Е.В. Ковычев

Средневековое погребение с трупосожжением из Восточного Забайкалья
и его этнокультурная интерпретация.

// Древнее Забайкалье и его культурные связи. Новосибирск: 1985. С. 50-59.

Исследования в лесостепной зоне Восточного Забайкалья (в бассейнах рек Ингода и Шилка, а также в районе Яблонового хребта), проведённые в последние годы археологической экспедицией Читинского пединститута, дали новые материалы по древней истории края. Особый интерес среди них представляют мате-

(50/51)

риалы из погребений конца I — начала II тыс. н.э., позволяющие судил о контактах местных монголо- и тунгусоязычных племён с тюркоязычными соседями. Большое значение при этом имели раскопки в 1980 г. погребения с трупосожжением, обнаруженного в предгориях Яблонового хребта, в 40 км к северо-западу от г. Читы, у д. Ручейки.

Погребение входило в состав разновременного могильника и располагалось на южном склоне сопки, в 2 км выше устья ручья Лукия, протекавшего внизу. Зачистка выявила каменную выкладку округлой формы, размерами 307x339 см, слегка выпуклую в центре (рис. 1). Мелкие и средние камни были уложены плашмя, очень плотно друг к другу, более крупные располагались по краям выкладки (верхнего перекрытия погребения), оконтуривая её по кругу. В этом месте они были как бы прислонены к выкладке и стояли полувертикально. Разрез погребения, сделанный по линии север — юг, показал, что камни уложены в два слоя по краю (до 20 см толщиной) и в три слоя по центру (до 30 см).

Рис. 1. План и разрез погребения с трупосожжением конца I — начала II тыс. н.э. из Восточного Забайкалья вблизи устья ручья Лукия. 1 — бляшки; 2 — фрагменты железа; 3 — удила; 4 — серьга; 5 — бусы; 6 — личинообразные подвески; 7 — позолоченные бляшки; 8 — пряжка; 9 — большие бляшки; 10 — стремя; 11 — обоймы-кольца; 12 — обожжённые кости.

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

Могильной ямы как таковой не зафиксировано — камни лежали непосредственно на остатках человеческого захоронения, — но контуры её можно очертить по остаткам кострища, на котором было совершено трупосожжение. Размеры кострища 130x50 см, форма его удлиненно-овальная. Судя по сохранившимся кусочкам берёзовой коры, для костра были использованы берёзовые дрова.

От костяка в погребении уцелело немногое: в восточной части кострища сохранились обгоревшие кости черепа, рук и ключицы; в западной — обломки трубчатых костей ног (некоторые без сле-

(51/52)

дов огня); в центре — только пережжённая костная масса. Судя по всему, умерший был положен в костёр на спину, со слегка согнутыми в коленях ногами, головой на северо-восток. Труп до конца не сгорел и был забросан камнями сверху. Нижние камни кострища оказались поэтому закопчёнными, а по краям кострища сохранилось много предметов.

Основная масса находок располагалась в северо-восточной (головной) части погребения ц лишь две накладные бляшки от сбруйных ремней, изготовленные из белой бронзы (рис. 2, 16, 17), находились в ногах погребённого. Одна из них больше по размерам, имеет прямой верхний край и округло-расширенный нижний (рис. 2, 16). Орнаментальное поле бляшки поделено на три сектора: верхний, пятиугольной формы, и два нижних, трапециевидной формы. Края каждого из секторов обозначены пояском выпуклых точек, а внутри них располагаются параллельно друг другу спирально-вихревые завитки — по три в нижних секторах и по два в верхнем. Углы верхнего сектора обозначены характерными утолщениями. Обратная сторона этой бляшки имеет три шпенька, на которых сохранились остатки кожи и берёсты. Шпеньки аккуратно закруглены в нижней части бляшки, что указывает на принадлежность её к типу концевых.

Вторая бляшка также имеет прямой верхний край, но нижняя часть её округло-приострённая с выделенным носиком, оформленным в виде лепестковой пальметки. Лицевая сторона бляшки украшена красивым растительным орнаментом в виде симметричных раздвоенных завитков — стилизованных листьев, лепестков (рис. 2, 17). С обратной стороны бляшки имеются три шпенька, на которых сохранились остатки кожи.

Среди предметов, обнаруженных в изголовье, необходимо отметить четыре крупные бляхи из белой бронзы, украшенные сложным растительным орнаментом примерно такого же характера, что и на предыдущей, но форма блях более сложная — фигурная, с фестончатыми краями (рис. 2, 12-15). Одна из этих блях укорочена. К ремням они крепились при помощи трёх шпеньков, расположенных на обратной стороне.

Еще одна бляха из белой бронзы сохранилась только частично. Она совсем не имеет орнамента, хотя края её, видимо, были фестончатые (рис. 2, 18).

Восемь одинаковых бляшек поменьше размером, но с такой же фестончатой конфигурацией изготовлены нз бронзы с позолотой. Орнаментальное поле их заполнено сложными завитками тонкой виноградной лозы с двумя цветками трёхлепестковой пальметки (рис. 2, 1-8).

Две бляшки, также покрытые позолотой, имеют листовидную форму с перехватом в центре и фестончатые борта (рис. 2, 10, 11). Орнаментированы они двумя трёхлепестковыми пальметками, направленными в противоположные стороны. С обратной стороны бляшек расположены два шпенька для крепления к ремню.

Ещё одна позолоченная бляшка прямоугольной формы с вы-

резом на одном конце имеет свой вариант орнамента в виде симметрично раздвоенных завитков (рис. 2, 9). Края бляшки соединены через вырез тонким шпеньком, за который крепился узкий ремешок. Сама бляшка была укреплена на ремне при помощи двух

(54/55)

шпеньков, расположенных на обратной стороне. Сверху на шпеньки накладывалась тонкая железная пластинка прямоугольной формы. Такой способ крепления характерен для всех блях, причем в двух случаях пластинки копировали их форму.

В погребении были найдены также шесть прямоугольных обоймочек для распределительных ремней сбруи (рис. 3, 18-23). Четыре из них литые, с ромбовидным расширением сверху; две — кованые, из тонкого листика бронзы, покрытого сверху позолотой. Одна из позолоченных обоймочек была украшена по бортику врезным растительным орнаментом (рис. 3, 21). К предметам сбруи относится также небольшая бронзовая пряжка со щитком, но без язычка (рис. 2, 19).

Бронзовая серьга, обнаруженная в погребении, имеет в нижней части небольшое ушко и уплощённый щиток-висюльку. В верхней части от серьги отходит в сторону один рог, заканчивающийся небольшим утолщением, с четырьмя ямками-углублениями (рис. 3, 1).

К украшениям относятся каменные и стеклянные бусы. Из них: девять сердоликовых (шесть уплощённо-округлой формы, три — округло-гранёные) и две помельче стеклянные, с внутренней инкрустацией серебром (?) (рис. 3, 4-6, 8-15). Кроме этого, имеется длинная цилиндрическая пронизка из пирофиллита (рис. 3, 7).

Особо хотелось бы выделить две бронзовые личинообразные подвески, на которых хорошо очерчены контуры лица, выделены глаза, рот, нос, подбородок и уши (рис. 3, 2, 3). Подвешивались они за небольшие выступы в верхней части (в одном случае нитка пропускалась через специальное отверстие в выступе, в другом — привязывалась за крестообразное навершие).

Железные кованые удила с восьмёркообразными окончаниями, расположенными в одной плоскости, изготовлены из квадратного в сечении железного прута (рис. 3, 16). Найдено одно стремя с петлеобразным ушком, за которое оно крепилось к ремню, и широкой с выгнутыми краями подножкой. Подножка имела лёгкое утолщение в центре и шесть отверстий, расположенных попарно (рис. 3, 17).

Найдены в погребении также остатки железного ножа с коротким черешком и фрагменты ножен с железной обкладкой.

Строгой последовательности в расположении обнаруженных предметов не наблюдалось. Однако интересно, что не на всех предметах есть следы огня. Их нет, например, на позолоченных бляшках, у которых сохранилась снизу кожаная основа. Создаётся впечатление, что данная часть сбруи была положена в могилу уже в момент её засыпки и, возможно, не целиком. Вероятно, поэтому некоторые бляшки обломаны, а у одной из них (рис. 2, 9) отсутствует её составная шарнирная часть. Этим можно объяснить и то, что у другой бляшки (рис. 2, 16) снизу сохранилась не только кожаная основа, но и прослойка берёсты — материал легко сгораемый.

(55/56)

Большинство блях от сбруи относится к типу концевых ременных. Мы не можем считать их принадлежностью боевого пояса, поскольку погребение явно женское. Об этом свидетельствуют находки бусин и полное отсутствие в погребении предметов вооружения. Можно полагать также, что крупные бляшки располагались на нагрудном ремне сбруи, остальные — на ремнях оголовья (уздечке).

Сложнее определить местонахождение личинообразных подвесок. В известных нам материалах уздечных наборов с соседних территорий они не встречаются. Зато различные варианты их обнаруживаются в составе шейных ожерелий и накладных блях пояса [Савинов, 1978, с. 224; Мажитов, 1981, рис. 48, 2, 3]. Известны они также среди случайных находок из разных районов Сибири [Клеменц, 1886, табл. VIII, 2-7]. В любом случае можно предполагать, что использовались они как талисманы-обереги и были связаны с шаманистскими воззрениями местного населения. Наиболее близкие аналогии подвескам с рассматриваемого погребения встречаются в материале памятников IX-X вв. — времени так называемого кыргызского великодержавия [Худяков, 1982, с. 59-71]. Однако не исключена возможность и более ранней (VIII-IX вв.) датировки забайкальских блях, ввиду простоты их формы по сравнению с подвесками IX-X вв., на которых детальнее прорисованы контуры лица, глаз, носа, рта, бороды и прически, но в то же время не выделены уши. Это ставит подвески, найденные в погребении возле руч. Лукия, в особый ряд по сравнению со всеми остальными. Их семантика может быть понята при сопоставлении с личинами-масками в наскальном искусстве Сибири и Дальнего Востока [Дэвлет, 1978, с. 152-158]. Во всяком случае именно в масках мы находим бесспорные аналогии этим бляшкам — в трактовке общих черт лица, в оформлении «головного» убора.

Датирующим предметом в материале погребения возле устья руч. Лукия является также литая бронзовая серьга с висюльками. Серьги аналогичного типа были широко распространены в степях Евразии во второй половине I тыс. н.э., особенно в области расселения древних тюрок [Археология СССР..., 1981, рис. 7, 19, 24, 26, 27, 35, 37, 52, 66 и др.]. Они хорошо известны в памятниках уйгурского и кыргызского времени [Евтюхова, 1952, рис. 62; Археология СССР..., 1981, рис. 35, 2, 5], на территории Южной Сибири и Западного Забайкалья. В памятниках Восточного Забайкалья обнаружено уже несколько экземпляров серёг, имеющих в нижней своей части дополнительный элемент: округлый пластинчатый щиток с шариком или утолщением внизу [Кириллов, 1979, рис. 12, 3, 4]. Мы считаем этот элемент заимствованным у народов Приамурья — мохэ и чжурчженей, которые любили украшать свои серьги тонкими дисками из нефрита [Деревянко, 1977, табл. XXXII и др.]. Видимо, пластинки на серьгах из Восточного Забайкалья — имитация таких дисков. Последнее обстоятельство важно для нас и по той причине, что

(56/57)

позволяет говорить о производстве этих серёг непосредственно на местах. Материалы погребений, в которых найдены такие серьги, позволяют датировать их VIII-IX вв. н.э.

Этим же временем датируется бронзовая пряжка с коротким округлым щитком (рис. 2, 19). Пряжки подобного типа получили широкое распространение на территории Южной Сибири, Монголии и Забайкалья в VIII-X вв. н.э. [Деревянко, 1975, табл. 40; Гаврилова, 1965, рис. 9, 3, 4; 11, 17]. Они использовались как в поясных ремнях, так и в сбруйных.

Накладные бляшки для ремней сбруи, несмотря на их разнотипность, также имеют аналогии среди материалов памятников уйгурского и древнекыргызского времени — в пределах VIII-X вв. Различные варианты их происходят с территории Южной Сибири, Забайкалья, Монголии, Казахстана и даже Причерноморья [Археология .СССР..., 1981, рис. 23, 26-28, 33, 35 и др.]. Они встречаются, как правило, в тех районах, которые были заселены тюркоязычными племенами, принадлежавшими к единому культурно-хозяйственному типу.

Необходимо отметить, однако, что по характеру рисунка, большие накладные бляхи заметно отличаются от позолоченных. Наиболее близкие аналогии им мы находим прежде всего среди предметов так называемой тюхтятской культуры Южной Сибири (вторая половина IX-X вв.). принадлежавшей древним кыргызам (хакасам) [Сунчугашев, 1979, табл. XXIX, XXX]. Это и спаренные завитки толстой лозы, перехваченные жгутами, и изображение плодов винограда, и. наконец, многолепестковые цветы в виде распускающихся бутонов. Качество литья у таких блях ниже, чем у позолоченных.

Орнамент последних выполнен более изящно, но в той же манере, что и на крупных бляхах: растительные завитки образуют сложные композиции и в местах соприкосновения перехвачены жгутами. В эту композицию органически вписываются ромбы и трехлепестковые пальметки (рис. 2, 1-11). Такой орнамент встречается на изделиях копёнского этапа древнехакасской культуры чаатас (VIII — первая половина IX вв.) [Археология СССР..., 1981, рис. 29], на многих предметах тюхтятской культуры древних кыргызов (хакасов) и часто украшает изделия сросткинской культуры Алтая (IX-X вв.) [Гаврилова, 1965, рис. 11, 19-21, 24, 25]. В X в. бляшек с подобным орнаментом становится намного меньше и это даёт нам основание датировать накладки из Лукии VIII-IX вв. По времени им синхронны прямоугольные кольца-обоймы (рис. 3, 18-23). На одном из них, как мы указывали выше, имеется такой же растительный орнамент, как на бляшках.

Несколько отличается от этой серии лишь одна бляшка, украшенная спирально-вихревым орнаментом (рис. 2, 16). Точные аналогии ей найти не удалось, но отдельные элементы такой орнаментации мы встречаем на изделиях все тех же древних кыргызов (хакасов) [Археология СССР..., 1981, рис. 29].

(57/58)

В памятниках VIII-IX вв. находят себе аналогии железные удила и стремя. Данная форма их получила широкое распространение в степях Евразии, заселенных тюркоязычным населением, в том числе в Южной Сибири и Западном Забайкалье [Археология СССР..., 1981, рис. 27, 80, 30, 62, 85, 104 и др.].

Таким образом, материалы из погребения с трупосожжением позволяют датировать его VIII-IX вв. — временем существования Уйгурского каганата. Такая датировка подтверждается ещё и тем, что располагалось данное погребение в пределах средневекового могильника, который, судя по составу погребального инвентаря, также можно отнести к этому времени. К сожалению, материалы этого могильника пока не опубликованы, но предварительный анализ их указывает на широкие аналогии с материалами уйгурских погребений Западного Забайкалья и Южной Сибири. Поэтому есть основания считать данный могильник также принадлежащим к одной из групп забайкальских уйгуров. Это тем более вероятно, что погребения, аналогичные могилам возле руч. Лукия, исследованы не только в бассейне р. Ингоды, но и в бассейне р. Шилки. Таким образом, Восточное Забайкалье включается в район, где проходило формирование древнеуйгурской народности [Кириллов, 1979, с. 66-68].

Что касается погребения с трупосожжением, то оно принадлежало, по-видимому, не уйгурам, а одной из тех кыргызских женщин, которые могли быть уведены уйгурами из родных мест в период их военной экспансии против народов Южной Сибири. Не случайно оно располагалось на периферии могильника, в стороне от остальных погребений и отличалось от последних формой погребального обряда (трупосожжение вместо трупоположения, что особенно характерно для древних кыргызов [Нечаева, 1966, с. 137-142]).

Это пока единственное древнекыргызское погребение на территории Восточного Забайкалья, но оно тем более интересно, что позволяет судить о политических и культурных контактах местных племён с окружающими народами.

Литература

Археология СССР. Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981.

Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965.

Деревянко Е.И. Мохэские памятники Среднего Амура. Новосибирск, 1975.

Деревянко Е.И. Троицкий могильник. Новосибирск, 1977.

Дэвлет М.А. Личины-маски и проблема древних культурных связей. В кн.: Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978.

Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. МИА, М., 1952, № 24.

Кириллов И.И. Восточное Забайкалье в древности и в средневековье. Иркутск, 1979.

Клеменц Д.А. Древности Минусинского музея: Памятники металлических эпох. Атлас. Томск, 1886.

Мажитов Н.А. Курганы Южного Урала VIII-XII вв. М., 1981.

(58/59)

Нечаева Л.Г. Погребения с трупосожжением могильника Тора-Тал-Арты. — Тр. ТКАЭЭ, М.-Л., 1966, т. 2.

Савинов Д.Г. Этнокультурные связи енисейских кыргызов [и кимаков] в IX-X вв. — В кн.: Тюркологический сборник. 1975. М., 1978.

Сунчугашев Я.И. Древняя металлургия Хакасии. Эпоха железа. Новосибирск, 1979.

Худяков Ю.С. Кыргызы на Табате. Новосибирск, 1982.

наверх