А.Ю. Алексеев

О так называемых «нащитных эмблемах» скифской эпохи.

// Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н.э. СПб: 1996. С. 130-134.

В настоящее время практически общепринятой является версия, согласно которой крупные рельефные металлические пластины-бляхи в виде различных животных (пантера, олени, рыбы), относящиеся к разному времени (VII-V вв. до н.э.) и разным памятникам, расположенным на территории от Кавказа до Приднепровья, являлись центральными украшениями, своего рода эмблемами скифских щитов (А.А. Иессен, А.П. Манцевич, Е.В. Черненко, М.В. Горелик, A. Rieth, Z. Bukovski, С.А. Скорый и др.).

Наиболее серьёзным основанием подобной атрибуции обычно служат находки из двух курганов.

Во-первых, это раскопанный Н.И. Веселовским в 1897 г. знаменитый Костромской курган (Первый Разменный), где на якобы круглом железном щите была обнаружена пластина в виде лежащего оленя (рисунок, 1). Позднее трактовка костромского оленя как нащитного украшения была перенесена и на другие аналогичные предметы. Для некоторых блях (из Куль-Обы, Феттерсфельде-Виташково, Тапиосентмартона — рисунок, 3, 4, 6) в своё время предлагались, правда, и иные версии — украшения панциря, горита, конского оголовья (Н.И. Веселовский, М.И. Ростовцев, М. Ebert, N. Fettich), но в настоящее время они уже, как правило, не принимаются во внимание.

Во-вторых, после находки в 1964-1965 гг. экспедицией А.И. Тереножкина бронзовой рыбы в одном из курганов у г. Орджоникидзе на Днепропетровщине (Тереножкин, Ильинская, Черненко, Мозолевский, 1973), отброшенной грабителями в сторону, но сохранившей, как считается, на оборотной стороне следы от прикрепления к железным полосам наборного щита (рисунок, 7), трактовка всех этих предметов как нащитных эмблем получила как будто бы весомое

(130/131)

документальное подтверждение (следы ржавчины на оборотной стороне отмечены также и для рыбы из комплекса Феттерсфельде-Виташково в Западной Польше: Bukovski, 1977; Скорый 1984).

Тем не менее, некоторые обстоятельства, связанные с археологическим контекстом самых известных находок, сомнительные или неясные по своему характеру, заставляют вновь вернуться к проблеме их атрибуции.

Что касается Костромского оленя, то вызывает настороженность следующее: во-первых, совершенная уникальность круглого щита, обитого цельной железной пластиной и то, что он был, по Н.И. Веселовскому, в столь плохой сохранности, что не удалось взять «даже малого кусочка»; во-вторых, на рисунке в рукописном отчёте Н.И. Веселовского (Архив ИИМК РАН, ф. 1, д. АК №204/1896 г.) олень показан лежащим мордой влево, т.е. оборотной стороной вверх, а в опубликованном в ОАК за 1897 г. отчёте — уже перевернут вправо; в-третьих, на том месте, где помещался олень, были найдены якобы следы кожи (деталь, существенная для предлагаемой ниже версии). Все эти данные могут быть объяснены различно: то ли рисунок в рукописном отчёте является просто небрежностью автора, то ли олень находился на другом предмете, положенном на щит, то ли железная пластина относится к предмету, с которым олень непосредственно был связан, но щитом при этом всё же не являлся.

Предположение о том, что и Келермесская пантера (рисунок, 2) служила украшением щита, но имеющего железное чешуйчатое покрытие, высказала А.П. Манцевич (1961), и её трактовка нашла полную поддержку других исследователей скифского доспеха (Черненко, 1968; Горелик, 1993). Однако и в отношении этого комплекса (погребение в кургане 1, раскопанное Д.Г. Шульцем в 1903 г.) известны некоторые обстоятельства, противоречащие этой версии. Во-первых, в архивных материалах (Архив ИИМК РАН, ф.1, д. АК №88/1903 г., 9/1904 г.) значится, что панцирные чешуйки были при костяке, а не возле пантеры, находившейся примерно в 0,9-1 м «против левого плеча» погребённого; во-вторых, в коробочке с землёй, «отнятой от золотой львицы» и присланной из АК в Эрмитаж в 1906 г., помимо нескольких железных и бронзовых панцирных чешуек (а именно это обстоятельство, скорее всего, послужило одним из оснований для предположения А.П. Манцевич!), были и другие находки, никак не связанные ни с самой пантерой, ни с предполагаемым щитом (маленькие фрагменты какого-то серебряного изделия, фрагмент золотой розетки от диадемы и её отпечаток на комочке земли, отпечатки орнаментов других предметов торевтики); в-тре-

(131/132)

тьих, о скифских щитах с чешуйчатым покрытием (кстати, распространённых, как следует из достоверных комплексов, лишь после рубежа VI-V вв. до н.э.: Черненко, 1968) известно, что их набор скреплялся, в отличие от панцирей, металлической проволокой (бронзовой и железной) или скобами, какие-либо остатки которых отсутствуют в отверстиях всех келермесских чешуек. Таким образом, наиболее вероятно, что в могиле был панцирь, но не было щита с панцирным покрытием. Что же касается окислов на оборотной стороне пантеры, то они могут иметь и другое объяснение (прежде всего, это касается окислов бронзы, сосредоточенных ближе к хвосту пантеры).

Как известно, криминальные обстоятельства находки Куль-Обского оленя не позволяют совершенно определённо связать его с тем или иным погребальным комплексом кургана. Тем не менее, наиболее вероятна его принадлежность к погребению, открытому грабителями под плитами пола склепа. Среди предметов вооружения каких-либо остатков щита там обнаружено не было. Следует заметить, что сам тип крепления всех пластин типа куль-обской за петли, находившиеся на оборотной стороне, отличается от крепления через боковые отверстия, как это было на достаточно надежно атрибутированных в качестве нащитных эмблем двух бронзовых пластинах VI-V вв. до н.э. (таблица). Характерно, что эти последние выделяются не только способом прикрепления к основе, но и своими нестандартными размерами (из семи золотых блях длина четырёх около 32 см, бронзовые же имеют параметры, выпадающие из всей серии), а также материалом.

Функциональное назначение центральноевропейских золотых блях обычно определяется лишь на основании аналогий с теми, для которых оно казалось установленным на причерноморском материале. Несколько особняком стоит тонкая пластина из кургана Кукува Могила, но стандартные размеры позволяют включить её в эту же группу предметов.

Таким образом, спектр возможных решений по этому вопросу остается всё ещё широким; нет оснований предполагать и совершенно идентичное использование всех этих предметов.

К сожалению, проверить общепринятую ныне гипотезу на скифском изобразительном материале невозможно. Воспроизведения щитов, на которых отсутствуют зооморфные изображения (за исключением одного неясного случая на чаше из Гаймановой Могилы), появляются в эллино-скифской торевтике лишь с конца V в. до н.э., т.е. уже позже того времени, к которому относятся все «нащитные» бляхи. На соответствующих же им по времени скифских антропоморфных изваяниях отсутствуют изображения щитов (Ольховский,

(132/133)

Евдокимов, 1994). Тем не менее, именно статуарный материал всё же даёт, как кажется, основания для атрибуции хотя бы части из описываемых блях.

На двух изваяниях архаического времени (Нижний Дон: Ольховский, Евдокимов, 1994, ил. 89; Восточная Грузия: Дашевская, Лордкипанидзе, 1995) на горитах (налучьях) представлены зооморфные изображения, по своим пропорциональным размерам вполне соответствующие нашим пластинам (рисунок, 8, 9). В одном случае изображена пантера, в другом — заяц (?). Животные помещены вертикально, мордами вверх. При таком положении реальных блях на горитах (или колчанах) наконечники стрел должны были бы находиться приблизительно на одном уровне с задней частью тел; именно здесь с оборотной стороны на Келермесской пантере имеются следы окислов бронзы, которые могли быть оставлены бронзовыми наконечниками стрел, если те находились здесь же, в одном футляре с луком. По Н.И. Веселовскому, возле Костромского оленя найдены следы кожи, которая в таком случае, возможно, являлась остатками налучья; недалеко от оленя, кстати, были обнаружены и наконечники стрел, и кожаные колчаны (?). Отметим и тот факт, что на одном из раннеархаических колчанов азиатской части степей (7-й Чиликтинский курган) были прикреплены маленькие золотые олени, ориентированные вдоль древков стрел мордами вверх (Черников, 1965).

Именно поэтому версия об украшении этими бляхами горитов/налучий (или колчанов) на фоне всех других кажется всё же предпочтительной. При этом не обязательно полностью отрицать и наличие щитов в тех комплексах, о которых шла речь, здесь важно было указать на недостоверность существующих реконструкций.

Что касается присутствия на горитах (налучьях, колчанах) металлических украшений, то и в следующий период истории Европейской Скифии — в конце VI — начале IV вв. до н.э. — существовала традиция (отличная, впрочем, от архаической по ряду признаков) их украшения крупными плоскими набивными пластинами с изображениями оленей (например, Аксютинцы, курган 2 1883-1885 гг.; Ильичёвский курган, 2-й Семибратний курган), рельефными фигурками (Золотой курган), бляшками с изображениями животных (в том числе и небольшими пантерами на горитах из Опишлянки и Витовой Могилы, ориентированными так же, как на изваянии, представленном на рисунке, 8), массивными золотыми конусовидными предметами (так называемыми «ворворками», наличие которых фиксируется и в скифской монументальной скульптуре), парадными чашами (например, золотая фиала из Солохи) и даже железными пластинами (Черненко,

(133/134)

1968). Последнее обстоятельство может, кстати, разъяснить и находку железной пластины в Костромском кургане.

Разумеется, на основании вышеизложенного нельзя уверенно судить о назначении всех семи золотых зооморфных пластин; в наибольшей степени предположение об украшении ими налучий или горитов относится к Келермесской пантере, оленям из ст. Костромской, Куль-Обы и Тапиосентмартона. Что касается блях-рыб, то, учитывая характер естественной чешуйчатой поверхности их прототипов, можно предполагать, что именно это обстоятельство в своё время имело значение при выборе образа и подсказывало использование этих блях в качестве украшения какой-либо части доспеха или предмета воинского снаряжения. При этом следует иметь в виду, что и гориты, судя по греческой вазовой живописи и эллино-скифской торевтике (пластина из Геремесова кургана), могли иметь чешуйчатое покрытие (М.В. Горелик отметил такой тип горитов для Малой Азии: 1993). Бронзовая модель подобного горита была найдена в области ананьинской культуры (Збруева, 1952), а у «савроматов» известен горит или колчан (хутор Весёлый), декорированный бронзовыми пластинами в виде рыб (Смирнов, 1961).

(/198)

Таблица

(198/199)

[Рисунок]

Бляхи, отождествляемые с «нащитными эмблемами».

(Открыть Рисунок в новом окне)

наверх