В.А. Кисель

Шедевры ювелиров Древнего Востока из скифских курганов.

// CПб: Петербургское востоковедение. 2003. 192 с. ISBN 5-85803-245-1

Глава IV.

Контакты древних кочевников с населением Ближнего Востока.

В предыдущих главах был дан обзор некоторых раннескифских комплексов и проведён анализ ряда вещей. В результате сделано заключение, что курганы, содержавшие предметы ближневосточной торевтики, являлись захоронениями исключительно кочевнической знати («царей»; родственников «царя» или особо приближённых к «царю» вождей; аристократов союзных (?) или зависимых (?) племён). Кроме того, удалось выделить комплексы, имевшие полифункциональное сакральное назначение. Изучение конкретных предметов позволило определить среди них трофеи, покупки или дары, а также изделия, выполненные ближневосточными мастерами по кочевническому заказу. Большинство приведённых аналогий относится к первой половине VII в. до н.э., а картирование их выявляет достаточно ограниченные зоны местонахождений — некоторые области Урарту, Ассирии, Ирана, Северной Сирии и Малой Азии (рис. 105).

Полученные выводы следует рассмотреть на фоне событий, происходивших в то время на Ближнем Востоке. Согласно первому надежно датированному свидетельству (Письмо наследного принца Синнахериба царю Саргону II), появление номадов в переднеазиатском регионе относится к концу VIII в. до н.э. [Иванчик, 1996, с. 167-168]. Пришельцы в нем названы «Gamir» («киммерийцы» античных текстов). Как свидетельствует Геродот, до этого вторжения киммерийцы обитали в Северном Причерноморье, откуда их вытеснили вторгшиеся из «Азии» скифы («Ikuza» [Iškuza] ассирийских текстов) [Herod., I, 15, 103; IV, 11-12 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 81, 83, 103-105].

Естественно было бы подразумевать отличие киммерийской культуры от скифской, что вполне согласуется со сведениями древних авторов, которые чётко различали две группы кочевников, действовавших в различных регионах Ближнего Востока (Урарту, Манна, Мидия, Хубушкия, Эллипи, Малая Азия, Сирия и Палестина) [Скифы, 1992; Иванчик, 1996]. Однако, как показали исследования последних лет, археологический материал, происходящий с Ближнего Востока, указывает на культурное тождество киммерийцев и ранних скифов [Медведская, 1992, с. 105; Алексеев, Качалова, Тохтасьев, 1993, с. 91; Дьяконов, 1994, с. 109; Иванчик, 1996, с. 159-160; 2001, с. 281-282]. Вероятно, обе группы кочевников принадлежали различным родоплеменным объединениям, что может и не исключать этнического родства [Иванчик, 1996, с. 90-91, 159-160, 163; 2001, с. 18, 282]. При этом нельзя забывать о значительной пластичности кочевнических структур, которые часто распадались, затем возникали вновь, включив уже неродственные элементы, то есть представляли собой полиэтничные сообщества [Марков, 1976, с. 55, 233, 247, 249-251, 270-271]. На сегодня исследователи не могут достаточно убедительно разделить сохранившиеся «ближневосточные» памятники на киммерийские и скифские. Поэтому хотя речь в данной главе пойдёт и о конкретных этносах, но подразумеваться, в основном, будут абстрактные общности «носителей раннескифской культуры».

(104/105)

Вторжение номадов совпало с крайне нестабильной политической обстановкой на Ближнем Востоке. Ассирия, подчинившая себе области от Персидского залива до Средиземного моря, стремилась к безраздельному господству в Передней Азии. Ей приходилось постоянно вести войны, подавлять многочисленные восстания. Вавилония смогла отделиться от ассирийской державы. Манну превратилось в крупное государство, тоже независимое от царя Ассирии. В Сирии возникла антиассирийская коалиция. Государство Урарту, оправившись от разгрома, нанесенного ему Тиглатпаласаром III (745-727 до н.э.), быстро окрепло и объединилось под властью Русы I (ок. 730-714/713 до н.э.). Оно стало упорно расширять свои владения. Руса I, стремясь к дальнейшему усилению своего царства, заключил союз с Фригией и попытался поддержать маннейскую антиассирийскую коалицию. Первыми с отрядами киммерийцев столкнулись Урарту и Манна. Известно шесть писем-донесений из архива ассирийского царя Саргона I (725-705 до н.э.), которые освещают этот этап киммерийской истории. Четыре письма сообщают о походе урартов на нового беспокойного и агрессивного соседа [Иванчик, 1996, с. 23-24]. Поход был возглавлен самим Русой I. Он собрал почти все урартские войска. Ими руководили главнокомандующий и не менее тридцати начальников областей. Несмотря на столь грозную силу, киммерийцы наголову разбили армию Урарту, взяв в плен главнокомандующего и двух начальников областей. Событие это произошло весной — в начале лета 714 г. до н.э. [Иванчик, 1996, с. 50]. По-видимому, понесённое поражение основательно ослабило урартов, что способствовало успеху похода Саргона II, напавшего на Урарту уже летом 714 г. до н.э. [Якобсон, 1989, с. 34; Иванчик, 1996, с. 27] ¹. [1] Приблизительно в то же время киммерийцы совершили набег через Манну на Уаси, урартскую область [Иванчик, 1996, с. 50-54]. В связи с происшедшими событиями ассирийские источники упоминают «страну Gamir(ra)», расположенную где-то в Западном Закавказье [Алексеев, 1992, с. 28] или в южной части Центрального Закавказья [Иванчик, 1996, с. 57; 2001, с. 56].

После 714 г. до н.э. киммерийцы не упоминаются в течение примерно 35 лет. Нельзя исключать того, что они исчезли из этого района (ушли? уничтожены?). В 679/8 г. до н.э., как сообщают ассирийские архивы, царю Асархаддону (681-669 до н.э.) удалось разбить киммерийцев, возглавляемых предводителем Теушпой, в стране Хубушна на юго-востоке Малой Азии. Сам Теушпа погиб [Иванчик, 1996, с. 61]. К этому времени относится и документ о продаже огорода в Ниневии, где одним из свидетелей выступает начальник киммерийского подразделения. Видимо, отдельные группы кочевников нанимались на службу в ассирийскую армию, хотя возможно, что речь шла всего лишь об отряде ассирийцев, вооружённых наподобие киммерийцев, например «киммерийскими луками» [Иванчик, 1996, с. 66].

Разгром киммерийцев в Анатолии не подорвал военной мощи киммерийцев, и во второй половине 70-х гг. VII в. до н.э. они вторглись во Фригию. Набег был сокрушительным и привёл фригийского царя Миту («Мидаса» античных текстов) к самоубийству. Но не только эта малоазийская область привлекала кочевников. Вступив в союз с фригийцами, они стали нападать на зависимые от ассирийцев земли в верховьях Евфрата [Медведская, 1992, с. 103; Иванчик, 1996, с. 71-77].

(105/106)

Пока народы Малой Азии испытывали ужасы киммерийского нашествия, на северо-востоке ближневосточного региона появилась новая группа кочевников — скифы. Они заключили союз с Манну и приняли участие в военном конфликте её с Ассирией. Отряд же киммерийцев, действовавший в этих местах, пообещал ассирийцам, согласно архивам Асарходдона, соблюдать нейтралитет и не вмешиваться в боевые действия [Иванчик, 1996, с. 80]. В 676/5 г. до н.э. маннейско-скифское войско было разбито ассирийцами, причём, вероятно, погиб скифский вождь Ишпакай. Поражение оказалось для скифов серьёзным ударом. Наверное, поэтому они, в отличие от киммерийцев, не приняли участия в антиассирийском восстании, вспыхнувшем через 2-4 года в Мидии [Иванчик, 1996, с. 96-97]. Более того, скифы всячески ищут возможностей сближения с Ассирией. Отчасти этим было вызвано желание преемника Ишпакая Бартатуа (Прототия) жениться на ассирийской царевне. Такой союз был выгоден и ассирийцам, что можно заключить по готовности Асархаддона выдать свою дочь за скифского «царя». Судя по отсутствию упоминаний скифов в качестве врагов Ассирии в документах конца правления Асархаддона и эпохи Ашшурбанипала (669-639/627 до н.э.), брак состоялся и союз был заключён [Иванчик, 1996, с. 97-99]. Киммерийцы же, как малоазийское соединение, так и манно-мидийское, продолжали оставаться врагами ассирийцев.

Очевидно, с деятельностью Бартатуа [Алексеев, 1992, с. 41-42] или даже Ишпакая [Дьяконов, 1956, с. 267, 272] связано появление собственного скифского «царства» — «царства Ашкеназ», упомянутого пророком Иеремией [Jerem., LI, 1-2, 27-28 — Латышев, 1992, с. 21]. Вопрос локализации этого территориально-политического объединения крайне сложен и требует отдельного исследования. Пока можно лишь предположить, что наиболее вероятным представляется нахождение его в районе оз. Урмия, в пограничье Манну и Мидии [Алексеев, 1992, с. 42].

В период 670-660-х гг. до н.э. сведения о скифах в ассирийских источниках отсутствуют, что, должно быть, объясняется оттоком значительной их части на Северный Кавказ, в Северное Причерноморье и Поднепровье. По мнению ряда археологов, именно с этим периодом связывается сооружение большинства наиболее ранних скифских курганов [Kossack, 1986, S. 130; 1987, S. 60-61; Петренко, 1990, с. 75-76; Медведская, 1992, с. 88-91; Алексеев, 1992, с. 44-51; 1996, с. 131-132; Галанина, 1993, с. 105; 1997, с. 178].

Возможный уход скифов с территории Ближнего Востока не затронул киммерийские отряды. Даже можно сказать, что их деятельность активизировалась. Малоазийская группа кочевников напала на Лидию, чем вынудила мидийского царя Гигу (Гигеса) просить помощи у Ассирии. Хотя в 665 г. до н.э. Гигу и удалось одержать победу над киммерийцами, всё же вскоре они смогли напасть на Ассирию и, кажется, завоевать часть Сирии [Иванчик, 1996, с. 102, 107, 109]. Из письма астролога Аккулана к Ашшурбанипалу можно заключить, что киммерийцы в 657 г. до н.э. воспринимались как ведущая политическая сила в Малой Азии, угрожающая Ассирии. Предводитель киммерийцев именуется даже «царём вселенной» [Иванчик, 1996, с. 105-106]. Ассирийские архивы упоминают каких-то киммерийских «начальников поселений», что позволяет предположить в это время существование осёдлых поселений кочевников («киммерийское царство»?) или наличие киммерийской администрации в подвластных им городах [Иванчик, 1996, с. 109].

Около 644 г. до н.э. киммерийцам удалось нанести поражение Лидии. Сам Гиг погиб, страна была разорена. Пали и некоторые города Ионии. Последовавшие затем нападения киммерийцев на Ассирию были отраже-

(106/107)

ны. Приблизительно в 641 г. до н.э. киммерийский вождь Дугдамми (Лигдамис) заболел и умер. Принявший на себя власть его сын Сандакшатру продолжил борьбу с ассирийцами. Но постепенно активность киммерийцев затухает, а позднее, в конце VII в. до н.э., они терпят сокрушительное и окончательное поражение от лидийского войска и, вероятно, примкнувших к ним скифов [Иванчик, 1988, с. 38-48; 1996, с. 132].

В то время, когда киммерийцы громили Лидию, на северо-востоке Передней Азии появилось новое соединение скифов, возглавляемое сыном Бартатуа Мадием. Это явилось полной неожиданностью для Мидии, занятой военными действиями с Ассирией. В 623 г. до н.э. мидийский царь Киаксар (ок. 640/630-585 до н.э.) осадил Ниневию. Воспользовавшись отсутствием в Мидии основных воинских сил, скифы напали на страну и разграбили её. С этого момента началась «скифская гегемония» в Передней Азии — полоса удачных дальних походов [Herod., I, 103-106; IV, 1 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 83, 99; Diod., II, 43 — Скифы, 1992, с. 150; Just., II, 3 — Скифы, 1992, с. 250-251] ¹. [2]

Скифы проникли в Малую Азию, где, вероятно, помогли мидийцам уничтожить киммерийцев [Иванчик, 1988, с. 38-48; 1996, с. 132], а также совершили глубокий рейд в Сирию и Палестину, вплоть до границ Египта. Скифская экспансия закончилась около 615 г. до н.э., когда их вожди были вероломно перебиты мидийским царём Киаксаром (знаменитый «Киаксаров пир») [Herod., I, 106 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 83]. Оставшись без предводителей, скифы, согласно Геродоту, покинули территорию Ближнего Востока [Herod., IV, I — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 99]. Правда, существует упоминание о каком-то «взбунтовавшемся» скифском отряде, который нанялся на службу к мидийцам, а впоследствии бежал в Лидию [Herod., I, 73 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 81-82].

Однако, как указывалось выше, несмотря на присутствие среди изученных предметов торевтики трофеев или даров (дани?), многие из них, видимо, никак не связаны с финальным периодом скифской истории на Ближнем Востоке. Особенно следует отметить диадемы (кат. 15-18), детали мебели (кат. 26-29) и один из ритонов (кат. 40), аналогии которым не обнаружены позже середины VII в. до н.э. Параллели к остальным вещам встречаются как в конце VIII — начале VII в. до н.э., так и в последней трети VII в. до н.э., но и в этом случае большинство соответствий датируется первой половиной VII в. до н.э. Обращает на себя внимание тот факт, что не было выявлено ни одного изделия египетских мастеров. А ведь, по Геродоту, войско Мадия было остановлено близ египетской границы фараоном Псамметихом I (664-610 до н.э.), который откупился от скифов богатыми дарами [Herod., I, 105 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 83]. Кроме того, ни одна из вещей, выполненных местными мастерами по скифскому заказу, не испытала непосредственного влияния сиро-финикийской художественной школы. Всё это заставляет усомниться в правильности сообщения об уходе значительной части скифов с Ближнего Востока в конце VII в. до н.э. Скорее всего, войско Мадия было полностью разгромлено, а оставшиеся в живых воины растворились среди местного населения ². [3] Рассмотренные же предметы торевтики, очевидно,

(107/108)

следует относить ко времени деятельности киммерийцев Теушпы или скифов Ишпакая и Бартатуа.

Как можно заключить при внимательном прочтении ассирийских текстов, на Ближнем Востоке действовали не крупные кочевнические племенные объединения, что предполагалось некоторыми исследователями [Артамонов, 1966, с. 13; 1971, с. 52-55], а небольшие автономные мобильные отряды. Анализ погребального инвентаря и имеющихся антропологических данных для большинства раннескифских комплексов позволяет сделать вывод, что, как правило, погребёнными являлись мужчины-воины [Бессонова, 1995а, с. 94; Ольховский, 1997, с. 94; Ерёменко, 1997, с. 47]. Такому заключению не противоречат и рассмотренные предметы торевтики, ни один из которых не может быть однозначно охарактеризован как собственность женщин — представительниц кочевой культуры.

Участие в продолжительных военных походах только мужчин нельзя считать отличительной чертой, свойственной культурам древних кочевников. Аналогии этому встречаются в обществах, находящихся на стадии «военной демократии». Широко известен институт молодёжных союзов (иногда тайных), существовавший у большинства кочевых и осёдлых народов [Семёнов, 1968, с. 271-274; Томановская, 1984, с. 72-73; Ботяков, 1990, с. 134-143; 2002, с. 64-70; Панеш, 1995, с. 57-65; Карпов, 1996] ¹. [4] Членами таких союзов становились юноши и неженатые мужчины. Их положение в родных общинах было непрочно ввиду того, что они не были в полной мере охвачены родовыми связями. Часто эти люди являлись даже социально ущемлёнными. Так, например, неженатый туркмен-кочевник не имел права заводить собственный скот [Ботяков, 1990, с. 141]. Более того, ещё сравнительно недавно была широко распространена поговорка: «Лучше быть собакой, чем молодым у туркмен» [Ботяков, 2002, с. 71]. Молодёжные союзы по структуре представляли собой военизированный отряд с выборным вождём во главе. Двусмысленные отношения с общиной вынуждали эти объединения селиться отдельно, занимаясь охотой и разбоем, но в то же время выполнять сторожевые, охранные функции. Периодически молодёжные союзы совершали набеги — «аламаны» (туркм.) на соседние народы [Ботяков, 1990, с. 131-143; 2002, с. 62-70, 77]. Отряды юношей, судя по истории бедуинов, индейцев и некоторых кавказских этносов, обычно были невелики, объединяя до десятка или немногим более воинов, однако порой достигали и нескольких тысяч человек, собирая всё дееспособное мужское население племени [Марков, 1976, с. 275-276, 301; Карпов, 1996, с. 119].

Молодёжные воинские соединения отличались мобильностью и повышенной агрессивностью, то есть теми чертами, какие приписывали древние авторы киммерийцам и скифам. Союзы молодёжи, как правило, представляли собой «братства», сцементированные имитацией кровнородственных отношений [Панеш, 1996, с. 96-97, 100-101; Чочиев, 1996, с. 172-178; Боташев, 2002, с. 117-118]. В скифском обществе эти отношения воплотились в обычае побратимства, отмеченном античными авто-

(108/109)

рами [Herod., IV, 70 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 125; Luc., Тох., 5-7, 37 — Скифы, 1992, с. 206-207, 218-219; Хазанов, 1972, с. 70-71]. Часто мужские молодёжные общества имели божественного покровителя в виде пса-волка, что зафиксировано у целого ряда народов [Липец, 1981, с. 120-121, 132-133; Иванчик, 1988, с. 40-44; Карпов, 1996, с. 150-167; Мотов, 1996, с. 34-36; Джумабекова, 1998, с. 18-22]. В связи с этим вызывают большой интерес некоторые возможные переводы имён «царей» киммерийцев и скифов: Теушпа — ‘пёс-похититель’, ‘божественный пёс’, Ишпакай — ‘пёс’ [Иванчик, 1988, с. 47-48; 1996, с. 65]. Вероятно, не только собственные имена воинов-волков, но и их внешний вид подчёркивал связь с зооморфным патроном (одеяние, татуировка, раскраска, атрибуты с «волчьей» символикой). Не исключено, что среди отрядов кочевников, вторгшихся на Ближний Восток, выделялись именно скифы, чем-то напоминая современникам волков (использованием волчьих шкур?), судя по намёкам в сообщении Полиэна [Иванчик, 1988, с. 38-48] ¹. [5]

Косвенным подтверждением служит свидетельство из нартовского эпоса о волчьей шубе богатыря Сослана [Нарты, 1989, с. 388-389], а также зафиксированный обычай осетин — отдалённых потомков скифов — облачать участников конных игрищ в меховые одеяния [Чочиев, 1996, с. 186-187]. Стоит обратить внимание и на отождествление волка со львом у сванов и авар [Карпов, 1996, с. 161], поскольку скифский звериный стиль на раннем этапе одним из наиболее популярных образов имеет кошачьего хищника, который позднее вытесняется волкоподобным зверем. В связи с этим немаловажен анализ аварской лексемы «лев», которая является производной от слов «грива» и «волк», что можно дословно перевести как ‘гривастый волк’ [Карпов, 1996, с. 161]. Неожиданная параллель обнаруживается на изученных предметах торевтики. Так, на рукоятке секиры (кат. 5) представлен какой-то хищник (не лев!), покрытый шкурой только до передних лап, а на чаше составного сосуда (кат. 35-36) изображён волк с чётко выделенной гривой.

Уже указывалось на довольно слабую зависимость молодёжных формирований от родной общины и племенной верхушки. Такое положение вело к внутренним конфликтам [Карпов, 1996, с. 123-124]. Молодёжь открыто демонстрировала свою автономию, община же подвергала осуждению «дерзких юнцов», а порой даже объявляла их «вне закона» [Ботяков, 1990, с. 142-143; 2002, с. 68]. Сходное событие в скифской истории отметил Помпей Трог, сообщив о двух молодых скифах — Плине и Сколопите, которые, будучи изгнанными (к их изгнанию привели «происки вельмож»), увели с собой много молодёжи и поселились в Каппадокии [Just, II, 4 — Скифы, 1992, с. 251]. Также Лукиан Самосатский упоминал как об обычной практике об отказе скифской общины отвечать за грабительские набеги своих собратьев на боспорян. Общинный совет даже призвал царя Боспора поступать с пойманными грабителями по собственному усмотрению [Luc. Тох., 49 — Скифы, с. 223] ². [6]

По всей видимости, население Ближнего Востока в конце VIII-VII в. до н.э. столкнулось не с масштабными нашествиями войск кочевников, а лишь с рядом отдельных набегов отрядов «аламанщиков» ³, [7] не только дей-

(109/110)

ствовавших несогласованно, но порой просто конфликтовавших друг с другом ¹. [8] Очевидно, эти набеги носили характер военных экспедиций без определённого, предварительно намеченного объекта нападения, они напоминали осетинские «хатаны» (‘военная охота’, ‘скитание военной дружины с целью добычи’) [Чочиев, 1996, с. 155-156]. Инициаторами походов, возможно, выступали молодёжные союзы, увлекавшие за собой крупные массы боеспособного мужского населения. О значительной военной мощи номадов говорит ряд блестящих побед: разгром урартов Русы I (714 до н.э.), покорение Фригии (675-670 до н.э.), разорение Лидии (644 до н.э.), рейд в Сирию и Палестину (630-615 до н.э.). Периодичность появления и исчезновения упоминаний в ассирийских письменных источниках киммерийцев и скифов может также подтверждать регулярность кочевнических вторжений. Если обобщенно рассмотреть хронологию набегов, то их можно разбить на три этапа, разделённые промежутками в 30-35 лет: 1-й этап — 714 г. до н.э. — победа киммерийцев над урартами, 2-й этап — 679-672 гг. до н.э. — походы киммерийцев Теушпы и скифов Ишпакая, Бартатуа, 3-й этап — 644-615 гг. до н.э. — походы киммерийцев Дугдамми, Сандакшатра и скифов Мадия [Алексеев, 1996а, с. 25]. Это явление не было чем-то необычным в древнем мире. Например, в истории походов викингов наблюдается аналогичная тридцатилетняя периодичность, которая связывается исследователями со временем активной деятельности одного поколения [Лебедев, 1985, с. 17-22]. Если сравнивать скифов и киммерийцев с викингами, эпоха которых разделяется на три стадии: 1 — набеги независимых «вольных дружин», перешедшие в дальние экспедиции с целью захвата земель, 2 — начало образования скандинавских государств, спад военной экспансии и последующее возобновление военных операций, 3 — войны раннефеодальных королевств, затухание движения викингов [Лебедев, 1985, с. 24-25], то древние кочевники на Ближнем Востоке пережили только 1-ю стадию. На пороге 2-й стадии они были или частично уничтожены и ассимилированы, или вытеснены из региона.

Кроме откровенно грабительского отношения номадов к ближневосточным народам фиксируются контакты и иного характера. Выше уже упоминалась более чем вероятная наёмническая деятельность киммерийцев и скифов [Договор о продаже огорода в Ниневии — Иванчик, 1996, с. 259-260; Herod., I, 73 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 81]. Совершенно новый этап контактов начался с появлением собственных кочевнических «царств». Разумеется, эти территориально-политические объединения не шли ни в какое сравнение с древними государствами. А упоминания (крайне редкие) в ассирийских текстах киммерийского предводителя как «царя вселенной» и скифского вождя как «царя скифов» [Запрос к оракулу бога Шамаша; письмо астролога Аккулану царю Ашшурбанипалу — Иванчик, 1996, с. 105, 213-214, 282], скорее всего, лишь признание военной мощи и дань уважения. О каких-то стабильных, чётко организованных «царствах» кочевников говорить не приходится [Марков, 1976, с. 312-313]. Должно быть, эти объединения состояли всего из одной или нескольких ставок киммерийских и скифских военачальников, служивших базой — стационаром для отдыха воинов после набегов и местом концентрации трофеев. Не исключено, что «царства» по структуре напо-

(110/111)

минали поселения (адыг. — ‘кош’), которые, как известно из этнографии, иногда возникали в процессе длительных военных походов [Панеш, 1995, с. 54-55, 65]. Такие поселения порой служили плацдармом при переселении целых родоплеменных групп и выступали в качестве своеобразной переходной формы отряда, постепенно отходящего от ратных дел и переориентирующегося на хозяйственную деятельность [Жданко, 1968, с. 279; Ботяков, 1995, с. 93; 2002, с. 83-84]. Правда, миграций целых племенных массивов киммерийцев и скифов в конце VIII-VII в. до н.э. не наблюдается. В подавляющем большинстве случаев раннескифские комплексы являются незначительными вкраплениями в местные культуры. По всей видимости, воины-кочевники установили с аборигенным населением отношения, напоминающие симбиоз [Ковалевская, 1985, с. 52-53; Зуев, 1993а, с. 25; Раевский, 1995а, с. 93, Дударев, 1997, с. 29-30]. Подобная картина наблюдалась и в «царствах» киммерийцев и скифов. Вряд ли их основатели занимались какой-нибудь хозяйственной деятельностью, например, кочевым скотоводством, как предполагали некоторые исследователи относительно скифов [Артамонов, 1966, с. 13; Хазанов, 1975а, с. 225]. Представляется более правдоподобным, что существование этих территориально-политических образований поддерживалось покорённым местным населением, как, например, в созданных скотоводами «квазиимпериях» Ближнего Востока, Средней Азии и Европы [Марков, 1976, с. 74-75; Крадин, 2000, с. 319-320; 2001, с. 25-26].

Необходимость создания «царств» вытекала из желания кочевников по-настоящему упрочить своё положение на Ближнем Востоке. Этим объясняется и стремление номадов к заключению браков с представительницами правящих родов местных государств (сватовство Бартатуа к ассирийской царевне).

Наверное, в то же время проявилось желание кочевнической верхушки подражать ближневосточной знати в пышном убранстве, накоплении драгоценной утвари [Маретин, 1994, с. 63]. Из общей массы «братьев по крови и оружию» выделяется элита ¹, [9] её власть становится наследственной, появляются «цари». У киммерийцев Сандакшатра являлся сыном и наследником вождя Дугдамми, а у скифов Мадий был сыном и наследником Бартатуа. Однако ничего не известно об отцах самих Дугдамми и Бартатуа. Вероятно, традиция наследственной власти у древних кочевников появилась около середины VII в. до н.э. В русле данного процесса возникла необходимость в стилистико-знаковой маркировке знати. Именно тогда и была создана мастерская (мастерские?), предназначенная для изготовления драгоценных предметов с прокламативно-мифологическим звучанием. В ней трудились, очевидно, исключительно местные ремесленники. В их задачу входило приспособить своё искусство к потребностям новой инокультурной аристократии. Мастерская производила богато украшенное оружие (кат. 1-5), принадлежности вооружения (кат. 6-12, 13-14), атрибуты «царского» достоинства (кат. 16, 45) и предметы культа (кат. 35-36, 39, 46). Зарождение в древнекочевнической среде института «царского» управления подтверждает и находка в Литом кургане серебряной с позолотой скамеечки (кат. 26-29), которая демонстрирует появление у скифов идеи героизации и обожествления правителя [Бессонова, 1990, с. 33].

(111/112)

Кочевые воины-профессионалы, оторванные от традиционной деятельности, создав собственные «царства», начинают путь к оседанию на земле. Параллельно формируется слой потомственной аристократии. Всё это в конечном итоге должно было привести к сложению государства, основанного на контрибуционно-даннических отношениях с покорённым местным населением. Основные составляющие государственной структуры во время Дугдамми — Бартатуа уже присутствовали: подвластные аборигены, занимающиеся производительным трудом; дружинники, порвавшие с кочевым скотоводством, выполняющие исключительно военные и карательные функции; воинская элита во главе с «царём», составляющая управленческий аппарат. Однако наличие предпосылок совсем не означает существования явления ¹. [10]

Вероятно, процесс сложения государства только начинался, а кочевнические «царства», мало отличавшиеся от военного лагеря, могли в одночасье прекратить своё существование, например, в связи с перемещением войска на новую территорию. Поэтому так быстро и бесследно исчезают «страна Гамирра», «царство Ашкеназ», киммерийское «царство вселенной». По-видимому, скифы, ушедшие на Кавказ, в Северное Причерноморье и Поднепровье, принесли с собой только вещи, изготовленные для них, но не привели самих мастеров, отчего традиция зарождающегося элитного звериного стиля с древневосточной окраской прервалась.

В целом вырисовывается непростая картина взаимоотношений кочевников и населения Ближнего Востока. Резкое неприятие автохтонными народами воинственных конных пришельцев постепенно перешло к осознанию необходимости сотрудничества, привлечению их в качестве союзников, наёмников и инструкторов. Армии ближневосточных государств широко использовали достижения кочевников в военном деле. Повсеместно стали применяться наконечники стрел скифского типа [Дьяконов, 1994, с. 112-113, 115]. Возможно, на кочевнический манер вооружаются целые подразделения [Иванчик, 1996, с. 66]. Подвластным населением новообразованных киммерийских и скифских «царств» поработители воспринимались не только в роли эксплуататоров, но и как защитники от посягательств соседних народов.

Заметный след в изобразительном наследии Ближнего Востока оставило знакомство местных мастеров со скифским звериным стилем. Искусство ахеменидского Ирана восприняло и переработало некоторые элементы художественной традиции скифов (наиболее яркие — голова грифона и свернувшееся животное) [Луконин, 1977, с. 35] ². [11]

Кочевники, в свою очередь, сочетали стремительные набеги с целью грабежа, агрессию по отношению ко всем автохтонным народам с политическим маневрированием, заключением военных союзов, созданием осёдлых территориально-политических объединений. Отряды воинов-профессионалов оказались плодородной почвой для различных инокультурных влияний. Оторванные от родных кочевий, от традиционного хозяйственного жизненного уклада, они, без сомнения, утратили многие материальные и духовные связи с родной культурой. Этот «вакуум» пришлось заполнять инокультурными достижениями. К тому же изменений требовала и обстановка в новой среде обитания. В результате появляется институт наследственной «царской» власти. Зарождаются государственные структуры. Судя по данным Геродота, у скифов на основе сиро-фи-

(112/113)

никийских культов возникает новый жреческий слой — «женоподобные» прорицатели — энареи [Herod., I, 105; IV, 67 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 125], хотя, как указывалось выше, материальных подтверждений связей с Восточным Средиземноморьем нет. Произошло расширение раннескифского вещевого комплекса: заимствован оборонительный доспех для воина и коня. Древнекочевническое искусство также обогатилось образами и стилистическими приёмами ближневосточных изобразительных школ: грифон, лежащий козёл с обращённой назад головой, орнаментация тел животных, трактовка стоп зверей в форме голов птиц, превращение роговых отростков оленей в побеги «древа жизни», придание ушам хищников сердцевидной формы. Фактически можно констатировать формирование новой культуры на иной стадии развития. И, несмотря на последующее затухание тесных связей с государствами Ближнего Востока и ориентацией Скифии на греческий мир, многие ближневосточные заимствования бытовали в скифской культуре на протяжении всей её истории.

[1] ¹ Существует, правда, мнение, что киммерийцы в конфликте с урартами натолкнулись на сильное сопротивление и были вынуждены повернуть в Малую Азию [Дьяконов, 1994, с. 113].

[2] ¹ Далеко не все исследователи согласны с подобной реконструкцией исторической ситуации, основывающейся на трудах античных писателей. Например, И.Н. Медведская считает, что деятельность скифов на Ближнем Востоке — «лишь небольшой эпизод в царствование Асархаддона» [Медведская, 1992, с. 105].

[3] ² А.Ю. Алексеев склонен относить ко времени Мадия Криворожский курган и курганы 7, 9, 12 близ с. Нартан [Алексеев, 1992, с. 50, 53-54]. Также В.Г. Петренко, В.Е. Мас-
(106/107)
лов и А.Р. Канторович датируют второй половиной VI — рубежом VII-VI вв. до н.э. курганы 3, 12, 16 близ с. Новозаведённого, содержавшие переднеазиатские вещи [Петренко, Маслов, Канторович, 2000, с. 246, рис. 4, 16-19]. Но если для серёг из нартановских комплексов (кат. 22-25) такая датировка вполне приемлема, то криворожский «обруч» [кат. 47] должен быть связан с более ранним периодом. Изделия же из с. Новозаведённого маловыразительны и относятся к достаточно широкому хронологическому отрезку. Нельзя исключить и возможности попадания их в кочевническую среду через «третьи руки». Впрочем, все эти замечания не могут повлиять на окончательную датировку курганов.

[4] ¹ Как отмечал С.А. Токарев, система тайных союзов зафиксирована далеко не повсеместно. Например, она не выявлена у народов Сибири [Токарев, 1990, с. 316].

[5] ¹ Предположение А.И. Иванчика категорически отвергает А.К. Нефёдкин [Нефёдкин, 2000, с. 74].

[6] ² На поразительное сходство в отношении общин к родственным агрессивным молодёжным группам у скифов и современных народов уже указывали этнографы [Ботяков, 2002, с. 69-70].

[7] ³ И.М. Дьяконов оспаривает многократность рейдов древних кочевников [Дьяконов, 1994, с. 113].

[8] ¹ О вражде скифов и киммерийцев писал Геродот [Herod., I, 15, 103; IV, 1, 12, 13; VII, 20 — Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 81, 83, 99, 105, 163], а также, вероятно, упоминал Полиэн [Иванчик, 1988]. Несогласованность действий кочевников видна из их различного выбора союзников. 676/5 г. до н.э. — ассиро-маннейский конфликт: скифы поддерживают маннейцев, а киммерийцы объявляют нейтралитет; 674-672 гг. до н.э. — восстание Каштарити: киммерийцы вступают в союз с мидийцами, скифы — с ассирийцами.

[9] ¹ Аналогичный процесс описан этнографами, исследовавшими развитие воинских объединений у арабов и народов Кавказа [Марков, 1976, с. 265; Карпов, 1996, с. 130-133]. Показательны термины, которыми кавказцы наделяли выборного предводителя отряда: «звезда войска», «князь войска», «бек» [Карпов, 1996, с. 133].

[10] ¹ По мнению А.М. Хазанова, скифам всё же удалось создать «примитивное образование завоевательного типа» [Хазанов, 1975а, с. 225].

[11] ² Правда, В.Г. Луконин считал, что звериный стиль имеет ближневосточные корни, и выводил его из «иранского искусства Зивие» [Луконин, 1977, с. 28-33; 1987а, с. 43].

наверх