П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.

назад | оглавление | далее

Глава V. Эпоха, которой не было:
енисейские кыргызы на рубеже тысячелетий.

V.1. Кыргызы и уйгуры: замечания к истории противостояния.

События 840 года невозможно правильно оценить без разбора истоков и обстоятельств кыргызо-уйгурского противостояния. В предыдущих разделах показано, что уже на самом раннем этапе существования кыргызского государства имелись объективные предпосылки к тому, чтобы зародилась взаимная враждебность двух народов. Напомню, что в основе кыргызской государственности — недолгая история сирского эльтеберства на Енисее. Образование же самого Сирского каганата ущемляло самолюбие, амбиции и, возможно, какие-то традиционные права токуз-огузов. В 646 году уйгуры, разгромившие сирское государство, действовали в союзе с китайцами; те, в свою очередь, благосклонно принимали кыргызские посольства. То, что кыргызы в каком-то смысле были наследниками сирской государственности, а до того — одним из второстепенных племён Сирского каганата, и никоим образом не подтвердили свою лояльность новым хозяевам Центральной Азии (во всяком случае, данных о добровольном выражении покорности нет), превращало их во врагов токуз-огузов — пусть и не способных как-то помешать уйгурам в создании новой степной гегемонии. Традиционная вражда соседних племён и народов нередко уходит корнями в такую глубокую древность, что первоначальные причины забываются, а взаимное неприятие закрепляется в легендах, преданиях и прочем фольклоре. Отсутствие известий о ранних кыргызо-уйгурских столкновениях никак не свидетельствует о том, что вражда ушла в историю — уйти она могла только в традицию и, следовательно, должна была возродиться.

Первый уйгурский набег на кыргызов в 758 г. имел свою предысторию, благодаря хроникам известную более или менее подробно. Этот поход вовсе не был следствием захватнических устремлений уйгуров или мерой предосторожности, направленной на обезвреживание опасного северного соседа, как пытаются трактовать его некоторые исследователи. Рассмотрим обстановку в регионе. Известно, что разгром Второго Тюркского каганата уйгуры совершили в союзе с басмылами и карлуками (745 г.). Уже в 746-747 гг. уйгуры нанесли удар по своим недавним союзникам, но если басмылы покорились и стали одним из второстепенных племён Второго Уйгурского каганата, то карлуки бежали на запад, в Семиречье, и пытались с помощью татар противостоять уйгурам. Лишь китайское вторжение остановило эту войну: китайцы захватили Суяб, а затем Чач; карлуки вступили в союз с арабами, что и привело к поражению китайцев в Таласской битве 751 года. Затем карлуки переориентировались, в 752 году договорились с Китаем и возобновили войну с уйгурами (что, надо полагать, и было главной целью всех этих союзов и хитростей), параллельно устанавливая союзные отношения с тюргешами, басмылами и впервые появляющимися в этой истории кыргызами. Между тем китайцы не могли воспользоваться уйгурско-карлукской распрей: с 755 до 762 года империю сковывал мятеж Ань Лушаня/Ши Чао-и. Танский режим не смог ничего противопоставить мятежному инородцу-военачальнику, опиравшемуся на “федератов” — интернированных в империи тюрков. Сюаньцзун был вынужден обратиться за помощью к уйгурам; токуз-огузы подавили мятеж, разоряя всё на своём пути и нанеся урон куда больший, нежели могли нанести восставшие, после чего вернулись к своим северным и западным врагам, в том числе и к енисейским кыргызам. Следует подчеркнуть: если бы в тылу существовала реальная угроза, уйгуры не решились бы на долгий поход по Китаю; однако к 756 году уйгурам уже удалось отразить притязания карлуков, которые закрепились в Семиречье и, пока уйгуры громили войска Ань Лушаня, не пытались ударить им в тыл. Так что уйгуры, возвратившиеся из крайне выгодного китайского похода, давно уже были безраздельными хозяевами Центральной Азии. Считать, что в 750-х гг. кыргызы могли как-то угрожать уйгурской гегемонии, просто нелепо. Поход на кыргызов, предпринятый в 758 году, на общем фоне выглядит лишь завершением, последним штрихом войны, к которой кыргызы, в общем-то, не имели ни малейшего отношения. Северный енисейский народ был наказан за контакты с карлуками и в более раннее время — с тюрками Второго каганата, причём наказание не было жестоким — кыргызский правитель получил от уйгуров титул бильге-тонг-эркин, второстепенный по общестепной иерархии; в сущности, кыргызов просто поставили на место и, может быть, обложили данью. Иной вопрос — зачем кыргызам понадобился опасный союз с карлуками. Как уже говорилось, возможно, что в кыргызской “политической традиции” неприязнь к уйгурам уходила корнями ещё в сирскую старину. Возможно, имели место некие несусветные амбиции. Впрочем, это неважно; главное в том, что и для карлуков, и для уйгуров кыргызское участие в описанных выше событиях было лишь небольшим эпизодом. А вот для кыргызской аристократии это обернулось потерей лица — титулам придавалось огромное значение, да и военное поражение было серьёзной неприятностью и поводом для новой волны вражды. Поскольку реальных событий в кыргызской истории было немного, этот незначительный по общим меркам эпизод вполне мог наложить сильный отпечаток на общественное сознание. Следует также отметить, что в 747-748 гг. имели место очередные кыргызо-китайские контакты, связанные, всего вероятнее, с восстановлением уйгурской гегемонии: китайцы, как всегда, прощупывали почву. Подстрекали ли тогда китайцы кыргызов к чему-либо антиуйгурскому, неизвестно; однако после уйгурского набега 758 года кыргызские послы более “не могли проникнуть в Срединное государство”. Таким образом, можно со всем основанием заключить, что кыргызы в 750-х гг. попросту влезли не в своё дело и, естественно, поплатились за это; по иронии судьбы, именно эта мелкая история стала одной из причин последующей многолетней кыргызо-уйгурской вражды с куда более значительными последствиями как для кыргызов, так и для уйгуров. Но реальных последствий для кыргызской культуры (во всяком случае — для её археологизируемой части) сам по себе уйгурский набег 758 года иметь ещё не мог.

Предыстория катастрофического для кыргызов уйгурского набега 795 г. не может быть рассмотрена столь же подробно, однако весьма примечателен исторический контекст, позволяющий сделать несколько обоснованных предположений. Обычно, говоря о кыргызо-уйгурских войнах, причиной этого набега называют антиуйгурское восстание на Енисее, но причины самого этого восстания не рассматривают — всё как бы и так ясно: раз уйгуры ранее покорили кыргызов, значит, восстания вполне естественны. Однако уйгуры нанесли поражение множеству племён, но далеко не все затем восставали, причём свирепость подавления, после которого “не стало живых людей”, практически беспрецедентна, в древнетюркскую эпоху такая жестокость встречается единственный раз, словно рецидив регулярных кровавых расправ хуннской древности. Никакой реальной угрозы уйгурам кыргызы не составляли; жестокость уйгурского карательного рейда была обусловлена не самим кыргызским восстанием, а его причинами, а также, несомненно, положением дел в самом Уйгурском каганате.

Основы коллизии были заложены более чем за тридцать лет до восстания. В 761 году танский двор вновь оказался не в силах самостоятельно справиться с мятежниками, которых после гибели Ань Лушаня возглавил Ши Чао-и; император вновь обратился к уйгурам, те вновь подавили мятеж и вновь разграбили северные провинции Китая. Из этой экспедиции уйгуры возвращались не только с добычей, но и с манихейскими проповедниками; деятельность последних имела успех среди уйгурской знати, и вскоре манихейство стало в каганате основной религией правящей элиты. Естественно, ни о каком “уверовании” речь не идёт: манихейские общины, по точному выражению С.Г.Кляшторного, “были главными координаторами торговых операций на трассе от Семиречья до Внутреннего Китая” (Кляшторный 1994: 33). В сущности, миссионеры были агентами влияния, торговыми атташе, если угодно, лоббистами согдийских купцов Восточного Туркестана. Эти последние, убедившись в прочности могущества новых гегемонов Центральной Азии, сделали на них ставку точно так же, как за двести лет до того — на тюрков. В уйгурской столице Ордубалыке появилось множество согдийцев, иные из которых были даже советниками каганов. Влияние согдийцев, как и в случае с тюрками, было огромным; его результатом должна была стать стабильность на караванных тропах, в городах Восточного Туркестана, а платой за влияние — гегемония Уйгурского каганата в степи. Китай был донельзя ослаблен восстанием Ань Лушаня/Ши Чао-и и уйгурским усмирением мятежа. Примечательно, что Ань Лушань был не то сыном, не то воспитанником богатого согдийца; во время мятежа он открыто сотрудничал с согдийцами; но только восстание было подавлено — согдийцы немедленно наладили тесные отношения с теми, кто это восстание подавил. Неизвестно, сыграли ли согдийцы какую-то роль в организации этого страшного мятежа, но то, что они использовали его до конца, не вызывает ни малейших сомнений.

В Китае после восстановления порядка началось, как это и теперь часто бывает, восстановление государства; теперь важнейшей внешнеполитической задачей было ослабить недавних спасителей-разорителей, взимавших грабительскую дань и не допускавших усиления китайского влияния на западе. Уйгуро-китайские отношения благодаря череде взаимных провокаций постепенно обострялись, и к концу 770-х гг. империя и высшая знать каганата стояли на грани войны. Имперские эмиссары умело подогревали сепаратистские настроения во второстепенных племенах. Л.Н.Гумилёв отмечает, что Китай прямо финансировал сепаратистов, тогда как среди рядовых уйгуров “существовало недовольство роскошью ханского двора” и неумеренными поборами (Гумилёв 1967: 408) — безграмотное, грабительское налогообложение погубило не один государственный режим. В 779 году Бегю-каган был убит Тон-бага-тарканом, лидером прокитайски настроенных степняков и противником новой войны с Китаем. Вместе с каганом погибли его сыновья, советники-согдийцы и учителя-манихеи. Уйгуро-согдийское сотрудничество и основанное на нём равновесие были разрушены. С точки зрения степняков, господство токуз-огузов сменилось гегемонией ранее второстепенного рода Яглакар (кит. Иологэ). С точки зрения прочих участников конфликта, китайцы выиграли у согдийцев очередную партию бесконечной кровавой игры вокруг контроля над восточными трассами Великого Шёлкового пути. Уйгуры же “предпочли прямое налоговое ограбление согдийских и тюркских общин в Таримских оазисах” (Кляшторный 1994: 33), которые сразу восстали, заручившись поддержкой карлуков. Те, в свою очередь, также искали союзников.

Главным врагом танского Китая в те годы был Тибет, за короткий срок выросший в мощное государство, по большинству важнейших характеристик мало чем уступавшее Китаю. Естественно, тибетцы (цяны) рвались взять под свою руку богатый Таримский бассейн, а потому и для них Уйгурский каганат был в то время естественным врагом. Другими возможными союзниками были арабы и кыргызы — особенно кыргызы, имевшие как опыт союза с карлуками, так и веские основания для ненависти к уйгурам, сильно унизившим енисейских вождей в 758 году. Позднейшие события показали, что в каких-то антиуйгурских действиях кыргызы участвовали. Известно, что в следующем веке у кыргызов были налаженные связи с арабами, тибетцами и карлуками, причём последние указаны как посредники (то есть в конце концов — организаторы) в сношениях кыргызов с посланниками Тибета. Замечательным подтверждением кыргызо-тибетских связей стали находки тибетских берестяных грамот-амулетов в кыргызских курганах середины IX в. в южном Овюрском районе Тувы (Грач 1980а; Воробьёва-Десятовская 1980). Л.Н.Гумилёв предположил, что “тибетская дипломатия сделала своё дело: в тылу у уйгуров подняли восстание кыргызы” (Гумилёв 1967: 415). Однако, учитывая совокупность изложенных выше фактов, активизацию кыргызов следует счесть результатом работы не столько тибетских, сколько карлукских послов, выступавших в качестве проводников и посредников; участие Тибета было лишь дополнительным фактором.

Вместе с тем противники уйгуров всё же недооценили их. К середине 790-х гг. уйгурам удалось остановить и карлуков, и тибетцев. В ходе войны выдвинулись и обрели массовую поддержку уйгурские военачальники — вожди телеского племени эдизов, второго в иерархии каганата (прежде они были третьими в иерахии Второго Тюркского каганата). В 795 году каган Ачо умер, не оставив законного наследника, и произошёл переворот; новый каган, Алп Кутлуг, объявил себя наследником рода Яглакар и принял титул “тэнридэ улуг булмиш алп кутлуг бильге каган” (божественный, героический, счастливый и мудрый каган). Он восстановил манихейскую ориентацию ставки, сняв главную причину, по которой его предшественники утратили согдийскую поддержку. Для борьбы с Китаем, Тибетом и карлуками требовалось обезопасить северные тылы, и Кутлуг, едва приняв власть, совершил поход за Саяны, после которого, по хвастливому свидетельству уйгурского источника, в кыргызской стране “не стало живых людей”. То, что стало трагедией целого народа, было, по сути, элементом подготовки решающий кампаний на южных рубежах Уйгурского каганата.

Антиуйгурский союз распался. В течение двадцати с лишним лет шли войны за Восточный Туркестан, в которых военная победа оставалась за Тибетом. Карлуки в Семиречье более всего были заняты сдерживанием арабской экспансии; они создали т.н. “государство Караханидов”, продержавшееся очень долго — вплоть до нашествия кара-киданей в начале XII века; к тому времени местное население уже было в основном исламизировано. Китай воевал с Тибетом и с уйгурами. В 821 году Китай и Тибет заключили мир, выгодный более Тибету — то есть Китай проиграл. Тибет не претендовал на чуждые ему центральноазиатские степи, и уйгуры могли практически ничего не опасаться — каганат оказался в сравнительно благоприятном окружении. Однако внутри самого каганата шла ожесточённая грызня за власть — фактически за доходы от караванной торговли. Многие исследователи полагают, что главными противниками уйгуров в это время становятся кыргызы; в частности, именно к этому времени относят строительство системы крепостей в Туве, протянувшихся вдоль Енисея, однако нужно заметить, что археологических подтверждений столь точной их датировки нет. Что же касается кыргызов, то они в течение первых десятилетий IX века восстанавливали силы после резни 795 года. Примерно за двадцать лет до падения Ордубалыка они восстали (исследователи по-разному определяют этот момент — 815, 818, 820 годы; уточнить датировку в настоящее время невозможно).

За двадцать лет до падения Орду-балыка кыргызский правитель, называемый в китайской хронике Ажо (неясно, имя это или титул) объявил себя ханом; уйгурский каган Бао-и немедленно отправил на север “министра с войском”, чтобы наказать самозванца, но карательный отряд “не имел успеха”, и началась двадцатилетняя пограничная война, в которой, судя по её продолжительности, успеха не имел вообще никто. В самом Уйгурском каганате в это время происходили события, объясняющие безуспешность карательных акций на севере. В 832 г. “хан убит от своих подчинённых”; через семь лет, в 839 году, “министр Гюйлофу (Кюлюг-бег) (по А.Г.Малявкину — Курабир) восстал против хана (кагана Ху из племени эдизов), и напал на него с шатоскими войсками. Хан сам себя предал смерти... В тот год был голод, а вслед за ним открылась моровая язва и выпали глубокие снега, от чего много пало овец и лошадей”. “Синь Таншу” сообщает, что в тот год было много болезней, голод и падёж скота; энциклопедия “Тан хуэйяо” под 839 годом сообщает, что “ряд лет подряд был голод и эпидемии, павшие бараны покрывали землю. Выпадал большой снег”. Кюлюг-бег и его сторонники поставили ханом “малолетнего Кэси Дэле” (Кэси-тегина). В следующем, роковом для Уйгурского каганата 840 году “старейшина Гюйлу Мохэ (Кюлюг-бага-тархан из телеского племени эдизов), соединившись с хагасами (кыргызами), со 100 000 конницы напал на хойхуский (уйгурский) город (Орду-балык), убил хана, казнил Гюйлофу (Кюлюг-бега, Курабира) и сожёг его стойбища. Хойху поколения рассеялись”.  (Бичурин 1950, т. I: 334; Малявкин 1983: 22). Проследив развитие событий, можно заключить, что Уйгурский каганат ко времени начала настоящей войны с кыргызами был предельно ослаблен как усобицами, так и природными катаклизмами, и лишь благоприятные внешние обстоятельства, в сложении которых сами уйгуры участвовали минимально, позволяли степному государству ещё существовать, расходуя силы на внутренние усобицы. Для развала великого каганата оказалось довольно одного набега на столицу.

В Орду-балыке кыргызы захватили, среди прочей добычи, китайскую “принцессу” Тай-хэ, дочь императора Сянь-цзуна, состоявшую в браке с несколькими уйгурскими каганами, передававшими её один другому по наследству. Её безопасность была условием сохранения нормальных отношений с Китаем, и “принцессу” с охраной и эскортом отправили на родину. Однако один из уйгурских отрядов во главе с Уге-тегином из рода Яглакар напал на эскорт, перебил охрану и захватил китаянку, вознамерившись отправить её на родину от своего имени, чтобы вернуть расположение Китая. Но голодная орда Уге-тегина занялась грабежами; уйгуры столкнулись с тюрками-шато, вытеснили их в Маньчжурию, где шато были разбиты китайцами. Уйгуры вторглись в Ордос и Шэньси; китайцы призвали на помощь кыргызов, а сами нанесли удар с юга и отбросили в Маньчжурию уже самих уйгуров, где их и настигли кыргызы. В 843 году орда Уге-тегина после трёх лет борьбы за спасение каганата была уничтожена. “Хойху почти уничтожились. Оставалось именитых князей и высших чиновников до 500 человек, возлагавших единственную надежду на Шивэй”. Остатки уйгуров бежали в Приамурье, где “семь родов шивэйских разделили хойху между собою. Хягас, рассердившись на это, с министром своим Або и 70 000 войска напал на Шивэй и, забрав остальных хойху, возвратился на северную сторону Песчаной степи” (846 г.). Часть уйгуров бежала на Восточный Тяньшань и к Тарбагатаю, в Джунгарию. В 842, 843 или 844 гг. кыргызы, вняв подстрекательствам китайцев, разгромили группировку “хэлочуаньских” уйгуров на р. Эдзин-гол (Малявкин 1983: 111), по ходу нанеся поражение обитавшим в тех же краях татарам — последнее косвенно подтверждается руническими текстами в Хербис-баары и IX памятником с Уйбата (Кляшторный 1987; 1994: 58-59). Сообщается, что ещё в 843 году кыргызы совершили поход на Аньси и Бэйтин, но А.Г.Малявкин сомневается в том, что это известие соответствует действительности, поскольку эти наместничества к описываемому времени “уже давно прекратили своё существование”, а известия о взятии кыргызами Бешбалыка и Кучи вызывали сомнения и у современников-китайцев (Малявкин 1983: 144-145). Впрочем, не исключено, что какой-то кыргызский отряд действительно преследовал уйгуров до Бешбалыка и даже закрепился в Восточном Туркестане; косвенным подтверждением этого допущения может служить то, что в 981-983 гг. китайский посол Ван Яньдэ застал в Гаочане какую-то группу кыргызов. Но даже если и был этот прорыв, то ни о каком “великодержавии” он не свидетельствует — догнали уйгуров, разбили их, да и осели на новом месте, вот и всё. Это не великодержавие, а военизированное бродяжничество с бандитским уклоном.

Подробное повествование китайского хрониста о кыргызо-уйгурских коллизиях середины IX в. завершается на сообщении о том, что в 847 г. кыргызский правитель Ажо умер; летописец коротко упоминает несколько посольств, сожалеет о том, что кыргызы так и не смогли окончательно добить уйгуров, и добавляет, что о дальнейших событиях, связанных с кыргызами, «историки не вели записок». Возникает противоречие: с одной стороны — «великодержавие», с другой — «историки не вели записок». Достаточно вспомнить о том, как тщательно китайские хронисты фиксировали сведения о «северных варварах», представлявших собой ощутимую силу в Центральной Азии — о тюрках и сирах, об уйгурах и о тех же кыргызах (до определённого момента), чтобы понять: уж если китайские хронисты прекратили «вести записки» о енисейских кыргызах, то лишь потому, что к этому моменту никакой кыргызской «великой державы» не было, а роль этого народа была вовсе не такой значительной, как это представляется иным современным исследователям.

То же касается и самой «победы кыргызов над уйгурами». Интересно сравнить, как «Таншу» излагает эти события в повествованиях об уйгурах и о кыргызах.

Повествование об уйгурах гласит, что в 832 г. уйгурский «хан убит от своих подчинённых»; через семь лет, в 839 году, «министр Гюйлофу (Кюлюг-бег) (по А. Г. Малявкину — Курабир) восстал против хана (кагана Ху из племени эдизов), и напал на него с шатоскими войсками. Хан сам себя предал смерти... В тот год был голод, а вслед за ним открылась моровая язва и выпали глубокие снега, от чего много пало овец и лошадей». «Синь Таншу» сообщает, что в тот год было много болезней, голод и падёж скота; ср. в энциклопедии «Тан хуэйяо» под 839 годом: «ряд лет подряд был голод и эпидемии, павшие бараны покрывали землю. Выпадал большой снег». Кюлюг-бег и его сторонники поставили ханом «малолетнего Кэси Дэле» (Кэси-тегина). В следующем, роковом для Уйгурского каганата 840 году «старейшина Гюйлу Мохэ (Кюлюг-бага-тархан из телеского племени эдизов), соединившись с хагасами (кыргызами), со 100 000 конницы напал на хойхуский (уйгурский) город (Орду-балык), убил хана, казнил Гюйлофу (Кюлюг-бега, Курабира) и сожёг его стойбища. Хойху поколения рассеялись». (Бичурин Н.Я., 1950, т. I: с. 334; Малявкин А.Г. 1983, с. 22).

Таким образом, Уйгурский каганат к концу 830-х гг. был крайне ослаблен, для развала каганата оказалось довольно одного набега на столицу, но роль кыргызов при этом сводилась к погрому в столице и к погоням за рассеявшимися в суматохе по степи уйгурскими отрядами. До того — двадцатилетние пограничные столкновения не привели к реальным успехам, а в 840 году уйгурские вельможи из племени эдизов просто использовали кыргызов во внутриуйгурской усобице — точно так же, как за год до того токуз-огузы использовали тюрков-шато. В погоню за Уге кыргызы отправились по настоятельной просьбе китайцев, о чём свидетельствует переписка китайского чиновника Ли Дэюя (Супруненко Г.П., 1963; 1974), где прямо говорится о том, что кыргызов нужно использовать для полного разгрома уйгуров; но вот о кыргызах как о самостоятельном факторе военно-политических игр источники не говорят вовсе.

Если в разделе об уйгурах летописец характеризует роль кыргызов как весьма скромную, то в повествовании о самих кыргызах акценты заметно смещены. Объявив себя ханом, Ажо отразил первый карательный рейд уйгуров, после чего, «надмеваясь победами» (кстати, непонятно какими; о каких-либо предшествующих военных успехах кыргызов в источниках нет ни слова), послал уйгурскому кагану хвастливый ультиматум: «Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму Золотую твою орду, поставлю перед нею моего коня, водружу моё знамя. Если можешь состязаться со мною — приходи; если не можешь, то скорее уходи» (Бичурин Н.Я., 1950, т. I, с. 355-356). Через двадцать лет «хойхуский хан не мог продолжать войны. Наконец его же полководец Гюйлу Мохэ привёл Ажо в хойхускую орду. Хан был убит в сражении, и его Дэле рассеялись». В 847 году Ажо умер, что в период с 860 по 873 год кыргызы «три раза приезжали ко Двору. Но Хягас не мог совершенно покорить хойху. Впоследствии были ли посольства и были ли даваны и жалованные грамоты, историки не вели записок». Иными словами, как только выяснилось, что добить уйгуров кыргызы не в состоянии, интерес к ним пропал.

Бросается в глаза несоответствие двух повествований об одних и тех же событиях: в рассказе об уйгурах кыргызский набег — всего лишь эпизод многолетней внутренней уйгурской усобицы, дошедшей до привлечения обеими сторонами иноплеменников, которые вышли из-под контроля и разграбили столицу, а в повествовании о кыргызах их удача 840 года выставлена победным итогом двадцатилетней войны. На вторую версию и предпочитают опираться нынешние исследователи, игнорируя при этом её очевидные несоответствия (так, поставленный ханом в 839 году «малолетний Кэси Дэле» вряд ли уже через год мог быть убит в бою; кроме того, совершенно немыслимо, чтобы уйгуры вовлекли во внутреннюю усобицу тех, с кем действительно шла бы долгая и трудная война — сам факт допуска кыргызов в Орду-Балык указывает на то, что кыргызов не считали реальной угрозой). Версия повествования об уйгурах, по которой и Кюлюг-бег, и его малолетний ставленник были убиты Кюлюг-бага-тарканом, выглядит более правдоподобной благодаря упоминанию конкретных имён и общей согласованности со всем ходом событий. Рассказ кыргызской версии как бы «подправлен» в пользу кыргызов — в тот момент союзников танского Китая; повествование же об уйгурах в целом более последовательно и логично, чем запутанные данные о кыргызах. Из сопоставления версий следует, что если кыргызы считали уйгуров злейшими врагами, то для уйгуров (да и для китайцев) кыргызы были не более чем одним из периферийных племён, которое считали возможным при необходимости использовать как инструмент.

После разгрома Орду-Балыка кыргызская активность в Центральной Азии на практике свелась к нескольким рейдам и грабительским набегам; базировались кыргызы, судя по всему, в Монголии, но данных об их закреплении ещё где-либо, о назначении наместников и т.п. нет, то есть эти походы не сопровождались ни захватами территорий, ни их административно-хозяйственным освоением, — а без государственного строительства о «великодержавии» говорить не приходится. Неясно, как долго кыргызы оставались в Монголии, но очевидно главное: кыргызы мелькнули в Центральной Азии, разрушили и разграбили всё, до чего могли дотянуться — и исчезли, ограничившись единственным приобретением — верхнеенисейскими котловинами, где их присутствие в последующие века зафиксировано как археологическими, так и письменными источниками.

Хроника сообщает: «Хягас было сильное государство; по пространству равнялось тукюеским владениям. Тукюеский Дом выдавал своих дочерей за их старейшин. На восток простиралось до Гулигани, на юг до Тибета, на юго-запад до Гэлолу» (Бичурин Н.Я., 1950, с. 354). Династические браки с тюрками имели место в период Второго каганата, и упоминание о них здесь — лишь экскурс в историю. Пространственные сопоставления летописей несущественны, а вот докуда кыргызское государство «простиралось» — это важно.

Гулигань — прибайкальские курыканы, от заведомо кыргызских земель их отделял Восточный Саян. В тех краях кыргызы оказались лишь однажды — около 847-848 гг., когда ходили в шивэйские земли в погоню за одним из уйгурских отрядов. Тибет даже в годы наибольшего могущества занимал земли не севернее Тяньшаня — но даже сторонники теории «кыргызского великодержавия» не включают в область кыргызского господства ещё и Притяньшанье. Гэлолу (карлуки) кочевали в Джунгарии и Семиречье, в Восточном Казахстане и, возможно, на Монгольском Алтае; но в IX-X вв. их отделяли от кыргызов владения кимаков и кыпчаков. Очевидно, что речь не может идти о границе в современном понимании. Фрагмент становится осмысленным лишь при том условии, что слово «простиралось» будет понято как указание на посольские связи или наиболее дальние набеги. Действительно, кыргызы имели контакты с карлуками и с Тибетом, есть и упоминания о столкновениях с курыканами. Таким образом, приведённый фрагмент говорит о том, что прежде кыргызы имели династические связи с тюрками, а теперь так или иначе контактируют с карлуками, Тибетом и курыканами. Не более того.

В целом приходится заключить, что исторические обстоятельства, сопутствовавшие кыргызо-уйгурскому противостоянию, не только не свидетельствуют о каких-либо великодержавных настроениях енисейских кыргызов, но и вообще не дают повода видеть в них самостоятельную военно-политическую силу первой половины — середины IX века. Они выступают как союзники других, более активных участников центральноазиатских войн, главным образом играя роль северной угрозы для уйгуров, которые, в свою очередь, карательными набегами обеспечивали status quo в своём глубоком северном тылу. Ни в 750-х, ни в 790 гг. кыргызы даже не успевали собрать войско и выступить в походы, предусматривавшиеся военными союзами. Ко вступлению в эти союзы кыргызов  подталкивала главным образом традиционная враждебность к уйгурам, унаследованная кыргызской аристократией от сиров. Вместе с тем надо полагать, что антиуйгурские настроения с каждым карательным рейдом уйгуров всё глубже пропитывали кыргызское общество и в конце концов закономерно стали одним из доминирующих факторов общественного сознания — урок всем любителям скорых расправ. Резня 795 года привела не к полному подавлению кыргызской угрозы (как, конечно же, расчитывал беспощадный Кутлуг), а к прямо противоположному результату: у кыргызов появились более чем реальные и общепонятные причины для мести. Вполне естественным было и углубление связей с традиционными союзниками — карлуками (как уже говорилось выше, весьма вероятно, что культура именно этого народа была одним из основных источников инноваций в кыргызской культуре первой половины IX века).  Возрождение Кыргызского каганата около 820 года было естественным следствием уйгурской жестокости, проявленной за четверть века до этого.

Вместе с тем совершенно очевидно, что на полный разгром уйгуров и уж тем более на создание новой центральноазиатской гегемонии сил у кыргызов не было. Действия кыргызов в 840-х гг. не имеют ничего общего с великодержавной экспансией — это просто грабительский набег на вражескую столицу и несколько рейдов после него. Кыргызы никого не сделали своими данниками, они даже не попытались выстроить новую государственную структуру и как-то организовать разрозненных степняков. Разочарование китайского Двора, выраженное в одной фразе источника, и дальнейшее развитие событий однозначно показывают: прорыв 840 года был, в общем, случайностью, трагической для всех её участников. Впрочем, уйгуры всё-таки создали свои княжества в Восточном Туркестане, то есть там, где китайцы меньше всего хотели бы их видеть; в Центральной же Азии не возникло ни кыргызской, ни вообще чьей бы то ни было гегемонии. Л.Н.Гумилёв объясняет это многолетней засухой во внутренней Азии, сделавшей кочевническую жизнь в степи невозможной; проверить эти палеоклиматологические построения мне не под силу, но я вынужден признать, что лучшего объяснения “вакууму власти” в Великой степи никто предложить пока не сумел.

Оценивая весь исторический контекст кыргызо-уйгурского противостояния во второй половине VIII — первой половине IX вв., следует отметить, что, как и прежде, сутью событий была ожесточённая борьба за контроль над трассами караванной торговли, а наиболее деятельными участниками этой борьбы при ближайшем рассмотрении оказываются не уйгуры и тем более не кыргызы, и даже не китайцы — а согдийцы. Арабское завоевание лишило согдийцев их “исторической родины”, и всё, что могли теперь делать эти “евреи Среднего Востока” — это максимально ловко использовать во благо своих восточнотуркестанских колоний противоречия между Китаем, Тибетом и центральноазиатскими кочевниками. В целом им это обыкновенно удавалось, но возрождение согдийской цивилизации было уже невозможно. Что же касается кыргызов — то им выпало на короткое стать не только жертвами всей этой борьбы гигантов, но и её инструментом. Как будет показано ниже, для самих кыргызов это обернулось вовсе не тем, на что они надеялись.

назад | оглавление | наверх | далее