В.Е. Войтов
Археологические исследования Б.Я. Владимирцова
и новые открытия в Монголии.
// Mongolica. М.: 1986. С. 118-136.
Среди многочисленных работ академика Б.Я. Владимирцова по вопросам этнографии, истории религии и искусства народов Центральной Азии выделяется единственная публикация, посвящённая результатам его археологических исследований в Монголии. Полевая археология не занимала большого места в сфере научных интересов учёного, однако ему удалось внести свой особый вклад в дело изучения древнетюркских памятников Монголии [Владимирцов, 1927, с. 38-42].
В июле — сентябре 1925 г. Б.Я. Владимирцов возглавлял этнолого-лингвистический отряд Комиссии СНК по научному исследованию Монголии, работавший по приглашению Учёного комитета (ныне Академия наук МНР) и при его всестороннем содействии. Основной район работ экспедиции насыщен археологическими памятниками различных эпох, слабо и неравномерно изученных и до настоящего времени. Помимо занятий, входивших в круг непосредственных интересов экспедиции, она «ставила себе задачей ознакомление с древними могилами и городищами, могущими встретиться на её пути. Мы поэтому, — отмечал Б.Я. Владимирцов, — тщательно осматривали, обмеривали и фотографировали все встречавшиеся нам могильники, херексуры, валы и т.д. В местности Баин-даване-аман [1] мы нашли довольно интересную могилу, на которой и проработали несколько дней... Общий вид и устройство могилы, орнамент на плите и линия камней — всё это говорило, что перед нами древнетюркское погребение, по всей вероятности, VIII века. Ввиду интереса, вызываемого этим погребением, ввиду того что тюркские погребения ещё далеко не вполне изучены, мы решили более подробно ознакомиться с найденным могильником и произвести небольшие, предварительные, так сказать, раскопки» [Владимирцов, 1927, с. 38-39]. Подробное описание
(118/119)
раскопок, фотографии найденных здесь вещей и каменного изваяния были опубликованы, а сами вещи и отбитая в далеком прошлом голова статуи переданы в музей Учёного комитета (ныне Центральный Государственный музей в Улан-Баторе).
Затем Б.Я. Владимирцовым были произведены «небольшие раскопки» на памятнике Тоньюкука [2] «для того, чтобы лучше познакомиться с разными типами тюркских погребений» [Владимирцов, 1927, с. 41]. Результатом этих работ явился важный вывод: «Ни на могильнике Баин-даване-аман, ни на могиле Тоньюкука мы не обнаружили следов самого погребения: нигде не нашли следов костей или каких-либо остатков сожжения от трупа» [Владимирцов, 1927, с. 42]. Далее в статье упоминаются «ещё два могильника, тоже, несомненно, тюркские, той же эпохи... но только они малы и бедны... Раскопок на этих малых могильниках мы не производили» [Владимирцов, 1927, с. 42]. [3] Наконец, Б.Я. Владимирцов съездил в район среднего течения р. Толы, где осмотрел раскопки Г.И. Боровки на памятнике Улан-Худжир. [4]
На основании кратковременных и весьма незначительных по объёму работ, а также «принимая во внимание описания орхонских памятников», Б.Я. Владимирцову удалось создать первую классификацию древнетюркских «княжеских могил» — культово-поминальных сооружений VI-VIII вв., — не потерявшую своего значения и до настоящего времени: «1) ханские могилы вроде могилы Бильге-хана с черепахой и надписями; 2) могильники типа Тоньюкука; 3) могильники типа виденного нами на Баин-даване-аман, не имеющие надписей; 4) могильники, отличающиеся от предыдущего типа тем, что не имеют кирпичного пола, и, наконец, 5) маленькие бедные могильники, небольшого размера, воздвигнутые из простого камня, без статуй и, очевидно, не имевшие храма» [Владимирцов, 1927, с. 42].
Как видим, построение этого типологического ряда основано на общей планировке памятников, их размерах, а также на наличии или отсутствии на них тех или иных элементов. Б.Я. Владимирцов не ставил себе целью произвести многосторонний анализ всех известных к его времени культово-поминальных сооружений Монголии VI-VIII вв., однако ему удалось чрезвычайно точно определить структуру основных типов памятников, выявить зависимость их размеров и набора составных элементов от социального положения лиц, которым они посвящены.
На протяжении нескольких десятилетий классификация
(119/120)
Б.Я. Владимирцова не подвергалась пересмотру и не дополнялась, поскольку накопление материалов по этой тематике происходило в основном спонтанно. Только с созданием в 1969 г. Советско-монгольской историко-культурной экспедиции Академий наук СССР и МНР (СМИКЭ) появилась возможность производить целенаправленный поиск и изучение древнетюркских памятников. [5] В результате этих работ были впервые обмерены и графически зафиксированы многие известные памятники в Центральной и Северной Монголии, найдено несколько новых, а на ряде комплексов произведены различного рода раскопки. Накопленные за время полевых работ материалы, архивные данные и публикации позволяют ныне дать более развёрнутую классификацию культово-поминальных сооружений древнетюркского времени (конец VI — середина VIII в.). Взяв за основу типологический принцип, предложенный Б.Я. Владимирцовым, мы также подразделяем все известные сейчас памятники (более 70 единиц) на пять основных типов. В каждом из них в отличие от классификации Б.Я. Владимирцова мы выделяем от одного до четырёх подтипов по определённым хронологическим, этническим или палеосоциологическим признакам. Наиболее веские основания для типологизации имеют памятники I типа, сооружённые в честь каганов и принцев-наследников, а также памятники типа II-А, посвящённые высшим административным и военным чинам эпохи Второго каганата (689-744). На большей части из них сохранились стелы с надписями, включающие даты и имена, а потому имеющие значение абсолютного источника. Остальные памятники делятся на типы и подтипы только по планировочным признакам. [6]
Памятники 1 типа (табл. 1). [Таблицы вынесены на отдельную страницу.]
Подтип А. Поминальные сооружения этой группы не были известны во времена Б.Я. Владимирцова. Первый из них, Бугутский, был открыт и частично раскопан в 1956 г. Ц. Доржсурэном на правом берегу Баян-Цаган-гола, левого притока р. Хойт-Тамир [Доржсурэн, 1958], а в 1982 г. на памятнике производил раскопки археолого-эпиграфический отряд СМИКЭ [Кляшторный, 1984, с. 511-512]. Гиндин-булакский памятник впервые упоминается участниками монгольско-венгерской экспедиции И. Эрдэйи и Д. Цэвэндоржем, которые в 1974 г. занимались здесь разборкой каменной насыпи [Erdelyi, 1979, с. 116], Комплекс на р. Идэр также был обнаружен в 1956 г. Ц. Дорж-
(120/121)
(121/122)
сурэном, в 1976 г. его обследовали С.Г. Кляшторный и С. Харжаубай [Кляшторный, 1977, с. 588], а в 1982 г. археолого-эпиграфический отряд СМИКЭ заложил на памятнике два раскопа [Кляшторный, 1984, с. 511].
Согдийская надпись на Бугутской стеле позволяет установить дату этого комплекса. Он был сооружён в 582 г. и является самым ранним датированным поминальным памятником эпохи Первого тюркского каганата [Кляшторный, Лившиц, 1971, с. 121; Кляшторный, Лившиц, 1978, с. 52]. Датировка Гиндин-булакского памятника, расположенного в 5 км от Бугутского, установлена на основании как общего сходства в планировке, так и по сохранившейся на одном из балбалов родовой (?) тамге, идентичной тамге на балбале из Бугута. Идэрский комплекс датируется нами тем же временем, хотя он имеет уже несколько более развитую форму — двойной ряд балбалов на храмовой площадке.
Таким образом, в подтип А выделяются памятники времен Первого тюркского каганата (552-630). Основными отличительными их элементами являются каменные насыпи на площадках, скрывающие под собой составленные из десятков плит квадратные ограды, и отсутствие изваяний людей. В последующий период древнетюркской истории эти ограды «теряют» каменную наброску и трансформируются в каменные ящики-«саркофаги», сооружённые из четырёх плит и высоко поднимающиеся над землёй. Процесс видоизменения претерпевают со временем и балбалы на храмовых площадках; позднее они заменяются каменной антропоморфной скульптурой. Все остальные элементы комплексов сохраняются и в дальнейшем на большинстве памятников не только I, но и II-III типов.
Подтип Б. Этот подтип составляет всего один памятник — Унгету I, расположенный в среднем течении р. Толы. Он был открыт в 1891 г. Н.М. Ядринцевым [Ядринцев, 1901, с. 8-9], в 1925 г. раскопки здесь производил Г.И. Боровка [Боровка, 1927, с. 77-79], а в 1976, 1978 и 1979 гг. — Каракорумский отряд СМИКЭ [Войтов и др., 1977, с. 587-588; Волков и др., 1979, с. 596-597].
Последние раскопки показали, что комплекс Унгету был двухслойным, поэтому мы выделяем в нём два разновременных и разнотипных памятника — Унгету I и Унгету II. На первом из них уже отмечается появление новых элементов — храма из кирпича под черепичной крышей и скульптурных изображений людей, львов и баранов. Храм располагался в западной части храмовой площадки, на месте каменной насыпи с оградой у памятников типа I-A, а изваяния людей, стоявшие в три-четыре ряда, выполнены в манере, нехарактерной для антропоморфной скульптуры раннего средневековья. Эти две особенности — утрата насыпи с оградой и необычная иконография статуй людей, а также ряд мелких отличий в найденном при раскопках инвентаре позволили нам связать памятник Унгету I с именем
(122/123)
сеяньтоского правителя Инань-кагана и датировать его 642-645 гг. [Войтов *].
Подтип В. Памятники этой группы характеризуются наибольшей полнотой составных элементов и относятся к I типу в классификации Б.Я. Владимирцова. Среди поминальных сооружений данного типа это наиболее многочисленная группа, датируемая периодом Второго каганата (689-744).
Памятник Шивэт-Улан, открытый в 1912 г. Г.И. Рамстедтом [Руднев, 1912, с. 2-3], расположен при слиянии Хануя и Хунигола на склоне невысокой сопки, чем отличается от всех других древнетюркских поминальных памятников, всегда лежащих на открытых степных пространствах. В 1927 г. памятник изучался Б.Б. Бамбаевым [Бамбаев, 1927, с. 3-4], в 1956 г. Ц. Доржсурэном [Доржсурэн, 1957, с. 46-48], в 1976 г. В.В. Волковым, B.В. Свининым и Д. Цэвэндоржем [7] и в 1977 г. С.Г. Кляшторным и С. Харжаубаем [Кляшторный, 1978, с. 575-576; Харжаубай, 1979, с. 15-23; Харжаубай, 1982, с. 103-120].
Помимо топографического положения этот комплекс имеет ещё ряд своеобразных признаков. Внешняя ограда его устроена в виде расположенных прямоугольником каменных насыпей, соединённых перемычками. Внутреннее пространство разделено насыпной каменной стенкой на две равные части: в западной находится огромная каменная насыпь, под которой скрывается какое-то сооружение из камня, а в восточной в беспорядке лежат изваяния людей, баранов и львов. За входным проёмом с восточной стороны на прямоугольной подставке, заменяющей черепаху, стояла стела, лицевая сторона которой покрыта десятками тамговых знаков. Сведениями о наличии здесь рва мы не располагаем; балбалов на памятнике нет. С.Г. Кляшторный предполагает, что этот комплекс был сооружён в честь основателя Второго тюркского каганата Ильтерес-кагана [Кляшторный, 1978, с. 576].
Мухарский памятник, расположенный на левом берегу р. Толы, содержит набор наиболее типичных для данного подтипа элементов. Он был открыт в 1891 г. Н.М. Ядринцевым [Ядринцев, 1892, с. 29; Ядринцев, 1901, с. 12], а в 1925 г. раскопки на нем производили П.К. Козлов [Козлов, 1949, с. 87-90] и Г.И. Боровка [Боровка, 1927, с. 12]. В 1983 г. съёмку плана памятника и зарисовку изваяний выполнили участники археолого-эпиграфического отряда СМИКЭ. По предположению C.Г. Кляшторного, изображённые на боковых щитках каменной черепахи «козёл с ромбовидной головой (геральдический знак второй тюркской династии, 689-744) и змея... возможно, связаны с указанием на дату по 12-летнему циклу („год змеи”)» [Кляшторный, 1980, с. 588]. Условное отнесение данного памят-
(123/124)
ника к Капаган-кагану основано на том, что это единственный из ханов Второго каганата, умерший в «год змеи».
Памятники Хушо-Цайдам I и Хушо-Цайдам II, найденные в 1889 г. Н.М. Ядринцевым на правом берегу р. Кокшин-Орхон [Ядринцев, 1889, с. 11-12], наиболее известны в специальной и научно-популярной литературе. Они посвящены военно-политическим деятелям начала VIII в. н.э. — Бильге-кагану и Кюль-тегину. История изучения памятников Хушо-Цайдама и подробное описание I и II комплексов даны нами в специальной статье [Войтов, 1985]. Здесь же следует отметить, что единственным отличительным элементом на них являются большие гранитные кубы со сквозными цилиндрическими отверстиями в центре (диаметры 70-80 см), стоящие в западной части храмовых площадок. Функционально они соответствуют оградам под каменными насыпями или ящикам-«саркофагам» и больше нигде не встречаются.
Во время путешествия по Монголии в 1925 г. П.К. Козлов в верховьях Онгин-гола, в местности Тараэлэн-хушо, обнаружил большой древнетюркский поминальный комплекс. Судя по его описанию, там находилось несколько сильно повреждённых статуй людей и две фигуры животных, орнаментированная плита жертвенного ящика, «четырёхугольный гранитный обломок с письменами» и ряд столбиков-балбалов [Козлов, 1949, с. 117]. Других сведений об этом памятнике нет. Включение комплекса Тараэлэн-хушо в данный подтип условно; возможно, его следует отнести к памятникам типа II-А, тоже имевшим стелы с надписями. Окончательное определение его принадлежности станет возможным лишь после обнаружения здесь изваяния черепахи, служившей подставкой для стелы только на каганских памятниках, или же после прочтения «письмен».
Подтип Г. Выделенные в эту группу памятники относятся к завершающей стадии развития поминальных сооружений в честь высшей знати. При сохранении отдельных элементов архитектурной планировки они отличаются от предыдущих подтипов совершенно иным композиционным построением. Основные отличия их заключаются в ориентировке по линии север — юг, в отсутствии изваяний, храмов и балбалов. На центральных площадках этих памятников, ограниченных, как и прежде, валами и рвами, сооружены большие каменные насыпи, к северу от которых стояли каменные черепахи со стелами.
Датировка и этническая принадлежность этих памятников установлены благодаря дешифровке рунической надписи на стеле из Могойн-Шине-усу I, найденной и прочитанной Г.И. Рамстедтом в 1912 г. [Рамстедт, 1914, с. 34-39, 40-49]. Надпись и весь комплекс посвящены второму кагану уйгурской династии — Элетмиш-Бильге-кагану (Моюн-чуру) и датируются 759-760 гг. Памятник никем не раскапывался, но съёмка его плана в 1984 г. позволила отождествить с ним другой комплекс — Хушон-Тал, расположенный в среднем течении Хуни-гола. Последний был
(124/125)
в значительной степени раскопан в 1976-1977 гг. В.В. Волковым и В.В. Свининым [Войтов и др., 1977, с. 587], но при раскопках не было обнаружено ни каменной ограды под насыпью, ни изваяний, ни остатков храма. Видимо, такой же результат дадут раскопки в Могойн-Шине-усу I.
Из двух этих памятников Хушон-Тал — более ранний по времени, поскольку после принятия в 761 г. уйгурами манихейства в качестве государственной религии традиция сооружения поминальных комплексов рассматриваемого типа прервалась. Таким образом, памятники типа I-Г как бы завершают двухвековую эволюцию поминально-культовых комплексов, посвящённых высшей знати раннесредневековых кочевников Центральной Азии.
Памятники II типа, (табл. 2).
Подтип А. Данную группу составляют памятники, выделенные Б.Я. Владимирцовым во II тип. В неё вошли три хорошо известных поминальных комплекса с руническими надписями, сохраняющие все указанные элементы памятников I типа, кроме каменных черепах. Стелы здесь крепились в специально-обработанных каменных блоках, что определялось общественным положением тех лиц, которым посвящены эти сооружения. Как известно, Алп-Элетмиш и Кули-чур были крупными военачальниками эпохи Второго каганата, а Тоньюкук — первым министром и полководцем, служившим при Ильтересе, Капагане и Бильге-кагане.
Онгинский памятник, открытый в 1891 г. Н.М. Ядринцевым, расположен у подножия г. Маниту в верховьях Онгин-гола [Ядринцев, 1901, с. 43]. В 1894 г. его посетил Д.А. Клеменц [Клеменц, 1895, с. 270], в 1926 г. — П.К. Козлов [Козлов, 1949, с. 145], в 1957 г. — Л. Йисл [Jisl, 1961, с. 77], а в 1962 г. работы здесь производил Э. Трыярски [Tryjarski, 1966, с. 158 и сл.]. Текст надписи и перевод были опубликованы впервые В.В. Радловым [Radloff, 1895, с. 243-256], а затем последовали новые, уточнённые переводы С.Е. Малова, X. Оркуна, Дж. Клосона и др., в которых утверждалось посвящение памятника родителям Бильге-кагана и Кюль-тегина — Ильтерес-кагану и Иль-бильге-катун — или же полководцу Алп-Элетмишу. Не вдаваясь в тонкости перевода надписи, следует отметить, что Онгинский памятник был сооружен в 30-е годы VIII в. в память об одном из полководцев Ильтереса, а не в честь его самого, о чём свидетельствует подставка для стелы в виде гранитного блока.
Памятник Тоньюкука был найден в 1897 г. Е.Н. Клеменц в районе г. Налайхи в долине Баян-Цокто (соврем. название Цаган-Обо). В 1909 г. разведочные раскопки здесь производил Г.И. Рамстедт [Кляшторный, Лившиц, 1978, с. 45], в 1925 г. — Б.Я. Владимирцов [Владимирцов, 1927, с. 411, а в 1957 г. он
(125/126)
(126/127)
был почти полностью раскопан монгольскими археологами [Сэр-Оджав, 1960, с. 27; Сэр-Оджав, 1962, с. 13]. В 1983 г. памятник, был обследован археолого-эпиграфическим отрядом СМИКЭ.
Интересной особенностью данного комплекса является то, что на нём установлены две стелы с надписями и два орнаментированных каменных ящика, но нет изваяний львов и баранов. О дешифровке рунических текстов памятника Тоньюкука неоднократно писал С.Г. Кляшторный [Кляшторный, 1964; 1966; Кляшторный, Лившиц, 1978].
Памятник в местности Ихэ-Хушоту (Их-Хушот), расположенный близ соленых озёр Даво-нур на юге Центрального аймака МНР, был обнаружен в 1912 г. В.Л. Котвичем [Котвич, 1914,. с. VI-VII]. В 1962 г. он был осмотрен Э. Трыярски, а в 1983 г. несколько дней здесь работал археолого-эпиграфический отряд СМИКЭ. При этом был снят детальный план памятника, зарисованы изваяния и рисунки на плитах каменного ящика, украшенного львами и танцующими фениксами, а в разведочном шурфе найдены сотни обломков черепицы, расписной штукатурки и черепичные диски с оригинальным узором. Дешифровка рунической надписи на стеле показала, что памятник был сооружён в 740-е годы и посвящён бегу тардушей, западному шаду Второго каганата, Кули-чуру.
Подтип Б. В этот подтип (III тип, по классификации Б.Я. Владимирцова) вошли большие поминальные сооружения, утратившие стелы и статуи львов. Датировка этих и всех последующих безымянных комплексов (конец VII — начало VIII в.) основана на предположении о появлении и повсеместном распространении в период Второго каганата жертвенников в виде каменных ящиков из четырёх плит, высоко поднимающихся над землёй. Вымостка центральной площадки керамическими плитами или кирпичами известна здесь только на памятнике Баян-Даваа-ам I. Ящики на памятниках этого подтипа ещё сохраняют большие размеры, но число изваяний людей резко сокращается. Это, видимо, объясняется социальным рангом лиц, которым они посвящены.
История изучения памятника Хушо-Цайдам III изложена в нашей статье [Войтов, 1985], а план и рисунки изваяний и орнаментов на плитах ящика выполнены в 1983 г. Памятник Батцэнгэл II частично изучен участниками Каракорумского отряда СМИКЭ в 1980 г.; памятник Баян-Даваа-ам I, как уже отмечалось, был раскопан Б.Я. Владимирцовым в 1925 г. и обследован археолого-эпиграфическим отрядом в 1983 г.
Подтип В. Сюда включены памятники, утратившие по сравнению с предыдущими кирпичные полы на храмовых площадках и изваяния баранов. Они составляют IV тип в классификации Б.Я. Владимирцова. Для них характерно уменьшение общих размеров, размеров плит ящиков и количества балбалов. Графическая фиксация памятника Хушо-Цайдам IV выполнена археолого-эпиграфическим отрядом СМИКЭ в 1983 г.; комплекс
(127/128)
на Улан-Худжире I раскапывался Г.И. Боровкой в 1925 г. [Боровка, 1927, с. 77], а Эрдэнэмандал IV — Каракорумским отрядом СМИКЭ в 1981 г. [Войтов **].
Подтип Г. Памятники этой группы утрачивают кирпичные храмы. Хотя на комплексе Унгету II при раскопках обнаружены остатки 14 столбовых конструкций, расположенных прямоугольником вокруг каменного ящика, предположение о наличии здесь в прошлом деревянной храмовой постройки [Войтов и др., 1977, с. 587; Волков и др., 1979, с. 596-597], возможно, не имеет оснований. На этих столбах вполне могли быть вывешены лошадиные шкуры с головами и конечностями, поскольку такой обряд существовал у древних тюрок и половцев [Бичурин, 1851, с. 270; Рубрук, 1911, с. 86]. Раскопки на памятниках Эрдэнэмандал VI и Цаган-Обо II не производились, но планы сняты в 1981 и 1983 гг.
Памятники III типа (табл. 3).
Этот тип составляют сооружения, особенностью которых является наличие на центральных площадках двух каменных ящиков, т.е. парные комплексы.
Подтип А. Оградительные валы и рвы памятников этого подтипа вытянуты с севера на юг (Цаган-Обо III) или с запада на восток (Худуу-нур I и II), но ящики на всех них располагаются на расстоянии 2,5-5,5 м один от другого по оси север — юг. При этом ряды балбалов на Цаган-Обо III тянутся в восточном направлении, а на обоих худуунурских — в западном. Возможно, это различия этноплеменного порядка.
Памятник Цаган-Обо III был обнаружен в 1924 г. В.А. Казакевичем и В.И. Лисовским [Казакевич, Лисовский, 1924, с. 8] и вторично обследован археолого-эпиграфическим отрядом в 1983 г. Памятники на северном берегу оз. Худуу-нур, находящегося близ северо-западной оконечности оз. Терхин-Цаган-нур, были открыты в 1927 г. Б.Б. Бамбаевым [Бамбаев, 1927, с. 1-2]. В 1970-1971 гг. северный ящик первого памятника был раскопан В.В. Волковым и В.В. Свининым, а в 1983 г. южный ящик и траншея перед изваяниями — Ю.С. Худяковым и Р.С. Васильевским. В 1984 г. планы обоих комплексов и зарисовок изваяний были сделаны участниками археолого-эпиграфического отряда СМИКЭ.
Подтип Б. Памятники этого подтипа утрачивают валы и рвы, а также ряды балбалов. Ящики здесь располагаются на расстоянии 1-1,6 м один от другого по линии запад — восток. Они как бы в миниатюре копируют большие поминальные комплексы с храмами, причём в роли «храмов» здесь выступают восточные ящики. Последние не имеют орнаментов на внешних сторонах стенок, а внутри их помещены статуи людей (памятники Эрдэнэмандал сомона) или барельефные изображения
(128/129)
(129/130)
трёх умерших лиц (Хуль-Асхете I), заменявшие собой объёмные скульптуры. Перед памятником Хуль-Асхете I прежде стояли две антропоморфные стелы с козловидными тамгами на груди, причём на спине одной из них помещена неизвестная прежде руническая надпись.
Памятник Хуль-Асхете I, расположенный в 32 км к юго-западу от Могод сомона, был открыт Н.М. Ядринцевым в 1891 г. [Ядринцев, 1891, с. 47-49] и частично раскопан археолого-эпиграфическим отрядом СМИКЭ в 1984 г. Раскопкам парных комплексов у Эрдэнэмандал сомона посвящена наша статья [Войтов **].
Подтип В. Оба комплекса парных ящиков этого подтипа были найдены археолого-эпиграфическим отрядом СМИКЭ в 1983 г. Ящики, вытянутые по линии север — юг на расстоянии 1-2 м один от другого, не орнаментированы и в отличие от предыдущего подтипа утратили статуи людей. Раскопки на этих памятниках не производились.
Памятники IV типа (табл. 4).
В классификации Б.Я. Владимирцова памятники этой группы выделены в V тип. Это одиночные ящики, сохраняющие некоторые дополнительные элементы в подтипах А (балбалы), Б (изваяния людей) и В (орнаменты на стенках), последовательная утрата которых приводит к появлению простейших ящиков, составленных из четырёх плит (подтип Г). Последние являются как бы переходным звеном от памятников «княжеского» типа к «рядовым оградкам», составленным из множества плит и широко распространенным во всём ареале древнетюркской культуры. Рядовые оградки, бесчисленное количество которых можно встретить на территории Монголии от степей Дариганги на юго-востоке до межгорных долин Монгольского Алтая на западе и от лесостепных районов севера до полупустынь юга, требуют специального изучения и потому в настоящую классификацию не включены.
Прежние «владельцы» памятников IV типа, безусловно, занимали самые низшие административные должности в чиновничьей иерархии древнетюркского общества, что объясняет простоту устройства поминальных сооружений и их относительную многочисленность по сравнению с памятниками предшествующих типов. Большая часть их известна лишь по кратким публикациям и архивным данным и нуждается в дополнительном археологическом обследовании.
Памятники V типа (табл. 5).
Завершают настоящую типологию пять не совсем обычных по форме памятников. Они состоят из плоских земляных хол-
(130/131)
(131/132)
миков, к востоку от которых тянутся один-два ряда балбалов. На вершинах холмиков в Хустын-ам и у Тарят-бригады на средней Толе, обнаруженных археолого-эпиграфическим отрядом СМИКЭ в 1983 г., установлено по четыре не соприкасающихся друг с другом камня, причём в Хустын-ам один из камней напоминает основание сильно выветрившейся сидящей фигуры человека. Каменные изваяния при земляных холмиках в районе Налайхи и в Урге ныне утрачены, да и сами эти холмики, очевидно, уничтожены современной городской застройкой.
* * *
Предложенная классификация построена на описаний главных архитектурно-планировочных признаков 55 культово-поминальных сооружений древнетюркского времени. Сведения о ещё 15-20 памятниках, которыми мы располагаем, слишком отрывочны и потому не внесены в соответствующие таблицы.
Все известные ныне памятники на территории Монголии повсеместно встречаются на берегах крупных рек, ручьёв и озёр. Верховья Керулена и Онона были, по-видимому, той восточной границей, за пределами которой поминальные памятники «княжеского» типа не сооружались. На западе эта граница не совсем ясна, поскольку никаких данных о них в зоне от верховьев Идэра до Алтая нет, хотя «рядовые оградки» здесь нередко упоминаются в трудах исследователей XIX-XX вв. Думается, что целенаправленные поиски позволят найти памятники такого рода и в указанном районе, так как они известны в Туве, Горном Алтае, Хакасии и Восточном Казахстане.
«Княжеские могилы» в основном расположены в центральной и северной частях Монголии, в зоне Хангайской и Хэнтэйской горных систем. Согласно историческим свидетельствам,
(132/133)
Хангайское нагорье («Отюкенская чернь» рунических текстов) с VI в. н.э. являлось политическим и административным центром Восточнотюркских каганатов. Этим и объясняется сосредоточение здесь наибольшего числа изучаемых объектов. Прилегающие к водоёмам участки степей, на которых они расположены, всегда ограничены с трёх-четырёх сторон горными кряжами, увалами, руслами рек или другими естественными препятствиями, т.е. представляют собой более или менее замкнутые пространства.
Очевидно, каждая из этих локальных территорий являлась в прошлом центром земельно-пастбищных угодий, закреплённых за определёнными семейно-родовыми группами населения каганата. Здесь, под защитой гор, в зимнее время устраивались посёлки-зимники, и здесь, на нетронутом в летне-осенний период травостое, до весны выпасались стада. С появлением первой весенней травы отары и табуны вновь отгонялись на отдалённые горные пастбища и жизнь во временных поселках замирала. Такая картина наблюдалась до недавнего времени у всех скотоводов-кочевников Центральной и Средней Азии.
Определёнными, «своими», земельно-пастбищными угодьями владели не только отдельные семейные или родовые общины независимо от их племенной принадлежности, но и князья и каганы, зона политико-административного влияния которых распространялась на земли всего каганата. Примером тому служат главным образом сведения письменных источников. Так, например, согласно китайским летописям, у тюрок «постоянного местопребывания нет, но каждый имеет свой участок земли», где он кочует со стадами, «смотря по достатку в траве и воде» [Бичурин, 1851, с. 270]. От «своей земли отделялись» (т.е. умирая покидали) герои племён, населявших в прошлом Туву [Малов, 1952]. Кюль-тегин, отправившийся в далёкий поход, вынужден был вернуться в Отюкенскую чернь, чтобы защитить от вражеского набега свой дом [Малов, 1951, с. 42]. Этим местом был скорее всего Хушо-Цайдам, где впоследствии были сооружены большие поминальные комплексы в честь него самого и его брата Бильге-кагана. Шаду тардушей Кули-чуру, защищавшему западные рубежи каганата и погибшему на чужбине, поминальный комплекс был устроен в монгольской степи, несомненно на его родовой территории.
Мы исходим из предположения, что у тюрок существовал обычай, по которому после смерти главы рода или племени, военачальника или государственного чиновника, князя или кагана поминальный комплекс в его честь воздвигался в соответствии с занимаемой им при жизни должностью на его родовой земле — зимнике. Освободившуюся должность занимало другое лицо, переносившее зимник в другое место, иногда на расстояние всего в несколько километров, и, как правило, за какой-нибудь естественный рубеж, отделявший «землю живых» от «земли умершего».
(133/134)
Так, очевидно, после смерти Махан-тегина земли на правом берегу Баян-Цаган-гола стали заповедными (здесь был сооружён Бугутский мемориальный памятник), а новый посёлок возник в пяти километрах ниже по течению этой речки, уже на левом её берегу. После смерти безымянного лица, наследовавшего должность главы общины, на этом месте был устроен другой поминальник — Гиндин-булакский. А ещё позже, уже в эпоху Второго каганата, вновь на правом берегу Баян-Цаган-гола появляется несколько «рядовых оградок», на одной из которых было установлено изваяние человека [Волков, 1981, с. 21]. Такая же ситуация наблюдается и в долине Цаган-Обо, где расположены четыре разнотипных, но уже одновременных (в пределах Второго каганата) памятника, в Хуль-Асхете, на Худуу-нуре, на Хануе близ Эрдэнэмандал сомона и т.д.
Высокая, в условиях экстенсивного кочевого скотоводства, плотность населения каганата вынуждала максимально использовать пастбищные земли, поэтому места для сооружения поминальных комплексов концентрируются на строго ограниченных участках. Этим, видимо, объясняется большая насыщенность памятников такого рода побережий Толы, Орхона, Хануя и Онгин-гола.
Здесь мы подошли к одному из самых трудноразрешимых вопросов современной тюркологии — территориально-племенному и родовому делению земель Восточнотюркского каганата, который не раз поднимался в специальной литературе. В общих чертах границы крупных племенных объединений определяются ныне достаточно хорошо на основании разного рода письменных известий, но на археологическом материале эта проблема ещё не рассматривалась. Основным тормозом к её разрешению до сих пор остаётся крайне слабая изученность раннесредневековых памятников Монголии. В этом плане одним из перспективных направлений работы может послужить дальнейший археологический поиск и углублённое изучение культово-поминальных сооружений «княжеского» типа, основы которых были заложены полевыми работами Б.Я. Владимирцова.
[1] Она находится на 51-м километре трассы Улан-Батор — Ундурхан, влево от дороги. Топографическая привязка памятников, упоминаемых Б.Я. Владимирцовым, здесь и далее даётся по результатам обследований автора.
[2] Комплекс в честь Тоньюкука расположен в 10-12 км к югу от памятника Баян-Даваа-ам I и на таком же расстоянии к востоку от г. Налайхи.
[3] Этот памятник был впервые открыт в 1924 г. В.А. Казакевичем и В.И. Лисовским [Казакевич, Лисовский, 1924, с. 8], а в 1983 г. он графически зафиксирован автором статьи. Памятник, получивший название Цаган-Обо III, расположен в 3 км к северо-востоку от памятника Тоньюкука. Поскольку сам Б.Я. Владимирцов его не видел, в приведённом им описании допущены иеточности.
[4] Памятник расположен в 45 км к юго-западу от Улан-Батора.
[5] Автор настоящей статьи был включён в состав экспедиции в 1976 г. и участвовал в работах Каракорумского (руководитель Н. Сэр-Оджав) и археолого-эпиграфического (руководитель С.Г. Кляшторный) отрядов экспедиции.
[6] Безусловно, приводимые в статье таблицы в дальнейшем будут дополняться и уточняться.
[7] Данные об этих работах не опубликованы, но в распоряжении автора имеются план памятника и рисунки некоторых изваяний, выполненные участниками этого отряда.
Бамбаев, 1927. — Бамбаев Б.Б. Предварительный отчёт о работе в этнолого-лингвистическом отряде научной экспедиции АН СССР по исследованию Внешней Монголии и Танну-Тувы в 1927 г. — Архив Института истории АН МНР. Дело 45, 2.
Бичурин, 1851. — Иакинф. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Сочинение монаха Иакинфа. Ч. 1-3. СПб., 1851.
Боровка, 1927. — Боровка Г.И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы.— Северная Монголия. Вып. 2. Л., 1927.
Букинич, 1933. — Букинич Д.Д. Записи о поездке в верховья Кукшин-Орхона. Архив Института истории АН МНР. Дело 17, 6.
Владимирцов, 1927. — Владимирцов Б.Я. Этнолого-лиигвистические исследования в Урге, Ургинском и Кеитейском районах. — Северная Монголия. Вып. 2. Л., 1927.
Войтов и др., 1977. — Войтов В.Е., Волков В.В., Кореневский С.Н., Новго-
(134/135)
родова Э.А. Археологические исследования в Монголии. — АО 1976. М., 1977.
Войтов, 1985. — Войтов В.Е. Хроника археологического, изучения памятников Хушо-Цайдам в Монголии (1889-1958). — Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985.
Войтов**. — Войтов В.Е. Древнетюркские памятники на Хануе (в печати).
Волков и др., 1979. — Волков В.В., Новгородова Э.А., Войтов В.Е. Работы на Чулууте и в Хара-Хорине. — АО 1978. М., 1979.
Волков, 1981. — Волков В.В. Оленные камни Монголии. Улан-Батор, 1981.
Вяткина, 1959. — Вяткина К.В. Археологические памятники в МНР. — СЭ. 1959, № 1.
Доржсурэн, 1957. — Доржсурэн Ц. «Шивээт улаан» гэдэг юу вэ? — Шинжлэх ухаан, техник. 1957, № 1.
Доржсурэн, 1958. — Доржсурэн Ц. 1956-57 онуудад Архангай аймагт археологийн шинжилгээ хийсэн. Улаанбаатар, 1958.
Казакевич, Лисовский, 1924. — Казакевич В.А., Лисовский В.И. Отчёт сотрудников Учёного комитета о поездке на водораздел р. Толы и Кэрулена 5-14 июня 1924 г. — Архив Института истории АН МНР. Дело 45, 4.
Клеменц, 1895. — Клеменц Д.А. Археологический дневник поездки в Среднюю Монголию в 1891 г. — СТОЭ. Вып. 2. 1895.
Кляшторный, 1966. — Кляшторный С.Г. Тоньюкук — Ашидэ Юаньчжэнь.— Тюркологический сборник: К 60-летию А.Н. Кононова. М., 1966.
Кляшторный, 1977. — Кляшторный С.Г. Эпиграфические работы в Монголии. — АО 1976. М., 1977.
Кляшторный, 1978. — Кляшторный С.Г. Эпиграфические работы в Монголии. — АО 1977. М., 1978.
Кляшторный, 1980. — Кляшторный С.Г. Эпиграфические работы в Монголии. — АО 1979. М., 1980.
Кляшторный, 1984. — Кляшторный С.Г. Советско-монгольская экспедиция. — АО 1982. М., 1984.
Кляшторный, Лившиц, 1978. — Кляшторный С.Г., Лившиц В.А. Открытие и изучение древнетюркских и согдийских эпиграфических памятников в Центральной Азии. — Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978.
Козлов, 1949. — Козлов П.К. Путешествие в Монголию: 1925-1926 гг. М., 1949.
Котвич, 1914. — Котвич В.Л. Поездка в долину Орхона летом 1912 г. — ЗВОРАО. Т. 22. Вып. 1-2. СПб., 1914.
Малов, 1951. — Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л., 1951.
Малов, 1952. — Малов С.Е. Енисейская письменность тюрков. М.-Л., 1952.
Обручев, 1895. — Обручев В.А. Список древних могил, замеченных на пути из Кяхты в Ургу и Калган — СТОЭ. Вып. 2. 1895.
Радлов, 1892. — Радлов В.В. Предварительный отчёт о результатах экспедиции для археологического исследования бассейна р. Орхон. — СТОЭ. Вып. 1. 1892.
Рамстедт, 1914. — Рамстедт Г.И. Как был найден «селенгинский камень». Перевод надписи «селенгинского камня». — Тр. ТКОПОРГО. 1912. СПб., 1914, т. 15, вып. 1.
Рубрук, 1911. — Иоанн де Плано Карпини. История Монгалов. Вильгельм де Рубрук. Путешествие в восточные страны. Введ., пер. и примеч. А.И. Малеина. СПб., 1911.
Руднев, 1912. — Руднев А.Д. Новое открытие в Монголии. — Речь (газ.). СПб., 07.10.1912.
Сэр-Оджав, 1960. — Сэр-Оджав Н. Археологические памятники Монголии. — Современная Монголия. 1960, № 7.
(135/136)
Сэр-Оджав, 1962. — Сэр-Оджав Н. Древнетюркские памятники Монголии. — Современная Монголия. 1962, № 7.
Харжаубай, 1979. — Харжаубай С. Шивээт Улааны цогцолбор дурсгалан. — StH. 1979, t. 14, fasc. 2.
Харжаубай, 1982. — Харжаубай С. Шивээт Улааиы цогцолбор дурсгалын тухай дахии өгүүлэх нь. — StA. 1982, t. 10, fasc. 7.
Ядринцев, 1889. — Ядринцев Н.М. Предварительный отчёт о поездке с археологической и этнографической целью в Северную Монголию и вершины Орхона, — ИВСОРГО. 1889, т. 20, № 4.
Ядринцев, 1892. — Ядринцев Н.М. Предварительный отчёт об исследованиях по р. Толе, Орхону и в Южном Хангае. — СТОЭ. Вып. 1. 1892.
Ядринцев, 1901. — Ядринцев Н.М. Отчёт и дневник о путешествии по Орхону и в Южный Хангай в 1891 г. — СТОЭ. Вып. 5. 1901.
Erdélyi, 1978.— Erdélyi J. Elözetes jelentes az 1974. Évi Mongol-Magyar régészeti expedició munkalatai ról. — Különlenyomat az archaeologiai értesitó, 106, evi 1. Budapest, 1978.
Jisl, 1961. — Jisl L. Archeologicke pamatky v Mongolské Lidove Republice. — ArR. 1961, XIII, № 1.
Radloff, 1895. — Radloff W. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei. Bd. 3.
СПб., 1895. Tryjarski, 1966. — Tryjarski E. The Present State of Preservation of old Turkic Relics in Mongolia and the need for the Conservation, — UAJ. 1966, vol. 38.
|