.), по всей вероятности, с запада, примерно тогда же, когда они входят в состав сибирских культур. Китайские зеркала отличаются сложной и богатой орнаментацией, не имеющей ничего общего с зеркалами, которые встречают в Сибири и в Средней Азии.

Своеобразие тагарской культуры особенно ярко проявляется в уже отмеченном длительном переживании в ней «бронзового века» и вместе с тем форм, продолжающих традиции предшествующей карасукской культуры, что, по всей вероятности, обусловлено особенностями хозяйственного развития Минусинской котловины. В то время как в соседних областях с культурой скифского типа основным видом хозяйственной деятельности стало кочевое скотоводство, минусинское население вело осёдлый образ жизни, занималось земледелием, местами даже с применением искусственного орошения, и отгонным скотоводством.

Хотя поселения тагарской культуры остаются слабо изученными, о бытовом укладе её обитателей некоторое представление дают замечательные «писаницы» — изображения на скалах Оглахтинского хребта в районе села Абакано-Перевоз («Боярские писаницы»), хотя они и относятся к позднейшему периоду минусинской культуры. На одной из них представлен целый посёлок, состоящий из четырёх домов и одной юрты. Дома бревенчатые, рубленые, с коньковой крышей на стропилах, крытой, по-видимому, соломой. В открытую дверь виден круг, представляющий условное изображение очага, находящегося внутри дома. Юрта колоколовидная, вероятно, крытая войлочной кошмой. Между домами стоят характерные скифские котлы, под некоторыми из них показаны языки пламени. Тут же изображены фигурки людей, а в левой стороне писаницы помещены животные, среди которых различаются олени и козы. На другой писанице между домами и юртами, вероятно, представляющими зимние и летние жилища, также расположены различные животные, люди и какие-то непонятные четырёхугольники, означающие, по мнению М.П. Грязнова, обработанные поля. [13]

Особое положение тагарской культуры отчётливо выявляется при рассмотрении скифского звериного стиля, который в своём чрезвычайно широком распространении от Дуная до Ордоса естественно представляет ряд локальных и хронологических вариантов, но который всё же и по сюжетам и по изобразительным приемам отличается поразительным единством.

В тагарской курганной культуре имеется ряд изображений, близко сходных с карасукскими. На генетическую связь звериного стиля минусинской курганной культуры с карасукским искусством указывали ещё С.А. Теплоухов и Э. Миннз. [14] Среди немногочисленных художественных произведений ранней тагарской культуры, как и в карасукском искусстве, преобладающее положение занимает круглая, обычно пустотелая скульптура. При изображении целой фигуры животного оно представлено со всеми четырьмя ногами, раздельно изображаются два уха, два рога и т.д. Глаза и ноздри иногда бывают сквозными, но чаще передаются кружочками, обведёнными рельефным ободком. Ухо безотносительно к виду животного обычно трактуется в форме полукруга. Хвост опять-таки одинаково у разных животных представляется в виде короткого выступа. И остальные части фигуры передаются условными, стандартными формами — бедро в виде полушария, лопатка — выпуклого сегмента, основу головы составляет шар с добавочными тоже схематизированными деталями. Положения, в которых изображаются животные, также весьма однообразны. Чаще всего они представлены стоящими с опущенной головой. В дальнейшем фигуры уплощаются, а парные части их (рога, уши, ноги) объединяются в общем силуэте. Наибольшей величиной и сложностью отливки отличаются известные не только в Минусинской котловине, но и на Алтае и в Ордосе колоколообразные навершия с фигуркой козла со сближенными ногами (илл. 127-[128-129]-130) и много реже оленя. Меньшей величины скульптуры целых фигур различных животных

(106/107)

(108/109)

149.
Бронзовая бляха — тигр с головой барана в пасти.
Минусинская степь.

(Открыть Илл. 149 в новом окне)

(109/110)

встречаются на ручках ножей и кинжалов и на втулках топоров и чеканов. Это фигурки стоящих козлов и кабанов, значительно реже других животных и птиц (илл. 131, 132). Чаще других находятся скульптурные изображения двойных протом и отдельных головок животных и птиц, тоже по большей части на втулках чеканов и топоров или же на ручках зеркал, ножей и кинжалов (илл. 133, 134). В рельефе обычно представлены головки птицы и свернувшегося хищника — мотивов, широко распространённых в скифо-сибирском искусстве (илл. 135, 136), а также отдельных животных. В редких случаях встречаются изображения, выполненные врезанной линией (илл. 137).

В раннем тагарском искусстве круг животных довольно ограниченный. Это кабан, козёл, баран, лось, лошадь и неясного образа хищник из семейства кошек — возможно тигр. В виде отдельных голов к ним прибавляется хищная птица. Можно заметить, что некоторые из этих изображений тесно связаны с определённого вида предметами. Так, голова хищной птицы, как правило, служит украшением чекана и помещается в углу между клинком и втулкой. Такие же головки птиц находятся на верху рукоятки и на перекрестьях кинжалов и на выступах ножей между ручкой и лезвием. Кабан изображался преимущественно на навершиях кинжалов и ножей, иногда он заменяется здесь кошкообразным хищником (илл. 138). Кабан и хищная птица вообще являются наиболее частыми мотивами изображений, что, вероятно, надо ставить в связь с увеличением количества и роли оружия в минусинской тагарской культуре сравнительно с карасукской. Образы мирных животных, характерных для карасукской культуры — козла, быка, барана и лося, — отходят на задний план.

Почти для всех изображений, известных по минусинским памятникам, не трудно подыскать очень близкие аналогии как в остальной части Сибири, так и в Северном Причерноморье. Такое единство художественных форм и мотивов на всей огромной территории распространения скифо-сибирского искусства возможно лишь в результате общности его происхождения в целом, единства источника формирования всех его внутренних подразделений. Вместе с тем некоторые характерные для скифо-сибирского искусства мотивы появляются в Минусинской котловине со значительным запозданием.

Так, например, обычный в раннескифском искусстве мотив оленя, лежащего с поджатыми ногами, как и оленя вообще, вовсе не известен ни карасукскому, ни тесно связанному с ним искусству раннего этапа тагарской культуры. Изображения оленя распространяются в Минусинской котловине только с V в. и сразу в двух вариантах — лежащего с поджатыми ногами (илл. 139-[140]-141) и стоящего (илл. 142). Бывают и только одни головки оленя с устремлёнными вверх рогами. Возникнув в формах, близких к изображениям этого животного в искусстве Восточного Казахстана, образ оленя получает в Минусинской котловине очень широкое распространение и, подвергаясь дальнейшей схематизации, приобретает специфические минусинские черты, в большей степени соответствующие признакам лося, чем первоначальному виду этого животного. У позднейших изображений оленя рога превращаются в гребень, а ноги сливаются в прямую полоску без прогиба. Рельефные фигурки оленя встречаются на ручках ножей, расположенные вертикальным рядом одна над другой. Появляются бляшки с рельефными изображениями и других животных, например, козла, лошади, тигра, барана, волка и т.д.

С другой стороны, в это время животные, и ранее обычные в минусинском искусстве, получают новые признаки. Так, у по-прежнему самых многочисленных изображений головок хищных птиц появляется длинный клюв с ранее неизвестной здесь роговицей и с загнутым концом. Некоторые из них усложняются ушами и превращаются таким образом в фантастических грифонов. Большое распространение приобретают парные головки, обращённые в противоположные стороны, иногда при этом с общим глазом. У парных кабаньих головок на перекрестьях кинжалов нередко общее ухо (илл. 145). Продолжают изображаться стоящие кабаны, но у них теперь длинная, тонкая морда, напоминающая птичий клюв.

Наряду со стоящими изображаются лежащие козлы, изредка с повёрнутой назад головой. Фигурки стоящих козлов с колпачков-наверший перемещаются в середину большого кольца, которым теперь заканчиваются рукоятки ножей (илл. 146), или же, как и стоящие олени, в кольцевые подвески. Фигурки стоящих козлов украшают обушки впервые возникающих миниатюрных чеканов. Вместо типичной для раннего времени головы барана с длинной горбатой мордой и небольшими рогами распространяются изображения этого животного, отличающиеся прямой мордой и большими, тяжелыми рогами с широкими кольцами (илл. 147). Хищник так же, как и на западе, наделяется чертами волка с оскаленными зубами (илл. 148) и иногда с закрученным спиралью носом. К новым мотивам в Минусинской котловине относятся и характерные изображения идущего тигра

(110/111)

(111/112)

154.
Оленный камень.
Село Иволгинское.

(Открыть Илл. 154 в новом окне)

с головой горного барана в раскрытой пасти, повторяющие и в сюжете и в трактовке такие же изображения на колоде из второго Башадарского кургана на Алтае (илл. 149). Довольно многочисленными становятся изображения лошадей, особенно в виде головки на концах костяных псалий. Распространяются и почти полностью утратившие изобразительные элементы орнаментальные мотивы, в основе которых чаще всего лежит схематизированная птичья головка, представленные такими же, как на Алтае, уздечными бляхами. Наряду со ставшей более уплощённой объёмной скульптурой чаще, чем раньше, встречаются рельефы.

Замечательно, что новые сюжеты и стилистические черты, отличающиеся динамизмом и, несмотря на стилизацию, большим реализмом, чем старое минусинское искусство, не вытесняют последнее, а сосуществуют с ним. Новые формы, импортированные с принадлежностями конской сбруи, медалевидными зеркалами и другими предметами восточно-казахстанского или алтайского происхождения переносятся на специфически минусинские вещи — ножи, колты, миниатюрные чеканы и др., что свидетельствует об усвоении их местными мастерами, продолжавшими тем не менее работать и в традиционном минусинском духе. Из Минусинской котловины происходит некоторое число бронзовых застёжек с композициями борьбы животных между собой или фигурами двух спокойно стоящих животных в симметричном построении.

Из них отметим вышедшие из разных форм четырёхугольные застёжки в рамках с одинаковой сценой схватки двух лошадей (илл. 152), четырёхугольную же застёжку с двумя симметрично стоящими друг против друга лошадьми и такую же с двумя верблюдами. Над опущенными к земле головами последних раскинулись ветки дерева с листовидными ячейками. Наиболее эффектны имеющиеся в нескольких экземплярах пластины с изображениями двух быков, показанных в сложном ракурсе с поворотом опущенной вниз головы и передней части туловища в фас при профильном положении остальной части фигуры (илл. 153). Наиболее простой рисунок имеют ажурные пластины с двумя парами зигзагообразных змеек, протянутых вдоль них внутри прямоугольной рамки. У других того же рода ажурных застёжек орнамент имеет вид ступенчатой пирамиды (илл. 157). Всего одним экземпляром очень грубой работы представлена пластина с закруглённым концом, заполненная неотчётливой фигурой, по-видимому, волка с рогом вдоль шеи и загнутым кверху хвостом. Близки к застёжкам и ажурные бляхи с головой быка, заключённой в спираль с головкой хищника на конце или с головой козла в полуовале (илл. 155).

Многие виды бронзовых украшений, бытовавших в Минусинском крае в конце тагарского периода, оказались представленными в неглубоко закопанном в землю складе, предназначенного для переплавки лома, обнаруженном в 1966 г. на берегу озера Большой Косогол в Ужурском районе Красноярского края. [15] В нём было около двухсот предметов, сложенных под перевёрнутым вверх дном котлом. Поблизости от него под другим котлом находилось 6 полых фигурок гусей, отделённых, вероятно, потому, что они были отлиты из бронзы с высоким содержанием олова и свинца и предназначались для использования в качестве лигатуры. Кроме слитков и стружки в кладе было более 30 блях с головой козла, быка, окружённой спирально изогнутым змееподобным туловищем со змеиной головкой на конце, четыре прямоугольные застёжки с фигурами двух симметрично расставленных

(112/113)

(114/115)

160.
Серебряная пластинка с изображением яка между деревьями.
Ноин-Ула.

(Открыть Илл. 160 в новом окне)

(115/116)

быков с повёрнутой в фас головой, пять такой же формы застёжек, заполненных протянутыми вдоль их четырьмя изгибающимися змейками, тридцать пять наконечников для ремней со стилизованной мордой зверя, множество других блях, застёжек, пуговиц и других предметов, в большинстве своём сломанных. Этот клад важен не только как свидетельство местного бронзолитейного производства, но и как комплекс вещей одновременного бытования. Представленные в нём вещи относятся к последним векам I тысячелетия до н.э. Предметов более раннего времени или происходящих из других областей в нём очень мало. К их числу, по-видимому, надо отнести фигурки гусей. Подставки на их лапках показывают, что они прикреплялись к каким-то предметам, вероятно, культового назначения.

Поясные застёжки с изображениями животных С.В. Киселёв отнёс к III-I вв. до н.э., различая среди них две группы — раннюю и более позднюю, появляющуюся около начала н.э. Первую он определяет по стилю как реалистическую, а вторую как реалистическо-орнаментальную, не проводя, впрочем, строгого распределения известных памятников по этим группам. [16] Классификация С.В. Киселёва неопределённа, а предложенная им хронология, как мы увидим ниже, не охватывает всего периода их бытования. Те пластины, которые он характеризует как реалистические, относятся ещё к IV-III вв. и представлены формой с полукруглым выступом. В Минусинской котловине таких не обнаружено, здесь найдены бронзовые четырёхугольные пластины с рамкой, появляющиеся действительно только в III в. и существовавшие по крайней мере до конца последнего тысячелетия до н.э.

Своими «скифскими» элементами тагарская культура сближается с западносибирскими вариантами скифской культуры, но и среди них она в целом занимает особое положение. Типичные для западносибирских областей керексуры — каменные курганы, — деревянные камеры с дромосом или без него и сопровождающие конские погребения совершенно отсутствуют в Минусинской котловине. Этнографически её население существенно отличалось от своих кочевых соседей, хотя и не находилось в изоляции и не избегало не только сношений с ними, но и заимствований с их стороны.

Этническая принадлежность населения Минусинской котловины в скифский период остаётся невыясненной. Существует теория о тождестве его с белоку-

(116/117)

рыми динлинами, или же с билами и гелочами китайских источников, но этническая природа всех этих племён, даже если бы они действительно были тождественны с минусинским населением интересующего нас времени, тоже неизвестна. Мало что даёт в этом отношении и дорусская топонимика Минусинской котловины, представленная тюркскими, кетскими и иранскими названиями. Если исключить тюркские топонимы, как относящиеся к позднейшему кыргызскому периоду истории, то наиболее многочисленными остаются кетские. Иранские названия рек с корнями «об» и «дон», означающими «вода», представлены не в самой Минусинской котловине, а на соседних территориях Красноярского края и Кемеровской области. Тем не менее именно иранцы являются наиболее вероятными древними поселенцами Минусинской котловины, так как они выступают повсюду, где распространена андроновская культура вместе с производными от неё культурами—тазабагъябской в Средней Азии и срубной в Восточной Европе. Карасукская культура, наслоившаяся в Минусинском крае на андроновскую и связанная с другим антропологическим типом населения, конечно, не может не приниматься в расчёт при суждении по данному вопросу, тем более что в минусинской тагарской культуре она оставила весьма заметные следы, в значительной степени определяющие её своеобразие. Андроновский элемент ассимилировал пришельцев и занял вновь доминирующее положение в физическом облике населения Минусинской котловины, но из этого ещё не следует, что то же самое произошло и с языком.

Л.Н. Гумилёв полагает, что создателями карасукской культуры были предки хунну. [17] Они заняли Забайкалье, проникли в Минусинский край и далее на запад, но растворились здесь среди местного населения, представленного типом, производным от андроновской культуры, близким карасукскообразным культурам и возникшим в процессе общего с собственно карасукской культурой становления кочевого быта. Минусинских аборигенов он отождествляет с динлинами китайских источников, а это значит, что китайцы так называли восточную группу ираноязычных европеоидов. Следует заметить, что китайские известия о динлинах относятся не к тагарской, а к таштыкской эпохе.

Другая гипотеза связывает карасукскую культуру не с хунну — тюрками, а с кетами — небольшой народностью, сохранившейся в таёжной полосе Сибири

(117/118)

в районе Подкаменной Тунгуски, близких родственников которых русские в XVIII в. застали ещё в бассейне среднего Енисея в окрестностях городов Красноярска и Канска. К. Доннер относит кетский язык к тибето-бирманской группе, не имеющей других представителей в Сибири, [18] из чего можно заключить, что кеты проникли в Сибирь с юга. Они-то и могли принести с собой в Минусинскую котловину центральноазиатскую карасукскую культуру. В дальнейшем они частично переселились дальше на север, а частично растворились среди нового уже ираноязычного населения Минусинской степи.

Минусинская тагарская культура просуществовала до конца I тысячелетия до н.э., постепенно преобразовываясь в так называемую таштыкскую культуру, в которой заметную роль начинают играть хунно-китайские элементы, а в физическом типе населения отчётливо выступают монгольские черты. Минусинская котловина была отдаленной провинцией скифо-сибирской культуры и, хотя распространение по крайней мере элементов этой культуры на восток на ней не заканчивалось, а доходило до Северного Китая, она всё же представляла собой последнюю в этом направлении группу европеоидного массива древнего населения Евразии. Дальше на восток, за Байкалом элементы той же культуры прослеживаются в характерных для Забайкалья «плиточных могилах» и тесно связанных с ними так называемых «оленных камнях», самый замечательный из них найден южнее города Верхнеудинска у села Иволгинского (ныне в Иркутском музее) (илл. 154). Это саблеобразной формы плита высотой в 3,5 м, на широких сторонах её высечены стилизованные фигуры оленей с сильно вытянутой клювовидной мордой, закинутыми на спину ветвистыми рогами и с подогнутыми ногами, сходные с минусинскими изображениями этих животных. На боковых гранях кроме оленей представлены предметы вооружения: лук со стрелой, кинжал, топор и др., подобные найденным в плиточных могилах. Оленных камней много в Туве и Северо-Западной Монголии, где они представлены замечательными экземплярами с антропоморфными чертами, иногда с намеченным овалом человеческого лица, с поясом и очень детально переданным оружием. Фигуры оленей на них отличаются реалистичностью. Они представлены стоящими, подобно тому, как на одном раннем алтайском бронзовом зеркале. В Забайкалье и Монголии известны и другие того же рода изобра-

(118/119)

жения, особенно многочисленные в виде так называемых «писаниц» на скалах.

Из других находок в Забайкалье особый интерес вызывает золотая ажурная застёжка, доставленная из Верхнеудинска в 1884 г. и находящаяся в составе Сибирской коллекции Эрмитажа, с вещами которой она и будет рассмотрена в дальнейшем изложении (илл. 193).

По своим физическим признакам создатели культуры плиточных могил сильно отличались от древнего населения западной половины Южной Сибири отчётливо выраженными монгольскими чертами. Памятники потомков этого населения в Забайкалье позднейшего хуннского времени известны сейчас по немногим исследованным поселениям и могильникам, среди которых особенно важное значение имеет Иволгинское городище с расположенным возле него грунтовым могильником. [19] Из огромного количества разнообразных находок на этом городище, примечательном тем, что это пока единственный памятник, свидетельствующий о существовании у хуннов наряду с кочевым скотоводством осёдлого земледелия и развитого ремесла, отметим сходную с минусинскими бронзовую четырёхугольную застёжку с ажурным орнаментом в виде горизонтальных полосок, означающих, вероятно, змеек, отличающуюся от других предметов этого рода своей исключительной простотой и геометрической орнаментальностью (илл. 214). В могильнике возле городища было обнаружено погребение с парой ажурных застёжек, находившихся в области живота, что не оставляет сомнений в их принадлежности к поясу, а не к какой-либо другой части одежды, а тем более к украшениям гроба. На этих застёжках представлена сцена борьбы ящерообразного дракона с двумя тиграми (илл. 213). В том же погребении оказалась пара литых круглых бляшек со скобками на обороте. На лицевой стороне каждой из них горельефом голова медведя в фас, а вокруг неё изогнутое туловище этого зверя (илл. 156).

В другом могильнике хуннского времени — Дэрестуйском, на левом берегу реки Джиды, исследованном Ю.Д. Талько-Грынцевичем в 1900-1901 гг., найдена золотая штампованная пластинка с фигурой грифа с раскрытыми крыльями в виде концентрических полукружий и с загнутым хвостом вцепившегося когтями в спину бегущего барана. Это изображение отличается плохим, смятым рисунком, далёким от того же рода композиций в памятниках

(119/120)

Алтая. В том же могильнике обнаружены три пары бронзовых застёжек, во всех случаях, по словам Ю.Д. Талько-Грынцевича, «приколоченных к гробу с внутренней стороны», [20] примерно на середине его длины, то есть в области пояса погребённого. Эти застёжки, как и в Иволгинском могильнике, были на поясе и оказались под досками гроба вследствие осадки их на истлевшего покойника. На двух парах этих застёжек представлена борьба тигра с орлом из-за добычи — загрызенного тигром козла — повторяющая в более грубом виде композицию, известную по застёжкам, найденным в Минусинской котловине и в Северном Китае (илл. 197).

Третий могильник, находящийся в среднем течении реки Суджи, северо-восточнее Кяхты, и в местности Ильмовая падь, исследованный Ю.Д. Талько-Грынцевичем в 1896-1897 гг. и Г.П. Сосновским в 1934 г., отличается от двух других тем, что в нем могилы находятся под курганными насыпями, а также относительной многочисленностью китайских элементов в составе погребального инвентаря, чем сближается с хуннскими курганами, раскопанными экспедицией П.К. Козлова в Северной Монголии в горах Ноин-Ула в 1924 г.

В богатых, но разграбленных Ноинулинских курганах наряду с элементами скифо-сибирской культуры, с тканями среднеазиатского и китайского происхождения и с вещами китайских типов обнаружены

(120/121)

172 a, б.
Бронзовые бляшки — головы птиц.
Ордос.

(Открыть Илл. 172 в новом окне)

произведения самобытного характера, свидетельствующие о сложении самостоятельной хуннской культуры. К числу последних относятся, например, серебряные пластинки со штампованными рельефными изображениями яков и оленя в верёвочкообразной рамке. На самой большой из них — круглой с ободком в виде веревочки — представлен як с повёрнутой в фас большой головой, стоящий над двумя рядами полукружий, означающих горы, а с боков обрамлённый двумя деревьями с изгибающимися стволами, окружёнными штриховкой, передающей иглы какой-то хвойной породы (илл. 160). На другой овальной с вогнутыми боками пластинке тот же сюжет, но с некоторыми изменениями. Здесь позади яка помещено одно хвойное дерево (илл. 158). На третьей пластинке — олень с тем же поворотом головы, что и яки (илл. 159), но без элементов ландшафта. Из всех раскопанных Ноинулинских курганов наибольшее число ценных находок дал курган №6, один из самых больших в своей группе, а главное, с самой глубокой могилой, достигавшей 12 м. В этом кургане найден большой вышитый ковёр с изображениями сцен с борьбой зверей и несколько орнаментов других таких же ковров. Оттуда же происходит лакированная чашечка с китайскими надписями, из которых следует, что она предназначалась для одного из дворцов в Шан-Лине и изготовлена в сентябре 5 г. н.э. Эта находка даёт твёрдое основание для датировки кургана началом I в. н.э. Так как курган, в котором найдена чашечка, заключал погребение, несомненно, очень важного лица, А.Н. Бернштам выдвинул вполне вероятное предположение, что им был глава хуннской державы шаньюй Учжулю-Жоли, умерший в 13 г. н.э. [21]

Ввиду близкого сходства других курганов ноинулинской группы с датированным курганом №6 их все можно отнести примерно к тому же времени, то есть к концу I тысячелетия до н.э. и началу нового летосчисления, что важно для установления хронологии забайкальских памятников хуннского типа и значительной части находок в Ордосе.

В различных коллекциях мира сосредоточено большое количество бронзовых изделий, происходящих из Ордоса — области в Северном Китае, расположенной в большой излучине реки Хуанхэ севернее Великой китайской стены, на границе с монгольскими степями и пустынями. Почти все они приобретены покупкой, и поэтому условия их нахождения неизвестны, но почти не приходится сомневаться, что

(121/122)

большинство их добыто кладоискателями из разрытых ими древних могил, а часть найдена при сельскохозяйственных работах, как находятся подобные вещи в Минусинской степи. Такие же вещи обнаружены китайскими археологами в исследованных ими плиточных могилах. [22]

Ордосские бронзы разнообразны и разновременны. В их числе ножи, кинжалы, короткие мечи, секиры, крючки, цепи и застёжки, бляхи личного и конского убора, подвески, булавки, навершия, статуэтки, котлы и тому подобные предметы. Они украшены различными изображениями, среди которых имеются как фигуры целых животных, так и только их голов, как в скульптуре, так и в рельефе, притом в различных сочетаниях. Здесь представлены: козёл, баран, лошадь, олень, бык, кабан, верблюд, заяц, ёж, многочисленные хищники типа пантеры, тигра и волка, и птицы, преимущественно хищные с изогнутым клювом. Встречаются и чисто орнаментальные геометрические украшения.

Среди ордосских бронз есть сходные с минусинскими карасукские формы в виде головок животных на концах рукояток ножей. Образцы раннего скифо-сибирского искусства представлены преимущественно более или менее реалистическими скульптурами животных, таких, например, как лань (илл. 161), олень (илл. 163) или характерные для Минусинской степи и Алтая в VI в. до н.э. баран или козёл, стоящий со сближенными ногами на навершиях-колпачках (илл. 162). Кабан на рукоятке ордосского бронзового кинжала с обращёнными в противоположные стороны головками грифа на перекрестье (илл. 165) близко сходен с фигуркой того же животного на обушке минусинского втульчатого топора. Замечательная своим живым реализмом и пластическими формами ордосская статуэтка барана с вытянутой головой, поставленная на горизонтальную пластинку (илл. 166), напоминает некоторые статуэтки Сибирской коллекции, связанные с иранским искусством. Рельефные изображения на ордосских бляшках аналогичны с минусинскими. Так, например, в близких повторениях минусинских форм имеются бляшки в виде свернувшегося хищника (илл. 164), а бляшки в форме лежащего оленя, можно сказать, копируют соответствующие минусинские произведения (илл. 167, 168). Немало среди ордосских бронз и других изображений, сходных со скифо-сибирскими произведениями, известными по алтайским курганам, по находкам в Минусинской котловине и в Забайкалье и по золотым вещам в Сибирской коллекции Эрмитажа. Так, например, здесь имеются бронзовые бляшки, изображающие животное с перевёрнутой задней частью туловища — лань с изогнутым вокруг головы телом (илл. 169), пантеру или тигра (илл. 170), рельефную голову тигра в фас (илл. 171), голову птицы (илл. 172 а, б) и многих других персонажей, более или менее близких к сибирским мотивам и формам. Близко сходны, а в ряде случаев тождественны с сибирскими довольно многочисленные в ордосских находках ажурные застёжки с различными сюжетами.

Исторические данные, содержащиеся в китайских источниках — Шидзы, — Исторические записки Сыма Цяня, Цаньханьшу — История Старшей династии Хань и Хоуханьшу — История Младшей династии Хань — позволяют понять, каким образом вещи, аналогичные скифо-сибирским, появились в Северном Китае. Большое племя, известное китайцам под именем юэчжи, являлось наиболее восточной ветвью ираноязычного населения Евразии, называемого у персов — саками, а у греков — скифами. До конца III в. до н.э. юэчжи занимали не только степи Джунгарии, но и северную часть современной китайской провинции Ганьсу и Восточную Монголию до Ордоса включительно. Юэчжи находились в дружественных отношениях с наиболее сильным в то время северокитайским царством Цинь, откуда получали, в частности, те вещи, образцы которых в виде зеркал и шёлковых тканей найдены в алтайских курганах. В свою очередь, китайцы царства Цинь заимствовали у юэчжей конный строй, обеспечивший им военное превосходство над другими китайскими царствами в длительной борьбе, известной под названием «Борьбы царств», продолжавшейся около двухсот лет и закончившейся объединением всего Китая. [23]

В Центральной Монголии и в Забайкалье в это время обитали хунну. Они были данниками юэчжей, но в то же время беспокоили Китай грабительскими набегами. Для защиты от них китайцы в конце III в. до н.э. построили на своей северной границе Великую стену протяжением в 4000 км и высотой до 10 м со множеством сторожевых башен. Но она не остановила хунну; именно в это время они создали прочную военную организацию, свергли владычество юэчжей, оттеснили их на запад и захватили Ордос. Война между хуннами и юэчжами продолжалась до 163 г., когда юэчжи вынуждены были вовсе оставить Западный край и переселиться за Тянь-Шань в Среднюю Азию.

Эти сведения об истории юэчжей и их взаимоотношениях с хунну раскрывают условия, при которых иранская культура могла распространиться до Северного Китая и если не полностью подчинить, то оказать сильное влияние на культуру хунну, из-

(122/123)

вестную теперь не только по случайным находкам в Ордосской области, но и по могильникам и городищам, исследованным в Монголии и Забайкалье. Юэчжи были образцом для таких же, как они сами, восточных кочевников, через них скифо-сибирское искусство проникало не только к хунну, но и в самый Китай. В китайском искусстве находятся мотивы скифо-сибирского происхождения, в большинстве своём, однако, настолько переработанные в китайском стиле, что их скифская основа распознается с большим трудом путём ряда сопоставлений. Обратное влияние Китая в области искусства, заметное в некоторых произведениях из алтайских курганов пазырыкского типа, становится значительным только в более позднее время — в Ханьский период (II в. до н.э. — III в. н.э.).

(/240)

[1] С.А. Теплоухов, Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. — МЭ, т. IV, вып. 2, Л., 1929, стр. 41-62.

[2] С.В. Киселёв, указ. соч., стр. 142, сл.

[3] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, М.-Л., 1948, стр. 83.

[4] Д.Н. Эдинг, Резная скульптура Урала. Из истории звериного стиля. — ТГИМ, вып. 10, М., 1940.

[5] В.И. Матющенко, А.С. Чагаева, Л.А. Павленок, Раскопки в Омской и Томской областях. — «Археологические открытия 1966 г.» М., 1967, стр. 153; «Наука и жизнь», 1968, №9, цветная вкладка

(240/241)

к стр. 33. Авторы усматривают на ногах человеческой фигуры лыжи. Если это так, то местное происхождение ножа не требует дальнейших подтверждений. Но, возможно, за лыжи они приняли пластинки, посредством которых отдельно отлитая скульптура припаяна к ручке ножа.

[6] М.П. Грязнов, Работы Красноярской экспедиции. — КСИА, вып. 100, 1965, стр. 66.

[7] E.E. Herzfeld, Iran in the Ancient East. London, 1941, p. 161.

[8] Ghirschman, Perse.

[9] G. Dussin, Bronzes inscrites du Luristan de la colletion Foroughi. — «Iranica Antiqua», v. II, p. 149.

[10] М. Lechr, Weapons and Tools from Anyang and Siberian Analogies. — AJA, LIII, 2, 1949, p. 126.

[11] С.В. Киселёв, указ. соч., стр. 145.

[12] E. Minns, Scythians and Greeks, Cambridge, 1913, p. 226, 261.

[13] М.П. Грязнов, Боярская писаница. ПИМК, 1933, №7, стр. 41.

[14] С.А. Теплоухов, Опыт классификации... — МЭ, IV, вып. 2, стр. 48; E.H. Minns, Scythians and Greeks, p. 6.

[15] H.В. Нащокин, Косогольский клад. — Археологические открытия 1966 г., М., 1967, стр. 163-165.

[16] С.В. Киселёв, указ. соч., стр. 270-273.

[17] Л.Н. Гумилёв, Динлинская проблема. «Известия Всесоюзного географического общества», 1959, №1.

[18] К. Donner, Beiträge zur Frage nach dem Ursprung der Jenissei-Ostjaken. — «Journal de la Société finno-ougrienne», t. XXXVII, 1916-1920; K. Donner, Ethnological notes about the Jenisey-Ostyak, Helsinki, 1933.

[19] A.V. Davydova, The Ivolga goroditchhe. — Acta Archaeologica, 20, Budapest, 1968, p. 209.

[20] Ю. Талько-Грынцевич, Древние памятники Западного Забайкалья. — «Труды XII археологического съезда», т. I, Харьков, 1902, стр. 492, сл.

[21] А.Н. Бернштам, Гуннский могильник Ноин-Ула и его историко-археологическое значение. — ИАН, отд. общ. наук, 1937, №4.

[22] Вэнь’у, 1960, №12, стр. 30, сл. (на кит. яз.).

[23] В. Laufer, Chinese Clay-figures, Part I, «Prolegomena on the History of defensiv armours», 1914, p. 217.

наверх