 О.С. Советова
Петроглифы тагарской эпохи на Енисее
(сюжеты и образы).
// Новосибирск: 2005. 140 с. ISBN 5-7803-0134-4
Глава 1.
Краткий очерк истории изучения
петроглифов Минусинской котловины.
Истории изучения петроглифов Минусинской котловины посвящена обширная литература [Дэвлет, 1976, 1985, 1987, 1996 и др.; Шер, 1980; Николаева, 1983; Пяткин, Мартынов, 1985; Советова, 1997; Дэвлет Е., Дэвлет М., 2000 и др.], поэтому мы очертим лишь круг идей, непосредственно связанных с темой нашего исследования, а именно: как формировался интерес к петроглифам скифской (тагарской) эпохи, как в разные исторические периоды исследователи рисунков на скалах и камнях тагарских курганов датировали и объясняли их смысл.
Научный интерес к петроглифам появился не вдруг, процесс этот был весьма продолжительным. С конца XVII до конца XIX в. накапливались первоначальные сведения о писаницах. Стали появляться небольшие публикации и сообщения в отчётах участников экспедиций, интересовавшихся самыми разными проблемами, а попутно и наскальными рисунками. Уже в XVIII в. исследователи не только отыскивали, срисовывали, описывали, но и пытались объяснить значение петроглифов. Так, Ф.И. Страленберг принял участие в экспедиции Д.Г. Мессершмидта на Енисее, по результатам которой опубликовал книгу, содержавшую разнообразную информацию. Были в ней сведения и о наскальных рисунках, которые он считал знаками письменности и магическими символами [Stralenberg, 1730].
Г.Ф. Миллер, в течение десяти лет изучавший Сибирь, подобное объяснение не признавал, а рисунки связывал главным образом с религиозной практикой. По его мнению, изображения на скалах, как и на бубнах, рисовали «случайно». Он даже называл эти рисунки «волшебными», что, по его мнению, относится к известному «сокровенному» значению фигур, а никак не к разуму язычников, потому что не может «совмещаться с тупостью их духа» [Миллер, 1937, с. 538]. Огромная научная заслуга Г.Ф. Миллера состоит в том, что он осознавал связь археологических памятников с историей края, хотя значение петроглифов как исторического источника склонен был недооценивать, отрицая возможность глубокой древности наскальных изображений [Дэвлет, 1996, с. 11]. И.Т. Савенков писал, что Г.Ф. Миллер высказал предположение о создании «енисейского алфавита» ещё во времена, когда Сибирь была занята скифами. Правда, до него заявления о скифах в Сибири делал, например, В.М. Флоринский, обосновавший это положение сходством некоторых внешних признаков древнейших культур [Савенков, 1910, с. 70]. Мнения Ф.И. Страленберга и Г.Ф. Миллера сходятся в одном: рисунки на скалах прямо относятся к религии и по характеру они магические.
Профессор естественной истории П.C. Паллас, путешествуя по Минусинской котловине, частично описывал петроглифы, но сомневался в их серьёзном назначении. Его воззрения в основном сходятся со взглядами Г.Ф. Миллера, а итоги экспедиции на Енисей были обобщены в труде «Путешествие по разным провинциям Российской империи» [Паллас, 1773-1788]. По мнению учёного, эти наскальные начертания оставили гунны.
В 1840-х гг. в тех же местах работал М. Кастрен, создатель теории алтайского происхождения угро-финских народов. Он производил лингвистические и отчасти археологические изыскания, обследовав довольно значительное количество писаниц Енисея. М. Кастрен не придавал «древним письменам» особого значения, но высказал мысль относительно принадлежности некоторых енисейских писаниц к медному веку. По мнению этого учёного, одним из народов, создавших рисунки на скалах Енисея, были киргизы [Кастрен, 1860, с. 393]. И.Т. Савенков писал, что «стремление Кастрена к этнологическим и этнографическим основаниям для объяснения прошлого было выводом из собранных им материалов» [1910, с. 81].
Значительный интерес к петроглифам проявлял Г.И. Спасский, много содействовавший распространению сведений об енисейских писаницах. Но и он рассматривал петроглифы как фигурные надписи, особо не задумываясь над возможностью их хронологических и этнических различий, хотя глубокую древность наскальных изображений признавал, а народом, их оставившим, считал гуннов [Спасский, 1857, с. 42]. Он называет рисунки «живыми, олицетворёнными летописями» [Там же, с. 23]. И.Т. Савенков отмечал, что Г.И. Спасский особо не задавался вопросами «нацарапаны, высечены или отбиты начертания» [Савенков, 1910, с. 78], хотя понимал, что высечены они были не для забавы, но оставлены «первобытными обитателями, дабы через сии знаки передать потомству о каких-либо по тогдашнему о
(5/6)
вещах понятию, достопамятных событиях» [Попов, 1876, с. 31]. Г.И. Спасский предлагал рассматривать любую писаницу как некое единое целое, в котором отдельные группы рисунков объединены в композиции, а те, в свою очередь, являются частью целого и несут в себе самостоятельную смысловую нагрузку.
Позднее и другие учёные (например, Тихсен и Байер) делали попытки объяснить енисейские начертания, но сходство искали, главным образом, с готскими и кельтскими письменами [Спасский, 1884, с. 158].
Бывший енисейский губернатор А.П. Степанов, много путешествовавший по югу Минусинского края, осматривал и «писанки». Его соображения о значении петроглифов сводятся к следующему: «...это были условные или неусловные знаки для предохранения от чего-нибудь, или просто для путеследования, а может быть, это были и иероглифы» [Дэвлет, 1987, с. 84]. В 1841 г. член Русского географического общества, иркутский чиновник Н.С. Щукин осматривал и копировал енисейские писаницы и древние надписи. Особого смысла в рисунках он не усмотрел, считая, что мастера просто изображали на скалах предметы своего быта. Можно отметить его весьма ценные наблюдения за стратиграфией изображений [Там же, с. 85].
В 1860-е гг. в Минусинской котловине проводил раскопки В.В. Радлов. Непосредственно не занимаясь петроглифами, он часто использовал их для сравнений при реставрации одежды и бытовых особенностей различных народностей [Радлов, 1888, с. 17]. В его трудах имеются данные о видах и некоторых хронологических отличиях петроглифов и изображений на разнообразных типах памятников искусства. Петроглифы казались ему весьма однообразными, поэтому он относил их к одной исторической эпохе — бронзовому веку [Дэвлет, 1996, с. 32]. В.В. Радлов писал: «...я нашёл много могил или скифских гробниц... на камнях которых были высечены различные фигуры... Фигуры..., кажется, ничто иное, как родословная таблица всех схороненных здесь в разное время покойников, хотя человеческие фигуры изображены лишь простыми чертами, а не художественным способом» [1888, с. 17]. Он считал, что в силу изоляции бассейна Среднего Енисея эту территорию в эпоху меди и бронзы населял один и тот же народ. В.В. Радлов сделал много интересных наблюдений. Например, сопоставляя рисунки на скалах и плитах курганных оград, он пришёл к выводу об их тождественности (как в отношении техники нанесения, так и по стилистическим особенностям). По его мнению, рисунки высекали не для праздной забавы, поскольку их выполнение было трудоёмким [Радлов, 1895, с. 168-169]. Нельзя не сказать и о том, что В.В. Радловым был разработан новый способ копирования изображений. Идея точного копирования возникла в связи с необходимостью фиксации эпиграфических материалов без всяких отклонений. Потом этот способ копирования надписей при помощи коленкора был перенесён и на петроглифы [Радлов, 1893, с. 169-181].
В XIX в. к идее Ф.И. Страленберга, что рисунки — это знаки письменности и магические символы, вернулся Н.И. Попов [1875, с. 205]. Он рассматривал петроглифы в тесной связи с историей письменности и относил их к главным системам письма: «фигурного, изобразительного, идеографического (иероглифического — подписи, тамги), буквенного, с подразделением последнего на письмо: так называемое руническое, тангутское и монгольское» [Там же, с. 208]. По мнению Н.И. Попова, в изображениях на скалах смысл был: «...раскрашивали скалы изображениями предметов, имевших в глазах фетишей особенное, высшее, дорогое значение». «И писал на этих утёсах, во время молений и жертвоприношений каждый свой принятый знак (тавро, тамгу), — для предохранения себя от несчастий, как доныне делают сибирские звероловы в дремучих лесах, — для привлечения на себя милости богов и духов-покровителей, по наивности своей представляли, что соединив свой знак с чествуемым предметом, они соединяли с ним как бы самих себя...» [Там же, с. 30]. М.А. Дэвлет подчёркивала, что Н.И. Попов выступал против привлечения слишком рискованных, отдалённых во времени и пространстве аналогий. Он отмечал также значение метода использования этнографических параллелей и мифологии сибирских народов при расшифровке семантики петроглифов [Дэвлет, 1996, с. 36-37].
В 1877 г. в г. Минусинске Н.М. Мартьянов создал музей, ставший центром научной мысли и объединивший многих истинных любителей и ценителей древности. Пожалуй, это событие явилось импульсом для усиления интереса к наскальным рисункам, началом нового этапа в их исследовании, появления новых идей, с ними связанных. Сам Н.М. Мартьянов «в нахождении и осмотре камней с надписями на месте... всегда принимал личное участие, его опытность и прекрасное знание местности гарантировало успех» [Савенков, 1910, с. 88]. Работы по изучению петроглифов в этот период связаны с именами A.B. Адрианова, И.Т. Савенкова, Д.А. Клеменца, Н.М. Ядринцева и др.
В 1886 г. вышла книга Д.А. Клеменца «Древности Минусинского музея». В ней была высказана верная мысль о том, что «рисунки на скалах, писаные камни, связь которых с могилами данного типа и данной местности не так пряма и ясна как с могильными рисунками, тем не менее, оказали важную услугу в деле восстановления быта минусинских аборигенов». По его мнению, классифицированные курганные рисунки дали бы точку опоры для дальнейших попыток в этом направлении [Клеменц, 1886, с. 36]. Д.А. Клеменц писал: «Принимая во внимание, каких громадных хлопот стоило построить подмостки и леса, чтобы дать возможность древним художникам начертить свои изображения на высоких, недоступных скалах, над водой, покрыть фигурами, знаками и письменами целые десятки квадратных метров, — придётся признать, что мы имеем дело с памятниками громадной важности, результатом важных общественных предприятий» [Там же, с. 39]. Вместе с тем, он считал, что петроглифы во многих
(6/7)
случаях не имеют какого-либо иного значения, кроме как материала для истории искусства [Там же, с. 40].
В этот период продолжались поиски смысла наскальных рисунков. Н.С. Щукин считал, что мастер чертил на скалах предметы своего быта, и никакого другого смысла в рисунках нет [1882, с. 235]. Н.М. Ядринцев же полагал, что петроглифы позволяют судить об образе жизни древних людей и представляют собою попытки увековечить события из жизни. Однако наиболее интересными он считал знаки и изображения, имеющие отношение к начальным этапам развития письменности [Дэвлет, 1996, с. 46].
Нельзя не отметить деятельность профессора Гельсингфорского университета И.Р. Аспелина. Под его руководством в течение 1887-1889 гг. работала археологическая экспедиция, исследовавшая памятники бассейна Верхнего и Среднего Енисея. На Среднем Енисее было осмотрено и скопировано немало писаниц, в том числе Красный камень, Оглахтинская, Кызыл-Хая, а также Сулекская и др. Материалы были опубликованы в 1930-х гг. участником экспедиции X. Аппельгреном-Кивало, а также A.M. Тальгреном. Финские исследователи собрали большой и ценный материал о памятниках енисейской письменности, наскальных изображениях, древних изваяниях, а также разработали методику фиксации рисунков. Они пользовались механическим способом копирования, применяя для получения копий с надписей и наскальных изображений особо подготовленный картон, который перед наложением на камень смачивали водой (разработанный В.В. Радловым способ снятия эстампажей на коленкор является вариантом этого метода).
Особого внимания заслуживает деятельность И.Т. Савенкова, которому принадлежит первая сводная публикация писаниц Среднего Енисея. Исследователи подчёркивают противоречивость идей, высказанных И.Т. Савенковым в разные годы. В начале 1880-х гг. он отрицал связь наскальных рисунков с письменностью, указывал на их символическое значение, считая не началом письменности, а скорее «началом живописи» [Савенков, 1886, с. 51]. Символ, по его мнению, рассматривается как «ступень мыслительного процесса, как ограниченное поле сознания, психологическая фаза мышления, направленная на упрощённую запись языка телодвижений» [Савенков, 1910, с. 8]. Петроглифы он оценивал не только как материал по истории искусства, но и с точки зрения связи с практикой религии, как начало дифференциации искусства и письма, как вещественное отражение одной из переходных эволюционных стадий культуры. Эти идеи нашли отражение в его основном труде «О древних памятниках изобразительного искусства на Енисее» [Савенков, 1910]. В этой книге И.Т. Савенков высказал мысль, что древние рисунки на утёсах отразили «культурные стадии и даже народности, проходившие по Енисею» [Там же, с. 59]. «На памяти старожилов и стариков-инородцев, около некоторых больших петроглифов бывали многочисленные собрания, на которых шаманами делались посвящения (изых) животных, особенно коня» [Там же, с. 95]. И.Т. Савенков считал, что енисейские петроглифы относятся «к переходной от меди к началу железной эпохе и носят на себе следы древней малоазиатской культуры» [Там же, с. 57]. Некоторые его догадки остаются ценными и сегодня. Следует подчеркнуть, что он предлагал для определения относительной древности учитывать «перекрещивающие друг друга линии (палимпсесты — О.С.) и обращать внимание на приёмы и манеру их рисования» [Там же, с. 97]. Датировать петроглифы И.Т. Савенков пытался и на основании изучения техники их исполнения. Хронологические пласты петроглифов выделялись им посредством изучения сюжета. Деятельность И.Т. Савенкова, как и другого выдающегося исследователя петроглифов Енисея — A.B. Адрианова, детально проанализирована в серии статей М.А. Дэвлет [1984; 1985а, б; 1987; 1989; 1990б; 1993а, б; 1994; 1996] и её недавно вышедшей книге [2004б], а также в монографии Я.А. Шера [1980, с. 18-20].
Трудно переоценить вклад A.B. Адрианова в дело изучения петроглифов Среднего Енисея. Он неутомимо путешествовал по Минусинской котловине, тщательно копировал, описывал и фотографировал наскальные рисунки. Уровень его работ для того времени поразительно высок. К сожалению, не весь собранный им материал опубликован и сохранён. Лишь часть коллекции эстампажей енисейских писаниц была опубликована К.В. Вяткиной [1949, 1961]. Цели, которые ставил перед собой A.B. Адрианов: безотлагательное и систематическое исследование ценнейшего для науки материала, каковым являются наскальные рисунки; сохранение копий в виде фотографий, рисунков и эстампажей [Адрианов, 1904, с. 3]. Им исследованы практически все крупные местонахождения рисунков на скалах Среднего Енисея. Он называл писаницы «немыми свидетелями былого исчезнувших без остатка народностей, по которым можно попытаться восстановить если не всю историю обитавших здесь народов, то хотя бы отдельные листы этой истории» [Там же, с. 2]. A.B. Адрианов сделал немало интереснейших наблюдений над техникой нанесения изображений. Одно из них — выбивка по предварительному эскизу [Адрианов, 1908, с. 4]. Им успешно разрабатывалась методика работы с петроглифами [Адрианов, 1904, с. 4]. Его полевые заметки являются ценными и для современного исследователя *. [сноска: * В августе 2004 г. САИПИ провел полевой семинар, посвящённый 150-летию со дня рождения A.B. Адрианова. Юбилею исследователя посвящена книга: Дэвлет М.А. Александр Васильевич Адрианов: (К 150-летию со дня рождения). Кемерово, 2004.] Самые активные меры предпринимал A.B. Адрианов в отношении охраны памятников.
Мы потому так подробно охарактеризовали этот этап изучения петроглифов, что именно в то время и наметились все основные подходы в работе с таким специфическим видом археологических источников, каковым являются петроглифы. Тогда в бассейне Среднего Енисея уже было открыто огромное количество памятников наскального искусства (A.B. Адрианов). Было положено начало формированию ме-
(7/8)
тодики работы с древними рисунками: исследователи проводили их зарисовку, описание, копирование, а позднее и фотографирование. Получившее в последующие годы широкое распространение копирование на микалентную бумагу, по сути дела, явилось усовершенствованным методом «механического» копирования (В.В. Радлов, М.А. Кастрен, A.B. Адрианов). Уже был предложен метод сопоставления рисунков на скалах и плитах курганных оград (В.В. Радлов, Д.А. Клеменц), обращено внимание на важность анализа палимпсестов (А.П. Степанов, И.Т. Савенков), сделаны наблюдения за техникой выбивки фигур (И.Т. Савенков), отмечено существование в древности приёма выбивки по эскизу (A.B. Адрианов). Многие исследователи соотносили создание рисунков с определёнными народами, в частности, считая, что огромное количество рисунков было создано во времена, когда Сибирь была занята «скифами» (Г.Ф. Миллер) или в переходную от меди к началу железа эпоху (И.Т. Савенков). Исследователи неоднократно подчёркивали, что для установления абсолютной хронологии благоприятны случаи, когда петроглифы находят соответствие в предметах погребального инвентаря, используя этот метод в своих трудах (И.Т. Савенков). Задумывались учёные и о значении древних рисунков. Многие считали, что их появление не случайно, что они имели определённый смысл (В.В. Радлов, Н.И. Попов, Н.М. Ядринцев и др.). Отмечалась необходимость привлечения этнографических параллелей и мифологии при расшифровке семантики петроглифов (Н.И. Попов) и др. Таким образом, время до Первой Мировой войны в истории изучения среднеенисейских петроглифов было очень продуктивным в плане подготовки базы знаний об этом виде изобразительного искусства. Многие высказанные идеи и предположения так или иначе нашли отражение в работах последующих поколений учёных.
Во время Первой Мировой войны археологические работы в Минусинском крае пришли в упадок. Возрождение интереса к археологии в целом и к петроглифам, в частности, произошло в советское время, с наступлением которого начался новый этап, характеризующийся деятельностью археологов-профессионалов. Сложная история нашей страны естественным образом отразилась и на археологических исследованиях. Начиная с 50-60-х гг. XX в. шёл процесс интенсивного накопления археологического материала, его систематизация и осмысление. Уже в 1920-1930-е гг. значительно оживились научно-исследовательские работы. Наблюдался рост краеведческого движения: в Сибири работало более 50 археологических экспедиций. Положительную роль в активизации подобных исследований сыграла деятельность Томского и Иркутского университетов, а также приток специалистов из столичных центров в некоторые сибирские вузы и музеи. Именно тогда были созданы первые научно обоснованные хронологические схемы смены существования археологических культур в междуречье Абакана и Енисея [Теплоухов, 1929].
Мы не ставим перед собой задачу полностью осветить историю развития петроглифоведения, так как это тема отдельного исследования [Советова, 1997, с. 93-99]. Выделим основные вехи в истории изучения среднеенисейских петроглифов скифской эпохи, обратив внимание на значимые работы, способствовавшие решению конкретных вопросов по теме нашего исследования.
1. Знаменательным событием в деле изучения петроглифов явилась вышедшая в 1926 г. статья В.А. Городцова «Скальные рисунки Тургайской области» [1926], которая написана «по весьма рядовому поводу — в связи с поступлением в Государственный исторический музей наскальных камней с рисунками» [Шер, 1980, с. 21]. В ней были поставлены вопросы подхода к изучению петроглифов на широком историческом фоне, с охватом значительных территорий, в русле первобытного искусства, в больших хронологических диапазонах, с датировками, семантикой, изучением пустынного загара и другими деталями, важными для развития нового направления в археологической науке.
Крупномасштабные, по меркам 1920-1930-х гг., археологические исследования в Минусинском крае проводил C.B. Киселёв. Только летом 1929 г. он эстампировал более восьмидесяти писаниц. Производя раскопки, C.B. Киселёв не оставлял без внимания рисунки на плитах оград курганов и на скалах. Он, как и многие из его предшественников, считал, что изображения на могильных камнях имеют большую важность для определения хронологии Минусинских писаниц. В работе «Значение техники и приёмов изображения некоторых енисейских писаниц» он предпринял попытку проследить эволюцию техники нанесения изображений в разные эпохи [Киселёв, 1930]. С тех пор исследователи обращали особое внимание на рисунки, выполненные техникой точечной выбивки, что позволяло датировать их тагарской эпохой.
2. Другим значительным событием, на наш взгляд, явилось изучение такого выдающегося памятника наскального искусства, каким являются Боярские писаницы. Ещё C.B. Киселёв предложил первую интерпретацию этих писаниц, видя в них изображение реальных посёлков. Это было вызвано, по его мнению, переходом населения тагарской культуры к земледелию [Киселёв, 1933, с. 20; 1951, с. 252-254]. Копирование и публикация рисунков Боярской писаницы позволили М.П. Грязнову дать собственную интерпретацию петроглифов Малой Боярской писаницы [Грязнов, 1933]. Он писал: «Боярская писаница не есть простое фотографическое воспроизведение действительности. Действительность здесь представлена так, как она воспринималась мышлением высекавшего писаницу коллектива». М.П. Грязнов рассматривал эту писаницу как «памятник религиозного назначения» [1933, с. 44-45]. Д.Г. Савинов отмечает, что расхождения во взглядах C.B. Киселёва и М.П. Грязнова являются одними из наиболее ранних, высказанных в литературе, двух основных подходов к объяснению петроглифов — «рационалистического» и «мифологического». По C.B. Киселёву, на писанице представлен «посёлок живых», а по М.П. Грязнову и поддержавшему его точку зре-
(8/9)
ния С.С. Черникову — посёлок предков, т.е. «посёлок мёртвых» [Савинов, 2003, с. 100].
В 1976 г. была опубликована монография М.А. Дэвлет «Большая Боярская писаница», в которой обоснована датировка основных изображений (конец I тыс. до н.э. — 1 в. н.э.) и предпринята попытка расшифровать их смысл. Исследовательница отмечала: «...Нельзя не признать, что писаницы в значительной мере отражали реальный мир, окружавший их творцов и служивший питательной почвой их искусства. Однако, как ни заманчиво видеть в рисунках Большой Боярской писаницы изображение реального посёлка — так сказать, зеркальное отражение или зарисовку с натуры, — с подобным взглядом вряд ли можно согласиться» [1976б, с. 10]. По М.А. Дэвлет, на Большой Боярской писанице представлен ирреальный, идеальный посёлок в момент традиционного календарного праздника [Там же, с. 11].
Оригинальное прочтение некоторых рисунков Боярских писаниц предложено Д.Г. Савиновым [2003, с. 100-105]. Он пришёл к выводу, что содержание Большой и Малой Боярских писаниц как единого петроглифического комплекса складывается из нескольких семантических блоков, каждый из которых моделирует наиболее важные стороны иррациональной культуры данного общества. В отдельных рисунках и композициях Боярских писаниц в изобразительной форме представлены основные ценностные ориентиры их создателей: благополучие «перехода» умерших в «потусторонний» мир, жертвоприношение, реинкарнация и плодородие. В реализации этих жизненных ценностей иррациональное приобретало характер рационального [Там же, с. 105].
3. Событиями, способствовавшими расширению источниковой базы петроглифов и дававшими возможность их всестороннего изучения, явились работы специализированных отрядов в зонах промышленного строительства. Полевые работы нередко носили аварийный характер, так как над многими памятниками наскального искусства нависла угроза затопления. Требовалось срочное копирование таких «аварийных» памятников.
В бассейне Среднего Енисея основные исследования проводились Каменским отрядом Красноярской археологической экспедиции ЛОИА СССР под руководством Я.А. Шера. Работы шли в зоне затопления Красноярского водохранилища в 1963-1970 гг., а результаты опубликованы в монографии «Петроглифы Средней и Центральной Азии» [Шер, 1980] и в выпусках «Корпуса петроглифов Центральной Азии», вышедших в Париже под общей редакцией Я.А. Шера и А.-П. Франкфора [1994, 1995, 1999]. В них приводятся материалы с конкретных памятников (в частности, нижних ярусов Оглахты, а также Тепсея и Усть-Тубы), в том числе мощный пласт рисунков тагарской эпохи. Подчеркнём, что в условиях современного состояния этих памятников, данные публикации, как наиболее полные, сами стали первоисточником, в чём и заключается их особое значение.
4. Ещё одним ключевым моментом в деле изучения петроглифов тагарской эпохи стала реализация интереса к другой категории памятников изобразительного искусства — изображениям на плитах оград тагарских курганов и отдельных плит из закрытых комплексов. В данном случае следует назвать одну из первых статей — «Писаницы близ озера Шира» Э.Г. Рыгдылона [1959], посвящённую рисункам на тагарских намогильных камнях. В науку был введён новый материал, а также получило развитие положение, аргументированное C.B. Киселёвым, о возможности датировки наскальных рисунков по аналогии с изображениями на плитах тагарских курганов [Рыгдылон, 1959, с. 200].
Рисунки на плитах, установленных около курганов — это особый вид петроглифического искусства. В отличие от рисунков на открытых плоскостях, данные изображения, так или иначе, связаны с комплексами, из которых происходят. Это имеет существенное значение для определения хронологии, стилистических особенностей и семантики не только самих рисунков, но и их аналогов в сериях наскальных изображений.
Весьма существенную роль в изучении этого вида источников сыграли работы Д.Г. Савинова, опубликовавшего скопированные им на плитах тагарских курганов подгорновские и сарагашенские рисунки [Савинов, 1976; Savinov, 1999]. Основываясь на стилистическом анализе изображений и отчасти определяя дату создания курганов у горы Туран VI-V вв. до н.э., он пришёл к следующему выводу: «...рисунки эти были нанесены если не создателями, то, во всяком случае, современниками подгорновских курганов» [Савинов, 1976, с. 61]. Важным открытием Д.Г. Савинова, бесспорно, являются найденные при раскопках могильника тесинского этапа Есино III на юге Хакасии изображения на каменных плитках. Эти рисунки не только позволяют обоснованно датировать целый пласт петроглифов, но и свидетельствуют о наличии особой изобразительной традиции, существовавшей в конце тагарского времени [Савинов, 1995, с. 22-32].
5. Другим существенным явлением представляется совершенствование методики работы с петроглифами и повышение качества публикаций. Можно констатировать, что уже 1970-е гг. оказались переломными в петроглифоведении, а последовавшие за ними десятилетия продемонстрировали новый уровень развития этой молодой науки. Совершенно очевидно, что петроглифы стали объектом серьёзного исследовательского интереса, о чём свидетельствуют специализированные экспедиции, когда к изучению петроглифов привлекаются современные технические достижения, а в экспериментальной работе участвуют специалисты различного профиля [Дэвлет Е., 2003, с. 13-75, 184-196]. На енисейских памятниках в эти годы значительно увеличились масштабы работ, которые приобрели целенаправленный характер, расширились и исследовательские задачи.
На Среднем Енисее уже более тридцати лет учёные Кемеровского университета проводят полевые исследования. Начиная с 1970-х гг. Петроглифическим отрядом Южносибирской археологической экспедиции руководили А.И. Мартынов и Б.Н. Пяткин. В результате накоплен огромный и разнообраз-
(9/10)
ный материал. В состав экспедиций входили сотрудники кафедры археологии Кемеровского университета, профессионально занимавшиеся петроглифами: Т.В. Николаева, Е.А. Миклашевич и автор настоящей монографии. Совершенствование методики работы с петроглифами и, как результат, получение точных копий изображений позволили обнаружить множество деталей, незамеченных предшественниками, и использовать их в семантических интерпретациях *. [сноска: * Значительную помощь в работе оказали использованные мною качественные копии и фотографии, выполненные Е.А. Миклашевич, за что приношу ей особую благодарность.]
Постепенно изменились характер и качество публикаций. Первым предложил необычный подход к публикации наскальных изображений А.П. Окладников. Им и его сотрудниками в 1980-е гг. была выпущена серия книг по сибирским петроглифам, где основное место занимали сами рисунки с описаниями и краткими комментариями [Окладников и др., 1980, 1981, 1982]. Таким образом, в научный оборот начали вводить новую группу источников.
Следует подчеркнуть, что, начиная с 1950-1960-х гг, а наиболее активно в 1980-1990-х гг., наряду с чисто публикационным направлением, учёные начали активно разрабатывать и теоретические проблемы, а также вопросы хронологии и культурной принадлежности рисунков Среднего Енисея. В связи с этим можно упомянуть исследования H.A. Боковенко, Э.Б. Вадецкой, К.В. Вяткиной, Ю.С. Гришина, М.П. Грязнова, М.А. Дэвлет, Л.А. Евтюховой, А.Л. Заики, Л.Р. Кызласова, И.Л. Кызласова, В.П. Левашовой, Н.В. Леонтьева, А.Н. Липского, А.И. Мартынова, Е.А. Миклашевич, Т.В. Николаевой, М.Л. Подольского, Б.Н. Пяткина, И.Д. Русаковой, Д.Г. Савинова, О.С. Советовой, Я.И. Сунчугашева, A.A. Формозова, М.Д. Хлобыстиной, С.С. Черникова, Я.А. Шера и др. Положительным моментом является улучшение полиграфических возможностей, что очень важно при работе с петроглифами. Однако, к сожалению, до сих пор вышло слишком мало монографий. Бесспорно, значительной вехой в развитии петроглифоведения и своеобразным «учебным пособием» для исследователей явилась монография Я.А. Шера «Петроглифы Средней и Центральной Азии». Идеи и материалы этой книги на протяжении уже более двух десятилетий активно используются многими авторами, дискуссии по отдельным положениям ведутся до сих пор. К наиболее значительным работам, помимо вышеназванного труда, можно отнести монографии Л.Р. Кызласова и Н.В. Леонтьева «Народные рисунки хакасов» [1980], Б.Н. Пяткина и А.И. Мартынова «Шалаболинские петроглифы» [1985]. Большую научную ценность представляет свод «Археологические памятники в степях Среднего Енисея», составленный Э.Б. Вадецкой [1986]. Большая часть публикаций рассеяна по многочисленным сборникам, что весьма затрудняет получение общей картины по петроглифам этого края.
6. К настоящему времени немало сделано для семантической интерпретации наскальных изображений Енисея и сопредельных территорий. Важнейшие вопросы, на которые пытаются ответить исследователи первобытного искусства, это не только когда был сделан тот или иной рисунок, но и в чём заключается смысл изображённого.
Я.А. Шер в упомянутой монографии в разделе «Очерки семантики» писал следующее: «Сложность семантической интерпретации наскальных изображений, естественно, прежде всего, обусловлена недостаточностью наших знаний о духовной жизни древних людей». Далее он привёл слова А.П. Окладникова и А.И. Мартынова, что, несмотря на трудности, именно семантика является наиболее волнующей и наиболее ценной, раскрывающей духовный образ древних людей [Шер, 1980, с. 257-258]. Дискуссии, связанные с изучением смысла наскальных изображений, актуальны и сегодня, а споры относительно того, можно ли вообще понять смысл изображений, выбитых на скалах, не утихают [Раевский, 1999, с. 118-123].
За последние годы пройден очень важный отрезок пути: от первых догадок относительно содержания изображённого на скалах — к «прочтению» конкретных «изобразительных текстов». В 1950-х гг. Э.Р. Рыгдылон, изучая рисунки на камнях тагарских курганов у оз. Шира, писал: «Этнографический материал свидетельствует о том, что люди могли почитать отдельные рисунки, прося воплощённых, как им казалось, в этих рисунках духов удачи в охоте, в набеге на соседей и т.п. Может быть также изображены фигуры животных и людей, над которыми совершались магические действия, призывая добычу, счастье, удачу и т.д. Судя по разнообразию рисунков, надо думать, что пути облегчения жизни при помощи «духов добрых начал» представлялись тогдашним людям разнообразными, сложными, и потому люди прилагали огромные усилия для достижения таким способом желательных результатов. Кроме того, первобытный художник мог изображать только то, что ему было близко и хорошо знакомо; поэтому писаницы, особенно наскальные рисунки, являются результатами впечатлений, которые художник черпал непосредственно из окружающей его действительности. Этим объясняется зональность отдельных сюжетов» [1959, с. 186-202]. А.Д. Грач полагал, что основным побудительным мотивом для нанесения большинства известных наскальных изображений эпохи бронзы, скифского и гунно-сарматского времени было обеспечение успеха в охоте, являвшейся важной отраслью добывания средств к существованию [1980б, с. 119-123]. Как мы уже отмечали, ряд учёных придерживается мнения, что сюжеты петроглифов — это рассказ их создателей о повседневной жизни [Окладникова, 1983, с. 163]. Большинство же исследователей склоняется к мысли, что в наскальных композициях отражены древние мифологические сюжеты, а изобразительное творчество есть «материализованное» в рисунке и скульптуре религиозно-мифологическое мировоззрение древнего человека.
Я.А. Шер рекомендовал подходить к наскальным рисункам как к составной части ритуально-мифологической моделирующей системы и предложил некоторые методические принципы прочтения изобра-
(10/11)
зительных текстов. Им была высказана идея, что петроглифы — это «древнейший изобразительный фольклор». Характеризуя составляющие понятия «фольклор», он писал: «Думается, что существует по крайней мере ещё одна разновидность... — устно-изобразительная традиция. Она сложилась задолго до первой письменности, но и спустя длительное время после появления речи. Наиболее массовым материальным выражением древней изобразительной традиции являются наскальные изображения» [Шер, 1997, с. 28-29]. Я.А. Шер обозначил также проблему адекватного восприятия языка древнего искусства и проблему «перевода» или соответствий словесных и изобразительных мифологем. На этой основе им предложено «прочтение» отдельных сюжетов, наиболее многочисленных в эпоху бронзы: конь у мирового дерева, чудесные упряжки, мать-прародительница и др. [Шер, 1997, с. 28-35; 1980, с. 257-287].
Для нас наибольший интерес представляет анализ сюжета «“Господин коней” на берегу Енисея», в которой ответом на вопрос «Какими судьбами этот сюжет занесло на Енисей?» является гипотеза об общем предке [Шер, 1993, с. 17-22]. По мнению Я.А. Шера, эта мифологема могла передаваться от пастухов-скотоводов культур ямно-афанасьевского типа к более поздним (карасукская культура), а затем — к раннетагарским племенам, являвшимся носителями одного из индоиранских языков [Там же, с. 21].
Отдельные сюжеты и образы специально рассматриваются в исследованиях учёных, занимающихся изучением петроглифов Енисея и сопредельных территорий (К.В. Вяткина, М.А. Дэвлет, М.Е. Килуновская, В.Д. Кубарев, Л.Р. Кызласов, И.Л. Кызласов, Н.В. Леонтьев, А.И. Мартынов, А.П. Окладников, Е.А. Окладникова, Б.Н. Пяткин, И.Д. Русакова, Д.Г. Савинов, З.С. Самашев, Вл.А. Семёнов, О.С. Советова, Д.В. Черемисин, Я.А. Шер и др.). С другой стороны, наблюдается стремление ввести петроглифы в сферу искусствоведения, выделить определённые архетипические образы в изобразительном искусстве (Е.П. Маточкин) или связать их с археоастрономией (В.Е. Ларичев и др.). При этом во многих работах последнего времени особое внимание уделяется интерпретации материалов скифской эпохи (М.А. Дэвлет, М.Е. Килуновская, В.Д. Кубарев, Е.А. Миклашевич, И.Д. Русакова, Д.Г. Савинов, О.С. Советова, Я.А. Шер и др.). Выделяются и проблемы, рассматриваемые комплексно, например, «жречество к шаманизм в скифскую эпоху» *. [сноска: * В 1996 г. в Санкт-Петербурге вышел сборник материалов по итогам Международной конференции с таким названием.] Определённое место в них также уделяется петроглифам (М.А. Дэвлет, Е.Г. Дэвлет).
Вопросы семантики чрезвычайно сложны. Создатели петроглифов, как правило, не имели письменности, поэтому, чтобы понять смысл изображённого, нам приходится обращаться к самым разным источникам. Одного источника бывает, как правило, недостаточно, требуется комплексный подход, основанный на привлечении данных этнографии, фольклора, лингвистики и других наук. Круг источников, содержащих информацию о народах скифской эпохи, ограничен, поэтому правомерно использование древнейших литературных памятников («Ригведа», «Авеста», «Махабхарата» и др.), сочинений античных авторов, а также древних эпосов (в том числе нартовского) и иных материалов. На них в настоящее время строится работа по реконструкции идеологии скифо-сибирского мира [Раевский, 1977, 1978, 1979, 1980 и др.; Мачинский, 1978, 1996 и др.; Акишев А., 1984; Кузьмина, 1976а, б, 1977а, б, в, 1979, 1983, 1984, 2002 и др.].
|