главная страница / библиотека / /
|
П.П. Азбелев. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии.
назад | оглавление | далее II. 2. Вопросы хронологии таштыкских склепов.
Необходимо учесть специфику склепов. В каждом из них — десятки, иногда даже сотни захоронений, склепы при сожжении разрушались, падали перекрытия, сползали брёвна стен, сверху давили развалы каменных обкладок — и не удивительно, что распределить находки по комплексам конкретных погребений одного склепа удаётся далеко не в каждом случае. Не всегда ясно, стоял ли склеп открытым, постепенно принимая в себя всё новые захоронения, или был заполнен единовременно. Неизвестно, сколько склепов могли одновременно функционировать на каждом могильнике. Так что вернее всего считать каждый склеп комплексом относительно одновременных культурных фактов, не забывая об условности такого подхода. Это требует отказаться от попыток чрезмерно сузить дату. Речь идёт о выяснении вероятного периода функционирования склепа, что и имеется ниже в виду под словами “дата склепа”.
Более того. В условиях, когда в литературе сосуществуют две противоположных концепции таштыкской хронологии, и верхняя дата склепов в одной из них (Киселёва — Кызласова) совпадает с нижней датой тех же склепов в другой хронологической системе (Амброза — Вадецкой), — при этих условиях датирование отдельных памятников уходит на второй план, разработка относительной хронологии представляется и вовсе малоактуальной задачей, а первым вопросом оказывается проблема общей датировки всего культурного комплекса, в нашем случае — традиции сооружения склепов таштыкского типа, которые на первом этапе следует рассматривать как монолитный культурный комплекс, лишь точно позиционировав который, можно будет задаться и более дробными, частными вопросами дат. А для этого следует выбрать из имеющегося материала наиболее показательные в хронологическом отношении типы вещей, причём вещей, с одной стороны, специфических для рассматриваемой культуры, а с другой — инородных для данного региона, то есть первоначально относившихся к инновационному культурообразующему комплексу. Именно выяснив происхождение соответствующих типов вещей, мы получим возможность, опираясь на внешние, более или менее надёжные даты, придать всем дальнейшим построениям системную хронологическую определённость.
Сопоставление приёмов датирования, применявшихся разными авторами, позволяет сделать ряд выводов методологического свойства. Так, нельзя датировать по отсутствию чего бы то ни было; недопустимы и прямые “трансконтинентальные” синхронизации — если тот или иной тип бытовал, скажем, во II в. у сарматов, то это вовсе не значит, что сходные вещи с Енисея тоже относятся ко II веку. Принципиально важно опираться на типогенетические исследования, то есть на систематизацию типологических рудиментов, позволяющую увязать между собой разные хронологические шкалы, и вместо разрозненного хаоса невесть откуда сочинённых дат получить внутренне непротиворечивую хронологическую систему. Это становится возможным благодаря практически непрерывно протекавшим на всём пространстве горно-степного пояса Евразии разнообразным процессам межкультурного обмена — в ходе торговли, войн, миграций, праздненств и катастроф. И коль скоро теоретические разработки данного подхода в сибироведческой литературе отсутствуют, уместно привести здесь основные принципы типогенетического подхода.
Ни один тип не возникает “из воздуха”. Даже самый изобретательный мастер не мог бы изготовить абсолютно новую, ни на что не похожую вещь — всегда налицо перекомпоновка ранее известных признаков. Все элементы, образующие новый тип, так или иначе проявлялись ранее, в той или иной культурной среде. Исключение — случаи, когда новизна признака обусловлена исключительно новой технологией, но такое в древних культурах бывает редко. Хочет этого мастер или нет — он оперирует лишь тем, что умеет и знает, причём знает не обязательно хорошо.
Важно не просто сравнивать вещи, а различать при этом уровни построения типа. Всякая вещь имеет некую морфологическую основу, общее конструктивное решение; морфологическая основа "одета" в некое оформление, определяющее вариабельность формы без разрушения типа; и наконец, наиболее изменчивый декор. Каждый уровень воплощается в комплексе взаимовлияющих функциональных и нефункциональных признаков, причём функциональны могут быть даже элементы декора, а нефункциональны — даже сущностные элементы морфологической основы. Очень важно, во-первых, стремиться к различению технологически обусловленных и сознательно привнесённых мастером свойств вещи, а во-вторых, постоянно учитывать, что внешнее сходство может быть на самом деле разноуровневым (скажем, декор или оформление одного типа могут имитировать морфологическую основу другого [1], и наоборот), и это всегда указывает на направление и характер исследуемых типогенетических процессов.
Всякая связь между культурами имеет направление и другие свойства, которые не должны остаться без разъяснения, иначе их бессмысленно привлекать к анализу. Часто кажущаяся новизна образуется при заимствовании из неожиданного источника, либо, что ещё лучше для исследователя, из непонимания мастером заимствуемого элемента. При межкультурном восприятии признак (или тип в целом) неизбежно искажается — часто либо редуцируясь, либо гипертрофируясь; вообще надо заметить, что отличия обыкновенно более информативны, нежели сходства. Часто восприятие происходит без точного понимания сущности заимствуемого — тогда рудиментарность особенно заметна. Нефункциональные признаки воспринимаются чаще, легче и быстрее, чем функциональные — но легче и искажаются. Нефункциональный признак чаще бывает “загружен” семантикой, тогда как функциональный, как правило, сугубо (или прежде всего) технологичен, и его адекватное заимствование требует усвоения новых навыков. Почти всегда очевидна функциональная обусловленность дизайна; но обратную связь часто не замечают — а ведь мастер, стремясь следовать декоративному канону или просто моде, трансформирует и функциональные элементы. Столь же сложны внутренние закономерности развития дизайна; семантически важный признак неизбежно так или иначе акцентируется и может подавить прочие, менее значимые части декора. Декоративная сторона может вообще подавить функциональную (так пряжки становятся псевдопряжками, щитки пряжек – наконечниками ремней или просто бляшками, фибула становится брошью), но возможен и обратный путь (те же фибулы становятся простыми пружинными булавками). За любыми отклонениями от образца стоят некие неосознанные причины или сознательные мотивации, и если досконально понять их, изучая вещь, удаётся не всегда, то выяснить механизм трансформации, наоборот, можно. Таким образом, важно не просто отметить сходства и различия, а понять, как именно соответствующие изменения произошли.
Развитие вещей имеет свои внутренние закономерности, обычно категориальные, но иногда и более общие. Так, например, весьма изменчивые двучастные псевдопряжки на уровне морфологических основ компонуются только из имитаций элементов ременных гарнитур, а вот на уровне декора уже легко следуют за украшениями или воспроизводят вообще что угодно — но этот "неременной" элемент нужно трактовать лишь как декор основы, происходящей из ременной фурнитуры, — иначе можно "потерять" этап развития типа. В основе таких типогенетических механизмов лежит ещё одна важнейшая закономерность — осознанное или интуитивное стремление к единому стилю оформления изделий в рамках того или иного комплекса: сходный декор и близкие технические решения обнаруживаются на функционально несопоставимых вещах. Иногда можно встретить возражения против межкатегориального сопоставления, но они вполне корректны; некорректно, наоборот, абсолютизировать выделяемые исследователями категории материала. Древний мастер мыслил не так, как современный исследователь, он не раскладывал типы и признаки по полочкам, а наоборот, объединял их в некое целое, и делал это сообразно своему пониманию вещи.
Отбор аналогий должен быть “конкурсным”. Следует помнить о том, что значительная часть аналогий возникает при “веерных” влияниях; такие параллели мало что дают для хронологии. Например, венгерские и приамурские изделия в геральдическом стиле могут быть похожи — но одни относятся к VII-VIII вв., а вторые — к рубежу I и II тыс.; и те, и другие равно восходят к древнетюркским прототипам и никоим образом друг друга не датируют, разве что на самом общем уровне. Собственно, ради того, чтобы исключить такие ложные синхронизации (на которые, замечу в скобках, часто бывает "повешена" изрядная доля датировок), и нужны типогененетические построения. Общо говоря, даже если прослежено развитие того или иного типа, то при обнаружении аналога тому или иному хронологическому варианту в другом регионе (то есть при очевидном заимствовании) нельзя прямо переносить дату прототипа на результат заимствования — речь может идти не более чем об ограничении “снизу”, о terminus post quem. Заимствованная система признаков оказывается вырванной из своего культурного контекста, и её дальнейшее развитие происходит (или тормозится) уже в иной среде, по совсем иным “правилам”. Если же в результате типогенетических поисков выясняется, что аналогичность возникла вследствие общего влияния из некоего внешнего центра, то датировать, сколь бы соблазнительны ни были те или иные привязки, по таким аналогиям нельзя. В большинстве случаев вообще датируется не вещь, а тип, и хронологическая дата конкретной вещи или комплекса может не совпадать с типологической (то есть с датой зарождения данного типа). Очень редко можно с должной уверенностью говорить о точной дате прекращения бытования вещей того или иного типа; строго говоря, terminus ante quem для типа вещей — чаще всего миф.
Отсюда следует, что типологически ранняя вещь сама по себе не определяет ранней абсолютной даты; Этот тезис общеизвестен, но его охотно “забывают” — особенно при недостатке датирующего материала. Вопрос о длительности бытования того или иного признака, типа, традиции — в каждом отдельном случае должен рассматриваться отдельно, и как раз тут исследователя могут поджидать самые разнообразные неожиданности. Тем интереснее, впрочем, становится исследовательский процесс.
Говоря о “конкурсности” аналогий, нужэно учитывать и такое явление, как морфологическая контаминация, нарочитое сближение в чём-либо совпадающих форм, исходно вполне разнородных. В биологии, откуда заимствована часть применияемых в вещеведении терминов, это аналогия, не имеющая под собой гомологической основы; но в биологии внешнее сходство обуславливается сходными функциями, а в истории материальной культуры нужно говорить о чисто формальной ассоциации, как бы рифмовке форм. Примером может быть внешнее сходство т.н. блоков для чумбура и лировидных подвесок.
Нужно признать, что последовательное применение этих принципов несколько усложняет решение вопросов хронологии. Вместе с тем типогенетический подход обеспечивает весьма высокую точность датирования, так как не оставляет места для рассуждений об абстрактных “культурных связях”, требуя выяснять направление влияний по каждому типу или даже признаку, суммируя результаты при подведении общего итога. Главное — не забывать о том, что типы и категории — не историко-культурная реальность, а условные объединения культурных фактов, создаваемые нами для удобства исследований (конечно, существует понятное стремление выделить типы так, чтобы каждый из них соответствовал той или иной системе образов, существовавшей в представлениях древних мастеров; однако это скорее одна из целей исследования, чем его метод, и лучше, не лукавя перед самим собой, просто разрабатывать необходимый для работы инструментарий).
Одна из положительных сторон типогенетического подхода — преодоление барьера недостатка материала: ведь даже единственный типологический рудимент, если он выявлен корректно и достоверно, указывает направление дальнейших поисков. В результате, суммируя результаты, можно выстроить целые шкалы независимого датирования памятников или этапов, то есть получить надёжную хронологическую систему — может быть, не всегда имеющую серийные абсолютные даты для каждого элемента, но для изучения истории развития культуры, для системного сопоставления историко-археологических реконструкций — опорную.
Наконец, чисто методологический аспект. В отличие от простой типологии, типогенетический анализ предполагает классифицирование не только вещей, но и способов их трансформации, прежде всего сложных, влияющих на общую конфигурацию вещей или декора.
Среди всего разнообразия инвентаря таштыкских склепов наибольшее число надёжно датированных внешних параллелей и, что важнее всего, прототипов, имеют пряжки. Далеко не все типы таштыкских пряжек специфичны: одни имеют серийные, другие — единичные аналогии. В некоторых случаях историю формирования и развития отдельных типов удаётся проследить достаточно подробно, чем и обеспечивается надёжность ключевых построений. Пряжками и займёмся.
[1] См., например, интересный случай такой имитации в разделе V. 5. настоящей работы, где разбирается увгунтско-копёнская аналогия.
|