П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

Глава V. Эпоха, которой не было:
енисейские кыргызы на рубеже тысячелетий.

V.7. Об археологической основе концепций “кыргызского великодержавия” и енисейского происхождения тяньшаньских кыргызов.

По мнению ряда исследователей, кыргызы не только разгромили уйгуров и захватили географический центр Азии, но и постепенно расселились в западном и юго-западном направлении: сначала на Горном и Степном Алтае, затем в Восточном Казахстане, а оттуда проникли и на Тяньшань. В некоторых публикациях говорится о заселении кыргызами “енисейско-иртышского междуречья” и даже о каком-то “обь-иртышском плацдарме”, с которого завоёвывали что-то ещё. Ни один из авторов, разрабатывавших соответствующую проблематику, не предложил развёрнутого анализа собственно кыргызской культуры на основе сравнительно-типологического, корреляционного или типогенетического метода. Правда, публикации одного из исследователей — Ю.С.Худякова — обильно оснащены формальными, ни к чему не приуроченными и никак не используемыми классификациями, а также странными “типолого-хронологическими матрицами”, где по непонятному принципу сведены сделанные чуть ли не по линейке и циркулем чертежи обезличенных и неузнаваемых вещей. К анализу всё это, естественно, отношения не имеет. Позиции большинства исследователей в данном случае можно рассматривать лишь на уровне общих аргументов и принципов подхода к материалу. Неизбежно возникающие здесь споры идут не с попытками аналитического изучения конкретного вещественного материала (как, например, можно спорить с Л.Р.Кызласовым по вопросу о хронологии таштыкских склепов), а лишь с оценками, причём обычно ангажированными концептуально. Исключение составляют лишь работы Г.В.Длужневской, однако они посвящены лишь тувинским памятникам кыргызов.

Единственный пример попытки корректного изучения проблемы — в статье Д.Г.Савинова “Этнокультурные связи енисейских кыргызов и кимаков” (Савинов 1978). Собрав аналогии, автор предложил весьма наглядную и убедительную таблицу, ясно демонстрировавшую значительное сходство предметом по категориям. Поскольку вопрос о происхождении отдельных типов автором не рассматривался и вообще не учитывался, постольку нет и вывода о расселении: ведь аналогия сама по себе ещё не указывает направления влияний, а явных типологических рудиментов таблица не выявила — просто похоже, и всё. Сделанный автором вывод о связях выглядит вполне корректным, однако при более подробном рассмотрении с учётом ляоских материалов вопрос оказывается более сложным. Большинство аналогий, составляющих таблицу, имеют ляоское происхождение — а значит, связей между кыргызами и кимаками не документируют. Другие же обусловлены общими восточноевропейскими прототипами и свидетельствуют разве что о кимакском влиянии на кыргызов, а не наоборот.

Кыргызскими называют ряд погребений на таких могильниках, как Корболиха VIII, Зевакино, Гилёво, Яконур и др. Оценивая эти памятники, следует разделять историко-культурный и аналитический аспекты проблемы.

Выделяя “внесаянские” памятники, предположительно оставленные кыргызами, то в “тюхтятскую культуру”, то в “памятники эпохи великодержавия”, то в локальные варианты кыргызской культуры, авторы имеют в виду три общих признака: трупосожжение на стороне, размещение погребения на древней дневной поверхности и определённый набор вещей определённого облика. Для исследователей важно, что все эти признаки появляются в комплексе и, следовательно, эти совпадения не случайны. При этом как-то забывают о том, что многие элементы данного комплекса до IX века отсутствовали и в кыргызской культуре. Ни одно минусинское погребение на горизонте не имеет признаков, позволяющих говорить об отнесении комплекса ко времени до 840 года. Любые рассуждения о том, что в условиях походного быта ритуал погребения упрощался, следует отвести как бессодержательные — обряд есть обряд, и если есть время и возможность сжечь тело, то отчего бы не вырыть яму? Погребения в Овюрском районе Тувы (с тибетскими текстами на берёсте), относящиеся к числу наиболее ранних в регионе, совершены в больших ямах под внушительными сооружениями. Несомненно, нужно ставить вопрос не о кыргызской принадлежности кремаций на горизонте вне зависимости от места их обнаружения, а о происхождении этого обряда вообще. Будут ли при этом найдены аргументы в пользу теорий о том, что по всему Саяно-Алтаю такие погребения распространяются именно через кыргызов — второй и совершенно не очевидный вопрос. В этом плане особенно интересны материалы некоторых западносибирских культур, которым свойствен обычай трупосожжения с размещением пепла на древнем горизонте; эти культуры существовали на протяжении всего I тыс. и позднее. Часть их ареала расположена на трассах миграций, выявляющихся по восточноевропейским элементам в сибирских культурах этого времени. Восточноалтайские погребения с сожжениями на горизонте вернее сопоставлять именно с западносибирскими аналогами и вероятными прототипами, а не с кыргызскими комплексами, вовсе на них не похожими. (Рис.58-59).

Рис.58-59. “Псевдокыргызские” погребения Алтая.

Далее, необходимо иметь в виду, что предметный комплекс этих памятников не имеет ничего специфически кыргызского. Специфически кыргызским является комплекс, состоящий из характерных наземных каменных конструкций и узнаваемой глиняной посуды. Однако ни вазы, ни горшки “кокэльско-чаатинской” традиции вне приенисейских котловин не встречены, а единственный случай обнаружения кыргызских каменных конструкций вне указанного ареала — это рассмотренные выше шульбинские комплексы. Зато именно в это время на Енисее появляются погребения под земляными курганчиками без каких-либо каменных конструкций — прежде здесь такого не бывало, а в Западной Сибири и на Северном Алтае это обычное дело.

Таким образом, можно заключить следующее. Ни по отдельности, ни в комплексе признаки, считающиеся индикаторами кыргызской принадлежности внесаянских памятников, таковыми не являются. Всего вероятнее, они появились при миграциях западносибирских племён, втянутых в многочисленные миграции с запада на восток, порождённые конфликтами в Поволжье и Приуралье. В том числе эти мигранты проникли и на Енисей. Я не утверждаю, что вне приенисейских котловин кыргызских памятников нет и не может быть. Но я утверждаю, что памятники, обычно приписываемые к числу кыргызских, не имеют никаких специфически кыргызских черт. Основания для определения этих памятников как кыргызских не выдерживают никакой критики. Даже беглый обзор этого круга проблем открывает возможности совсем иных решений, не требующих произвольной трактовки материала.

Рассматривая вопрос о якобы кыргызских памятниках к западу от Кузнецкого Алатау и Абаканского хребта, следует учитывать историко-культурные обстоятельства. Северный и, может быть, Горный Алтай в IX-X вв. — область расселения кыпчаков в составе Кимакского каганата. На юго-запад от них лежали земли карлуков. Нет никаких причин видеть в этих народах проводников кыргызского влияния или тем более часть кыргызского государства. Они доминировали в своём регионе и проявляли хищный интерес к соседям — недаром арабский аноним пишет о том, что кыргызы должны опасаться “предприимчивости” царя кимаков. В том же “Худуд-ал-Алам” сообщается о сходстве культуры кыргызов и кимаков — но ведь существуют кимакские находки на кыргызской территории, а не наоборот. Конечно, можно предполагать, что на кимакской службе состояли какие-то кыргызские отряды и так далее; но домыслы не являются аргументом. Далее, внутренняя обстановка в кыргызском государстве никак не способствовала развитию экспансии: в обществе назревал этнополитический кризис, оформлялись противостоящие общественные силы (что отражено в декоре престижных изделий) — до экспансии ли тут? Это фиксируется и письменными источниками: о кыргызах упоминают, но не повествуют.

Суммируем: роль енисейских кыргызов в историко-культурных процессах на Саяно-Алтае в IX-X вв. сводилась к сравнительно пассивному выживанию в Минусинской котловине и в завоёванной Туве. Во второй половине Х в. вследствие внутренних усобиц группа кыргызских аристократов бежала в Прииртышье, где со временем была ассимилирована — это засвидетельствовано шульбинскими комплексами. Все прочие внесаянские памятники, традиционно связываемые с кыргызами, оставлены местными племенами и (или) мигрантами из Западной Сибири.

Все исследователи учитывают расселение кыпчаков на запад, однако односторонние миграции невозможны, всегда существуют встречные потоки, из-за которых даже пресловутые “цепные миграции” превращаются в серии “рокировок”. Просто об одних миграциях написано много и подробно (это в тех случаях, когда народы с развитой письменной традицией оказывались лицом к лицу с невесть откуда пришедшими кочевниками), а о других — ни слова (когда мигранты оказывались вне поля зрения хронистов). Некому было написать о западносибирских племенах, частично оттеснённых в Южную Сибирь. Зато о кыргызах было написано много, а в силу особенностей развития отечественной археологии минусинские памятники изучались дольше других сибирских, и археологи, встречая в других регионах вещи, знакомые по кыргызским памятникам, по инерции приписывали их кыргызам, не утруждая себя детальным выяснением их настоящего происхождения.

Соответственно, совершенно беспочвенны рассуждения о “поэтапном проникновении” енисейских кыргызов на Тяньшань. Среди всего, что написано о проблеме соотношения енисейских и тяньшаньских кыргызов, в археологическом плане выделяется статья Д.Г.Савинова, посвящённая поиску кыргызских вещей среди археологических материалов из Притяньшанья (Савинов 1989). Методический посыл, безусловно, верен: если такие вещи найдутся, то можно будет всерьёз говорить и о проникновении в этот регион кыргызов. Автор отобрал серию находок, действительно имеющих кыргызские аналогии, однако и здесь не учёл ни западных, ни ляоских аналогий и прототипов. Единственная вещь, не имеющая ни западных, ни дальневосточных прототипов — это так называемый “акбешимский псалий” — S-образно изогнутый стержень, завершающийся изящной головкой козлика; как аналогии приведены S-образные скобчатые псалии, завершающиеся миниатюрными головками баранов. Эту находку с 1950-х гг. считают доказательством того, что кыргызы на Тяньшане всё-таки побывали и разрушили Ак-Бешим в пору своих “великодержавных” завоевательных походов. Данное сопоставление в высшей степени показательно, ибо наглядно иллюстрирует методы и степень внимательности авторов, стремящихся подогнать материал под надуманную, но полюбившуюся теорию. На разборе данного казуса стоит остановиться поподробнее.

Первое, что следует иметь в виду — место находки. Городище Ак-Бешим находится на территории современной Киргизии. Ни один источник не даёт ни малейших оснований предполагать, что в середине IX вв. сюда проник хотя бы один кыргызский отряд и что-либо здесь разрушил. Об этом почему-то не вспоминают, ограничиваясь ссылкой на “общеизвестную” активность енисейских кыргызов в “эпоху великодержавия”.

Второе — степень сходства акбешимской находки с кыргызскими псалиями. Стержень, найденный на городище, не имеет ни отверстий, ни скобы, ни вообще каких-либо приспособлений для крепления к чему-либо. Этот предмет мог крепиться лишь за свою нижнюю часть, но тогда при чём тут псалии? Небольшая скоба, прикреплённая непосредственно к скульптурной головке козлика, не может быть приспособлением для крепления к чему-либо; наоборот, она явно предназначена для крепления чего-то к самому этому стержню. Правда, Л.Р. Кызласов пишет о каких-то следах обломанной "прямоугольной петли" (Кызласов 1958: 217. Прим. 87), но это ничем не подтверждено и на фоне приводимых ниже аналогий может быть проигнорировано: "след от петли" на изъеденном коррозией железном предмете неясного назначения — это плохой аргумент. Наконец, если в случае с акбешимской находкой скульптурная головка плавно продолжает изгиб стержня, то кыргызские псалии демонстрируют обратное. Будь акбешимская находка кыргызским псалием, головка была бы развёрнута на 180 градусов (Рис.60: 1,2). Да и изображали на псалиях головки баранов, а не козликов.

Рис.60. Акбешимская находка (4): ложные (1,2) и настоящие (3, 5) аналогии.

Третье — это определение акбешимской находки. Что же это за вещь? Если в 1950-х гг. о реальном происхождении этого стерженька можно было только гадать, то сейчас уже можно однозначно её идентифицировать. Сразу четыре таких стержня были найдены в слоях VI-VIII вв. городища Кара-тепе на Нарпае в Узбекистане; автор публикации Ю.П. Манылов указал акбешимскую аналогию и отметил, что неясно, как эти "псалии" крепились к удилам (Манылов 1987: 52-53). В отличие от гладкого акбешимского стержня, каратепинские — ложновитые (Рис.60: 3). Нельзя не заметить, однако, что акбешимская и каратепинские находки явно типологически близки — и в равной мере не похожи на кыргызские псалии. Наконец, все вопросы снимает находка из пещеры Кухи Сурх в Таджикистане. Это навершие, состоящее из небольшой треугольной, с отверстием основы, от которой расходятся три витых S-образно изогнутых стержня, завершающиеся блестяще исполненными, слегка стилизованными скульптурными головками козликов (Рис.60: 4). О дате и конкретном назначении в данном случае судить сложно, однако ясно, что и в Ак-Бешиме, и в Кара-тепе на Нарпае найдены обломки именно таких наверший. Вероятно, к этим головкам что-то привешивалось — ленты, кисти, бубенцы etc. Главное в том, что с этой находкой — к слову, экспонировавшейся даже в Эрмитаже (Древности Таджикистана...), где некоторые из адептов теории “кыргызского великодержавия” должны были её видеть — все разговоры о “кыргызском псалии из Ак-Бешима” нужно закончить. [1]

Таким образом, археологическая база концепций “кыргызского великодержавия” и енисейского происхождения тяньшаньских кыргызов оказывается весьма шаткой, основанной на односторонней трактовке малоразработанного материала. Даже лучшие публикации сторонников этих теорий при внимательном разборе аргументов оказываются ошибочными в выводах, так как при построении системы аргументов не учитывается происхождение типов и допускаются очень вольные сопоставления. Это — результат стремления найти выход из ситуации, сложившейся из-за несоответствия устаревших умозрительных конструкций новым материалам. Считалось, что кыргызы были великим народом, выступавшим на исторической арене наравне с тюрками, уйгурами и киданями, и все события кыргызской истории непременно должны были быть значительными и грандиозными. Однако имеющиеся материалы диктуют другой взгляд.

Кыргызы не были великим народом — он были просто одним из народов Южной Сибири, с интересной, самобытной культурой и сложной, во многом трагической судьбой. Этого достаточно для уважительного отношения к памяти древнего народа. Необоснованное же возвеличивание унижает куда больше, чем незаслуженное пренебрежение, ибо делает обидной правду.

Кыргызская культура IX-X вв. не была доминирующей в Азии — наоборот, она легко впитывала инновации и трансформировалась под влиянием внешних и внутренних причин. Результатом серии трансформаций стало сложение аскизской культуры — весьма своеобразной, неповторимой и во многом пока непонятой. Нет нужды ставить в её начало некое мифическое “великодержавие”. Есть необходимость тщательного, всестороннего её изучения — непредвзятого и результативного.

[1] См. Азбелев 2001. Позднее ( в 2006 году) аналогию из пещеры Кухи-Сурх использовал и Л.Р. Кызласов, предложивший трактовать эти навершия как факельницы. (2006: 303-305) Аналогии из Каратепе на Нарпае Кызласов не приводит.

назад | оглавление | наверх | далее