Л.Н. Гумилёв
Хунну. Срединная Азия в древние времена.
// М.: Изд-во Восточной литературы. 1960. 292 с.
Глава XI. Брат на брата.
^ Переворот Чжуанькюй-яньчжи. Пока военная партия терпела поражения на всех фронтах, Чжуанькюй-яньчжи терпеливо выжидала и дождалась своего времени. Будучи отвергнута Хюйлюй-Цюанькюем, она сошлась с западным чжуки-князем Туцитаном. Последний был наследственным чжуки-князем, потомком Увэй-шаньюя, т.е. принадлежал к сливкам хуннской аристократии. Он, его возлюбленная и её младший брат Дулунки, по наследству от отца получивший титул восточного великого цзюйкюя, были врагами военной партии. Политическим их лозунгом был мир с Китаем, но прежде всего они стремились изменить порядок престолонаследия, оттеснить на второй план родовую знать и сосредоточить все титулы и государственные должности в руках своих близких, т.е. членов шаньюева рода.
Самый факт передачи княжеского титула по прямой линии от отца сыну был бы нарушением старого порядка, согласно которому должность давалась по очереди. Нарушение очерёдности означало образование различных групп внутри одного рода и, следовательно, его разложение; а так как держава Хунну была основана на родовом принципе, то разложение рода означало её распадение. Но что за дело было до этого честолюбивой Чжуанькюй-яньчжи, её свирепому брату Дулунки и мстительному Туцитану? Оттеснённые от власти, они видели только свою обиду. Терпеливо и неутомимо искали они средств разделаться с врагами и наконец получили такую возможность.
(158/159)
После возвращения из неудачного похода на Китай шаньюй Хюйлюй-Цюанькюй заболел. Это было весной, когда все князья готовились ехать в священное место Лунчен для совершения ежегодных жертвоприношений. Собрался и Туцитан, но Чжуанькюй посоветовала ему не ехать, а лучше подождать смерти шаньюя. [1] Действительно, шаньюй через несколько дней скончался. Осведомлённость Чжуанькюй-яньчжи была более чем подозрительна, особенно если учесть, что она не была уже женой шаньюя.
Хэсу-князь Синвэйян разослал нарочных ко всем старшим князьям, но Чжуанькюй и Дулунки опередили его. Они объявили шаньюем Туцитана под именем Уянь-Гюйди. Это был подлинный дворцовый переворот, и удался он лишь потому, что военные неудачи обескуражили старо-хуннскую партию и лишили её популярности и поддержки широких масс. Хунны надеялись, что, может быть, будет лучше, и признали новую власть.
Уянь-Гюйди по вступлении на престол действительно изменил политику; он послал своего брата в Китай с дарами и мирными предложениями, а Синвэйяна и всех вельмож — приближённых покойного шаньюя — казнил. Затем он отнял должности у родственников покойного шаньюя и отдал их своим родным. Сын прежнего шаньюя, Гихэушань, бежал в Ушаньму, небольшое владение между Усунью и Кангюем, союзное с Хунну, а новый вождь военной партии жичжо-князь Сяньхяньшань со своей ставкой передался Китаю. Там он получил китайский княжеский титул. Два его брата, оставшихся дома, были казнены в начале 59 г. Чжуанькюй-яньчжи могла торжествовать.
Утомление хуннского народа было, очевидно, так велико, что казни не всколыхнули масс. Но это было лишь до тех пор, пока теряли головы вельможи. Как только террор коснулся родов, хуннская военная доблесть воскресла и безучастие сменилось взрывом энергии.
В конце 59 г. умер князь рода Югянь. Шаньюй на его место поставил своего малолетнего сына. Югяньцы отказались его признать, князем рода провозгласили сына
(159/160)
покойного и откочевали на восток. Это был бунт. Шаньюй послал конницу для усмирения югяньцев, но они разбили карательную экспедицию. Тогда шаньюй ещё более усилил террор. Наследник престола — восточный чжуки-князь «несколько раз обидел старейшин восточной стороны». [2] Старейшины поняли, что дело идёт о самом их существовании, но для открытого возмущения требовался повод. В 58 г. ухуаньцы напали на хуннский род Гуси, живущий на восточной границе, и увели много людей. Шаньюй разгневался на Гуси-князя, и последний, чтобы избежать казни, решился на восстание. Его поддержали старейшины восточной стороны и претендентом на престол выставили Гихэушаня, скрывавшегося в Ушаньму. 40 тыс. повстанцев двинулись на запад и на берегах реки Гуцзюй (к востоку от Селенги, может быть, Керулен) встретились с войском шаньюя. Однако битвы не произошло: войска шаньюя разбежались, отказавшись его защищать. Уянь-Гюйди обратился за помощью к своему младшему брату, западному чжуки-князю Иньюжо, но тот ответил, что если «он из ненависти к людям убивал родственников и старейшин, то пусть один и умирает, а не замешивает его». [3] Покинутый всеми, Уянь-Гюйди покончил самоубийством, а о судьбе хуннской Брунгильды — Чжуанькюй-яньчжи — сведений больше нет. Старо-хуннская партия снова победила. Претендент вступил на престол под именем Хуханье-шаньюя.
^ Междоусобная война. Гибель Уянь-Гюйди означала конец прокитайской «придворной» партии, поддерживать которую отказались даже те роды, к которым она благоволила. Создалась ситуация, благоприятная для консолидации всех сил народа, но разгоревшиеся страсти помешали этому. Борьба антикитайской «военной» и прокитайской «мирной» партии не затихала.
Вступив на престол, Хуханье отдал приказ убить западного чжуки-княгя, которому, собственно говоря, был обязан победой. Чжуки-князь, узнав об этом, объединился с братом Чжуанькюй-Дулунки и с новым жичжо-князем Босюйтаном. Князья нашли опору в западных хуннских кочевьях, собрали несколько десятков тысяч войска и, объявив Босюйтана чжуки-шаньюем, двинулись на
(160/161)
Хуханье и восточных хуннов. Хуханье был разбит и бежал на восток.
Осенью чжуки-шаньюй Босюйтан отправил против Хуханье 40 тыс. воинов, половина которых была из рода Югянь, а другую половину составляли вернувшиеся из Китая противники Уянь-Гюйди. В это время к шаньюю приехал князь рода Хуге, жившего на северо-западе по соседству с хагасами. Он затеял интриги и совместно с советником шаньюя, Вэйли-данху, оклеветал западного чжуки-князя. Шаньюй поверил клевете и казнил чжуки-князя с сыном, но клевета каким-то образом обнаружилась, и разгневанный шаньюй казнил Вэйли-данху. Хуге-князь успел бежать к себе и отложился. Он объявил себя Хуге-шаньюем. Весть об этом быстро распространилась по степи, и пример оказался заразительным: князь рода Юйди объявил себя Чели-шаньюем, а один дуюй (офицерский чин) — Уцзи-шаньюем. Все они не принадлежали к шаньюеву роду, и все нашли сторонников, очевидно, в тех родах, которые они возглавляли. Родовые старейшины боролись за власть. Рассматривать эти распри как разложение родового строя было бы нелогично, так как именно в них и проявилась родовая сущность хуннского общества, что особенно ясно покажут дальнейшие события. Существенно, что мятежные шаньюи базировались не на хуннской территории, а за границей, в северной части Джунгарии, в предгорьях Саура и Тарбагатая. Их сторонники группировались в малонаселённой стране; это даёт основание предполагать, что не все их родовичи оказывали им поддержку.
Чжуки-шаньюй пошёл на мятежников и принудил их перед угрозой смертельной опасности объединиться. Уцзи и Хуге сложили с себя титулы и подчинились Чели-шаньюю. В общей сложности мятежники имели 40 тыс. человек. Положение осложнялось ещё тем, что на востоке оправился Хуханье, который мог в любую минуту перейти в контрнаступление. Чжуки-шаньюй, выставив против Хуханье заслон, напал на мятежников, разбил их и загнал на северо-запад к хагасам.
Тем временем собрались с силами восточные хунны. В 56 г. младший брат Хуханье совершил удачный набег на кочевья западных хуннов. Чжуки-шаньюй, собрав 60 тыс. войска, пошел на восток, ему навстречу вышел Хуханье с 40 тыс. всадников. Западные хунны были раз-
(161/162)
биты. Чжуки-шаньюй покончил с собой, а его сторонник Дулунки бежал в Китай.
Чели-шаньюй подчинился Хуханье, но хагасский князь, сын Ли Лина, выдвинул Уцзи претендентом на престол. Утомлённые хунны не стали поддерживать хагасского ставленника: Уцзи был пойман и обезглавлен. Хуханье стал полновластным шаньюем, но на востоке тоже оказались недовольные им. Восточный великий предводитель, собрав несколько десятков тысяч человек «своего народа», [4] передался Китаю, чтобы не участвовать в бесплодной братоубийственной войне. Это была большая потеря.
Однако далеко не все хунны потеряли вкус к продолжению междоусобной войны. Трудно объяснить почему, но Хуханье был чрезвычайно непопулярен в стране, и западные хунны в конце 56 или начале 55 г. отделились от него. Началось с того, что один из родственников погибшего чжуки-шаньюя, князь рода Сюсюнь, имея всего 600 всадников, напал на ставку великого восточного цзюйкюя. Цзюйкюй пал, а войско его присоединилось к победителю. Усилившись таким образом, Сюсюнь-князь перекочевал на запад, объявил себя жуньчень-шаньюем западной границы и объединил вокруг себя западные роды хуннов.
Вслед за Жуньченем восстал родной брат Хуханье — Хутуус. Он объявил себя Чжичжи-гудуху-шаньюем восточной границы. Целых два года у хуннов было три шаньюя, но так не могло тянуться долго. В конце 54 г. Жуньчень-шаньюй счёл себя достаточно сильным для похода на восток. Он напал на Чжичжи, но погиб в битве, а войско его перешло к победителю. Усилившись, Чжичжи напал на Хуханье, обратил его войско в бегство и захватил ставку шаньюев в Хангае. [5]
В 56-54 гг. обращает на себя внимание лёгкость перехода хуннских воинов от одного претендента к другому. Все хунны были воинами; война была их стихией, однако цели и задачи войны занимали их мало, и они доверяли шаньюям, водившим их на внешнего врага. Но в этот период внешняя война стала невозможна, более того —
(162/163)
губительна. Поэтому князья использовали воинский пыл хуннов в междоусобной борьбе.
Положение Хуханье-шаньюя было весьма тяжёлым, и один из соратников его, восточный ичжицзы-князь, подал совет подчиниться Китаю. Трудно было решиться на этот шаг сыну вождя старохунной партии, привыкшей видеть в императоре заклятого врага. Весьма любопытны прения на совете старейшин и аргументация сторонников Хуханье:
«Это невозможно, — говорили старейшины. — Сражаться на коне есть наше господство и потому мы страшны всем народам. Мы ещё не оскудели в отважных воинах. Теперь два родные брата спорят о престоле, и если не старший, то младший получит его. В сих обстоятельствах и умереть составляет славу. Наши потомки всегда будут царствовать над народами. Китай, как ни могуществен, не в состоянии поглотить все владения хуннов, для чего же нарушать уложения предков? Сделаться вассалами Дома Хань — значит унизить и постыдить покойных шаньюев... Правда, что подобный совет доставит спокойствие, но мы более не будем владычествовать над народами». [6]
В приведённых словах проявилась идеология старохуннской партии; властолюбие, тщеславие, гордость и алчность к добыче перевешивали в сознании хуннов трезвый расчёт и реальные выгоды; с исключительным упрямством они цеплялись за прошлое, закрывая глаза на то, что они стоят на краю гибели и что держава их фактически уже развалилась. Как ушат холодной воды, вылилась на их горячие головы ответная речь ичжицзы-князя: «Могущество и слабость имеют своё время. Ныне Дом Хань в цветущем состоянии. Усунь и осёдлые владения в подданстве его. Дом Хуннов со времён Цзюйдихэу-шаньюя день ото дня умаляется и не может возвратить прежнего величия. Сколько он не силится, но ни одного спокойного дня не видит. Ныне его спокойствие и существование зависят исключительно от подданства Китаю; без сего... он погибнет». [7]
Всем было ясно, что ичжицзы-князь прав, и никакие громкие слова не могли поколебать его программы. Это
(163/164)
была откровенная капитуляция старо-хуннской идеологии перед реально сложившимися обстоятельствами. Хуханье-шаньюй согласился с князем, и старо-хуннская партия перестала существовать, отказавшись от своего принципа «господства над народами».
В 53 г. Хуханье отправил своего сына в Китай, официально — на службу, а на самом деле — в заложники. Так же поступил и Чжичжи. Абсолютная необходимость перемены курса ощущалась всеми. В 52 г. сам шаньюй вступил в Китай и с почётной стражей был препровожден в столицу. Там его принял император Сюань-ди. Приём был обставлен торжественно, но шаньюю объявили, что он стал вассалом императора. Через месяц он был отпущен обратно и поселён около крепости Шеусянчен. Кроме подарков шаньюю, ханьские власти направили покорившимся хуннам изрядное количество проса и риса.
В 50 г. в Китай приехал посол от Чжичжи. Он был поставлен ниже посла Хуханье, а в 49 г. окончательно выяснилось, что китайское правительство будет оказывать поддержку только Хуханье. Чем было вызвано такое решение — неясно. Скорее всего тут сыграли решающую роль не дипломатические расчёты, а второй приезд Хуханье ко двору. Вполне возможно, что он подкупил кое-кого из придворных и тем самым перетянул их на свою сторону. После этого он начал преуспевать. Поскольку вокруг границы хунны перебили всех диких животных и птиц, китайцы постоянно посылали им просо и рис. От спокойной жизни «народ Хуханье-шаньюев умножился», [8] очевидно, за счёт хуннов, перебегавших к нему от других князей, и в 47 г. Хуханье уже перестал опасаться Чжичжи, которого история повела по иному пути.
^ Раздел Усуни и война с Кангюем. Оставим на короткое время Хуханье и Чжичжи и посмотрим, что происходило на западе. Западным краем для китайцев и хуннов были горы Тяньшань, где обитали усуни, и места, по которым проходил караванный путь, вплоть до Ферганской долины.
Когда в 59 г. хуннский жичжо-князь, страшась казней Уянь-Гюйди-шаньюя, передался Китаю, китайцы заняли северную караванную дорогу вплоть до Яркенда и учре-
(164/165)
дили там новое наместничество. [9] В задачу наместника входило наблюдение за Кангюем и Усунью, где в это время возникли серьёзные осложнения.
Ещё в 64 г. скончался Унгюйми-Фэйван, враг хуннов и верный союзник Китая. Перед смертью он попытался укрепить свои позиции браком старшего сына Юаньгюйми с китайской царевной и передать ему престол. Но в разгар сватовства Унгюйми умер, и старейшины возвели на престол, согласно прежнему условию, его племянника Ними.
Ними был сын хуннской царевны, и хуннофилы, которых среди усуней было немало, возлагали на него большие надежды. Однако положение хуннов скоро стало столь печально, что ориентироваться на них было бессмысленно. Ними принял титул Куанван (китайский титул: ван царь), женился на китайской царевне Гяй-ю, которая родила ему сына, но между супругами не было согласия.
В 52 г. в Усунь приехали послами китайские вельможи: Вэй Хо-и и Жень Чан. Царевна договорилась с ними убить мужа. На пиру китайский ратник ударил Ними мечом, но промахнулся; меч скользнул, и раненый князь успел вскочить на коня и ускакать. Старший сын Ними поднял народ против изменницы-мачехи, и несколько месяцев толпы усуней осаждали дворец, где жила царевна, и китайское посольство в городе Чигу. Только подкрепления, посланные наместником Западного края, вызволили их. Китайский двор был недоволен их самоволием, началось следствие, при котором выяснилось полное непонимание китайским правительством усуньских дел. Самовольные вельможи были привезены в клетках в столицу и обезглавлены. Крамольную царевну следователь бил по голове и ругал, за что по жалобе царевны был казнён. Посол, приехавший с сочувствием и извинениями к усуньскому князю, по возвращении был посажен в шелкодельню за то, что не убил Ними, имея к тому возможность. Короче говоря, правительство растерялось.
В это время в Усуни восстал Уцзюту, сын Унгюйми от хуннской царевны. Он заявил, что из «дома его матери скоро придут хуннские войска», [10] и народ собрался к не-
(165/166)
му. Видимо, китайский протекторат изрядно надоел усуням. Уцзюту напал на Ними и, убив его, захватил власть.
В западных владениях Китая начали уже готовить крепости к обороне, но все уладила одна из приближённых царевны Гяй-ю, которая долго была замужем за усунем и пользовалась уважением и влиянием. Она сначала поехала в Китай и сообщила императору о положении в Усуни. Затем, уже в роли посланницы, вернулась обратно и уговорила Уцзюту поделиться властью со своим единокровным братом, сыном Гяй-ю, Юаньгюйми. Юаньгюйми получил титул старшего гуньмо и 60 тыс. юрт, а Уцзюту — титул младшего гуньмо и 40 тыс. юрт, но народ был привязан к младшему князю. Юаньгюйми вскоре умер от болезни, и ему наследовал его сын, Синми, человек безвольный и ничтожный. Царевна вернулась в Китай с тремя детьми. Она получила земли, дворец, хорошее содержание, но скоро умерла. Однако дело её рук не погибло: распри продолжали раздирать Усунь, и усуни уже не были опасны для китайского господства в Западном крае.
Положение Усуни ещё больше осложнялось возникшей войной с Кангюем. Царство Кангюй, расположенное в степях между Аральским морем и Балхашем, было и осталось союзником Хунну.
В середине I в. до н.э. Кангюй описан как кочевое владение, лежащее от Давани, т.е. Ферганской долины, на расстоянии 2000 ли, [11] т.е. около 900 км. Значит, Кангюй находился в холмистой степи Восточного Казахстана, между озером Балхаш и Иртышом. От Средней Азии, или Турана, его отделяли бесплодная степь Бет-Пак-Дала и пески Муюнкум. На востоке он примыкал к Тарбагатаю, на западе граничил с государством Яньцай, т.е. аланами. [12] На китайских картах Западного края указаны границы Кангюя: восточная — у озера Алакуль, южная — у хребтов Киргизского (причем, по историческим сведениям Таласская долина была окраиной Кангюя), западная — у реки Сарысу, а северо-западная у озера Тенгиз, где Кангюй граничил с Уи-бэй-го — Северным Уи, в названии которого нетрудно усмотреть этноним угры;
(166/167)
по данным археологии, они именно там и обитали. [13] «История Старшей династии Хань» сообщает, что Кангюй имел пять вассальных владений. На карте они помечены на северном берегу Чу. Расстояния между ними приводятся: максимальное от Янгуань (крепость недалеко от Дуньхуана) — 8555, минимальное — 7525 ли, т.е. между ними расстояние около 500 км. Это как раз протяжение Чу от Чу-илийского хребта до Сыр-Дарьи, около Кзыл-Орды. Китайские названия владений (Сусйе, Фуму, Юни, Ги и Юегянь) [14] ничего не дают для идентификации их с местными или с названиями, известными из Страбона. Эти небольшие лимитрофные княжества заслоняли Кангюй от Согда, Ирана и Греко-Бактрии, а позднее Кушана. Зато с парфянами кангюйцы должны были непосредственно сталкиваться: по левому берегу Сырь-Дарьи, ниже Кзыл-Орды, сохранились развалины древних городов, [15] а согласно Страбону, на восточном берегу Аральского моря жили да’и, основное парфянское племя. [16] Но характер связей Кангюя с Парфией остался неизвестным.
Отношения Кангюя с Китаем были всегда враждебные. Во время похода Ли Эршиского кангюйцы хотели оказать помощь осаждённому Гуйшуану, но опоздали. В дальнейшем китайских послов они принимали весьма грубо. [17] Вероятно, именно противодействие Кангюя парализовало китайское влияние в Давани. Возможно, не без кангюйского участия вспыхнуло восстание в Яркенде в 65 г., когда были убиты китайский посол и владетель-китаефил. [18] Впрочем, восстание было подавлено.
Кангюйское царство было в это время значительным: население исчислялось в 600 тыс. человек, строевое войско — в 120 тыс. Это немалая цифра для тех времён. Почти столько же было персов в эпоху Кира и лишь вдвое больше греков. Для нас важнее знать, кем Кангюй был населён и в каких отношениях находился со своими соседями. В «Истории Старшей династии Хань» сказано, что западный сосед Кангюя — Яньцай — от него неза-
(167/168)
висим, [19] в «Истории Младшей династии Хань» говорится, что от Кангюя зависимы и Яньцай и его северный сосед — Янь. [20] Подчинение Кангюем этих соседей произошло уже в I-II вв. н.э. Волгу кангюйцы не переступили.
Кангюй сильно враждовал с Усунью. Подчинение же Усуни Китаю вызвало военное вмешательство Кангюя, причём разделённая и дезорганизованная Усунь не могла защититься. Однако и кангюйцы не были в состоянии полностью разгромить Усунь без посторонней помощи; поэтому они искренне желали успеха хуннам. Усуни же, признав протекторат Китая, полностью порвали с хуннами. Даже Уцзюту, сын хуннской царевны, отказался от родства ради сохранения престола.
Вообще Усунь сравнительно с Хунну была государством слабым и ничтожным. Страсти, волновавшие князей и дружинников, были тут и там одни и те же, но Хунну походило на взбаламученное море, а Усунь — на потревоженный пруд. Таково было главное различие между этими двумя народами, сходными по происхождению, культуре и образу жизни. Вся дальнейшая история Усуни состояла из мелких распрей, доносов, измен, предательских убийств и особого интереса не представляет.
^ Подчинение Хунну Китаю. Вернёмся к хуннам. Народ разделился на две части, но в ставках обоих шаньюев было неблагополучно.
Большая часть хуннов оказалась в подданстве Чжичжи, из них наиболее разумные были обескуражены и подавлены неудачей переговоров с Китаем. Все жаждавшие покоя постепенно перебирались на юг к Хуханье и умножали его силы. Оставались «горячие головы», толкавшие Чжичжи к новым авантюрам, и шаньюй следовал за ними, хотя это не могло привести к добру.
Хуханье тревожили те же элементы хуннского общества — воинственные и вечно недовольные. На его счастье, однако, вождь недовольных — младший брат погибшего чжуки-шаньюя — покинул его и бежал в западные степи. Там он собрал своих сподвижников и объявил себя шаньюем под именем Илиму. Таким образом Хуханье избавился от человека, способного поссорить его с китайским сюзереном, а Чжичжи приобрёл нового вра-
(168/169)
га. Впрочем, тот расправился с ним быстро: Илиму-шаньюй пал в первой же битве, а народ его снова подчинился Чжичжи.
Учитывая, что Хуханье получает от Китая помощь хлебом, но может получить и войском, Чжичжи не вернулся на восток, под удары врага. Он перенёс свою ставку в Джунгарию и направил к усуньскому гуньмо Уцзюту посла для переговоров. Уцзюту же обезглавил посла и его голову послал китайскому наместнику, а против хуннов выдвинул 8 тыс. всадников. Чжичжи разбил усуней и повернул на север, где покорил племя угйе. [21] С помощью угйесцев он подчинил хагасов (древнее название — гяньгуни), отпавших в 56 г., и динлинов. Обеспечив свой тыл, он снова пошёл на усуней и весьма стеснил их.
Тем временем Хуханье осмелел и перебрался обратно на север — в Восточную Халху. Его подданные не терпели ни в чём недостатка, и число его сторонников росло.
В 48 г. Чжичжи потребовал своего сына из Китая. Задержать его у китайцев не было оснований, и его отпустили, а вместе с ним направили к Чжичжи посла. При невыясненных обстоятельствах посол был убит в ставке Чжичжи. В Китае долго не знали о судьбе посла, но когда это стало известно, участь Чжичжи была решена.
Опасаясь Хуханье и китайцев, Чжичжи принял предложение кангюйского владетеля присоединиться к нему для совместного похода на Усунь. В случае удачи Чжичжи должен был получить усуньские земли для поселения. Хунны тронулись на запад через холмы Тарбагатая и пустыню Бет-Пак-Дала. По пути их застала пурга и морозы. Много людей замерзло, и только 3 тыс. хуннских воинов привёл Чжичжи в Кангюй. С такими силами о покорении Усуни нечего было и думать.
После ухода Чжичжи Хуханье овладел всей территорией Хунну. В хуннской державе, остававшейся под покровительством Китая, воцарился мир. Мирный договор, заключённый в 47 г., гласил, что «дома Хань и Хунну равноправны».
Множество храбрых погибло в гражданской войне, а уцелевшие спаслись ценой такого перенапряжения, что
(169/170)
жаждали только покоя. Вместе с тем инерция былого величия была ещё настолько велика, что окрестные племена не решались нападать на хуннов, и в степи на полстолетия установился прочный мир. Его можно по справедливости назвать Pax Sinica.
^ Хунны в Средней Азии. Кангюйский царь радушно принял Чжичжи, дав ему в жёны свою дочь, а сам женился на дочери Чжичжи. Непонятно, почему 3 тыс. хуннов могли иметь такое значение для страны, которая могла выставить 120 тыс. всадников. Но тут мы, видимо, опять наталкиваемся на преувеличение и стремление округлить цифры выше 10 тысяч. Кроме того, эти всадники были разбросаны на территории от Волги до Тарбагатая, и, надо думать, под рукой у кангюйского владыки крупных сил не было. Поэтому небольшой, но сплочённый и боеспособный отряд Чжичжи представлял для кангюйцев солидную силу.
Первый удар союзники обрушили на усуней, совершенно неподготовленных к активной войне на западном фронте. Чжичжи опять показал себя блестящим полководцем и мастером хуннского способа ведения войны. Нападение следовало за нападением, причём в 42 г. до н.э. хунны разгромили столицу Усуни — Чигу, т.е. Город красной долины, расположенный в верховьях Нарына. [22] Усуням пришлось бросить свои западные владения и уйти на восток. Это спасло их от полного поражения.
Другим объектом хуннских набегов оказалась Ферганская долина, но, видимо, Чжичжи ограничивался только ограблением её, так как осада крепостей была хуннам не под силу. [23]
Награбленная добыча требовала места для хранения. В долине реки Талас Чжичжи выстроил для себя и своего отряда крепость. 500 человек строили её два года. Она была окружена земляным валом и двойным частоколом со сторожевыми башнями, что указывает на влияние римской фортификации. В гарнизоне этой крепости находилось свыше ста пехотинцев, которых считают римлянами. Предполагается, что это были легионеры Красса,
(170/171)
сдавшиеся парфянам и направленные ими служить на восточную границу. [24] Но почему они попали к Чжичжи?
В донесениях китайской разведки о деятельности Чжичжи содержится сведение, что он лелеял планы завоевания юэчжей и парфян. [25] Тут несомненная путаница, так как юэчжи и парфяне были враждебны друг другу, и Чжичжи мог иметь всегда одно из этих владений своим союзником. По-видимому, он вступил в союз с парфянами и получил от них помощь в виде центурии римских легионеров, которые и помогли ему построить укреплённый лагерь. Возможно, именно этот союз повлёк за собой разрыв хуннского шаньюя с кангюйским царём. По неизвестным причинам этот последний чем-то оскорбил Чжичжи, а тот убил свою жену — кангюйскую царевну и несколько сот знатных кангюйцев, причем тела последних были изрублены на мелкие куски и брошены в реку.
Казалось бы, после этого кангюйцы должны были стереть в порошок маленький хуннский отряд, но этого не случилось. Наоборот, когда вскоре прибыло китайское посольство, его приняли враждебно и даже оскорбительно. Надо полагать, в Кангюе шла внутренняя борьба, а Чжичжи поддержал и привёл к власти одну из партий, чем и укрепил своё положение.
^ Таласская битва. Китайский двор негодовал по поводу поступков Чжичжи и горел местью за убийство посла, которое открылось много лет спустя, но бросить войска в такую даль правительство не решалось. Так бы и сидел Чжичжи в своей крепости, если бы не цепь случайностей, которая претворилась в закономерность. Некий одарённый и образованный китайский чиновник Чэнь Тан за что-то попал в тюрьму. Он просил заменить ему заключение службой на границе, что тогда практиковалось, и был направлен в Западный край в должности младшего офицера. Там ему не понравилось, и он решил во что бы то ни стало добиться реабилитации. Средством для осуществления своей цели он избрал Чжичжи, решив его головой купить себе право на свободную жизнь. Так как наместник Западного края не поддался на увещевания опального офицера организовать поход на за-
(171/172)
пад, Чэнь Тан, воспользовавшись болезнью наместника, подделал приказ и собрал солидное войско из китайцев и местных жителей. Наместник, увидев это, велел распустить солдат, но Чэнь Тан, выхватив меч, потребовал ему не мешать. Тогда испуганный наместник сам присоединился к армии.
Чтобы облегчить продвижение, Чэнь Тан прошёл через дружественную территорию усуней. Только вступив в Чуйскую долину, он столкнулся с кангюйской конницей. В результате нечаянного нападения кангюйцы захватили обоз китайской армии. Чэнь Тан настиг их, разбил и отобрал добычу. Но так как победа над кангюйцами китайцам была не нужна, то они не продолжали военных действий, а, пустив в ход дипломатию, привлекли на свою сторону противников хуннского шаньюя, очевидно сородичей изрубленных хуннами кангюйских вельмож. Это дало возможность китайской армии совершить марш без всяких помех до Таласской долины.
Хуннский шаньюй не был застигнут врасплох. Не имея возможности отступить, он даже попытался начать переговоры, но был поставлен перед выбором: сдаваться или драться. Чжичжи отказался идти в Китай в цепях, и осада началась. Сначала хунны и их союзники попробовали отбросить врага от стен крепости, на башне которой развевалось пятицветное знамя. Двое ворот прикрывали пехотинцы, построенные «подобно рыбьей чешуе». По-видимому, это были римляне. [26] Но китайцы, пустив в ход свои тугие самострелы, загнали противника в крепость. Град стрел парализовал защитников стен и башен. Сам Чжичжи был ранен стрелой в нос и вынужден был удалиться во дворец. Его отсутствие вызвало панику: первыми потеряли присутствие духа кангюйцы, последними — хуннские женщины, сражавшиеся на стенах. Чтобы овладеть подступами к крепости, т.е. двойным частоколом, китайцы натаскали хворосту и подожгли его. Деревянные столбы загорелись, и оборона этой линии стала невозможной. [27] Попытки защитников крепости стрельбой остановить наступление врага были безуспешны. Град стрел арбалетчиков, не уязвимых для хуннских лучников из-за дальности расстояния, решил судьбу битвы.
(172/173)
После полуночи хунны покинули палисады и ушли за земляной вал. Тем временем китайцы успели покрыть гатью ров и подготовиться к штурму.
Ночью кангюйская конница пыталась напасть с тыла на китайский лагерь, но была отогнана арбалетчиками. Так же была отбита вылазка и крепости. В предутреннем тумане под звон цимбал и бой барабанов китайцы пошли на приступ одновременно со всех сторон. Им удалось прорваться внутрь вала, но хунны не сдавались, пока не загорелся дворец шаньюя. Сквозь дым и пламя китайские ратники ворвались во дворец, где лежал раненый шаньюй; ему отрубили голову, и только после этого оставшиеся защитники крепости сложили оружие. [28] Битва кончилась, началась расправа. Были обезглавлены жена Чжичжи, его старший сын и 1518 человек, по-видимому, хуннов. [29] Более тысячи человек сдались на милость победителя.
Китайцы не стали закрепляться в Кангюе. Чэнь Тану нужны были не территориальные приобретения, а личная реабилитация. Как только нарочный привез голову шаньюя и рапорт полководца в столицу, там начались разногласия среди сановников. Одни указывали на самовольство Чэнь Тана, называли поход авантюрой и требовали наказания обоих предводителей. Другие утверждали, что это блестящая инициатива, говорили о престиже Китая, о мести за жизнь посла и предлагали наградить и наместника и Чэнь Тана. В конце концов победило второе мнение; Чэнь Тан добился того, чего хотел.
Больше всех выиграл на этом Хуханье, оставшийся единственным владыкой хуннов; Китай получил только моральное удовлетворение, а на западе Средней Азии восстановилось положение, существовавшее до прихода туда хуннов. Тем не менее престиж Китая на западе возрос, и непосредственно вслед за гибелью Чжичжи кангюйский царь послал в Китай посольство и своего сына в заложники. Искренность добрых чувств кангюйского
(173/174)
царя была сомнительна. Наместник Западного края, бывший в курсе дела, по этому поводу послал донесение, в котором утверждал: «Посылка сына как заложника — это хитрость, предлог, чтобы начать торговлю». [30] Однако император счёл за благо закрыть глаза на прошлое, и торгово-дипломатические связи Китая с Кангюем были установлены. Это обезопасило западную границу новых владений Китая, лишило хуннов тыла и возможности маневрировать в случае отложения.
^ Поздние динлины. Динлины сыграли немаловажную роль в катастрофе, постигшей Чжичжи. Восстание 71 г. до н.э. вернуло им самостоятельность. В 57 г. южные соседи динлинов — хагасы (гяньгунь) приняли участие в гражданской войне; во главе их стоял сын Ли Лина. [31] Хотя в 48 г. Чжичжи снова покорил и динлинов и хагасов, восстановив хуннское владычество в Западной Монголии и Минусинской котловине, его уход на запад дал возможность динлинам и хагасам вернуть свободу, В дальнейшем оба эти народа слились и составили единый народ — енисейских кыргызов. [32]
Для того чтобы более чётко представить себе этот интереснейший народ, мы должны дополнить наши сведения данными раскопок.
Согласно китайским сведениям, «жители вообще рослы, с рыжими волосами, с румяным лицом и голубыми глазами. Чёрные волосы считались нехорошим признаком, а с карими глазами почитались потомками Ли Лин». [33] Это описание корректируется данными раскопок. В таштыкскую эпоху (II в. до н.э. — IV в. н.э.), к сожалению, практиковался обычай трупосожжения, но вместе с этим на останки клали погребальную маску, которую С.В. Киселёв считает портретной. [34] Сводит он все типы масок к трём группам.
1. Лица крупные, со слабо выраженной скуластостью, довольно полными губами, прямо поставленными гла-
(174/175)
зами, выдающимся вперёд подбородком и тонкими, длинными носами с горбинкой.
2. Лица крупные, более широкие, с полными губами, прямо поставленными глазами, прямыми носами.
3. Лица более тонкие, удлиненные, со слабо выраженной скуластостью, тонкими губами, прямо поставленными глазами, умеренными подбородками и миниатюрными слегка вздёрнутыми прямыми носами.
Лишь лица последней группы приближаются к маскам, найденным в тагарских курганах и грунтовых таштыкских могилах типа Оглахты. [35] Маски были антропологически исследованы Г.Ф. Дебецем, который дал следующую характеристику: «В общем таштыкские маски представляют смешение европеоидных и монголоидных черт, напоминая больше всего современных шорцев и хакасов. Впрочем, среди последних удельный вес монголоидного компонента, по-видимому, несколько больше». [36]
Тут мы встречаем несоответствие письменного свидетельства с вещественным. Однако следует учесть, что маски были произведениями искусства, значит, были дороги и недоступны бедным людям. Мало того, они не вполне воспроизводили существовавший тип. Вспомним, что в могилах Пазырыка были обнаружены монголоиды с каштановыми подвесными бородами. Здесь же речь идёт о подгонке под монголоидность. Несомненно, что динлинские старейшины подражали своим хуннским хозяевам и в одежде, и в манерах, и во вкусах, а это должно было отразиться в первую очередь на искусстве. Добавим к этому, что маски разрисованы очень изящным узором, [37] а мы знаем, что в хуннский церемониал входило расписывание лица. [38] Итак, хуннское влияние на динлинов, по-видимому, имело место.
Ещё более важно изменение погребального обряда: старинное трупоположение заменяется трупосожжением. Это знаменует смену религиозных представлений, причём новая религия перешла по наследству к древним тюркам (тюркютам) и дожила до IX в. К сожалению,
(175/176)
скудость находок предметов культа не позволяет высказать суждения о духе новой религии, а письменные сведения относятся уже к позднейшему периоду — IX в., когда всё могло измениться.
Несомненно китайское влияние на динлинов; в погребении Уйбат обнаружены остатки церемониальных зонтов, так же как в Ноин-ула — большом хуннском кургане. Очевидно, динлины китаизировались параллельно со своими господами, хуннами. Самой интересной находкой, характеризующей это время, является китайский дом ханьского времени около города Абакана. Открывшая его Л.А. Евтюхова доказала, что это дворец Ли Лина и его потомков. [39] Но вместе с обновлением культуры продолжали существовать древние динлинские обычаи, например обычай татуировать руки храбрецов. [40] Археологически этот обычай зафиксирован при раскопках второго Пазырыкского кургана. Динлинская культура таштыкской эпохи была гибридом и дожила до II в. н.э.
Быт подавляющего числа динлинов был прост; примитивное земледелие, осёдлое скотоводство и охота составляли их хозяйственную основу. Одевались они в шерстяные и шёлковые китайские ткани. В обработке металлов наблюдался прогресс: золото вошло в обиход, и началась добыча железа, [41] но бронза еще была в ходу.
Социальный строй в эту эпоху резко изменился. Рядовые могилы уже лишены оружия и ценных вещей, которых очень много в богатых могилах. С.В. Киселёв полагает, что в это время уже сложилась аристократия, и это были «всадники-воины, отличавшиеся от соплеменников обрядом погребения. В распоряжении этих воинов имелись подчинённые им люди, совершенно бесправные, обрекавшиеся на следование за ними даже в могилу. Очевидно, это рабы...». [42] Действительно, наличие рабства
(176/177)
у кыргызов подтверждается китайским источником, [43] и возможно, что оно существовало с хуннского времени, как заимствованный институт. Ещё более схожи те элементы родового аристократизма, которые отмечает С.В. Киселёв, анализируя богатые погребения. [44] Необходимо признать, что у динлинов с I в. до н.э. начало преобладать восточное хуннское влияние, а элементы западной культуры сохранялись как реликты.
[12] Там же, стр. 229 («Владение Яньцай переименовалось в Аланья»).
[21] На северных склонах Тяньшаня, между Урумчи и Гученом; на север простиралось до реки Урунгу.
[22] W. McGovern, The early empires of Central Asia, London, 1939. p. 191.
[23] См. Н.Я. Бичурин, Тун-цзянь Гань-му за 36 г. (Рукопись Архив Института востоковедения АН СССР, ф. 7, ед. хран. 1-15).
[25] См. кн.: W. McGovern, The early empires..., p. 191.
[26] Ibid., p. 194.
[27] См. рукопись Н.Я. Бичурина (Архив Института востоковедения АН СССР, ф. 7, ед. хран. 1-15).
[28] S.S.L. Duyvendak, An illustrated battle-account in the history of the former Han dinasty («T’oung Pao», vol. XXXIV, 1939, p 260-261). — Дайвендэйк считает Кангюй Согдианой и везде смешивает сведения о них, но вышеприведённое исследование о границах Кангюя исключает подобное понимание. В остальном я следую цитируемому им тексту.
[29] «Вестник древней истории», 1946, №2, стр. 50.
[30] Л.С. Васильев, Культурные и торговые связи Ханьского Китая с народами Центральной и Средней Азии («Вестник истории мировой культуры», 1958, №5), стр. 45-46.
|