М.П. Грязнов
Первый Пазырыкский курган.
// Л.: Гос. Эрмитаж, 1950. 92 с.
Введение.
Население обширных степных пространств нашего Союза и сопредельных стран Центральной Азии в разных местах разными путями познакомилось с разведением домашних животных и выращиванием полезных растений. В разных географических районах, при разных исторически сложившихся местных условиях развитие этих новых отраслей хозяйственной деятельности шло неравномерно, с преобладанием в одних местах земледелия, в других — скотоводства, в одних местах быстрее, в других — медленнее. Совершенствуя технику скотоводства и земледелия, улучшая качество скота и разводимых растений, расширяя область их хозяйственного использования, степные племена пережили ряд последовательных этапов развития культуры, везде более или менее одинаковых по своей социально-экономической сущности, но иной раз резко отличных по форме бытового уклада, религиозных представлений и искусства. На протяжении веков создавались и развивались различные своеобразные культуры, и история пастушеско-земледельческих племён наших степей, совпадающая в основном с эпохой бронзы, представляет собой сложную картину нескольких параллельных рядов смены культур.
К концу эпохи бронзы, в начале первого тысячелетия до н.э., некоторые племена перешли к высшей для своего времени форме пастушеского хозяйства — яйлажному скотоводству. Проводя лето со своим скотом в открытой степи или на горных лугах (на яйлау), а зиму в долине, где находились возделываемые поля, родовой посёлок мог наилучшим образом оградить свои посевы от скота и, что особенно важно, значительно увеличить своё стадо, так как кормовая база для скота при переселении с летних пастбищ на зимние и обратно увеличивалась вдвое. Переход к яйлажному
(3/4)
скотоводству стал возможен после освоения животных в качестве тягловой силы и в дальнейшем способствовал усовершенствованию приёмов использования их для транспорта. Особое значение имело овладение техникой верховой езды на лошади, что обеспечивало быстроту передвижения, столь необходимую при пастьбе крупных стад, и в дальнейшем совершило переворот в военном деле степных племён.
Овладев техникой переселения с пастбища на пастбище и владея верховым конём, какое-то племя (а может быть, и не одно, и в разных местах степной полосы) в VII в. до н.э. порвало со своей, в то время сезонной, осёдлостью и, часто меняя пастбища для скота, перешло к кочевому образу жизни. Опыт был весьма удачен, так как почти безграничное увеличение пастбищ путём частых перекочёвок позволило очень быстро умножить стада до небывалых размеров, а ставшие конными всадниками воины имели неизменный успех в столкновениях с осёдлыми племенами. Ведя подвижной образ жизни, кочевники могли совершать стремительные неожиданные набеги на осёдлые поселения и, не дав противнику собраться с силами, также стремительно скрыться от преследования, увозя с собой военную добычу. Всё это можно было делать, не нарушая нормального хода хозяйственной жизни кочевников.
Кочевники с их неуловимой конницей стали бичом окрестного осёдлого населения. Чтобы защитить себя от грабительских набегов кочевников, а также получить возможность самим совершать грабительские набеги, их осёдлые соседи также вынуждены были перейти к кочевому образу жизни, к кочевому скотоводству, если только условия страны позволяли это сделать. Не только хозяйственные выгоды нового способа скотоводства, но и необходимость эффективной военной защиты от соседей кочевников, побудили в очень короткий срок, вероятно всего в несколько десятилетий, население степей двух материков, везде, где только можно было это сделать, оставить свои осёдлые поселения и перейти к кочевому образу жизни. Так произошло одно из крупнейших событий в истории народов нашей страны— переход степных пастушеских племён к кочевому образу жизни.
Переход к кочевому скотоводству произвёл коренные изменения во всей жизни степных племён. Специализация хозяйства в области скотоводства привела к значительному сокращению земледелия, а местами и к полному отказу от него. Жизнь летом в переносных, часто складываемых и разбираемых жилищах или крытых повозках изменила весь бытовой уклад. Всё должно было быть приспособлено к условиям постоянных переездов и лагерной жизни. Стада скота, перешедшие в частную собственность патриархальных семей, неравномерно обогащали их и были заманчивой добычей при грабительских набегах. Война стала постоянным промыслом. Возросла общественная роль военных предводителей всех степеней, обогащавшихся за счёт военной добычи. Потребовалась новая, более стройная организация
(4/5)
на военный лад всей общественной жизни. Род и племя стали управляться на началах военно-демократического строя.
Изменилась жизнь и за пределами степей. Степные кочевники совершали военные набеги не только на своих ближайших осёдлых соседей, но в летнее время предпринимали далёкие походы, проникая в глубь лесных районов и разоряя поселки осёдлых жителей, а зимою по льду переходили через многоводные реки, повергая в ужас население городов и опустошая окрестные поселения. «Когда свирепая сила чрезмерного Борея сковывает ... воды, тотчас по ... Истру [Дунаю] наезжает враг-варвар на быстром коне, — пишет в своих «Печальных песнях» Овидий Назон, находившийся в ссылке на берегу Черного моря в г. Томах [современный г. Констанца] в начале I в. н.э. — Враг, сильный конём и далеко летящей стрелой, широко опустошает соседнюю землю. Одни из жителей разбегаются, и с покинутых без охраны полей разграбляются необерегаемые богатства, — жалкие богатства деревни, т.е. скот, скрипучие повозки и пожитки бедного поселянина. Часть жителей уводится в плен со связанными за спиной руками ..., а часть гибнет жалкою смертью, пронзённая зазубренными стрелами ...» [1]. «Редко кто осмеливается обрабатывать землю, да и тот несчастный одной рукой пашет, а в другой держит оружие. Пастух со шлемом на голове играет на скреплённых смолою тростинках, и пугливые овцы вместо волка боятся войны» [2].
Начиная с VII-VI вв. до н.э., осёдлое население не только степных районов, но и в полосе лесов, возводит укрепления вокруг своих посёлков или переселяется на возвышенные места с обрывистыми склонами с двух или трёх сторон, ограждая рвом и валом незащищённую их часть. Остатки таких посёлков-крепостей — городища — во множестве сохранились как в степях, так и в лесах по верхнему Днепру и Волге, по Оке и Каме. Но и этого было недостаточно. На границах леса и степи, на территории современной Украины, возводится система мощных оборонительных сооружений, так называемые «змиевы валы», тянущиеся на десятки и сотни километров. В IV-III вв. до н.э. земледельческий Китай, чтобы оградить себя от набегов степных кочевников, строит в несколько приемов величайшее в мире крепостное сооружение — Великую китайскую стену.
Время ранних кочевников, охватывающее период с VII-VI вв. до н.э. по I в. н.э., было временем постоянных войн, отважных набегов и далёких военных походов в борьбе за овладение пастбищами и скотом, в погоне за богатой военной добычей, было героическим периодом в истории народов СССР, населявших степные пространства нашего юга и широкую полосу лесостепей и прилегающих к ним некоторых лесных районов. Богатая военными событиями жизнь порождала народных героев — смелых и сильных воинов, отважных и могучих предводителей, о которых создавалась легендарная слава, в честь которых слагались впервые героические поэмы.
(5/6)
До нас дошли лишь немногочисленные изображения отдельных эпизодов из таких поэм, слагавшихся древними племенами Южной Сибири и Центральной Азии, отлитые на золотых и бронзовых бляхах. Дошли и сами поэмы, но сильно изменённые, дополненные и переработанные устной передачей из поколения в поколение на протяжении двух тысяч лет. Современный героический эпос тюрко-монгольских народов сохранил в себе многие образы героев и сюжетную основу героического эпоса ранних кочевников.
Различные прежде по хозяйственному и бытовому укладу степные племена с переходом к кочевому образу жизни приобрели много общих черт культуры, свойственных всем кочевым племенам, независимо от района их обитания, от исторически сложившихся форм их хозяйственной и социальной жизни. Все они одинаково жили в лёгких переносных жилищах или крытых повозках, имели портативную, небьющуюся домашнюю утварь и приспособленную к кочевой жизни одежду, обладали огромными стадами скота, питались молоком и мясом. Частые при постоянных перекочевках встречи и столкновения племён как мирного, так и военного характера способствовали быстрому распространению на широкие пространства различных культурных приобретений. Культура ранних кочевников на всём обитаемом ими пространстве была настолько своеобразна и во многих отношениях сходна, что создавалось представление о единой, общей для всех кочевников того времени, культуре. Поэтому-то как древние авторы, так и некоторые современные, различая отдельные племена или их группы и зная наименования многих из них, часто называли одним именем вообще всех кочевников. Древним грекам были известны названия нескольких групп ранних кочевников, но они часто одним именем, именем скифов, называли всех кочевников, как причерноморских, так и среднеазиатских. Персы называли саками не только собственно саков, но и всех других кочевников Средней Азии и Причерноморских степей. В работах современных исследователей мы часто встречаем такие термины, как «западноазиатские скифы», «скифы Алтая» и другие, хотя применение их при современном уровне знаний никак нельзя считать удачным, так как при всей общности культуры ранних кочевников имеются отчётливо выраженные местные отличия различных групп кочевников, позволяющие изучать конкретный исторический процесс отдельных кочевых объединений.
Представление о единообразии культуры ранних кочевников на всём обитаемом ими пространстве создаётся лишь при самом общем, поверхностном с ними знакомстве и в значительной мере рассеивается при более внимательном рассмотрении. Исторически сложившиеся культурные традиции отдельных групп кочевников, особенности обитаемой ими страны и наличие соседей с иной, отличной культурой, — всё это создало несколько различных вариантов развития культуры кочевых и полукочевых племён. Поэтому изучать историю ранних кочевников по памятникам одной какой-то группы
(6/7)
племён, распространив полученные таким путём наблюдения на все остальные племена, или по памятникам всех районов, не учитывая принадлежность их к разным группам кочевых племён, невозможно, так как в первом случае это приведет к превратному, а во втором к схематическому представлению о процессе исторического развития ранних кочевников, в действительности сложном и многообразном. В настоящее время мы ещё далеки от того, чтобы представить себе полную картину истории культуры ранних кочевников во всём её многообразии. Мы почти совершенно не знаем памятников с территории таких обширных и важных в историческом отношении районов, как Центральный Казахстан и Монголия. Наши сведения о памятниках многих других районов совершенно недостаточны, отрывочны.
Наиболее полно изучена лишь история кочевых племён скифо-сарматского времени в Северном Причерноморье, многочисленные сведения о которых имеются в сообщениях греческих и римских авторов, археологические памятники которых исследованы в большом числе по Днепру, Дону, Кубани и Нижней Волге. Однако история причерноморских племён не является типичным примером для всех кочевых племён. Наличие вдоль северного побережья Чёрного моря античных колоний с их высоко развитой рабовладельческой культурой создавало особые условия для развития кочевых племён. Путем оживлённых торговых сношений в среду скифских и сарматских племён широким потоком проникали из античных колоний, а через них и из метрополий, предметы роскоши, ткани, вино и другие изделия, а также и некоторые культурные приобретения, приемлемые в условиях кочевого быта варварских племён. Это значительно меняло внешний облик культуры причерноморских кочевников и способствовало более сильному, чем у других племён, социально-экономическому расслоению.
Не зная истории античных колоний Северного Причерноморья и их метрополий — древней Греции и Рима, нельзя правильно представить себе многие основные вопросы истории скифо-сарматских племён Причерноморья. Поэтому исследование археологических памятников и истории культуры скифо-сарматских племён производилось всё время параллельно с исследованиями античных колоний. Но это же привело к тому, что основное внимание исследователей при изучении скифо-сарматских племён было направлено на выяснение связей их культуры и истории с античными колониями, а вопросы их собственной истории — возникновение, сложение и развитие культуры кочевников как внутренний закономерный процесс — оставались мало освещёнными. Только советская археология поставила эти вопросы во всей их полноте и наметила первые правильные решения по многим из них.
Для разрешения ряда основных вопросов по истории скифо-сарматских племён Причерноморья необходимо не только и не столько знание культуры и истории античных колоний, сколько изучение памятников тех групп ранн-
(7/8)
них кочевников, которые в меньшей мере испытывали воздействие древних цивилизаций и развивались более самобытно. Исследование памятников кочевников, так сказать, глубинных районов, необходимо не только для освещения всей проблемы о ранних кочевниках в целом, но и для решения ряда частных вопросов по истории скифо-сарматских племён Причерноморья и других окраинных групп ранних кочевников.
В этом отношении наибольший интерес представляет изучение памятников Алтайского края. Исследованные здесь памятники позволяют проследить основные этапы развития культуры ранних кочевников с VII в. до н.э. по I в. н.э. При этом устанавливается, что и алтайские племена не жили замкнуто, вне связей с народами другой культуры, но далеко от них находящиеся центры древних цивилизаций не могли оказать на их культуру такого сильного влияния, какое, например, оказывала Греция в Скифии. Каких-либо связей ранних кочевников Алтая с культурой древних греков пока вообще не удалось отметить. С V в. до н.э. на Алтай проникают некоторые элементы культуры ахеменидской Персии, а со II в. до н.э. — Китая, но они не смогли существенным образом изменить в общем вполне самобытный процесс культурного развития алтайских кочевых племён. Район Алтая интересен ещё и тем, что здесь богатые погребения племенной знати благодаря особенностям их намогильных сооружений оказались замёрзшими и поэтому дают исключительно ценный и разнообразный материал, позволяющий с небывалой в археологической практике полнотой восстановить картину жизни ранних кочевников. Памятники ранних кочевников Алтая дают ответ на многие вопросы, совершенно не освещённые памятниками других лучше изученных районов. Дальнейшее исследование их позволит значительно расширить наши представления о культуре ранних кочевников вообще.
Хотя собирание археологических коллекций на Алтае началось почти два с половиной века тому назад, и первые же находки познакомили нас с замечательными памятниками процветавшей здесь за две с лишним тысячи лет до нас развитой своеобразной культуры ранних кочевников, но систематическое исследование края, давшее обильный научно-полноценный археологический материал, является заслугой лишь советской науки.
Первые археологические находки на Алтае относятся к началу XVIII в. После 1713 г. русские двинулись из Томска и Чаусского острога (г. Колывань) в степь и в 1717 г. овладели ею до р. Иртыша на западе и Алтайских гор на юге. При этом продвижении они наткнулись где-то, повидимому, в Алейской степи у подножья Алтайских гор (в 20 днях пути от г. Томска), на богатые курганы, в которых нашли большое количество различных золотых украшений. Уральский заводчик Демидов получил часть этих вещей и поднёс их в 1716 г. Петру Первому, сразу же оценившему их как музейную редкость и давшему наказ о скупке подобных вещей для его Кунст-
(8/9)
камеры. В следующем году сибирский губернатор, кн. М.П. Гагарин, прислал Петру ещё две партии подобных вещей. Так составилась первая в России археологическая коллекция, ныне гордость Эрмитажа, известная под названием Сибирской коллекции Петра Первого, представляющая собой одно из самых лучших собраний по искусству ранних кочевников Сибири [3].
Спустя сто лет последовало другое значительное пополнение музеев памятниками ранних кочевников Алтая. Просвещенный деятель Алтайского горного округа, коллекционер-любитель П.К. Фролов, в начале XIX в. собрал большое количество разнообразных древностей, происходящих преимущественно из хищнических раскопок в горнозаводских районах западного и северо-западного Алтая. Здесь были бронзовые, деревянные и костяные части сбруйных принадлежностей, предметы украшения, оружие, орудия и другие предметы. Через посредство Г.И. Спасского почти всё это собрание поступило в музеи Москвы и Петербурга. Часть вещей, небольшая по количеству, но, пожалуй, лучшая по подбору художественно исполненных вещей, хранится теперь в Эрмитаже [4], остальные в Историческом музее в Москве, в составе собраний М.П. Погодина и А.С. Уварова, которые приобрели их у Спасского.
В 60-х годах прошлого столетия в разных районах Алтая произвёл обширные раскопки В.В. Радлов. Значительная часть добытых им материалов из-за неудовлетворительной документации раскопок совершенно обесценена, но наиболее интересные его находки для науки сохранены. Он раскопал два больших каменных кургана, под насыпью которых земля была замёрзшей и потому в могилах сохранились многие такие вещи, от которых в обычных условиях не остается и следа. Это были богатые могилы представителей племенной знати кочевников около начала н.э. В одной из них, на р. Берели (юго-западный Алтай), наиболее интересно множество деревянных и берестяных украшений от сбруи 16 верховых коней, погребённых с умершим. Погребение человека в этой могиле было почти начисто ограблено. В другом кургане, близ с. Катанда (центральный Алтай) также ограбленном, сохранились целые меховые одежды и различные деревянные художественные изделия. Довольно подробные наблюдения при раскопках Берельского и Катандинского курганов и прекрасная коллекция найденных в них исключительно хорошо сохранившихся изделий из дерева, берёсты, меха и тканей дали возможность впервые представить картину жизни ранних кочевников Алтая [5].
Наконец, в 1911 г. А.В. Адрианов раскопал серию курганов западного Алтая (Майэмирская степь и под Солонечным Белком), давших материал для характеристики начальной стадии развития культуры ранних кочевников Алтая [6].
Если к перечисленному добавить несколько случайных незначительных раскопок и находок, сделанных разными лицами в течение прошлого и в на-
(9/10)
чале нынешнего столетий, некоторые сведения о результатах хищнических раскопок «бугровщиков», сообщённые учёными путешественниками Г.Ф. Миллером (1733-1744 гг.), Ф.И. Страленбергом (1730 г.) и П.С. Палласом (1770 г.) и, наконец, приобретенную Г.Ф. Миллером небольшую серию отдельных вещей, — это будет всё, что дала дореволюционная наука по ознакомлению с памятниками ранних кочевников на Алтае.
Широко развернулись археологические исследования на Алтае лишь в советское время. Экспедиции ленинградских, московских и местных научных учреждений из года в год производили раскопки многочисленных памятников разных эпох в горных, степных и лесных районах Алтайского края, в том числе и большого количества памятников времени ранних кочевников.
Изучение последних позволило не только получить общее представление о культуре ранних кочевников Алтая, но и разделить их памятники на три хронологические группы и проследить, таким образом, постепенное развитие культуры соответственно трём последовательным этапам — майэмирскому (VII-VI вв. до н.э.), пазырыкскому (V-III вв. до н.э.) и шибинскому (II в. до н.э. — I в. н.э.) — у кочевых групп населения в горах и предгорных степях и соответственно большереченскому, бийскому и берёзовскому у осёдлой части населения в районе сосновых боров по берегам рек Оби и Бии.
Начались эти исследования работами алтайской экспедиции Государственного Музея этнографии (бывш. Этнографический отдел Государственного Русского Музея) в составе С.И. Руденко — организатора и руководителя экспедиции, А.Н. Глухова, автора и других сотрудников. За годы с 1924 по 1929 экспедиция произвела раскопки нескольких курганных могильников пазырыкского и шибинского этапов и исследовала осёдлые поселения времени ранних кочевников по берегам Оби и Бии. Наибольший интерес представляют раскопки большого каменного кургана в Шибе (М.П. Грязнов, 1927), по которому назван последний этап в развитии культуры ранних кочевников Алтая, и такого же кургана в Пазырыке (М.П. Грязнов, 1929), название которого присвоено второму этапу. Под насыпью обоих курганов открыты богатые погребения племенных вождей, находившиеся в замёрзшем грунте и потому прекрасно сохранившиеся и давшие обильный материал, всесторонне освещающий культуру ранних кочевников Алтая [7].
В 1934-1937 гг. обширные раскопки курганов пазырыкского и шибинского этапов в разных пунктах горного Алтая произвели С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова. Почти все эти курганы оказались погребениями родовой знати и дали большой и разнообразный материал. Особенно интересен курган в Караколе, в котором сохранилось не потревоженным грабителями богатое женское погребение [8].
(10/11)
В северных предгорьях Алтая и в районе Верхней Оби много памятников раскопал в 1929-1934 годах С.М. Сергеев. Это были курганы с погребениями основных слоёв кочевой и осёдлой групп населения и одно городище [9].
Ряд интересных памятников исследован А.П. Марковым (1935 и 1937 гг.), А.Т. Кузнецовой (1935 г.), С.С. Черниковым (1937 и 1948 гг.) и другими.
Наконец, экспедиции Эрмитажа и Института истории материальной культуры Академии Наук СССР, предпринимаемые большей частью совместно, исследовали курганы майэмирского этапа в Усть-Куюме (Г.П. Сосновский, 1936 г.) [10] и шибинского — в Яконуре (М.П. Грязнов, 1939) [11], поселения и могильники в урочище Ближние Елбаны на р. Оби, принадлежащие трём последовательным этапам развития культуры осёдлой части населения (Грязнов, 1946-1947 гг.) и продолжали раскопки каменных курганов в Пазырыке (С.И. Руденко, 1947-1948 гг.).
Количество исследованных на Алтае памятников ещё недостаточно для того, чтобы с их помощью можно было разрешить все встающие перед исследователем вопросы по истории ранних кочевников Алтая, но оно уже настолько велико, что общая картина развития культуры последних в основных своих чертах может быть представлена, причём некоторые вопросы могут быть освещены с небывалой в археологической практике полнотой благодаря исключительно интересным находкам в курганах Пазырыка. Среди большого количества известных нам теперь памятников ранних кочевников на Алтае, да и не только на Алтае, курганы в Пазырыке занимают совершенно особое место по своему историческому значению, и раскопки первого из них в 1929 г. явились событием в археологии Сибири. Необычайная сохранность погребения во льду впервые позволила нам реально представить, как ничтожно мало остаётся в земле в обычных условиях от погребённых в ней предметов, как ничтожно мало знали мы, например, о верховом коне и изобразительном искусстве ранних кочевников, пока располагали лишь немногими уцелевшими от разрушения костяками лошадей, удилами, пряжками и украшениями сбруйных ремней. Открытые в Пазырыкском кургане десять трупов лошадей с их полностью сохранившимися уборами показали изумительное богатство и разнообразие форм художественного творчества у оставившего их племени, позволили, порой до мельчайших подробностей, осветить различные вопросы, связанные с использованием верхового коня и его значением в жизни ранних кочевников, осветить многие вопросы об особенностях культуры ранних кочевников, казалось бы, никак не связанные с конём и его сбруей. Все это стало возможным благодаря прекрасной сохранности изделий из нестойких материалов, от которых обычно в земле не остается и следа. Находки Пазырыкского кургана доставили нам новые источники для познания далёкого
(11/12)
прошлого, какими мы до сих пор не располагали. Они значительно расширили наши представления о культуре ранних кочевников, осветив некоторые вопросы их жизни, остававшиеся ранее для нас тёмными. Неудивительно поэтому, что, несмотря на отсутствие подробной публикации раскопок Пазырыкского кургана, его материалы использованы уже в десятках работ археологов по разным вопросам из истории близких по времени древних племён, что они широко привлекаются в исследованиях искусствоведов, этнографов, лингвистов, географов, мерзлотоведов, иппологов, ветеринаров и других. К сожалению, подготовленное мною к изданию полное описание материалов Пазырыкского кургана со сводным обзором всех других памятников ранних кочевников на Алтае, печатавшееся в 1941 г., не могло появиться в свет из-за разразившейся войны. Хотя эта работа и используется уже археологами по рукописным экземплярам, но она доступна пока ограниченному кругу археологов. Поэтому в задачу настоящего очерка входит не только общее ознакомление широкой научной общественности с одним из интереснейших памятников культуры и искусства древних племён Алтая, но и по возможности подробное освещение всех основных его материалов, которое, хотя и не заменит собой задержавшуюся выходом в свет полную публикацию памятника, но даст специалистам более полные сведения о памятнике, чем те, которые имелись в вышедших до сих пор кратких сообщениях о нём. [12]
(/89)
Примечания
[1] В.В. Латышев. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. II, СПб., 1904. стр. 81.
[2] Там же, стр. 89.
[3] Наиболее полное издание этих вещей см. в книге: И. Толстой и Н. Кондаков. Русские древности в памятниках искусства, вып. 3, СПб., 1890, стр. 44-65.
[4] Часть вещей из Фроловского собрания в Эрмитаже воспроизведена Радловым, см.: В.В. Радлов. Сибирские древности. Записки Русск. археол. общ., VII, 1895, табл. ХХII, 3; XXIV, 1; ХХIХ, 11 и 12; XXXI.
[5] В.В. Радлов, ук. соч., стр. 183-188 и 197-213; Он же. Древние аборигены Сибири. Живописная Россия, т. XI, изд. Вольфа, СПб. — М., 1884.
[7] М.П. Грязнов. Древние культуры Алтая. Мат. по изуч. Сибири, вып. 2, Ново-Сибирск, 1930; Он же. Раскопки княжеской могилы на Алтае. Человек, 1928, №2-4.
[8] С.В. Киселёв. Из работ алтайской экспедиции Гос. Исторического музея в 1934 г. Советская этнография, 1935, №1; Он же. Алтай в скифское время. Вестник древней истории, 1947, №2; Л.А. Евтюхова и С.В. Киселев. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. Труды Гос. Историч. музея, XVI, 1941.
[9] Опубликован только один памятник, см.: С.М. Сергеев. О резных костяных украшениях конской узды из «скифского» кургана на Алтае. Советская археология, VIII, 1946.
[10] Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг. М.-Л., 1941, стр. 306.
[12] М.П. Грязнов. Пазырыкское княжеское погребение на Алтае. Природа, 1929, №11; Н.Я. Марр. К отчёту о заграничной командировке (17/III — 22/VI 1929). ДАН СССР, серия В. 1929, №17 (приведённое здесь описание памятника заимствовано из предыдущей статьи); С.И. Р[уденко]. «Скифское» погребение Восточного Алтая. Сообщения ГАИМК, 1931, №2; М.Р. Griaznov, Е.А. Golomshtok. Тhе Pazirik Burial of Altai. American Journal of Archaeology, vol. XXXVII, 1933, №1; Laure Morgenstern. L’ехроsition d’Art Iranien de 1935 à Leningrad et les découvertes de Pasyryk. Revue des Arts Asiatiques, X, Paris. 1935, №4. М. Грязнов. Раскопки на Алтае. Сообщения Гос. Эрмитажа, I, 1940.4; М. Грязнов. Пазырыкский курган. АН СССР. Гос. Эрмитаж, М.-Л., 1937. Ряд других сообщений о Пазырыкском кургане помещён как в наших изданиях, так и зарубежных.
|