главная страница / библиотека / обновления библиотеки / оглавление книги

Л.Н. Гумилёв

Поиски вымышленного царства

(Легенда о «государстве пресвитера Иоанна»).

// М.: 1970. 432 с.

Трилистник мышиной норы.

Глава XII. Двуединый.

Бог монголов и его характер. — 282

Двуединство или дуализм? — 285

Бон. — 295

Одной из наиболее пагубных для научного мышления ошибок являются предвзятые мнения, которые, будучи некогда высказаны как гипотезы, в дальнейшем принимаются как непререкаемые истины. Сила давности парализует критику, и ложное мнение укореняется, искажая картину исторического процесса. К числу таких мнений принадлежит представление о монгольской религии XII-XIII вв. как о примитивном язычестве. Считается, что монголы равно уважали все веры, полагая, что важно лишь молиться за хана, покровительствовали всем священнослужителям, так что нетерпимость не вытекала из их религии. Ошибка этого мнения состоит в том, что частное произвольно принято за общее и что причины весьма относительной монгольской веротерпимости перенесены с земли на небо, т.е. эти причины отыскивались в мировоззрении, а не в существовавшей политической ситуации.

Теперь исследовав критически аутентичный источник — «Тайную историю монголов», мы берём на себя смелость утверждать, что монгольская религия XII-XIII вв. была законченной концепцией мировоззрения, с традицией, восходившей к глубокой древности и отточенной не менее, чем буддизм и ислам, зороастризм и манихейство, католичество и православие.

Начнём исследование с полемики.

«Чёрная вера». ^

Наиболее подробное описание древней религии монголов сделано учёным-бурятом Дорджи Банзаровым, [1] изложившим взгляды бурятских язычников XIX в. Он снабдил своё сочинение большим количеством блестящих исторических экскурсов и в заключение сделал вывод: «так называемая шаман-

(279/280)

ская религия, по крайней мере у монголов, не могла произойти от буддизма или какой-либо другой веры». [2] По его мнению, «Чёрная вера монголов произошла из того же источника, из которого образовались многие древние религиозные системы; внешний мир — природа, внутренний мир — дух человека и явления того и другого — вот что было источником чёрной веры».

Согласно описанию Банзарова, чёрная вера заключается в почитании неба, земли, огня, второстепенных богов — тенгри, и онгонов, душ умерших людей. Роль шамана, по Банзарову, заключается в том, что он «является жрецом, врачом и волхвом или гадателем». [3] Как жрец он приносит жертвы по праздникам и по другим поводам; как врач он вызывает духа, мучающего больного, и принимает его в своё тело; роль его как гадателя ясна. Можно думать, что современные Банзарову буряты исповедовали именно такую систему. Но так ли было в XII и XIII вв.?

Иначе выглядит монгольская религия XIII в. в исследовании Н. Веселовского, писавшего на основании письменных источников. Несмотря на то что на первой странице перечислена почти вся литература о монгольских верованиях, Веселовский упорно называет религию татар шаманизмом, понимая под этим последним эклектическое сочетание всевозможных представлений.

На первое место Веселовский ставит поклонение огню, считая это явление свойственным всем примитивным религиям (?!), на второе — поклонение солнцу и луне [4] (об этом культе Банзаров не сообщает). Затем идёт поклонение кусту, «смысл которого мы разгадать теперь не можем», [5] и поклонение идолам, которых Веселовский отождествляет с онгонами — духами предков, хотя тут же называет онгона «хранителем счастья, стад, покровителем звероловства» и т.д. [6] Противоречие не смущает автора.

Конец работы посвящён вопросу о веротерпимости татар, вытекающей якобы из их религиозных представлений. Пока же необходимо установить, что Веселовский

(280/281)

даёт совершенно иную картину, нежели Банзаров, но вместе с тем делает ту же ошибку, смешивая в одно целое культ природы, магию, приметы и экстатические манипуляции шаманских медиумов. Подобно Банзарову, он принимает исторически сложившийся синкретизм за догматику положительной религии.

Вернёмся к Банзарову. При внимательном прочтении его книги немедленно возникает ряд вопросов. Во-первых, с какими духами имеют дело шаманы: с духами ли умерших, т.е. онгонами, или с духами природы, земли — этуген, от которых происходит наименование шаманок — идоган? Во-вторых, какое отношение имеют шаманские духи к главному богу — Небу? В-третьих, почему главному богу шаманы не поклоняются и даже игнорируют его? В-четвёртых, Банзаров пишет, что «Небо» нельзя считать тождественным с Богом, [7] так как Небо монголы представляли правителем мира, вечным правосудием и источником жизни, но что же тогда Бог? В-пятых, почему Банзаров усиленно и тенденциозно старается представить Небо безличным началом, хотя факты, приводимые им ниже из источников XIII в., противоречат этому? В-шестых, на каком основании Банзаров выводит культ огня из зороастрийской Персии вопреки своему первоначальному утверждению об автохтонности шаманизма?

Верный предвзятому мнению об автохтонности «чёрной веры», Банзаров смешивает в одно религиозные понятия хуннов III в. до н.э., тюрок VI в. н.э., монголов XIII в. и бурят XIX в. Естественно, что эти различные культы увязать в единую систему невозможно. [8]

Итак, мы можем констатировать, что обе работы не удовлетворяют нас, главным образом со стороны метода. При рассмотрении религии в историческом аспекте важны не психологические основы религиозности, а символ веры или ответ на вопрос «Какому Богу веруеши?», т.е. принцип историко-культурной классификации.

Для историка интересно разобраться не в сознании рядового верующего, где обычно много религий переплетено самым причудливым образом, а в принципах оформленных и развитых религий, так как изучение их в чистом виде и элементах позволит нам установить сущест-

(281/282)

вставшие культурные связи и дать объяснение доселе непонятным историческим явлениям. Следовательно, изучение религии не самоцель, а вспомогательная историческая дисциплина. Поэтому, оставляя в стороне вопросы происхождения религии, её роли в сознании и т.п., мы будем рассматривать отдельные религии как факты исторического процесса. Мы попытаемся отслоить синкретические воззрения от основ, которые характерны для определённых религий, и попытаемся найти руководящие принципы для догматики монголов XIII в.

Бог монголов и его характер. ^

Ценные сведения о древней религии монголов можно найти у Вильгельма Рубрука, монаха-минорита, ездившего к Мункэ-хану и весьма интересовавшегося вопросами религии. Он предпринял своё путешествие, дабы убедиться, что Сартак, сын Батыя, действительно христианин, как ему сообщали черноморские купцы. Оно так и оказалось, но любопытно, что секретарь Сартака, Койяк, запретив Рубруку говорить Батыю, что Сартак — христианин, сказал: «Он не христианин, а Моал». [9] Рубрук был возмущён тем, что татары путают религии и нации, однако, надо думать, Койяк, сам несторианин, понимал, что говорил. Когда Рубрук прибыл к Мункэ-хану, то ему удалось участвовать в религиозном диспуте, где мусульмане и христиане, объединившись на платформе единобожия, полемизировали с буддистами. Тогда высказал свою точку зрения и Мункэ-хан. Он сказал: «Мы, монголы, верим в Единого Бога, который на небе, волю его мы узнаём через прорицателей». [10] Это и было исповедание монгольской веры, сокращённо записанное Рубруком. Очевидно, её и имел в виду Койяк, противопоставляя монголов христианам, и несомненно, что эта доктрина значительно отличается от описанного Банзаровым политеизма. Но можно ли всё-таки считать её монотеизмом? Плано Карпини в главе о богопочитании у татар говорит следующее: «Они веруют в Единого Бога, которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений, однако они не чтут его молитвами,

(282/283)

или похвалами, или каким-нибудь обрядом». [11] Сверх того они набожно поклоняются солнцу, луне и огню, а также воде и земле, посвящая им начатки пищи и пития преимущественно утром, раньше чем начнут есть или пить. [12]

Плано Карпини, хотя не уличённый в сознательной лжи, требует внимательного к себе отношения. Во время бешеной езды на перекладных до ставки Гуюка и обратно, при недоедании и незнании языка, трудно произвести исчерпывающие наблюдения. Поэтому нет на нём вины за то, что поклонение Небу он понял как поклонение светилам и к культу земли самочинно прибавил культ воды В остальном он согласен с Гайтоном-армянином, сообщающим нам, что татары «знают единого, вечного Бога и призывают его имя, но это всё. Они не молятся и не удерживаются от грехов ради страха Божьего». [13]

Не менее определённо о монотеистическом богопочитании говорит Рашид ад-дин. У него приведён ряд высказываний Чингисхана по этому вопросу. В разговоре с сыновьями он сказал: «...силою Господнею и с помощью небесною я завоевал для вас царство». [14] Давая наказ Джэбэ и Субэтэю, Чингисхан говорил: «Силою Бога великого, пока не возьмёте его (Мухаммеда) в руки, не возвращайтесь». [15] Чингисхан сказал про себя, что «дело его, словно новый месяц возрастает со дня на день; от Неба силою всевышнего господа нисходит божья помощь, а на земле помощью его явилось благоденствие». [16] Наконец, сохранился текст молитвы Чингисхана, когда он молился на вершине холма, повесив на шею пояс, развязав завязки плаща и пав на колени: «О предвечный Господь, ты знаешь и ведаешь, что Алтан-хан начал

(283/284)

вражду... Я есмь ищущий за кровь возмездия и мщения. Если знаешь, что это возмездие моё правое, ниспошли свыше мне силу и победоносность и повели, чтобы мне помогали ангелы, люди, пери и дивы». [17] Эти слова могли бы показаться традиционными мусульманскими обращениями к аллаху, но имя аллаха нигде не упоминается, а везде стоит персидское слово «худа», т.е. «Бог».

Но самые драгоценные сведения о наличии у монголов культа верховного единого бога берём мы из «Сокровенного сказания». Там этот бог называется Вечным Небом. Монголы различали материальное «голубое» небо от духовного «вечного» неба. [18] «Вечное Небо», согласно Банзарову, как мы уже видели, не было личным богом, а лишь мировым порядком.

Однако приведённые выше слова Чингисхана убеждают нас в противном. К ним можно добавить ещё ряд высказываний Чингисхана, в которых Вечное Небо выступает как податель помощи. Так, обращаясь к сыновьям, он говорит: «Вечное Небо умножит силу и мощь вашу и предаст в ваши руки Тогтаевых сыновей». [19] И далее: «Когда с помощью Вечного Неба будем преобразовывать всенародное государство наше...». [20]

По словам Чингисхана, Вечное Небо требует не только молитвы, но и активности: «...ты, Джурчедай, ударил на врага. Ты опрокинул всех: и джургинцев, и тубеганцев, и дунхаитов, и тысячу отборной охраны Хори-Шилемуна. Когда же ты продвинулся до главного среднего полка, то стрелою-учумах ты ранил в щёку румяного Сангума. Вот почему Вечное Небо открыло нам двери и путь». [21]

Как мы видим, Вечное Небо — бог, не только оказывающий помощь, но и требующий активности от своих почитателей, т.е. более активный, чем кальвинистский gott, дающий спасение по вере, без дел.

На основании сказанного как будто следует признать у монголов наличие культа единого, всемогущего и активного бога. Но дело обстоит далеко не так просто.

(284/285)

Двуединство или дуализм? ^

«Сокровенное сказание» с полной определённостью сообщает нам, что Тенгри был не единственным богом монголов. Наряду с Небом упоминается Земля — Этуген. Например: «Тэмуджчин сказал: мы ...умножаемые в силе небом и землёй, наречённые могучим Тенгри и доставляемые матерью-Землёй», [22] далее: «В кераитском походе мы, восприняв умножение сил от Неба и Земли, сокрушили и полонили кераитский народ». [23]

Тут явный дуализм, но надо полагать, что Небо почитается больше Земли, так как Небо постоянно упоминается без Земли, тогда как Земля без Неба — никогда.

Плано Карпини сообщает, что татары через чародеев вопрошают бога Итогу, которого команы (тюрки) называют Кам. [24] Итога, по вполне справедливой догадке Банзарова, — безусловно, монгольская Этуген, а кам — шаман. Согласно Плано Карпини, монголы этого божества боялись и приносили ему жертву. Для Этуген сооружалась «обо» (кучи камней на перевалах), причём в древности над обо совершались кровавые жертвоприношения. [25]

Не менее определённо говорит о наличии у монголов двоебожия Марко Поло: «Они (?) говорят, что есть верховный небесный Бог; ежедневно они возжигают ему курения и просят у него доброго разумения и здоровья. Есть у них бог, зовут они его Нагитай и говорят, что то бог земной, бережёт он их сынов и их скот да хлеб». [26] В другом месте тот же Марко Поло сообщает: «У каждого высоко на стене прибита табличка, на которой написано имя, обозначающее Всевышнего Небесного Бога. Ей поклоняются с кадилом фимиама, поднимают руки вверх и кладут земные поклоны, чтобы Бог дал хороший ум и здоровье, а другого не просят. Ниже, на полу, стоит изображение, которое зовется Натигаем; бог земных вещей, рождающихся по всей земле. Ему придают жену,

(285/286)

детей и поклоняются также. У него просят хорошей погоды, земных плодов, сыновей и т.п.». [27]

Итак, достовернейший материал вошёл в противоречие со столь же достоверным. Как примирить принцип монотеизма, провозглашённый Мункэ-ханом, с принципом дуализма, зафиксированным в «Сокровенном сказании» и Марко Поло. Кажется, что здесь неразрешимая путаница. Но если мы поставим снова основной вопрос: «Какому Богу веруеши?», то получим неожиданный ответ: монголы верили в Бога по имени Хормуста.

Сходство наименований монгольского и иранского богов уже привлекало внимание историков и этнографов Шмидт признаёт это сходство неслучайным. [28] Ратцель также фиксирует на нём своё внимание. [29] Термин «Хормуста» широко известен. Его употребляет Гюк в описании коронации Чингисхана. [30] Он помещён в словарях Голстунского и Ковалевского, упоминается Банзаровым и Блоше. [31]

Банзаров не сомневается, что Хормуста и Небо — одно и то же. Чингисхана называли то сыном Неба, то сыном Хормусты, то по-китайски Тянь-цзы. Буддисты, переводя санскритские и тибетские книги на монгольский язык, именовали Индру Хормустой, что указывает на укоренение этого термина в Монголии к началу буддийской пропаганды.

Если бы термин «Хормуста» был занесён в Монголию не из Персии, а из Индии, вместе с буддизмом, то это имя соответствовало бы Варуне, согласно индо-иранской мифологии. Тут даже Банзаров уступает очевидности и вопреки собственным заявлениям об автохтонности «чёрной веры» замечает: «При лучшем знакомстве с шаманством монголов найдётся в нём, может быть, много общего с учением Зороастра». [32] Но если это хоть отчасти так, то прежде всего отпадает трактовка Тенгри — Вечного Неба как безличного мирового порядка. Она и до этого

(286/287)

противоречила фактам, а сейчас с ней можно вовсе не считаться.

Затем получает объяснение культ солнца и луны, отмеченный архимандритом Палладием. Тэмуджин на горе Бурхан молился лицом к солнцу. [33] Но Веселовский, полемизируя против этого замечания, считает, что тут дело не в солнце, а в южной стороне, к которой будто бы монголы обращались при совершении религиозных обрядов. В доказательство он приводит факт, взятый из «Юаньши» за 1210 г.: «Чингис, узнав о воцарении в Китае Юнцзы, сказал: „сей слабоумный не может царствовать”, — и плюнул к югу (т.е. к Китаю)». [34] Религиозного акта я здесь не вижу, и возражение против поклонения в сторону солнца отпадает. Но в самом деле культ солнца неясен и ни с чем не увязывается, если не предположить, что поклонение солнцу было деталью культа, а не отдельным культом. Солнце — древний Митра — было ипостасью Вечного Неба — Хормусты, и кажущееся противоречие отпадает. Что же касается луны, то у монголов она в числе культовых объектов не названа. Я полагаю, что иноземцы, грамотные, но не очень наблюдательные, поместили её в пантеон монголов просто за компанию с солнцем. Но где же здесь Ариман?

Многоликость дьявола. ^

Прежде чем двигаться дальше, отметим два крайне важных обстоятельства:

1) злом в разных религиях считается разное; но иногда бывают и совпадения; например, в христианстве и исламе чёрт один и тот же, но это не правило, а исключение из него, легко объяснимое тем, что Мухаммед принял на вооружение уже готовую общепризнанную христианскую этику, не противоречившую оригинальным чертам его учения;

2) отождествление понятия зла с собственными неприятностями есть не более как обывательское мнение, чуждое всем развитым метафизическим концепциям, к числу которых относятся религии.

Онтологическое зло никогда не приравнивается к

(287/288)

субъективным неудачам, потому что формулировка этого понятия основывается на том или ином понимании космоса. Так, в зороастризме Ариман — равноправный соперник Ормузда, владыка полумира, в манихействе злом является материя в любой форме, в буддизме зло — это страсть, толкающая человека к действиям, а добро — полный покой в бесстрастии, в раннем христианстве Сатана — персона, «отец лжи и человекоубийца», а позднее он стал восставшим ангелом, бунтовщиком, преступником, т.е. в отличие от дуалистических систем дьявол не изначален. Кроме того, есть много систем, в которых вообще отсутствует понятие метафизического зла, как личного, так и космического. Здесь понятие «зло» совпадает с понятием «дурно», под которым разумеется отступление от закона или племенного обычая. Таковы многие генотеистические культы и шаманизм, в котором религию подменяет тонко продуманная натурфилософия: учение о трёх мирах и шаманском «древе», пронизывающем их. По последнему поднимается шаман, чтобы в экстазе проникать в верхний и нижний миры.

В каждом языке — точнее, в каждой системе семантических сигналов — есть свои условные выражения, метафоры, которые переводить буквально — бессмысленно. Например, у нас «квадратный корень» вовсе не означает корня растения, у которого длина равна ширине. Точно так же обстоит дело с «шаманским древом». Это не предмет, а образ, который, исходя из контекста, следует перевести на наш философский язык как способность делать трансцендентное имманентным, своего рода интуицию. А верхний и нижний миры? Ведь и они фигурируют в нашей натурфилософии под названием макромира и микромира, тогда как мы сами находимся в мезомире, в переводе на русский язык — среднем мире. Разумеется, нельзя ставить знак равенства между шаманистской философией и современной физикой, но ещё менее правильно приравнивать шаманизм к теистическим религиям, включающим понятие божества. Шаманизм как система мировосприятия насквозь мистичен, но в нём нет места ни для бога, ни для дьявола.

Но можно ли считать шаманизм религией? И да и нет, в зависимости от того, как мы условимся о значении термина. Прямое значение слова «религия» — это связь (подразумевается — с божеством), от латинского глаго-

(288/289)

ла religo — связываю. Следовательно, если в концепции нет божества, то не может быть и связи и такие системы называть религиями нельзя. С другой стороны, разнообразие атеистических концепций столь же велико, как и теистических. Даосизм, буддизм, конфуцианство, джайнизм, подобно шаманизму, обладают всеми качествами религиозных доктрин, исключал признания Бога-существа. И все они больше отличаются от атеизма материалистов, нежели от религиозных систем. Как их назвать?

А сами теистические системы? Родовые культы на древнем Востоке и в Элладе очень мало общего имеют с мировыми религиями: христианством, исламом и теистическим ламаизмом. С точки зрения средневековых богословов, язычество не религия, а собрание суеверий. Да и у самих язычников отношение к идолу, которого то кормят жертвами, то стегают кнутом, очень непохоже на веру в Аллаха или Ади-Будду (Предвечного Будду, создателя мира). Если мы всюду будем применять термин «религия», то невольно объединим под этим понятием множество предметов несходных и разнотипных.

Поэтому, исключительно для удобства пользования термином, я буду в этой работе называть религиями только теистические системы, а для всей совокупности концепций и мировоззрений применю широкий термин — «верования», поскольку он столь же распространён и понятен без дополнительных объяснений.

Этот длинный и скучный экскурс был нужен нам только для того, чтобы отграничить древнемонгольскую религию от шаманизма. Они соседствовали, сосуществовали, взаимодействовали, но в древнемонгольской религии было то, чего не могло быть в шаманизме, космическое злое начало.

Банзаров предполагает, что Ариманом монгольского пантеона был Эрлик-хан, бог подземного мира. [35] Я не могу согласиться с таким сопоставлением, хотя действительно в современной бурятской мифологии Эрлик-хан — антипод Хормусты. Дело в том, что Эрлик — злое божество алтайских шаманистов, от которых он попал к бурятам, надо думать, в более позднюю эпоху. Источники дают нам другое имя: это Итога Плано Карпини, Эту-

(289/290)

ген — земля «Сокровенного Сказания», Натигай Марко Поло. Хотя это звучит на первый взгляд парадоксально, но детальное изучение вопроса показывает, что это действительно так, хотя это тоже не Ариман.

Прежде всего надо помнить, что земля в «Сокровенном сказании» то упоминается рядом с небом, то опускается, но никогда не выступает самостоятельно. Во-вторых, по словам Плано Карпини, монголы боялись бога Итоги, т.е. Этугена, и приносили ему жертвы, в том числе даже кровавые Причиной болезни Угедей-хана были «духи земли и вод». У бога Натигая просят мирских благ, противопоставляя его тем самым небесному Богу. Среди этих благ первое место занимают дети. Это место перекликается с представлениями современных бурят, согласно которым Хормузта — глава 55 западных (добрых) тенгриев, а Эрлик-хан — вождь 44 восточных (злых), именуемых также дзаяны, духов земли, вызывающих оплодотворение.

Любопытно, что альбаст горных таджиков и ягнобцев не только злой дух, но также дух, без присутствия которого не могут состояться роды. Ещё одна неслучайная аналогия.

Религиозные верования бурят, описанные Банзаровым, несомненно являются трансформацией более древней религии. Эрлик-хан попал к ним из алтайского культа, где он глава подземного мира, но не враг доброго бога Ульгеня, а брат и помощник. Когда люди не приносят Ульгеню жертв, он по доброте своей не может их. наказать и обращается с жалобой к Эрлику. Тот быстро насылает на людей заразу или какую-нибудь другую беду, и тогда надо принести жертву обоим божествам, ибо они заодно. Никакого сходства с Ариманом Эрлик-хан не имеет.

Пожалуй, тут гораздо ближе не иранская, а древнетюркская народная религия, где Земля и Небо воспринимаются как две стороны одного начала, не борющиеся друг с другом, а взаимопомогающие. Эта концепция восходит к глубокой древности, к началу нашей эры, т.е. к сяньбийской культурной стихии. [36] Однако за тысячу лет произошла неизбежная трансформация и поглощение иноземных идей. Но, по-видимому, иранское влияние,

(290/291)

проникавшее в Монголию через манихеев в VIII-IX вв., не повлияло на существо воззрений предков монголов, хотя они и усвоили иранскую терминологию. Злое начало понималось ими не как половина миропорядка — Ариман, а как его противоестественное нарушение — ложь, предательство. Это не значит, конечно, что сами монголы были исключительно правдивы. Кто без греха! Но как этическая категория осуждение предательства — моральный императив.

Автор «Тайной истории» даже самого Чингисхана осуждает за предательские убийства своего сводного брата Бектера и богатыря Бури-Боко и восхваляет за казнь нукеров Джамухи, но кровавые экзекуции над побеждёнными татарами и меркитами оставляют его равнодушным. Эта точка зрения вполне логична. Смерть во время войны — всего лишь закон природы, а убийство доверившегося — оскорбление естества, следовательно божества. Люди, причастные к предательству, не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность и наличие наследственных признаков (мы бы сказали — генофонда). Потому и пострадали татары за выдачу чжурчжэням на смерть кераитского хана и отравление Есугэй-баатура. По логике монголов это было правильно.

Необходимо отметить, что в XII-XIII вв. эта точка зрения для большинства народов была непривычна. Китайцы, тюрки-мусульмане и даже европейцы практиковали убийство послов и парламентёров. Согласно монгольскому учению, они совершали этим самый тяжёлый грех, и поэтому монголы так жестоко расправились и с Сунским Китаем, и с хорезмшахом Мухаммедом, и с русскими князьями на Калке, и с венграми на р. Шаяве. Но уцелевшие от резни китайцы, иранцы, русские и Венгры долго не могли понять связи между убийством монгольских послов и последовавшим истреблением их соотечественников. Им казалось, что одно дело, когда они убивают, а другое — когда они сами становятся жертвами! Поэтому они считали монголов чудовищами, забывая о том, что каждое следствие имеет причину. Только самые умные европейцы, например Плано Карпини и Александр Невский, поняли это. Плано Карпини постарался, чтобы с ним не посылали послов в Европу, так как боялся, что немцы их убьют, а «у татар есть обычай

(291/292)

никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов». [37] Александр Невский в 1259 г., зная этот обычай, не позволил новгородцам перебить татарских послов в Новгороде, поставив у дома, где те остановились, вооружённую охрану. Этим он спас не только татар, но и Новгород. И как это непохоже на безразличие самих новгородцев к чужой смерти! Ведь когда Ярослав перебил их парламентёров и тут же, получив известие о смерти своего отца Владимира Красное Солнышко и убийстве Святополком Окаянным его братьев Бориса и Глеба, хотел бежать в Швецию, новгородцы, чуя поживу, сказали ему: «Мёртвых нам не кресити» — и, забыв про предательство, пошли сажать его на престол киевский.

Поиск источника веры. ^

Итак, злое начало монголов непохоже ни на Аримана зороастрийцев, ни на «Беснующийся мрак» манихеев, а от христианской концепции Сатаны отличается тем, что оно безлично. Поскольку мы отметили несомненные реминисценции иранской культуры, то обратимся к третьей иранской концепции — митраизму, продержавшемуся в Иране до арабского завоевания. Культ этот пережил длинную эволюцию, но мы ограничимся характеристикой основного направления его исторической судьбы.

Зародившись на равнинах Средней Азии среди кочевых племён, митраизм был воспринят такими же кочевниками, населявшими страну Шаншун, находившуюся в Северо-Западном Тибете. От шаншунцев эту веру переняли осёдлые тибетцы, обитавшие в долине Брамапутры, называющейся в Тибете Цанпо. Здесь она стала официальной религией с культом, клиром, проповедью и влиянием на государственные дела. [38] Тибетское название этой религии — бон. Из Тибета бон распространился в Центральную Азию и, выдержав жестокую борьбу с буддизмом, сохранил свои позиции в Тибете до XX в. Тождество митраизма и бона установлено нами в специальной работе, [39] а сходство того и другого с религией древних монголов мы попробуем проиллюстрировать несколькими примерами.

(292/293)

Среди многих гимнов Митре в Авесте есть важный текст. Ахурамазда обратился к Спитаме-Заратуштре, говоря: «Поистине, когда я сотворил Митру, владыку обширных пастбищ, о Спитама, я сотворил его столь же достойным жертвоприношений и молитв, как и я сам, Ахурамазда. Злодей, который солжёт Митре (или нарушит договор), навлечёт смерть на всю страну, причинит миру такое же зло, как сто грешников. О Спитама, не нарушай договора, ни с верующими, ни с неверующими, так как Митра и для верных и для неверных». [40]

Древний Митра — гений небесного света, почитался наравне с Ахурамаздой, и Дарий Гистасп отвёл одинаково почётные места эмблемам Ормузда и Митры на стенах своей усыпальницы [41] (486 г. до н.э.) Иногда Митра считается божеством, совмещающим мужской и женский пол. На некоторых митраистских памятниках встречаются символы бога и богини. На многих барельефах Митра закалывает быка или барана, что указывает на связь культа с жертвоприношениями, но главные культовые действия совершались тайно. Ксеркс специальным указом запретил почитание дэвов в своей империи, но Митра и Анахита были исключены из числа гонимых богов и упомянуты в надписи Артаксеркса как союзники Ахурамазды.

Однако культ Митры в Иране был вытеснен почитанием Амешаспент, и впоследствии Митра выступает как самостоятельное божество, находящееся посредине, между Ормуздом и Ариманом. [42] Значение культа Митры в Иране заметно снизилось, а расхождения его с зороастризмом обострились. Зато в Малой Азии культ Митры расцвёл. Ему поклонялся Митридат Эвпатор, его чтили киликийские пираты, у которых культ Митры заимствовали римские солдаты, а потом солдатские императоры, [43] например Аврелиан, Диоклетиан, Юлиан Отступник, а в Иране — Бахрам Чубин, «поклоняющийся Михру мятежник», как его назвал христианский автор VII в. [44]

Западный митраизм, поклонение «Непобедимому солнцу», не выдержал соперничества с христианством и

(293/294)

исламом и бесследно исчез. Зато на Востоке он сохранился у эфталитов, где поборником его выступил царь Михиракула, борец против буддизма. [45] Царство эфталитов в начале VI в. включало в себя Дардистан в Западном Тибете. [46] Поэтому культурное общение между эфталитами и страной Шаншун было лёгким и даже неизбежным.

Согласно основному тезису митраизма, Небо вместе со своей супругой Землей правит всеми другими богами, порождёнными этим основным двуединым божеством. Не этот ли культ мы находим у тибетцев и монголов до принятия ими буддизма? Дальше. Земля-производительница, terra Mater, оплодотворённая водой, занимает важное место и в ритуалах и в учении. [47]

Но не только культовые детали и не столько они определяют близость учений митраизма и бона. Восточный митраизм, сохранивший архаичные черты, не сделался, подобно западному, религией победы или военного успеха, а остался учением борьбы за правду и верность. Он не превратился в «Непобедимое солнце», а сохранил свою космическую природу, где солнце было только «глаз Митры», а сам он — божество-жрец Белый свет. Врагом восточного Митры, как и бонского Белого света, были ложь, обман и предательство, причём под последним понималось злоупотребление доверием. [48] Именно эта догматическая и одновременно психологическая, черта роднит митраизм с религией бон и ответвлениями бона у древних монголов.

И наконец, последний вопрос: почему митраизм так не ладил с буддизмом, хотя довольно спокойно позволил поглотить себя христианству и исламу? Общее в буддизме и боне (митраизме) — указание верующим делать добрые дела и стремиться к самоусовершенствованию, но понимание добра и цели, ради которой следует совершенствоваться, диаметрально противоположны. Буддисты считают добром либо «неделание», либо пропаганду своего учения, которое в конечном счёте ведет к

(294/295)

тому же «неделанию» ради полного исчезновения из жизни. Митраисты, наоборот, предписывают борьбу за правду и справедливость, т.е. военные подвиги, а во время войны отшельники рассматриваются как дезертиры. С точки зрения буддиста, мир — обитель мучений, из которой надо бежать; прекращение процесса восстановления жизни, т.е. безбрачие, — обязательное условие спасения. В митраизме Митра — «хозяин обширных полей», которым он даёт плодородие. Он даёт прирост поголовью стад; он даёт также тем, кто честен, здоровье, изобилие и богатство. Он тот, кто раздаёт не только материальные, но и духовные блага. [49]

Короче говоря, митраизм — жизнеутверждающая система. Но если так, то проповедь борьбы с жизнью, утверждение, что прекрасный мир, окружающий нас, — майя (иллюзия), что полное безделие — самое подходящее занятие для талантливого человека и что лучшее средство для торжества добра — это непротивление злу, — все это представлялось митраистам-бонцам чудовищной ложью, а с ложью надо было бороться. Так предписывал их закон. Вот почему буддизм встретил такое яростное сопротивление в Тибете и Монголии, а победил он, да и то не полностью, только тогда, когда внутренние войны унесли в бездну самую деятельную часть народности, а у оставшихся уже не было ни сил, ни желания противостоять новому учению, которое сулило мир и призывало выйти из этого жестокого мира страданий. Тогда в Азии и восторжествовала «Жёлтая вера».

Бон. ^

В настоящее время бон исповедуется в Сиккиме, отчасти в Бутане, в юго-западных провинциях Китая — Сычуани и Юннани, южнокитайскими народностями мяо, лоло, лису и другими, а также в Западном Тибете. Материалы по бонской религии весьма скудны. Это записки моравского миссионера Франке [50] и дипломатического агента Белла [51] и, наконец, подлинная бонская рукопись, доставленная Сарат Чандра Дасом и частично переведённая на немецкий язык Лауфером. [52] Наиболее полные современные исследова-

(295/296)

ния по бону содержатся в работах Гофмана [53] и Стейна. [54] Сведения, которые даются по бону в европейских работах, противоречивы и туманны. Что же касается описания бона в тибетских источниках, составленных буддистами, то тут приходится считаться с возможностью заведомой фальсификации фактов.

Божество, почитаемое бонцами, носит название Кунту Занпо (кун ту бзанг по), буквально «Всеблагой». Но так как ничто не может, по мнению бонцев, появиться на свет без отца и матери, то рядом с этим божеством существует богиня, выступающая то как нежная «Великая мать милосердия и любви», то как гневная «Славная царица трёх миров», управляющая всем миром, включая Китай, Тибет, Шаншун и Ли (Хотан). [55] Эта богиня почитается даже больше, чем её муж, так как её сила связана с землёй, вследствие чего она в Западном Тибете называется Земля-мать. [56]

Согласно бонской космологии, мир устроен из трёх сфер: небесная область богов — белого цвета, земная область людей — красного цвета и нижний мир водяных духов — синего цвета. Мистическое мировое дерево прорастает все три вселенные и является путём, по которому миры сносятся между собой. По одной из бонских версий, в мире, в котором не было ни формы, ни реальности, появился чудесный человек между бытиём и небытиём, который стал называться «Сотворённый, владыка сущего». В мире тогда не было времён года, сами собой росли леса, но не было животных. Затем возникли свет белый и свет чёрный, после чего появляется чёрный человек, олицетворение зла, создатель раздоров и войн. Но появляется также и белый человек, окружённый светом, которого называют «Тот, кто любит всё сущее». Он даёт тепло солнцу, приказывает звёздам, даёт законы и т.п. [57]

Тибетцы знают много сортов демонов, весьма разнящихся между собой. Это лха, небожители, добрые духи белого цвета, большей частью мужчины. Они животворны, хотя бог войны Далха (Дграл-ха) яростен и силён,

(296/297)

как величайший бес. Мелкие духи этого сорта используются как защитники ламаизма. Землю населяют злые духи цан (бцан), мужчины красного цвета. Обычно это мстящий дух жреца, недовольного своей смертью. Обитают они преимущественно в окрестностях храмов. Главные враги людей — демоны дуд (бдуд, мара), в большинстве мужчины чёрного цвета и очень злобные. Самые злые из них — де (дре) или лхаде (лха ’дре), мужчины и женщины. Прочие духи значительно уступают по силе и размаху вышеописанным. Перечисляются бесы звёзд — дон (гдон), пёстрые, причиняющие болезни; демоны-людоеды — синпо (срин по) и многие другие.

Аналогичная система демонологии, хотя и не столь развитая, отмечена по всей Северной Евразии. Это роднит между собой мировоззрение азиатских кочевников, несмотря на то что они исповедуют разные религии: ведь демоны не являются объектом поклонения, от них нужно только защищаться. Поскольку это обстоятельство не учитывалось многими этнографами, ставившими знак равенства между верованием и религией, то молчаливо бытовала концепция, согласно которой бон — это тибетская разновидность шаманизма. Тут опять произошло смешение двух понятий: шаманизм — практика экстаза с натурфилософской основой, а бон — религия. Оба эти понятия несоизмеримы.

Вера, но не религия. ^

Кроме вышеизложенных верований, которые мы смело можем считать религиозными представлениями, в сознании монгола XIII в. гнездилось много других, не имеющих прямой связи с догматикой и теодицеей. К числу их относятся вера в колдовство, гадание и приметы.

Часто эти явления помещают в область религии, но я оснований к тому не вижу. Религия ставит своей целью общение с богом и объяснение отношений человека к богу. Колдовство, т.е. магия, основано на принципах: 1) в мире всё взаимосвязанно и 2) сходное порождает сходное. [58] Наличие бога для колдуна не обязательно, так же как и духовных сил.

Равным образом, когда человек гадает, безразлично, употребляет ли он для этого баранью лопатку, бобы или

(297/298)

карты, он не призывает никакой сверхъестественной силы.

Приметы же — самый яркий пример того, что не всякое убеждение связано с религией. Всем известна дурная примета: прикурить третьему от спички — к смерти или большой беде. Она годилась во время англо-бурской войны, когда бурские снайперы безошибочно били по огоньку спички, если он задерживался хоть на мгновение. Но эта примета весьма распространена во всей Европе, хотя и никак не увязывается с мировоззрением как материалистическим, так и христианским. Но ведь и языческим это верование не назовёшь. Тут нет ни поэтического мифа, ни фантастической демонологии, ни проникновенного, хотя и неправильного, осмысления сил космоса и хаоса. Здесь просто дурно понятая закономерность на принципе post hoc, ergo propter hoc, которую с любой точки зрения надо назвать суеверием. А суеверие характерно для всех эпох.

У монголов под страхом смерти запрещалось летом купаться или мыть одежду. Веселовский пытался это антигигиеническое законодательство истолковать как проявление шаманистского почитания воды [59] (?!). Но мне думается, что тут мы имеем дело с приметой. Рашид ад-дин объясняет это запрещение тем, что купанье, по монгольским верованиям, вызывает грозу. [60] Гроза в степи — большое несчастье, так как молния поражает вертикально стоящие предметы, т.е. людей и скот. Два-три совпадения могли создать примету, которая потом бытовала долго и упорно. Но к религии это запрещение прямого отношения иметь не могло.

То же самое можно сказать о «культе порога». Первыми путешественниками в Монголию отмечалось, что прикосновение к порогу ханской юрты каралось смертью. Поэтому предполагалось, что монголы чтили «духа порога» и расценивали прикосновение к порогу как святотатство. Однако, мне кажется, дело обстояло не совсем так. Спутник Рубрука, монах, задел порог юрты Мункэ-хана и был немедленно арестован и препровождён к верховному судье. Но на следствии выяснилось, что монах представления не имел об этом обычае, и был отпущен на

(298/299)

волю с запрещением лишь входить к хану. [61] Если бы тут шёл вопрос о святотатстве, то незнание не спасло бы монаха. Скорее всего мы имеем дело не с культом, а с приметой, согласно которой прикосновение к порогу приносит несчастье хозяину дома. Поэтому встать на чужой порог — значит желать беды хозяину, задеть его — значит оказать ему невнимание, а по отношению к хану невнимание — оскорбление величества. Так как монах, задев порог, просто показал свою неосведомлённость в чужих обычаях, то ему и не полагалось наказания. Смешивать же приметы с культом никогда не следует.

Не шаманизм! ^

Я полагаю, что Н. Веселовский сделал грубую ошибку, считая описанные им верования проявлением шаманизма, якобы государственной религией монголов. [62]

Наш разум весьма склонен впадать в одну логическую ошибку: принимать слова за термины. Так, под понятие шаманизма мы подводим большое количество верований, весьма разнящихся между собою. Поэтому, прежде чем говорить о шаманизме, мы должны уточнить это понятие. Шаман — это человек, избранный духом, но не мировым духом, а личным, женским, духом в мужья и по этой причине пользующийся его покровительством. [63] Благодаря покровительству духа шаман может и гадать, и лечить, т.е. отгонять других духов, и провожать дух умершего до места успокоения. Наличие таких шаманов у монголов в поздние времена не вызывает сомнений, но облик Кокочу Теб-Тенгри совсем не таков. Теб-Тенгри не колдует, он вещает волю неба.

Что общего между этим священнослужителем и беснующимся медиумом на спиритическом сеансе (чем по сути дела и является камлание), кроме наименования, нами же произвольно данного? Вместе с тем в «Сокровенном сказании» есть описание и подлинного шаманского действа: это излечение Угедея путём выкупа его жизни жизнью родственника. [64] Но оказывается, что для лечения были вызваны китайские, т.е. кара-киданьские, шаманы.

(299/300)

Наличие шаманизма констатируют также Плано Карпини и Рубрук, но они называют шамана — кам. Слово это алтайско-тюркское, а на Алтае шаманизм в XIII в. уже был сильно развит, уживаясь там с несторианством. Например, Рашид ад-дин говорит, что некогда найманский хан якобы имел такую власть над джиннами, что отдаивал их молоко и приготовлял из него кумыс. Но в отношении собственно монголов мы принуждены отказаться от традиционной точки зрения и согласиться с Мункэ-ханом, который сказал Рубруку, что через прорицателей (а не колдунов. — Л.Г.) монголы узнают волю Единого Бога.

Но если так, то напрашивается мысль, что шаманизм в узком и прямом смысле слова развивался как идеологическая система в непосредственной близости от Монголии и, очевидно, в ту же эпоху. Поскольку мы обнаружили его у кара-киданей и найманов, то естественно искать его родину там же, где была родина этих народов, т.е. в Маньчжурии. Действительно, там, в чжурчжэньской империи Кинь, мы находим искомые представления, обряды и терминологию. Само слово «шаман» некоторые исследователи считают чжурчжэньский, [65] а чжурчжэней — родоначальниками шаманизма. [66] Чжурчжэни считали шаманами людей с выдающимися способностями, [67] так же как мы их называем гениальными, от слова «genius», дух-покровитель рода.

У киданей существовала даже шаманская иерархия: простой шаман лечил и волхвовал, но тайные обряды происходили под руководством верховного шамана, занимавшего высокое положение в империи Ляо. И это подлинный шаманизм, зафиксированный в 1714 г. при унификации маньчжурского ритуала. Божества маньчжур были определены как духи, связь с которыми осуществлялась через шаманов и шаманок. [68] Короче говоря, шаманизм тоже был государственным мировоззрением, но не у монголов, а у их восточных соседей. Обе идеологические системы — теистическая и спиритуалистичесская — на протяжении многих веков соседствовали, со-

(300/301)

существовали и взаимодействовали, но не сливались, ибо догматика и генезис их были разными. Шаманизм оказался более долговечным и перекрыл исчезнувшие в Монголии высокоразвитые религии — бон и несторианство, что и ввело в заблуждение учёных XIX в., пытавшихся смешать в кучу все верования древних эпох; но современникам событий отличие монгольской религии от прочих азиатских культов было очевидно. Все сведущие очевидцы считали монгольскую веру монотеизмом, но ни мусульмане, ни христиане не отмечали сходства между монгольской верой и своей.

Итак, древнемонгольская религия предстала перед нами как отработанное мировоззрение, с онтологией (учение о двуедином божестве, создателе и промыслителе), космологией (концепция трёх миров с возможностями взаимного общения), этикой (осуждение лжи), мифологией (легенда о происхождении от «солнечного человека») и демонологией (различение духов-предков от духов природы). Она настолько отличалась от буддизма, ислама и христианства, что контакты между представителями этих религий могли быть только политическими. Вместе с тем древнемонгольская культура была столь специфична, что любое заимствование из неё или просто завуалированное упоминание о ней легко распознать Вот этим мы и займёмся, взяв для примера наиболее знакомую нам обстановку — Древнюю Русь XII-XIII вв.