С.Г. КляшторныйСтепные империи: рождение, триумф, гибель.// Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. 2005 : Степные империи древней Евразии. СПб: 2005. 346 с.
I. Жуны, юэчжи и гунны: рождение степной империи.
[ 4 ] Юэчжи и гунны.
Юэчжи (юечжи) — могущественный племенной союз центральноазиатских кочевников — известны под этим именем только из китайских источников, описывающих события, происходившие в степи, по периметру северокитайских государств, в III-II вв. до н.э. Но к этому времени юэчжи уже были давними обитателями Внутренней Азии — «данные об юечжах, усунях и сэ (саках) свидетельствуют о том, что эти племена продвинулись далеко на восток (юечжи до провинции Ганьсу) задолго до III в. до н.э., скорее всего, не позже VII-VI вв. до н.э.» (Грантовский, 1998, с. 80).
Хотя Сыма Цянь располагает коренную территорию юэчжей в конце III в. до н.э. «между Дуньхуаном и Циляньшанем», т.е. севернее Нань-Шаня, в юго-западной части провинции Ганьсу, более широкий анализ источников позволил Кадзуо Еноки (Enoki, 1959) утверждать, что здесь находились лишь основные центры юэчжей, привязанные к древней трансазиатской торговой трассе. Реальная власть юэчжийских вождей и расселение их племён распространялись тогда на большую часть Монголии, Джунгарии, Тянь-Шань, где они соседствовали с усунями, а также на Таримский бассейн и верховья Хуанхэ.
Глухие и неясные сведения о юэчжах и их стране появились в Китае ещё в доханьской литературно-историографической традиции. В несколько иной иероглифической транскрипции (юйши, юйчжи) этноним упоминается уже в трактате «Гуаньцзы» (V-IV вв. до н.э.) как название народа и страны, где в горах добывают нефрит. Позднее китайские комментаторы текста объяснят, что «юйши есть название северо-западных варваров» (Haloun, 1937, р. 316). Страна Юйчжи упоминается в другом древнекитайском трактате — «Повествование о Сыне Неба My». Трактат, записанный на бамбуковых дощечках, был найден в 279 г. до н.э. в разграбленной княжеской могиле вместе с летописью «Бамбуковые анналы», доведённой до 299 г. до н.э. (Кравцова, 1992, с. 354-363). Страна Юйчжи, согласно той реалистической части маршрута путешествия Сына Неба My, которая в точности соответствует маршруту похода чжаоского государя Улинь-вана (правил в 325-299 гг. до н.э.), находилась в пяти днях его пути к западу от нынешнего горного прохода Яньмэньгуань, на севере Шаньси, восточнее излучины Хуанхэ. Упоминается она в связи с «Нефритовой горой». Китайские транскрипции юйши, юйчжи и юэчжи адекватно передают одну и ту же исходную форму этнонима. [1]
Другой аспект юэчжийской проблемы — этнолингвистическая идентичность носителей этого имени. Столь крупные исследователи древней Внутренней Азии, как Намио Эгами и Кадзуо Еноки, вслед за Г. Хэлоуном решительно связывают юэчжей со скифо-сакской этнокультурной общностью (Haloun, 1937, р. 316; Enoki, 1959, р. 227-232). Не менее распространена и другая позиция, согласно которой юэчжи являются тем самым народом, который в античных и индийских источниках именуется тохарами. Такая идентификация серьёзно подкреплена текстами середины и второй половины I тыс. н.э., обнаруженными в Восточном Туркестане, и связывает юэчжей с тохарами Таримского бассейна, говорившими и писавшими на диалектах архаичного индоевропейского языка (тохарский А и тохарский Б) (Иванов, 1967, р. 106-118). Опыт реконструкции этапов продвижения тохаров на восток и возможных тохаро-китайских языковых связей, предложенный Э. Пуллиблэнком, основательно подкрепляет гипотезу о тождестве юэчжей с тохарами (Pulleyblank, 1966, р. 9-39; 1970, р. 154-160).
Более определённое суждение об этнолингвистической принадлежности юэчжей, казалось бы возможно получить в результате анализа тех языковых материалов, которые представлены памятниками среднеазиатских потомков юэчжей, создателей Кушанской империи. Благодаря эпиграфическим и нумизматическим находкам выяснилось, что кроме греческого и санскрита в кушанской официальной языковой практике использовался иранский язык, несомненно связанный с территорией древней Бактрии и получивший название «бактрийского» (Лившиц, 1974, с. 312-313). Какой же язык принесли в Бактрию предки кушан, юэчжи-тохары? По мнению В.А. Лившица, речь может идти только о «сакском диалекте кушан» (Лившиц, 1969, с. 48), прямо связанном с хотано-сакскими диалектами Восточного Туркестана. Сакский язык ку- шан, подобно языку парнов в Парфии, исчез в результате ассимиляции пришельцев местной иранской средой (там же). Напротив, В.В. Иванов не исключает тохарской принадлежности первоначального языка тохар-кушан, имея в виду тохарский диалект Кучи (Иванов, 1992, с. 19-20).
Вместе с тем именно В.В. Иванов сформулировал гипотезу об этнической неоднородности юэчжийского племенного союза, в который «на определённом этапе наряду с тохарами входили и восточно-иранские племена» (Иванов, 1992, с. 17). Учитывая, что во II в. до н.э. отнюдь не все юэчжи покинули Внутреннюю Азию (согласно китайским источникам, в Ганьсу и Восточном Туркестане остались «малые юэчжи»), В.В. Иванов допускает «факт откочёвки на запад, в Среднюю Азию, именно восточно-иранского компонента этого (юэчжийского. — С.К.) племенного объединения, пользовавшегося наряду с другими также этнонимом тохар» (Иванов, 1992, с. 17).
Тезис об этнополитической неоднородности юэчжийского племенного союза получил неожиданное подтверждение в результате петроглифических находок в Юго-Западной Монголии, где на скалах ущелья Цаган-Гол (Гоби-Алтайский аймак) среди наскальных рисунков помещался комплекс тамговых знаков (Вайнберг, Новгородова, 1976, с. 69-73). Б.И. Вайнберг исследовала возможные связи цагангольских тамг и показала их единство по начертанию и происхождению с весьма специфической группой тамг Средней Азии и Причерноморья — с тамгами на монетах царей Хорезма, Согда и Бухары, а также с сарматскими тамгами (там же). Ещё ранее ею было установлено, что родственные династии Согда, Бухары и Хорезма II-I вв. до н.э. вышли из среды кочевых племён, принимавших участие в разгроме Греко-Бактрии, но вместе с тем они никак не были связаны с кушанской династией (Вайнберг, 1972, с. 146-154). Б.И. Вайнберг именует их «юэчжами дома Чжаову». Именно с этим «домом», согласно китайским источникам, связаны все правящие «дома», созданные юэчжами к северу от Бактрии.
Очевидно, что та ветвь юэчжийских племён, тамги которой зафиксированы в Гобийском Алтае, а позднее — в Согде, Бухаре и Хорезме, не была идентична южной кушанской группе юэчжей. По своим генетическим связям северные юэчжи тяготели к сарматским племенам Казахстана и Приуралья, аналогичные цагангольским, тамги которых зафиксированы для III-I вв. до н.э. (о сарматских связях юэчжей см. также: (Мандельштам, 1956, с. 194-195). Цагангольский комплекс тамг свидетельствует о расселении в Юго-Западной Монголии, по крайней мере в пределах Монгольского и Гобийского Алтая, «во второй половине I тыс. до н.э. группы иранских племён» (Вайнберг, Новгородова, 1976, с. 71). Тем самым именно цагангольские тамги надёжно подтверждают гипотезу о юэчжийской принадлежности «пазырыкцев», выдвинутую С.И. Руденко, и, более того, об их сарматских (восточноиранских) связях.
Этнополитическое разделение юэчжийских племен и их «владетельных домов» во II-I вв. до н.э. на северную и южную группы отражает распад, после тяжёлых военных поражений конца III в. до н.э., юэчжийского (тохарского) многоплеменного объединения, создавшего до того во Внутренней Монголии архаичную кочевническую империю, во главе которой стоял единый правитель и которая располагала войском до ста тысяч конных воинов (Hulsewe, с. 119-120). Это войско, скорее всего, было устроено по десятичному принципу — стотысячная армия подразделялась на отряды в десять тысяч воинов (тохарское A tmām, тохарское В tumane — «десять тысяч», «десятитысячный отряд»). Позднее эта военная структура была полностью заимствована гуннами и от них унаследована тюрками (древнетюркское tümen), a затем от тюрков — монголами. Об этом периоде юэчжийской истории Сыма Цянь пишет: «В прежние времена (юэчжи) были могущественны и с презрением относились к сюнну» (цит. по пер.: Крюков М., 1988, с. 237).
Более того, гунны (хунны, сюнну) находились в политической зависимости от юэчжей, понуждавших их посылать ко двору правителя юэчжей заложниками сыновей шаньюя. Последним таким заложником был Маодунь, который, став шаньюем, нанёс юэчжам первое военное поражение и вторгся на их коренные земли в Восточном Туркестане. Но лишь через несколько десятилетий наследник Маодуня «сюннуский шаньюй Лаошан убил правителя юэчжей и сделал из его головы чашу для питья» (Крюков М., 1988, с. 237). После 165 г. до н.э. начался великий исход большей части юэчжей на запад.
Таким образом, и прямо и косвенно китайская историография свидетельствует о долгой истории гунно-юэчжийских войн, двух периодах в истории гунно-юэчжийских отношений. До конца III в. до н.э. юэчжи имели явное военно-политическое превосходство над гуннами («с презрением относились к сюнну»), которого они лишились на грани III-II вв. до н.э.
Когда и где стали возможными первые военные контакты между юэчжами и гуннами? Сыма Цянь упоминает сюнну в связи с их набегами на царство Чжао (403-222 гг. до н.э.). Царство Чжао занимало южную часть провинции Хэбэй, восточную часть провинции Шаньси и земли к северу от Хуанхэ до Хэнани (Таскин, 1968, вып. 1, с. 124). Под контролем Чжао находились земли севернее Ордоса, столь ценимые кочевниками монгольских степей. Для противодействия им было создано несколько военных округов. Главным противником Чжао на севере и стали гунны. В середине III в. до н.э. командовал этими округами самый опытный полководец Чжао, Ли My. В течение многих лет он противостоял гуннам и даже нанёс тяжелое поражение самому шаньюю. Лишь в 244 г. до н.э. он был отозван с границы (Сыма Цянь, с. 259-260). Поразительным художественным свидетельством первых гунно-юэчжийских войн IV в. до н.э. является узда боевого коня из оледенелой гробницы юэчжийского вождя в Пазырыке (Горный Алтай). Украшающие узду деревянные подвески со следами позолоты выполнены в виде уплощённых «моделей» отрубленных человеческих голов. Символика изображений очевидна и вполне соответствует военным обычаям скифов, сарматов, гуннов, описанным древними авторами: головы поверженных врагов победитель отрубал и как трофеи предъявлял вождю. Подвески из Пазырыка мастерски изображают лица людей с ярко выраженными монголоидными чертами. Они совсем не напоминают захороненных здесь юэчжей (Кляшторный, 1982, с. 170-181; Кляшторный, Савинов, 1998, с. 169-177).
Не позднее IV в. до н.э. на территории Внутренней Монголии, близкой к Ордосу, в непосредственном соседстве с гуннами, появились юэчжи, что засвидетельствовано и археологически. Как показала Эмма Банкер, только с юэчжами можно соотнести многочисленные находки во Внутренней Монголии блях с изображенными на них сценами борьбы мифических хищников, вполне пазырыкского облика, хорошо датируемых IV в. до н.э. (Bunker, 1993, р. 99-116; 1997, с. 41-74). Юэчжи вели активную военную политику не только на западе от Алтая, о чём свидетельствуют некоторые «трофеи» пазырыкских вождей, но и на далеком востоке Великой степи. Здесь они встретились с очень несхожими по внешнему облику племенами.
Но можно ли связать изображённые на пазырыкских подвесках лица с обликом гуннов? Были ли гунны монголоидами? Антропологически подтверждаемая материалами из гуннских погребений Монголии эта монголоидность принималась с той оговоркой, что «ни изображений, ни описаний наружности гуннов и дунху мы не имеем» (Руденко, 1960, с. 177). В отношении гуннов эта оговорка, однако, не вполне корректна. Имеется вполне убедительный иконографический материал, позволяющий найти изобразительный контекст ликам на подвесках пазырыкской узды.
В 121 г. до н.э. император Уди назначил прославленного воина Хо Цюй-бина «военачальником сильной конницы», которая должна была подавить гуннов на их же территории. Действия Хо Цюй-бина были столь успешны, что, несмотря на скорую кончину (117 г. до н.э.), он сумел нанести гуннам невосполнимые потери. Особенно прославила его победа над гуннами у гор Цилянь, на земле «малых юэчжи». Над могилой Хо Цюй-бина «был насыпан холм, по форме напоминающий гору Цилянь» (Таскин, вып. 1, с. 94). А на мраморе гробницы были вырезаны барельефом несколько групп его противников и сцены триумфа. В 1936 г. венгерский антрополог Золтан Такач посетил погребальный комплекс Хо Цюй-бина и снял эстампажные копии той группы, которая носила название «Кони топчут сюнну». В 1938 г. эстампажи и прорисовки были опубликованы Такачем в Пекине (Takacs, 1938, р. 275-277), но великолепный иконографический материал остался вне внимания исследователей. Между тем результаты работ Такача имеют эталонное значение, и мы пользуемся случаем использовать его рисунки именно в этой функции (см. рис. 2).
Иконографические изображения гуннов гробницы Хо Цюй-бина наиболее близки к загадочным ликам на пазырыкской узде — те же признаки монголоидности: выдающиеся скулы, низкий лоб, толстые губы, короткий приплюснутый нос, борода и торчащие вверх прямые жёсткие волосы.
Таким образом, имеются все основания утверждать, что позолоченные головы на пазырыкской узде, украшавшие парадный убор коня одного из юэчжийских вождей, — это головы убитых им воинов-гуннов, из черепов которых были сделаны золочёные чаши — свидетельство жестоких гунно-юэчжийских войн IV-III вв. до н.э. В ходе этих войн, надолго задержавших западную экспансию гуннов, юэчжи создали во Внутренней Азии свою кочевническую империю со стотысячным войском, построенным по десятитысячному принципу и, по оценке Сыма Цяня, «достигли расцвета». Свидетельством гегемонии юэчжей в Великой степи, когда юэчжийские князья, похороненные на Алтае, сражались далеко на востоке ради власти «над народами, натягивающими лук» (Таскин, 1968, вып. 1, с. 43), и стала пазырыкская узда. Прошло менее двух веков, и на Алтае утвердились новые владыки Великой степи, сделавшие золочёные чаши из черепов вождей своих прежних сюзеренов — юэчжей.
Рис. 2. Изображения гуннов:1 — деревянные модели человеческих голов на пазырыкской узде (по С.И. Руденко);2, 3 — изображения гуннов из погребального комплекса Хо Цюй-бина (прорисовка и эстампаж по З. Такачу).
[1] Консультация С.Е. Яхонтова, которому автор обязан подробным комментарием приводимых сведений китайских источников.
наверх |
